2k66

Когда я оборачивался, собираясь идти в студию Второго Всеобщего, полицейские что-то прошептали нищему, и он, мотая головой во все доступные стороны, закричал:

– Господь все видит! И он нас не простит! Покайтесь! Покайтесь!

Я слышал стоны даже за пятнадцать метров.

– Нет! Не простит…

Должно быть, они продолжили избивать его, и это возымело эффект, так как через несколько секунд я услышал издалека другие слова бродяги:

– Ладно! Покайтесь, и Господь простит вас!

Елизаветинская улица – широкая дорога на третьем вертикальном уровне Столицы, с юга на север ведущая к канделябру высоченных небоскребов. Идя по ней, я вспоминал, как сам начал заниматься строительством. Как и все в наше время, я продолжил дело отца, но заниматься бизнесом – дело добровольное, и это был мой собственный выбор. Мог бы и отказаться. Конечно, шедеврам в этом мире места не осталось. Дома для нищих, храмы Всеобщего Верования. Мелковато как для меня, так и для всего человечества. Как бы то ни было, я бы никогда себе не простил, если бы позволил Народной партии или Фронту Семьи определять мою судьбу. Это не Бог сделал меня строителем, и не отец. Это я.

Построить что-нибудь с таким размахом уже никто не сможет. Лучшие инженеры, архитекторы (впрочем, как и врачи с экономистами) уже давно либо скончались, либо осуждены и распределены по колониям. Не глядя на факты, Партия всегда находила основания убрать неугодных ей людей, и почему-то всегда выходило так, что неугодные ей люди – лучшие представители человеческого рода. Специалисты исчезают в мире дураков, и вместе с ними исчезают знания. Люди возвращаются в палеолит, и единственное, что я им должен – не допустить этого. Даже если их будущее предопределено, я не позволю ему умереть.

– Внимание, граждане Столицы! Администрация города напоминает, что спуск на нижний уровень Четвертого Автономного городского сектора представляет опасность для жизни. Не посещайте первый уровень АГС-4.

Это позор. Теперь человек, покоритель мира, вынужден избегать контакта с собственным изобретением. Мне немного известно о Центральных компьютерах секторов Столицы, потому что подобного рода эксперименты нигде не проводились, кроме этого города, но я уверен, что целью этой перестройки не было запугать население или отобрать у жителей нижнего уровня их дома. В этом виновата не техника, а люди, спустя годы лишившие ее поддержки и позволившие ей выйти из строя.

Я приехал в Столицу вчера, и на железнодорожном вокзале все прибывшие проходили инструктаж. Людей убеждали в том, что вся техника в большей или меньшей степени представляет для них опасность. Говорили, что компьютеры – порождение зла, а технологии – заговор против человечества. Иронично, что люди в поезде лишь разносили еду и белье: весь многочасовой процесс обеспечивали машины.

Я оказался так близко к небоскребу, что трудно было охватить взглядом за раз даже его нижнюю треть. Уже темнело, но огни в окнах можно было пересчитать по пальцам, не говоря уж о подсветке фасадов, которая включалась лишь по праздникам. Многие здания были частично разрушены, но не войной, а временем. Война прервала стройку, которая шла тут в тридцатые годы – грузоподъемные краны и самосвалы остались на своих местах на десятилетия. Надеюсь, не навсегда. Как и весь Четвертый сектор, квартал нагонял тоску.

Подходя к входу, я увидел женщину в строгом костюме и очках. Противного серо-зеленого цвета платок не шее дал мне понять, что именно она и должна меня проводить в студию.

– Здравствуйте, Александр Федорович, вы как раз вовремя. До начала осталось восемнадцать минут. Удалось добраться без приключений?

Я отметил раскинувшийся метрах в десяти или одиннадцати над входом широкий стеклянный навес, защищавший двери от осадков. Многие стеклянные панели, из которых он состоял, были разбиты. Растаявший снег мелкими каплями падал на землю.

– Не беспокойтесь, все в порядке.

