МЕНЯ ОКРУЖАЛА ТОЛЬКО дикая прерия, без единого человеческого существа на многие десятки миль вокруг. Техасское седло с двумя подпругами хоть и было тонкой работы, все равно здорово оттягивало руки. Я снова был один, хорошо понимая, что человек только тогда и свободен, когда один.

Еще совсем недавно компанию мне составлял мой аппалуза – черно-белый красавец с гривой и хвостом цвета воронова крыла. Его копыта отбивали звонкую, уверенную дробь по просторной и вечной земле. На этой земле места хватало всем, но выживали здесь только сильнейшие. Те, кто мог противостоять капризам природы, подлости и мелочности людей и, если потребуется, самому себе. Я не был уверен, что мой Тогги все это понимал, но однозначно знал, что он любил эту землю точно так же, как ее люблю я.

Я поднимал пыль на этих бесконечных дорогах с тех пор, как мне стукнуло 16 лет. Вдвоем с Тогги мы повидали и хорошее, и плохое, вместе гоняли стада, ловили преступников и сражались с индейцами. Это была жизнь, которой мог наслаждаться каждый, и от которой я был без ума. Это был тот самый стиль существования, что подходил и мне, и моему неизменному другу и спутнику – лошади. Однако сейчас, когда я из-под полей черной, порядком запылившейся шляпы, осматривал горизонт, жизнь мне казалась тусклой и безрадостной. Может, именно поэтому в моей голове стали появляться какие-то грустные мысли. Обычно там бродят куда более веселые думы…

Как курьер почтовой службы, я держал путь в какой-то мелкий городишко под веселеньким двусмысленным названием Бут-Хилл1. Сразу чувствовалось, что город окрестил (а то, может, и вовсе основал!) человек с тем еще чувством юмора. Ну и население, видимо, тоже состоит из таких же… комиков.

За время работы в «Пони экспресс»2 я подкопил приличную сумму денег и решил, что, как только доберусь до почтовой станции, попрошу расчет. Потому и являлся этот перегон для меня последним. На самом деле мне здорово повезло, что я умудрился попасть в ряды восьмидесяти крепких, но не слишком рослых курьеров. А я их всех был выше на целую голову… Ребятам из «Руссель, Мейджор и Ваддель»3 я понравился своим отношением к лошадям и манерой носить револьверы.

Теперь хотелось просто вернуться к профессии ковбоя, перегонять беломордых и рыже-белых лонгхоронов, любить и ненавидеть их. Видеть непокоренную, первобытную красоту диких табунов и вдыхать по вечерам неповторимый запах дыма от походного костра, а утром, зябко ежась от холода, вылезать из-под одеял и готовить себе кофе. Я несколько раз спрашивал себя: «Не пора ли тебе осесть на одном месте? Построить дом, посадить дерево?..» Бывали моменты, когда я сомневался, но все сомнения моментально исчезали, стоило только потрепать рукой бархатную морду лошади, вскочить в седло, ощутить привычный напор ветра и увидеть позади аккуратный след примятой травы.

Мне оставалось всего несколько миль последнего перегона, и сумка с почтой была бы доставлена по адресу, но примерно в трех милях от того места, где я сейчас находился, случилось неожиданное и непоправимое.

Лошадь шла ровным, спокойным галопом, оставляя за собой легкое облачко пыли. Впереди, на неясной линии горизонта, были видны призрачные вершины гор. Высоко в небе на фоне ослепительно белых облаков парила какая-то крупная птица. Скорей всего стервятник, высматривающий добычу. Хорошо было ощущать себя молодым, полным сил и задора для встречи с неприятностями, если таковые ждали меня впереди. А, впрочем, я и не сомневался, что они меня ждут. Хотя, если честно, Дикий Запад учил ровно и спокойно воспринимать как неудачи, так и радости. Мои родители тоже учили меня этому и, вне зависимости от того, что происходило, говорили, что надо шагать по жизни с гордо поднятой головой. Я всегда так и делал. Даже сейчас, когда приходилось тащить в руках тяжелое седло и чувствовать, как солнце с каждым шагом, постепенно отнимает у тебя энергию. Это происходило сейчас. А раньше…

Раньше аппалуза неожиданно споткнулся и, низко нагнув голову, зарылся носом в землю. Перед тем, как вывалится из седла, я машинально выдернул ноги из стремян и бросил поводья. Через долю секунды, потеряв шляпу, я кубарем покатился по сухой, жесткой траве. Падение на мгновение оглушило меня, но, когда я наконец принял сидячее положение, пыль еще не успела осесть. Я несколько раз чихнул, встал на ноги, поднял шляпу и сбил с нее грязь, похлопав своим весьма непрезентабельным на вид головным убором по колену. Надевая шляпу, я услышал, как за спиной пытается подняться с земли моя лошадь. Я обернулся, и у меня упало сердце.

