Есть!

Новости, которые попадались Еке, всегда были плохими, а все телевизионные люди были чем-то похожи друг на друга – будто бы их спустили с одного конвейера. Будто бы некий телебог создал talking heads по своему образу и подобию.

Я тоже так смогу, поняла Ека, случайным подбором кнопок вызвав из вечерней пустоты кулинарное шоу «Гениальная Кухня».

Кулинарное шоу, гастрономическая программа, дорогая передача – все они делаются по одним и тем же законам-канонам-шаблонам. Вот въедливая вежливость в адрес условно именитого посетителя. Вот неумолчный гимн кетчупам, майонезам и прочим химическим приправам, способным на корню изничтожить даже самую светлую кулинарную идею. Вот вам и ведущая – чёрные волосы, блестящий рот: «Разрешите пожать ваши талантливые руки!» Это она льстит гостю – итальянскому повару, что сдуру подписал контракт с далёким российским рестораном и теперь вынужден терпеливо обучать домохозяек готовить пасту с лисичками. И тирамису.

…Как вам нравятся эти алые ногти, что впиваются в беззащитно-нежное тесто?.. Эти актёрки-неудачницы, всеми позабытые певцы и третьесортные писатели, которые делятся рецептами со всей страной? Звёздные поединки, кухонные посиделки и прочие реалити-шоу, вытряхивающие на голову телезрителям ворохи чужого мусора, охотно вынесенного из дому?.. П.Н., о существовании которого Ека Парусинская пока ещё даже и не догадывалась, в момент зарождения подобных – крамольных! – разговоров, делает нарочито дружелюбное лицо и протягивает наглецу – ибо тот, кто замахнулся на святое, тот наглец! – телевизионную «лентяйку». Волобуев, вот вам пульт! Зачем же ещё он, спрашивается, нужен, если не для самостоятельного переключения каналов – и коли у вас имеется дистанционная «лентяйка», почему же вы смотрите ненавистное шоу? Ась? На канале «Культура», к примеру, именно сейчас дают макароны! Пока ещё неведомый Еке, П.Н. загорается свекольным огнём, вырывает пульт из руки наглеца и швыряет его о стену. Ба-а-ах! – неистовствуют музыканты канала «Культура». Жалкие электронные потроха и батарейки, как снаряды, летят по комнате, а наглец – духовный плебей! – жалобно ползёт к выходу. П.Н. может убить за телевидение, но Ека этого пока что не знает, и думает о кулинарных шоу в свободной форме.

Ека – словно итальянский кинобухгалтер Фантоцци – переключает каналы в поисках своей новой судьбы, и однажды впивается взглядом в Геню Гималаеву, звезду экрана, автора программы «Гениальная Кухня» и обладательницу всех телевизионных наград, которые успели придумать в России. Готовить Ека совсем не умеет.

– Не страшно, если вы не умеете готовить, – утешает её с экрана Геня Гималаева. – Это так просто! Я вас обязательно научу.

Геня улыбается. А Катилина – у ворот.

Глава пятая,

где самым подробнейшим образом рассказывается о том, какие опасности подстерегают людей, связавших свою судьбу с телевидением. Здесь Геня будет вспоминать далёкие дни и рассуждать о таком старомодном понятии, как интеллигентность, П.Н. потеряет аппетит, а Ека начнёт карабкаться по первым ступеням карьерной лестницы

Меня, наверное, уже тысячу раз выручало важное жизненное правило – оно же «закон первой ночи». К феодальному праву, сразу скажу, закон этот никакого отношения не имеет – тут дело в другом. Когда у вас в жизни случается нечто в самом деле неприятное, надо направить все свои силы на то, чтобы дожить до утра и не наделать за это время глупостей. Нужно пережить первую, самую трудную ночь, а потом – как в песне – «станет легче к утру».

Но на сей раз волшебное правило не сработало. Может, потому что я отвратительно спала, ворочаясь и вспоминая вчерашнее, а также без конца проверяла телефон и даже залезла глубокой ночью в интернет, чтобы найти как можно больше сведений про Екатерину Парусову? На первых страничках ничего интересного не было – Яндекс расщедрился только на чемпионку по бальным танцам среди юношества Ларису Парусову и владелицу собачьего клуба Парусову Яну; потом он гнал вообще откровенный бред о парусах и Екатерине II. Я с трудом заснула под утро, и если бы не вопли Шарлемани, откровенно возмущённой тем, как хозяйка манкирует своими обязанностями, то наверняка проспала бы работу. Звонка Иран я почему-то не услышала, а в кухне даже утром всё ещё пахло рыбой. Забыла включить вытяжку.