– И слава богу.

В отличие от фасада здания, главный холл «Народной Башни» был оформлен в стиле арт-деко, подражая величественным постройкам двадцатого века, а не стремясь в будущее Я никогда не был любителем подобного оформления, но и было бы нечестно сказать, что блестящий золотом и серебром просторный зал некрасив.

Пересекая его по гладкому бордовому полу, я встретил не более десяти человек. В лифте мы и вовсе ехали одни. Здание с площадью более полумиллиона квадратных метров пустовало.

Пройдя по коридорам четвертого этажа, мы пришли в главное отделение Второго Всеобщего канала. Стекло отгораживало нас от студии, где за желто-оранжевым столом выступал человек с Фронта Семьи – единственной организации, телепрограммы которой представлены на всех каналах страны. Ведущий рассказывал об успехах, которых удалось Фронту достичь за прошедшую неделю: о введенных в эксплуатацию домах для бедных, об освященных храмах, исправленных изменниках. Позади него раскинулась огромная надпись:

БУДУЩЕЕ НЕИЗБЕЖНО

Я точно не знал, что именно значат эти слова. Когда я учился в школе, к нам приходили люди с Фронта Семьи и продвигали эту идею детям. Они убеждали восьмилетних школьников в том, что будущее представляет собой нечто непоколебимое, что оно предопределено, и пытаться как-то повлиять на него так же бессмысленно, как и на прошлое. Они говорили, что

завтрашний день недоступен людям до того момента, как окружающие их силы не создадут его. Когда школьники спрашивали, почему будущего нужно бояться, им отвечали, что они смогут это понять, когда вырастут, а сейчас надо верить на слово. Откровенно говоря, я до сих пор не понял причины, по которой надо бояться завтрашнего дня.

– Вы вправе вести себя расковано. Нет нужды держаться излишне формально, но, пожалуйста, говорите пассивом. Если Бог даст добро, вы сами поймете, что можно обратиться к товарищу Хэнксу на «ты».

Пассивный говор сформировался в начале сороковых, когда Партия посчитала необходимым употребление слов «решусь», «смеем» и словосочетания «внешние силы» для того, чтобы не разгневать Бога. Смотрители поддержали инициативу, заявили, мол, люди много о себе думают, когда называют себя вершителями своей судьбы.

Среди прочих правил приличия, говорить о человеке плохо в его присутствии непринято. Если необходимо указать на какой-то его порок, нужно доносить информацию как бы невзначай, чтобы не обидеть собеседника. По той же причине обсуждать людей за глаза можно. Оборачиваться вслед прохожим нежелательно, а смотреть в глаза незнакомцам и вовсе запрещено. Наши слабые собратья могут испытывать дискомфорт от излишней близости, и избежать ее – меньшее, чем мы можем им помочь.

– Эфир через одиннадцать минут, – бросила моя спутница. – Проходите.

Я вошел в темно-зеленую студию, где сидел до боли знакомый мне ведущий с гармонирующими со студией бледно-зелеными глазами, такими же тусклыми, как и все вокруг. Активно шла подготовка к съемкам программы.

– Сядьте, чтобы мы могли уже начать! – крикнул кто-то из-за спины.

Пока на меня вешали микрофон, я осмотрелся. За моей спиной висело черное продолговатое табло, предназначенное для отображения текста ведущего. Мне такое не полагалось, но какой-то паренек в клетчатой рубашке протянул мне бумаги с вариантами ответов, которые я мог озвучить на избранные вопросы ведущего.

– Что это? – демонстративно спросил я.

– Твое мнение насчет темы выпуска.

– Загрязнение окружающей среды? Я строитель, а не эколог…

Заявленной темой ток-шоу было возведение домов для малоимущих в шестидесятых. Должно быть, меня опрокинули. Как бы то ни было, никто сейчас меня не слушал. Я положил листы бумаги на столик перед собой и поудобнее расположился в кресле болотного цвета. Откуда-то издалека послышался обратный отсчет, а я так и не решил, что же именно буду говорить.