Перепачканный в грязи аппалуза тяжело и безнадежно бился в попытках встать на ноги. Лежа на боку, Тогги приподнял голову и посмотрел не меня долгим, терпеливым взглядом. Его три копыта вновь стали скрести твердую, горячую от солнца поверхность дороги. Четвертого копыта я не видел, но, только сделав один шаг в сторону лошади, уже знал, что произошло. Когда я подошел поближе, моя надежда на чудо не оправдалась. Угодив в нору суслика, аппалуза сломал переднюю левую ногу.

Я стоял и просто смотрел на него, а где-то внутри у меня бушевали злость и жалость, ибо я очень хорошо знал, что ничем не могу помочь своему лучшему другу… И от этой мгновенной беспомощности хотелось выть. Я проклинал самого себя, работу и того дурацкого суслика, который вздумал вырыть себе здесь нору. Сыпал проклятиями, понимая, что просто оттягиваю неизбежный момент.

Я медленно опустился возле Тогги на колени и погладил его по шелковой пятнистой шее. Я прощался с товарищем…

Здесь, на Западе, для любого человека лошадь означала абсолютно все. Здесь могли простить убийство женщины, но без каких-либо разговоров вешали любого конокрада. Сложно было вообразить себе трагедию большего масштаба, чем потеря или утрата лошади, и понимающий человек, человек Запада, никогда не обвинил бы меня в излишней сентиментальности. А эта лошадь была дорога для меня вдвойне, потому что красавца-аппалузу мне подарила Кэрол. И как же схожи оказались их судьбы!

Кэрол, красивая креолка, самая красивая девушка Техаса, умерла защищая меня от пуль наемного убийцы. И теперь, лошадь, которую она мне подарила, погибала, помогая мне.

Я распустил подпруги, вытянул седло из-под Тогга и снял с него оголовье. Он не понимал, что я делаю и зачем, не понимал, почему я не могу ему помочь.

– Извини, дружище… – я отвернулся, мне не хватало мужества смотреть ему в глаза. – Ты пойми, что сейчас я делаю все так, как поступил бы ты, будь ты человеком. Выше моих сил оставлять тебя на растерзание койотам.

Я был уверен, что он меня прекрасно понял. Понял и простил.

Только вот я, вытягивая из кобуры револьвер, почему-то так и не почувствовал себя прощенным.

ЭТОЙ НОЧЬЮ Я УСТРОИЛСЯ на ночлег в небольшой рощице карликовых дубов недалеко от ручейка, в котором текла холодная ключевая вода. Ни один житель пустыни или Запада не станет устраивать лагерь прямо рядом с водой. Пустыня или прерия полна живых существ, и они точно так же, как и человек, хотят пить.

Я развел небольшой костер из сухих веток, чтобы не было дыма, сварил кофе и, зажав кружку между ладонями, сел подальше от огня. Теперь мой силуэт не будет заметен на фоне пламени, как бельмо на глазу. Хотя мою стоянку и не было видно, благодаря окружавшим ее со всех сторон кустам и деревьям, я давно научился не доверять никому и ничему.

Когда костер стал догорать, я, чтобы все таки поддержать огонь, подбросил в него несколько веточек. Потом расстелил постель, расстегнул пояс с двумя «смит-и-вессонами» так называемого русского производства и положил их рядом с постелью. Из оружия всегда предпочитал точные, сделанные по заказу русской армии, промаркированные загадочной кириллицей, револьверы.4 Правда, в пьяном виде с такими лучше не гулять – можно остаться без ног.

Вынул из седельного чехла новенький блестящий винчестер5 и провел по нему рукой. В этого малыша вмещалось 17 патронов – шестнадцать в магазине и один в патроннике. Славная штучка. Кажется, с самого рождения любил хорошие ружья.