Когда я говорю в начале каждой программы, что обязательно научу своих телезрителей готовить, то на самом деле думаю: «Зачем мне это нужно»? Мой рецепт – моё открытие, и с какой стати я должна делать его достоянием ленивых и бездарных людей, у которых хватает сил только на то, чтобы включить телевизор в тот день и час, когда начинается моя программа?

…Я многое могу рассказать о продуктах и специях. Даже в голодайские советские годы (о которых, впрочем, лучше забыть – если желаешь выглядеть моложе истинных лет, не стоит упоминать о том, что успела побывать не только октябрёнком, но даже – позорище – комсомолкой) – даже тогда я примечала у продуктов множество чудесных, особенных свойств, которые порой мешают относиться к ним как к продуктам. Мне тяжело смотреть, как люди бездуховно лопают какой-нибудь всесторонне прекрасный, ало-розовый помидор – пусть даже в неумелых руках этот помидор будет выглядеть куда менее убедительно, нежели в первозданном виде. Настоящий повар, кстати сказать, не мучается такими размышлениями, а радуется отборному продукту, угодившему к нему на кухню. Но я и не считаю себя настоящим поваром.

В детстве у меня был единственный знакомый кулинар – старшая сестра моей подруги. Студентка архитектурного института и подлинный художник кухни. Сейчас эта Света рисует мультфильмы где-то в Европе, а тогда она каждый день без перерывов и выходных готовила для своего семейства весьма изощрённые – по тем временам – блюда.

Ленка, моя школьная подруга – крошечная брюнеточка с вечно красными руками, всякий раз торжествуя, как прописанный школьным курсом литературы крестьянин, приподнимала крышку кастрюли. Глубокий колокольный «бом-м»: суп с клёцками. «Звяк» гусятницы: зажаренная до шоколадного цвета курица и к ней соус в кувшинчике – томатный сок с аджикой. Скрип духовки: сметанный торт с фигуркой лебедя, вырезанной из яблока так умело, как сможет не всякий выпускник модных нынче курсов по карвингу.

Я обожала ходить к Ленке в гости после школы – вечно голодная девица, способная в один присест слопать пачку «Шахматного» печенья (или, как вариант, десяток пряников – каждый был разрезан пополам и сдобрен пластиком подтаявшего масла), в этой кулинарной лаборатории я угощалась от всей души, не заморачиваясь взрослой мыслью о том, что меня здесь никто не имел в виду. Спасибо щедрой Ленке и её терпеливой семье! Спасибо, что не пускались со мною в ду́ше- и телоспасительные беседы (а тело, между прочим, молило о помощи – над форменной синей юбкой к десятому классу висел рубенсовский животик, да и щёки у меня в семнадцать лет были не хуже, чем у свиньи перед забоем), но каждый день исполняли любимую песню – бом-м, звяк, скрип…

Когда я вижу по-настоящему красивые продукты, то вспоминаю, каково это – быть писателем. Тонко нарезанные шампиньоны – будто ионические капители. Эротичные мидии – каждая просится на разворот журнала для взрослых. Савойская капуста, разобранная по листику, – лежачий лес летних деревьев. Лениво-тягучий башкирский мёд. Фенхель, похожий на бледно-зелёное, анатомическое сердце. Яркие орские помидоры – будто бы надутые изнутри, как воздушные шарики. Свечной огарок или – если хотите – мутная пластмасса пармезана: впрочем, он похож ещё и на светлый, сладкий шербет. А ядрышки грецких орехов – сразу и на крохотный мозг, и на бабочкины крылья. Грибы лисички – золотисто-розовые, как волосы тициановских женщин… И даже кусочки фольги, прилипшей к противню, напоминают мне силуэты сказочных драконов – рассматривать их можно так же долго, как летние облака…

В эфире я часто говорю, что время завтрака – лучшее за весь день. Хлебный пудинг, омлет из перепелиных яиц, блинчики с козьим сыром, грушевый сок и порция кофе смертельного объёма, с кардамоном, корицей или мёдом…

Постояв с минуту перед раскрытыми дверцами шкафчика и пересчитав ножи, висевшие на стене, я с наслаждением представила эти ножи воткнутыми в шею новоявленной ведущей, Чингисханом ступившей в мой Хорезм. (Вот не зря я недавно посмотрела длинный китайский телесериал о Тэмуджине-воине – даже такие вещи замечательно расширяют кругозор.)