– Здравствуйте, уважаемые телезрители. Для вас в эфире «Вопрос недели» на Втором Всеобщем канале. Меня зовут Бобби Хэнкс, и сегодняшний выпуск посвящен экологическими проблемам, вопросу использования человеком его дома, а наш специальный гость – Александр Федорович Савин! Этот успешный предприниматель известен всем нам и не нуждается в долгом представлении. Добрый вечер, товарищ Савин.

– Добрый вечер.

– Вы были сюда приглашены не просто как человек, которому посчастливилось сколотить состояние на недвижимости, но как наш близкий друг, мнением которого мы должны дорожить. Позицию которого обязаны уважать. Вам дано это понять?

Черта с два. Если бы вы им дорожили, на столике передо мной сейчас бы не лежали три листа текста.

– Да, ко мне пришло понимание.

– Превосходно! – Внешне Хэнкс был настроен вполне дружелюбно. Двуличный шоумен. – Торопиться нам некуда, так, значит, мы вправе услышать, чем вам дано заниматься в последнее время?

Звучит так, как будто род деятельности у какого-нибудь гражданина Всеобщего Государства может поменяться. Простые граждане наследуют должности своих родителей только потому, что невозможно поставить на них кого-то со стороны, так что уж говорить о компаниях?

– «Савин и Кольт» названа именами не ее сегодняшних владельцев, а именами их отцов. Уже тридцать два года мы занимаемся гражданским строительством и сегодня решаемся занимать лидирующую позицию в этой отрасли во Всеобщем Государстве.

– Стало быть, и во всем мире! – щелкнул пальцами в мою сторону ведущий.

– Стало быть, и во всем мире. Возможно.

– И каково быть избранником Небес на роль одного из самых богатых людей в мире?

– Каким мне представляется тот факт, что строительство вновь стало самым прибыльным бизнесом в мире? Это шаг назад.

– То есть это расстраивает вас?

– Положение в мире расстраивает, но не мое.

– До вас, уважаемые телезрители, уже долетел этот звук? Превосходство над окружающими вас людьми не сделает вас счастливыми, потому что всем в душе дано понять: по большому счету у «успешных» людей нет отличий от их «обычных» собратьев. Индивидуальность – выдумка прогресса.

Я захотел поспорить с ним на этот счет, но подумал, что мой микрофон выключится в тот же момент, когда я перейду черту. Пока это некритично, я вынужден играть по их правилам.

– Ваше мнение совпадает с этим, товарищ Савин? – закончил Боб Хэнкс.

– Давайте к теме передачи.

– Тогда решусь приступить, – сказал мгновенно повернувшийся к оператору ведущий. – К нам, уважаемые телезрители, пришло письмо от зрителя из Города Юга. Как и всех нас, его очень беспокоит состояние нашей планеты. Александру Савину, как к эксперту в области строительства, задан вопрос: имеют ли люди право продолжать эксплуатировать Землю после Третьей войны и нанесения планете такого страшного ущерба? – Он повернулся ко мне лицом.

Вопрос на мгновение поставил меня в тупик.

– Вас интересует мое мнение?

– Да. Ведь никто из нас не лишен осознания того, что всякому терпению есть границы. – Хэнкс бросил быстрый взгляд в камеру, как бы обращаясь к зрителям. – Планета – наш дом, и наше первейшее дело – сохранить ее такой, какой она когда-то была. Такой же свободной, чистой и непорочной. Так скажите, товарищ Савин, имеем ли мы право на убийство матери?

Я отвел взгляд от Хэнкса и осмотрелся: в помещении было около пятнадцати человек, и все они смотрели на меня. Нет, никто не ждал моего ответа, и изображать интерес операторам и гримерам, в отличие от ведущего, было ни к чему. Они просто выполняли свою работу. И это до них я попытаюсь донести свое мнение? Посмотрим.