Положив винчестер рядом с револьверами, я опустил седло в изголовье постели, туда, где вообще-то, по моим соображениям, должна находиться подушка. Но, путешествуя, приходится лишать себя некоторых удобств цивилизации. Оставалось только стянуть сапоги и, завернувшись в одеяла, долго лежать и просто смотреть в темное небо, считая мерцавшие в вышине звезды. Где-то в кустах трещали цикады, было слышно журчание ручья и малейший шорох листьев на деревьях. Ночь была наполнена таинственными и необъяснимыми звуками. Лежа на спине, я чувствовал каждый сучок, который находился под одеялами.

– Дикая прерия Территории Юта желает мистеру Фоксу Дарранту приятных сновидений. Спокойной ночи, сэр.

Я хмыкнул и поворочался немного, устраиваясь поудобней. Ничего, не привыкать, к тому же на жесткой постели сон более чуткий. Спится хуже, зато безопасней. Я подбросил в огонь еще хворостинок и, убаюканный хором цикад, заснул.

…Меня разбудило осторожное, негромкое ржание и тихое похрапывание. Я открыл глаза и минуту лежал неподвижно, разведывая обстановку ушами. Я прислушивался к робким песням птиц, встречавших зарождавшийся день, и хрустальному плеску воды в ручье. Сквозь ветви деревьев пробивались косые лучи восходящего солнца. Где-то треснул сучок, и снова послышалось похрапывание. Лошади…

Лошади?! Мысль о том, что с лошадьми могут быть и люди, пулей пронеслась в моем мозгу, и я моментально проснулся. Это могут быть и бандюги с большой дороги, которые спокойно перережут вам глотку и не спросят даже, как вас зовут, и конокрады, пригнавшие сюда угнанный табун на водопой… Да и какая разница! И те, и другие посмотрели бы на человека без лошади, как на потенциального покойника и сумасшедшего. Здесь безлошадных так и называют. В этом месте человек без лошади – псих. Впрочем, кажется, я уже рассказывал об этом…

Я, стараясь не производить шума, нахлобучил шляпу на голову – настоящий ковбой делает это перво-наперво, проснувшись по утру, – натянул сапоги, выдернул револьвер из кобуры и медленно поднялся. Взвел курок и постепенно, шаг за шагом, стал пробираться сквозь кусты к ручью. Оставалось надеяться, что мои шпоры будут звякать не слишком громко.

Еще не сделав и пяти шагов, я уловил слабый запах лошадей. Этот запах невозможно спутать ни с каким другим. Не возникало никаких сомнений в том, что животные узнали о моем присутствии намного раньше, чем я – об их. И, судя по растаявшим и не повторившимся звукам, это были дикие мустанги. Больно тихо они сейчас себя вели. Я решил проверить свою догадку и, словно шпион или лазутчик, раздвинул ветки кустов и заглянул в образовавшийся просвет. Заглянул и тут же вернул курок на прежнее место.

Конечно, мустанги. Крошечный табун голов на двадцать и одни кобылы. У меня дыхание перехватило от подобной красоты. Мечта для любого мустангера. Продай он хотя бы трех лошадей из этого табуна, денег хватило бы черт знает на сколько! Поверьте мне на слово, в этих благородных животных я разбирался получше иного ранчера, и, если глаза не выкидывали со мною злую шутку, некоторые красавицы табуна стоили не меньше 400 долларов. Это когда нормальную, выносливую лошадь можно купить за долларов тридцать. А тут! Сказка для любой юной леди, что любят так высоко задирать нос. Сколько мастей! Нарядные серые и таинственные вороные, строгие мышастые и золотистые соловые, точенные каурые и безупречные серые в яблоко.

Подняв головы и навострив уши, они стояли и смотрели на меня, а я – на них. Я боялся дышать, чтобы не испугать их. Немного привыкнув ко мне, некоторые снова принялись щипать траву. Значит, глава табуна не выказывает признаков беспокойства.

Слева от меня опять раздалось похрапывание, и копыто ударило о камень. Я повернул голову в направлении звука. В нескольких десятках ярдов от того места, где я находился, стояла еще одна лошадь.

– Вот, значит, кто их ведет, – прошептал я. – Настоящая красавица…

Это была самая крупная кобыла табуна редкой игреневой масти. Она рыла землю копытом и фыркала. С темно-шоколадным окрасом мустанга очень красиво сочетались густые грива и хвост песочного цвета. В лучах восходящего солнца хорошо были видны небольшие «яблоки» на ее крупе. Аккуратные, почти белые носочки на всех четырех ее ногах усиливали произведенный эффект и придавали красавице особую грациозность. Природа одарила ее яркой звездочкой, от которой вниз спускалась легкая, местами чуть прерывающаяся проточинка. На бархатном носу лошади, между нежными ноздрями, было видно небольшое розовое пятнышко, напоминающее силуэт летучей мыши. Красавица еще раз ударила копытом и, вскинув голову, заржала.