В итоге я не стала ничего готовить, а сварила себе самый обыкновенный кофе, да и тот не сумела выпить до конца.

Обычно я приезжаю на работу к десяти, но сегодня задержалась минут на сорок. Ирак – я издали заметила её на крыльце – тревожно высматривала во дворе мою машину. И ещё я заметила, что моё законное парковочное место занято чужим, вульгарным джипом с незнакомыми номерами.

Джипы – самый неуместный в городе транспорт, и предпочитают его, как правило, мужчины, тонущие в комплексах, и дамочки, которые перепутали с просёлком многорядный проспект. Джипы закрывают обзор, пожирают воздух и занимают много места на парковках. Кстати, я могла бы купить себе сразу несколько джипов, но никогда не сделаю этого из уважения к моим телезрителям – и, разумеется, из уважения к другим горожанам, которые ещё не стали зрителями нашего канала. (Это – вопрос времени.)

Да, в наше время не модно иметь принципы – но у меня они есть.

И вот я – вместе со своими принципами – стою, раскрыв рот, и смотрю на квадратного чёрного зверя, облепленного со всех сторон аляповатыми наклейками. На сиденье рядом с водительским местом валяется точно такая же книжка британского повара, какую я вчера пыталась читать на сон грядущий.

Ирак махнула рукой, указывая на чудом уцелевшее свободное место у крыльца, а я начала догадываться, кому принадлежит этот гроб на колёсах.

В лифте, который вызвала Ирак, не прекращая преданно пялиться мне в душу, пахло парфюмерной ванилью – аромат, который я на дух не переношу! Я вообще не люблю духи – свежесмолотые специи пахнут куда приятнее; но незадолго до нас в лифте явно проехался некто с совершенно иными вкусами.

– У нас сейчас представление, – сказала Ирак, пока я принюхивалась к запахам кабины.

– Цирковое, надеюсь?

Ирак послушно хихикнула.

– Да нет, представление новой ведущей. П.Н. будет знакомить Катю со всеми нашими. То есть они уже начали…

Начали? Без меня? Сначала она ужинает с П.Н., потом занимает мою парковку своим джипом, а теперь ещё и знакомится со всеми без меня?

Ирак была смущена и явно собиралась сообщить мне ещё одну неприятную новость. А может, и две.

– Тут такое дело… П.Н. попросил тебе сказать, что Иран с сегодняшнего дня будет работать с Катей. Будет её редактором.

Лифт затормозил на нашем, двенадцатом этаже, мощно выстрелив кнопкой.

– Иран? Иран будет работать с Катей? С какой стати?

– Ну, понимаешь, – Ирак по-детски забега́ла вперёд, заглядывая мне в глаза, – Иран готовила с тобой первый выпуск «Сириус-Шоу», она в курсе всего, а у нас с тобой уже столько опыта, и рука набита, и…

Мы одновременно вошли в кабинет, правда, Ирак тут же вернулась в редакторский предбанничек. С явным, как говорится, облегчением.

Я заметила, что с их общего стола уже исчезли и зелёный ноутбук Иран, и её дурацкий кактус.

Наши совещания мало похожи на обычные телевизионные планёрки, летучки, текучки – или как они там ещё называются? С первых дней открытия канала «Есть!» было решено собираться в кухне – одной из тех, что вы регулярно видите в моих шоу. И, разумеется, во всех прочих программах телеканала. П.Н. считает, что сотрудникам кулинарных программ крайне важно всё время быть в тонусе и ни на секунду не отвлекаться от главной задачи. «Есть!» – гордое имя канала вышито на льняной скатерти стола, за которым собираются ведущие, промоутеры, редакторы, рекламщики и прочий телевизионный люд, без которого невозможно сделать достойный продукт. Точнее, невозможно сделать вообще никакой.

Когда совещание проводится утром, на столе красуется обстоятельный завтрак, днём всех поджидает горячий обед, ну а к вечеру обязательно сервируется ужин. Одна из студийных кухонь, как правило, пуста, и здесь – по лёгкому взмаху руки П.Н. – за полчаса накрывается такой стол, что рестораторы обзавидуются.

Между прочим, многие мои зрители отмечают, что с тех пор, как я научила их готовить, они практически перестали ходить в рестораны. Если же они по какой-либо причине всё-таки попадают в едальное заведение, то им не хочется заказывать блюдо, которое можно приготовить самому – и ничуть не хуже. Очень правильное чувство – я сама его часто испытываю, обедая в «Модене» или «Пирожке». И это при том, что «Модена» и «The Пирожок» – лучшие рестораны города, принадлежащие Юрику Карачаеву, старому другу и главному оппоненту П.Н.