– А у людей есть альтернатива? – ответил я вопросом на вопрос.

– Что, простите?

Грубо сказал, но сейчас я им покажу. Увидят. Пожалуй, откажусь от пассива.

– Я хочу сказать, что загрязнение окружающей среды, конечно, ничего хорошего не несет, но как вы представляете себе мир, где человек отказался что-то менять вокруг себя?

– Нам дано представление мира, где не стремление расти покинуло людей, а где они просто решились поступить по совести. – Ведущий вновь взглянул в камеру. Будет по-прежнему придерживаться вежливого пассивного говора. И пускай. Он будет говорить пассивом, а я буду говорить правду.

– Что, простите? – ловко парировал я.

– Решились поступить, слушая свое сердце.

– А для этого нужно отказаться от разума?

Я знал, что за моей спиной расположен экран с бегущей строкой, но Боб Хэнкс смотрел мне в глаза, игнорируя это табло.

– Мы все должны понимать, товарищ Савин, что природой был создан идеальный мир. Земля, созданная Богом, не имела тех пороков, которые пришли на нее вместе с человеком. Да, Бог дал человеку жизнь, но он не просил человека лишать жизни мать всех людей и точно не рассчитывал однажды увидеть Землю такой, какой ее сделали подлые эгоисты прошлого. Другими словами, человек – гнусный паразит, на протяжении всего своего существования только и делавший, что разрушавший прекрасный мир. Людям ударило в головы желание увидеть себя героями и творцами, они решились выдумать долг существа разумного, забыв, что единственный смысл всякой жизни – любовь, необъяснимая и непобедимая.

Я не смотрел на него, а обратился к камере, к каждому зрителю, который мог меня услышать. Настало время высказаться, подумал я.

– Понимаете… если в существовании человека и есть смысл, то этот смысл – привносить новое. Человек только тогда оправдывает собственное существование, когда позволяет себе, вобрав все данное ему окружающим миром, изменить его. – Я оглянулся по сторонам, захотев оценить произведенное впечатление, но было слишком рано. – Какой смысл жить, если конечным итогом любой жизни становится новая жизнь? Процесс ради процесса не имеет никакого значения и не приносит результата. Я не говорю, что продолжение человеческого рода бессмысленно, потому что только этот процесс придает значение любой деятельности человека, что направлена на улучшение качества жизни последующих поколений.

– Вот это да! А ваш настрой радикален. Неужели вы смеете отрицать смысл жизни?

Отрицать не моя характерная черта, старикан.

– Ни в коем случае, – улыбнулся я ведущему. – Я лишь утверждаю, что не остается никакого смысла существовать, если из года в год мир вокруг нас остается прежним. Даже не так… Если мы будем бездействовать, оставляя все прежним, этот мир нас уничтожит.

– И почему же?

– Потому что миру несвойственно стоять на месте.

– Именно! Точка соприкосновения все-таки нашла нас, верно? —

Хэнкс поднял брови, по-дружески улыбнулся и наклонился ко мне, из-за чего его костюм приобрел некрасивую мятую форму. – Окружающий нас мир силен, и мы не имеем права этого не признавать. Как становится очевидным для вас, дорогие друзья, даже самые отчаянные индивидуалисты считаются с природой.

– Мы ее покоряем!

– Какое смелое и глупое заявление! Вздор!

Сказав это, ведущий в очередной раз бросил игривый взгляд в объектив. Скорее всего, он искал поддержки у зрителей, хоть вовсе и не сомневался себе. Хуже всего было то, что он ее найдет. Открыто споря с Бобом Хэнксом, я пытался не перейти на крик. Это не мой метод.

– Вздор – это кричать, что все идет по какому-то неведомому плану, падая с обрыва. Нам даны руки и ноги, чтобы преодолевать силу тяжести. Нам дан разум, чтобы преодолевать силы природы.