Где-то в глубине памяти шевельнулось какое-то легкое воспоминание. Я неловко переступил с ноги на ногу, звякнули шпоры. Миг! – и мустанги, сорвавшись с места, понеслись наперегонки с ветром. Вскоре о них напоминало лишь полупрозрачное облако пыли. С досады я выругался, тяжело вздохнул, развернулся и зашагал обратно к едва тлевшим углям костра.

Весь день после утренней встречи этот табун не выходил у меня из головы. Во-первых, потому что в его главе стояла кобыла – обычно верховодит всем жеребец. А, во-вторых, потому что мне нужна была лошадь, и это, похоже, стало ясно даже моему седлу и грязным сапогам. Правда, для того, чтобы поймать дикого мустанга, мне нужно дойти до Бут-Хилла. Не знаю, сколько еще миль оставалось, но железная решимость добраться до него не ослабела ни на минуту. Воды у меня была полная фляга, а пока есть вода, немного вяленого мяса и хлеб – жить можно.

Город я увидел, когда было уже далеко за полдень. Ну, определение «город» я привел чисто условное. Если вы хотите называть городом десяток-другой домов, маленький отель, салун, почтовую станцию, магазин и конюшню, то – пожалуйста. Я вам не запрещаю. В принципе, город можно создать из обыкновенного сарая, стоит только начать там что-нибудь продавать. Я знал один город, который появился из пустого места. Шел путник, увидел дерево, а в дереве – дупло, вокруг которого кружат пчелы. Захотелось путнику полакомиться медком. Он выкурил пчел, набрал меда, сидит и ест. Съел то, что достал, и решил остаться на этом месте до тех пор, пока не слопает весь мед. Вот так и возник городок Голд Ривер. Наверняка, Бут-Хилл появился тоже случайно, когда этого никто не ждал.

Не знаю, как насчет возникновения Бут-Хилла, ждали его или нет, а моего появления на единственной улице городишки никто не ждал, это точно. Около самого въезда в город меня обогнал какой-то грозный парень верхом на высокой гнедой лошади. Под ним была чистокровный верховой скакун. Ковбой на подобной лошади ездить не может. Слишком дорогое удовольствие, такое ему не по карману. Я сразу же обратил внимание на необычное клеймо, изображающее значок маршала – звезду. Парень попридержал своего жеребца и, бьюсь об заклад, хотел что-то сказать по поводу моей манеры передвижения. Я сдвинул шляпу на затылок и, небрежным жестом отодвинув в сторону полу куртки, продемонстрировал ему один из «смит-и-вессонов». Потом почти ласково улыбнулся. Он очень быстро сообразил, что у револьвера есть брат-близнец, потому что пришпорил гнедого и резвой рысью въехал в город. Чуть от него поотстав, я решительно переступил городскую черту.

Я знал, что в Бут-Хилле неочищенный виски в салуне будет таким же крепким, как в любом другом городке Запада, а клопы в отеле столь же кровожадны, как и в самом забытом уголке страны. И что здесь, как и везде, не любят чужаков, я тоже знал. Ну что ж, тот, кому я не понравлюсь, пусть перейдет мне дорогу, бросит вызов и… пусть будет проклят!

Я шел по улице, крепко сжав седло и едва передвигая ноги, а жители с явным недоверием на лицах оглядывали чужака. Я прекрасно знал, что они видят: высокого темноволосого симпатичного парня с голубыми глазами и бронзовым загаром ковбоя, одетого в легкую с бахромой куртку из оленей кожи, клетчатую рубашку и запылившиеся джинсы. Естественно, они заметили оба револьвера на поясе и винчестер в седельном чехле. Обычно люди замечают это прежде всего.

В свою очередь я успел рассмотреть их и понять, кто есть кто в Бут-Хилле. Это были обыкновенные горожане, которые зарабатывают себе на жизнь честным трудом.

Обогнув груженную какими-то свертками повозку, я направился в конюшню, не забыв сосчитать привязанных у салуна оседланных лошадей. Их было пять, на трех стояло клеймо – «Звезда маршала». Да, необычное, даже очень.