Юрик Карачаев догрызает мосластые остатки собственных локтей, размышляя о том, почему же не ему первому пришла в голову светлая идея открыть кулинарный телеканал. Мама П.Н., милейшая Берта Петровна, и мать Юрика с юности были задушевными подругами, и одна у другой даже отбила жениха (не помню, кто у кого, но поставила бы на Берту Петровну). Подобная закваска поддерживает дружбу на протяжении всей жизни – и пусть даже Юрик ненавидит П.Н. и завидует ему всеми своими фибрами и жабрами, внешне он старательно изображает нейтралитет.

Беда Юрика в том, что он не умеет придумывать, – зато в способности доводить до совершенства чужие идеи и вовремя прятать сворованные куски в норе с Карачаевым никто не сравнится. П.Н. подхватил первую мощную волну интереса россиян к кулинарии – и Юрик тут же, подсуетившись, открыл в городе первый гурманский магазин «Трюфель». П.Н. зарегистрировал телеканал «Есть!» – Юрик немедленно приступил к строительству итальянского ресторана «Модена» и пафосной русской закусочной «The Пирожок». П.Н. объявил об открытии в городе первых непрофессиональных кулинарных курсов – и Юрик отозвался глянцевым (и редкостно бестолковым!) журналом «Гурман», по сей день безуспешно пытающимся оттяпать у канала «Есть!» хотя бы часть рекламных денег. Юрик Карачаев – живая тень П.Н; он бредёт след в след, подбирая крошки идей и не гнушаясь забракованными нашим боссом проектами (магазин, рестораны и журнал тоже значились в планах П.Н., но он решил сосредоточиться на телевидении и, как теперь уже ясно, не прогадал).

Юрик считается партнёром П.Н. «по бизнесу», и потому запросто является к нам в студию, и даже принимает иногда участие в совещаниях; думаю, главной движущей силой, влекущей Карачаева к нам в студию, служит отличная местная кухня. Юрик жадно лопает всё, что готовят наши дежурные повара, и старательно запоминает рецепты – через неделю в «Модене» будут с важным видом поданы новые салаты и десерты. Меня это жутко возмущает: воровство и плагиат! А П.Н. смеётся и машет рукой – ему не жаль поделиться с Юриком очередным открытием, он верит, что рецептов на свете – неисчерпаемое количество. И, как мы с вами знаем, заблуждается.

Сегодняшнее совещание, на которое я опоздала, оформлено в стиле «поздний завтрак». Вместо блокнотов перед сотрудниками – квадратные тарелки с томатными кексами и белыми велюровыми персиками, корзинки с крошечными шоколадно-малиновыми пирожными и канапе с завитушками спаржевого крема. Пахнет свежим кофе, хотя П.Н. и Юрик пьют индийский чай «масала» с молоком и специями. Во главе стола восседает знакомая нам блондинка: яростная улыбка, как шрам на лице, и преувеличенно внимательный разворот в сторону главного режиссёра канала – Аркадия Пушкина, о котором ещё лет пять назад кто-то метко пошутил: «Пушкин – это наше всё!» П.Н., Юрик, предательница Иран, вообще все наши главные и неглавные деятели внимательно смотрят на блондинку. Её тарелка чуть сдвинута в пользу раскрытого посредине альбома с фотографиями. Конечно же, это снимки еды.

Снимать еду – особое искусство. Это вам не людей щёлкать – сколько я знаю случаев, когда первоклассные фотографы превращали шедевры в размытые неаппетитные картинки!

…Совещание в самом разгаре. Юрик жуёт персик, сладкие дорожки сока текут из уголков рта, и между чавканьями он пытается участвовать в разговоре. Перед П.Н. белеет абсолютно пустая тарелка – она в любую секунду может стать летающей.

Если хочешь выглядеть естественно, говори как можно громче:

– Добрый день!

Все поворачиваются ко мне, кивают и вновь возвращаются к звезде совещания.

– Геня, присоединяйся, – велит П.Н. и щёлкает пальцами, чтобы мне принесли стул и прибор. Изначально свободного стула и прибора для меня не было – потому что на моём месте сидит Катя Парусова.

– Ека, – робко говорит Иран. – Мне кажется, «Ека» звучит хорошо.