– Товарищ Савин, давайте не будем углубляться в такое…

Кто-то подошел к ведущему и заговорил с ним, но я не обратил на это внимания. Должно быть, все пошло не так, как предполагали составители программы, и причиной тому стали мои действия. Несмотря ни на что, никто больше не пытался меня остановить.

– Скажете, что люди сегодня разрушают дивный мир, построенный Богом? Не смею противиться! Посмотрите вокруг: мы живем на руинах былой цивилизации, и лишь единицы из нас решаются создавать и творить, а не паразитировать на созданном людьми прошлого. Сегодня усилие что-то изменить равнозначно поражению, а любое поражение влечет наказание. Никакого поощрения труда – одно лишь угнетение успеха. За последние тридцать лет не появилось ни одного стоящего изобретения, которое сделало бы человеческую жизнь лучше. Вы говорите, что эволюция не является целью существования, ведь она якобы приносит лишь горе и разрушение, а я считаю, что движение должно и может быть направлено в лучшую сторону. Стагнация всегда предшествует краху. Наше общество уже десятки лет живет в атмосфере всеобщей любви, равноправия и взаимопомощи, отказавшись от прогресса, назвав его «бессмысленным и разрушающим баланс». И чего мы добились за эти годы?! Неужели сегодняшнее положение дел можно назвать прекрасным? Посмотрите по сторонам! О наступлении антиутопии в газетах не напишут!

Вставить в выступление заголовок той брошюры, подумал я, будет данью уважения к ее создателю.

– Только тот обречен на страдания, кто верит, что их заслуживает. У нас всех есть выбор: жить или сдаться и погибнуть. Мы вправе не остаться последним поколением людей на Земле, и обязаны этим правом воспользоваться. Сплотившись, направив все усилия на самозащиту, мы можем дать будущее себе и своим детям. Все зависит от нас самих…

У меня закончился воздух, и я посмотрел на оператора, который отошел в сторону и что-то обсуждал с помощником. Я увидел, что Хэнкс покинул помещение, а камеру отключили. Слева от меня стояли трое парней с дубинками.

– Что? Нет!

Подпрыгнув, я ударил одного из них и попытался выхватить из его рук дубинку, но она упала на пол. Миновал кресло через спинку и попытался бежать, и верзилы тут же на меня набросились, повалив лицом на ковер. Я отключился.

***

– Георгиев!

– Смею быть!

Юрий мигом обернулся и увидел полковника Дуань, главу Государственного отдела бдения. Сегодня этот высокий грузный южанин сменил свой обычный дешевый деловой костюм на столь же дешевый свитер, выглядывавший из-под старой кожаной куртки. Хоть служащим Госотдела бдения форма и не полагалась, для старшего лейтенанта стал неожиданностью наряд начальника. Позади полковника стоял растерянный щекастый парень лет восемнадцати с виноватым видом.

– Юр, разве тебе не передали мой приказ занять место внизу?

– Так точно, товарищ полковник. Передали.

Юрий Георгиев взглянул на дорогу, проходившую двадцатью метрами ниже места, на котором он стоял. Служащие ГОБ находились на втором уровне Первого Автономного городского сектора, а широкая улица, по которой предстояло продвигаться кортежу министерства, – на первом. В этом месте вертикальные уровни срезались подобно ступеням-ярусам, уходя вниз, к первому.

– Так почему же ты здесь, сынок?

– Пусть вас не смущают обстоятельства… – Юрий замялся. Говорить пассивом у него выходило плохо. – Смеете ли понять, товарищ полковник… Силы побудили меня осмотреться, и, несмотря на то, что мне передали ваше распоряжение…

Двадцать четвертого ноября 2066 года в Столице чествовали министра зарубежных дел, вернувшегося из длительной и невероятно опасной поездки к границе с Азиатской пустошью. Там он должен был провести переговоры с некоторыми лидерами банд и оценить состояние армии Всеобщего Государства. Этот важный день был расписан (телевизионщиками, в том числе), еще когда он покидал город, в мае.

– У меня не вышло не прийти сюда.