Городская конюшня находилась на другом конце поселения и стояла чуть в стороне от последних домов. Рядом с конюшней, в просторном коррале ходили девять лошадей. Я окинул их оценивающим взглядом – так, по холмам покататься еще куда не шло, а вот для серьезной работы они не годятся. Хотя, кто знает, какие невиданные четырехногие сокровища жуют овес, стоя под этой крышей.

Из ворот постройки вышел высокий и худой, как щепка, старик. Он нес в руках охапку душистого сена и направлялся аккурат к корралю. Я подошел поближе, подождал, пока он задаст животным корм, и, когда конюх повернулся, спросил:

– Я могу оставить здесь ненадолго седло?

Он ответил не сразу. Не торопясь, внимательно меня разглядывая, он свернул и закурил самокрутку. Не стесняясь, я тоже разглядывал его: одежду, манеру держаться, носить шляпу и даже курить. Это был настоящий lobo6, который привык все делать и решать сам, не спрашивая ни у кого совета. Он спокойно продолжал курить, ничем не показывая того, что слышал мой вопрос. Я же по глазам видел, что слышал, поэтому так же спокойно ждал, стоя у корраля.

Крепкая пегая лошадь принялась тыркать меня носом, выпрашивая сахар или еще что-нибудь в этом роде. Лошади – они все такие попрошайки. У меня был один приятель, который ездил верхом на вороном мерине слепом на правый глаз. Так этот мерин любил лазить по карманам и вытаскивать оттуда что-то съестное. Ну, а когда ничего вкусного не находил, «воровал» перчатки. Причем выполнял это каждый раз как само собой разумеющуюся процедуру, обыскивая все своими на удивление жесткими черными губами.

Молчанка продолжалась минут пять. Наконец он докурил свою самокрутку, бросил окурок на землю и втоптал его каблуком в пыль. Мне показалось, что в его теплых карих глазах мелькнули удовлетворение и уважение.

– Ты умеешь ждать, сынок, – у него был грубоватый, низкий голос.

– А ты умеешь держать язык за зубами.

Он добродушно хохотнул и протянул мне руку:

– Том Вандер.

Я с удовольствием пожал его сильную, крепкую руку, ощутив пальцами мозоли на его ладони. Он мне явно понравился, просто даже потому, что жать руку Вандер умел.

– Даррант. Фокс Даррант.

Он нахмурил густые брови и окинул меня взглядом.

– Даррант? Тот ненормальный техасец с ранчо «Ландо»?

Я молча кивнул. На Западе, кажется, подобные вещи вообще нельзя сохранить в тайне. «Сейчас он еще вспомнит все остальное…» – с горечью подумал я.

– Слыхал о тебе. И о том, что ты потом из Техаса доскакал до Канзаса, где располагалась ставка Красавчика Джонни, в одиночку почти разгромил ее и устроил с ним самим поединок.

«Ну вот, началось», – мелькнула мысль, но вслух, даже заставив себя криво улыбнуться, я произнес:

– Все врут. Я был с другом. А Красавчик сам вышиб себе мозги – в порыве искреннего раскаяния.

Он прекрасно понял меня. Человек Запада до мозга костей, он был одним из первых, кто пришел сюда, на эту дикую землю. Он был как Кит Карсон, Дядя Дик Вуттон, Джим Бриджер и как многие другие7.

– Есть хочешь?

– Зверски.

– Оставляй седло здесь и пошли.

Он подождал, пока я повесил тяжелое седло на стенку корраля и вынул винчестер из чехла. Едва заметная улыбка, скользнувшая по его губам, была знаком того, что мои действия одобрены.

Рядом с конюшней располагался маленький уютный домик. В нем было всего две комнаты: кухня и спальня, которая одновременно выполняла и роль гостиной. Мы расположились на кухне и, сидя на высоком табурете, лицом к окну, чтобы все было видно, я наблюдал, как колдует над едой Вандер.

– За то время, что я работаю в конюшне, у меня случалось много всяких историй, – рассказывал он, и речь его была неторопливой и обстоятельной. – Приводили лошадей диких, необъезженных, с седлом и без, просили подержать у себя. Прибегали просто лошади, без всадников и хозяев. Один раз всю зиму ко мне приходил кормиться целый табун мустангов. Разное бывало, но вот чтобы кто-то пришел с седлом в руках и спросил, можно ли его ненадолго оставить, такое вижу впервые. Ты оригинал, единственный в своем роде.