– Мне нравится, – сообщает Пушкин, Юрик поспешно кладёт волосатую персиковую косточку на белоснежную скатерть (надо как можно больше нагадить любимому недругу – пусть и по мелочи!) и вытирает пальцы салфеткой.

– Молодец, Иран! – П.Н. хмурит брови, представляя новое имя на экране. Ека Парусова.

Брови П.Н. летят вверх, как пушистые птицы, и на лбу – будто нотный стан – прорисовываются чёткие морщины. Лицевую азбуку П.Н. я знаю лучше всех в мире. Перевожу: он доволен, зпт, но не готов пока признать это обстоятельство вслух тчк.

Будущая Ека скромно улыбается:

– То, что надо! Но ещё лучше – «Ека Парусинская».

П.Н. разворачивается всем своим мощным корпусом ко мне. Дуб под ураганным ветром.

– Первый эфир – сегодня, времени нет, так что всем придется помогать. Кстати, Ека (он перекатывает новое имя во рту, как фасолину в чили-кон-карне), покажи-ка Гене портфолио. Это нечто! Я даже завтракать не стал – так разволновался.

У П.Н. есть удивительное свойство – когда он волнуется, то напрочь теряет аппетит. Что ж, как и подобает непосредственному начальнику, П.Н. всегда ведёт себя непосредственно.

Ека отправила в мою сторону тяжёлый кожаный альбом, а я вонзила ложечку в малиновое сердце пирожного: она вошла туда, как игла в вену.

Улыбка моя сползала, я пыталась её зафиксировать, хотя так можно и нервный тик заработать.

А Ека тем временем отвечала на вопросы трудового коллектива. Пушкин поинтересовался семьёй, подарившей миру такую потрясающую девушку.

– Семья у меня простая, интеллигентная, – вещала Ека, и я тут же сформулировала для себя определение интеллигентного человека: он никогда не произносит слова «интеллигентный», по этому признаку его и можно узнать. Слово «интеллигентный» для интеллигентного человека – табу.

Одна моя знакомая всего за полчаса пять раз сказала слово «интеллигентный», явно противопоставляя его слову (а точнее, понятию) «нуворишеский». Нувориши – ха! Мы все, если задуматься, нувориши. Нас ещё вчера упрекали в неумении пользоваться чашкой для полоскания рук, а в первом в своей жизни российском ресторане японской кухни я видела женщину, которая ожесточённо распиливала ни в чём не повинный ролл ножом. И ела рис вилкой.

Но если выбирать между «простыми интеллигентными людьми» и «нуворишами», я, наверное, выберу нуворишей. Хорошо, что я не обязана выбирать, – моих телезрителей, например, я люблю именно за то, что это они меня выбирают. Даже тех идиотов, которые пишут про меня всякие гадости на моём же форуме, – даже их я люблю: ибо смотрят, а остальное – мелочи.

Я листала Екино портфолио, прикидывая, с какой замечательной отдачей можно было бы его бросить прямо ей в личико, раскрасневшееся от удовольствия. Совсем не ожидала увидеть среди её рецептов нечто на самом деле интересное.

Беда всех моих коллег, работающих в гастрономической журналистике, в том, что они порой излишне перебарщивают – и отпугивают публику обильными цитатами из Брийя-Саварена и рецептами Огюста Эскофье. Тогда как всё новое и непонятное нужно вводить гомеопатическими порциями. Я думала, что и Еку непременно заденет чаша сия (краем по носу), – что в портфолио будут расфуфыренные, сложные рецепты, которыми можно всего лишь любоваться, как произведениями искусства.

Я думала так, но я ошибалась.

Глава шестая,

посвящённая курице, несправедливостям жизни, автоответчикам и чужим голосам

Как говаривала одна моя кулинарная наставница (не подозревавшая, впрочем, о том, что она наставница) – «курицу трудно испортить». Могу на спор перечислить сотню всевозможных способов обращения с этой птицей – кого волнует, что она не умеет ни петь, ни летать? И, разумеется, Ека Парусинская назначила музой своего первого «Сириус-Шоу» именно курицу. Браво! Свежо! Оригинально! Между прочим, идея программы, рождённая мною в процессе приготовления салата «Южный Крест» (рецепт Клода Террайля: ломтики рыжей папайи, плотная мякоть авокадо, сладкий перец и лимонный сок с мятой), не допускала продуктовых ограничений – пусть даже в пользу любезной народу курицы. Почти все приобретают её в расчлененном виде: кому-то ближе ноги, кому-то крылья. П.Н. обожает куриные сердечки с желудками, тушённые с шалотом и шампиньонами. Юрик предпочитает крылышки в апельсиновом маринаде или крахмальном кляре и просит поваров не обрубать «пальцы» – по правилам, их требуется убирать, а вот нашему Юрику они нравятся особенно.

Однако я вместе с курицей улетела далеко от темы.

Темой «Сириус-Шоу» не может быть один-единственный продукт – ведь даже самая благодатная курица не сможет угодить всем нашим зрителям, и тем более клиентам «Сириуса». Кстати, какое счастье, что у нас есть «Сириус», – его директорша и убеждённая эвдемонистка Мара Михайловна сначала была страстной поклонницей всего канала «Есть!», а потом стала моей главной (пожалуй, самой ценной из всех) фанаткой. Благодаря Маре Михайловне и её душевному спонсорству я могу готовить всё, что только взбредёт в голову, – и как же больно мне смотреть на мучения коллег, когда они воспевают в программах бульонные кубики «Химия и жизнь», выдавливая из себя заказные рецепты, лишь бы заработать вожделенную денежку и творить с её помощью всё в том же духе и ключе. Вечный бесконечный самообман – надежда, что однажды действительно сможешь заняться тем, что тебе и в самом деле интересно.

В советское время Мара Михайловна лет пятнадцать проработала товароведом в главном рыбном магазине города. Волна перестройки сначала накрыла её с головой, но потом сжалилась и благополучно вынесла на берег новой жизни. Став «госпожой Сириус», Мара Михайловна подрастратила прежние хватки: отучилась надменно взирать на покупателей, хамить беззащитным старушкам и скатёркой стелиться пред начальством. Эта круглая, весёлая, вечно загорелая, как круассан, женщина вдруг полюбила мини-юбки и фальшивые ногти, научилась искренне хохотать и вообще жить для своего плезиру. Мы с ней отчасти дружим, и Мара Михайловна всерьёз собиралась свести меня со своим младшим сынулей, но, к счастью, принц вовремя отбыл в Германию за вторым высшим.

«Сириус-Шоу» – это была моя благодарность, я придумала эту программу персонально для Мары Михайловны! Естественно, у меня нет недостатка в идеях и свежих мыслях – но всё же, так запросто взять и расстаться с одним из самых успешных проектов и смотреть, как эта скатерть-новобранка в первом же выпуске убивает саму идею программы?!.

Ирак, которая принесла мне эту весть практически неостывшей, грустно пожимает плечами. Ека вместе с Иран и Пушкиным с утра сидят, закрывшись в студии, а П.Н. я не видела уже неделю – с того памятного собрания.

Кажется, он собирался в Париж, а потом – в Бретань, к морю.

П.Н., как дельфин, преданно любит море. Задолго до того, как уйти в телевидение (люди уходят сюда как в бездну и обычно не возвращаются), П.Н. был филологом. Указательный палец поправляет съехавшие на нос очки. Массовое обожание студенток, одичавших на фоне мужского безрыбья и готовых кинуться на первого же встречного преподавателя, при условии, что он не красится и носит брюки. Я часто думаю о том П.Н., ещё не обросшем жирцом и миллионами. Тот П.Н. запросто курил на лестнице нашей общей альма-матер, не догадываясь, какие чудеса перевоплощения ждут его в будущем. Впрочем, скорее всего, я прошла бы мимо того скромного учёного, мечтательно цедящего дурную папироску и размышляющего о скорой защите.

Темой диссертационного исследования П.Н., как он сам мне множество раз – и с удовольствием! – рассказывал, был «Образ моря в мировой литературе». Будто усердный рыбак, П.Н. вылавливал из моря писательских эпитетов удачные и не очень описания волн, прибоя, полночного бриза, лунной дорожки, солёного аромата, шторма, русалок, пиратов, китов и водорослей. Он даже у Теккерея отыскал неплохой морской абзац и до сих пор может прошпарить его по памяти. А Катаев? «Малахитовые доски прибоя, размашисто исписанные белыми зигзагами пены, с пушечным громом разбиваются о берег. Эхо звенит бронзой в оглушённом воздухе. Тонкий туман брызг висит кисеёй во всю громадную высоту потрясённых обрывов».

– Не правда ли, хочется надеть штормовку? – радовался П.Н., расстреляв обойму очередных цитат, так и не вошедших, впрочем, в диссертацию. Так, впрочем, и не написанную.