Он протянул мне тарелку с беконом и жареными яйцами. Рядом на стол поставил чашку горячего, ароматного кофе. Он был таким крепким, что, казалось, в нем могла увязнуть подкова. Настоящий ковбойский кофе. Том опустил на стол блюдо с яблочным пирогом, сел напротив меня и принялся задумчиво ковыряться вилкой в своей тарелке.

– А тот табун я до сих пор забыть не могу. Несколько раз видел его в прериях, к востоку отсюда. Проходил довольно близко, но не так, как хотелось бы. Ты бы видел эту красоту.

– Я видел ее, эту красоту, – пробубнил я, с трудом передвигая челюстями. – Одни кобылы, верно? У них во главе игреневая красавица?..

– Точно, – кивнул он и отправил в рот кусок зажаренного до хруста бекона.

– Я собираюсь ее поймать.

– Кого? Игреневую? И думать забудь! Я пробовал. Как полагаешь, почему ее нет в коррале?

– Ты ей не понравился, – пожал я плечами. – Женщины, они…

– Тебе сколько лет, сынок? – с наигранной злостью в голосе поинтересовался он.

– Двадцать четыре. Страшное дело…

– А мне почти в три раза больше. Понимаешь?

– Конечно, понимаю, – кивнул я. – Но могу сказать тебе только одно по этому поводу…

– Что? – грозно спросил он.

Я сделал большой глоток из своей чашки и почувствовал, как разливается по всему телу божественное тепло ароматного напитка.

– На меня девушки внимания явно будут обращать больше, – сказал я.

На долю секунды он опешил, а потом хлопнул себя ладонью по колену и весело захохотал. Он смеялся до тех пор, пока на его глазах не выступили слезы. Я воспользовался моментом и перетащил себе на тарелку еще один кусок пирога – он был чертовски хорош. Том вытер слезы и, стараясь восстановить дыхание, воскликнул:

– Дерзкий мальчишка! Однако так я давно не смеялся.

– Смейся. Кто тебе не дает?

Он откусил от своего пирога кусочек, задумчиво пожевал, словно пробуя его на вкус, а потом неожиданно спросил:

– Давно в «Пони экспресс»?

– Где-то полгода, но мне этого хватило вот так.

Я провел ладонью воображаемую линию у себя над головой.

– Сейчас пойду на почтовую станцию, отдам сумку с почтой и попрошу расчет. Мне достаточно одной пристреленной лошади. Черт, а! Надо же было этому проклятому суслику подвернуться на последнем перегоне, когда я ехал на своей лошади, а не на индейском пони8! Я не собираюсь губить второе животное. Да, кстати, у вас тут никому ковбой не нужен?

Я чего-то слишком много стал болтать и откровенничать с совершенно незнакомым мне человеком, поэтому и поспешил перескочить на другую тему.

Хозяин дома чуть усмехнулся и покачал головой:

– Только на ранчо «Звездное», но с ним я бы не советовал тебе связываться. Клинт Айелло подобрал себе команду с гнильцой: грабители, убийцы, ганфайтеры…

– А шериф?

Вандер издал звук, отдаленно напоминающий сухой смешок.

– Какой шериф9! – он махнул рукой. – У нас здесь нет закона, мой мальчик.

– И я почему-то совсем не удивлен… Хотел бы я посмотреть на того дурака, который захотел бы работать полицейским в месте под названием Бут-Хилл!

– Никто бы не стал так называть городок, если бы не Айелло, – возразил Том. – Вся земля в округе принадлежит ему. Не дай Бог ему чем-то не угодить! Так считаю не я, а городские жители. Человек для него ничто, мусор. Остальные ранчеры живут на этой земле только из милости. Но я знаю одного человека, которому действительно нужна пара рабочих рук. Он платит 30 долларов в месяц, плюс все готовое.

Я допил свой кофе и довольно потянулся. Первый раз за весь перегон я позволил себе расслабиться.

– Но пока тепло я буду спать на сеновале, – это было мое единственное условие.

– Идет.

И мы ударили по рукам.

III

ПОСЛЕ КОРОТКОГО ОТДЫХА у своего нового работодателя я едва ли хотел куда-то тащиться. Однако пришлось. Прихватив почтовые сумки, я помахал Тому шляпой и направился в город. Не знаю, почему я сразу не пошел на станцию. Устал, наверное, поэтому и пошел не в том направлении.

1 2 3 >

На страницу:

Перейти

1 из 3

Другие книги автора

Цветные сны

Корней Азарофф

Игрушки для хороших парней

Корней Азарофф

Сердце Запада

Корней Азарофф