Юрий начал сам не себя злиться, потому что за двадцать три года жизни так и не научился складывать слова в предложения так, как это требовалось в общении с высокопоставленными личностями.

– Так получилось.

Дуань вскинул левую руку вверх, тем самым приказывая старшему лейтенанту замолчать. «Нужно повиноваться», – напомнил себе Юрий. Он уже и сам успел пожалеть, что позволил себе покинуть пост, так надо еще и от полковника выслушивать упреки.

– Отставить. Забудь ты, сына, про пассив. Давай по-человечески. По-людски?

Юрию не нравилось, что его начальник пренебрегает уставом, но пассивный говор не нравился ему еще больше.

– По-людски, товарищ полковник.

– Ты хороший парень, Юра, но ты не можешь успевать все сразу. Понимаешь?

– Да. Любые действия, следующие за отвлеченными мыслями, мешают исполнению должностных обязанностей.

– Именно, старлей, ты прав. Тебе нужен помощник.

– Что?

– Сам ты не можешь делать и то и другое, но вдвоем с кем-нибудь…

В этот момент товарищ Георгиев по-новому взглянул на парня возле полковника, а начальник Государственного отдела бдения слегка расслабился и как-то подобрел. «Разумеется, ради этого он и пришел», – понял Юрий. Затем он подумал, что, возможно, Дуань изначально все это задумал для того, чтобы просунуть подчиненному стажера. Старшему лейтенанту все стало понятно, хотя перспектива получить балласт в виде неопытного подростка и не казалась ему такой уж радужной. Впрочем, слово начальства – закон.

– Пожалуй, отдам тебе новенького. – Вот это неожиданность, ага! – Он не был ни на одном задержании, хороший наставник ему потребуется. И он тебе поможет, и ты ему, ясно?

– Помощь? Но как же, товарищ полковник…

– Это будет полезно для всех. Да… В тяжелые времена мы должны действовать нестандартно, и мне кажется, что я могу поступить так. Спасаю парнишку от скучной программы в отделении, выделяя его тебе, сынок. Но не смей воспринимать это как подарок, Юра. Мы все должны приложить усилия к сохранению порядка во Всеобщем Государстве.

Юрий взглянул на Щекастого: опрятный и высокий, он тупо смотрел сквозь новоиспеченного руководителя. Складки же у рта его создавали впечатление, что парень постоянно улыбается. «Наверное, – подумал слуга народа, – совсем идиот».

– И что прикажете мне дальше делать? – спросил Юрий у уходящего полковника.

– А мне почем знать? Что угодно!

Дуань пошел наверх. Оставшись наедине со стажером, Георгиев спросил его имя (которое он даже не постарался запомнить) и решил поскорее спуститься к балкону на втором этаже первого уровня, выходящему прямо на улицу, предназначенную для проезда кортежа министерства.

Ничто в личности Щекастого не интересовало его наставника. Юрий был уверен в том, что стажер – преемник своего отца. Или дяди. Или сестры. В любом случае его назначили на службу в Государственном отделе бдения не из-за его стремления там работать или способностей, а лишь потому, что место для него там был уготовано еще до его рождения.

Передвигаться по вертикали и горизонтали внутри отдела можно, но вот покинуть его – нельзя. Попасть же в ГОБ возможно единственным способом – заменить какого-то своего родственника.

Чтобы ввести человека на должность, необходимо решить множество проблем технических: Старший лейтенант Георгиев даже слышал, что в течение ближайших десяти лет определители личности перестанут принимать людей с доступом за их дедов и отцов, которым этот доступ принадлежит на самом деле. «Если это так, – мелькнуло в голове Юрия, – Народной партии нужно что-то срочно предпринять». Но служитель закона тут же отбросил эту мысль в дальний угол своего сознания, чтобы не подрывать собственную веру в Партию. Постоянная бдительность. Важно следить за мыслями.

– Тебе известно, почему люди с нашего отдела сегодня здесь? – спросил Юрий у Щекастого, идя по крутой ржавой лестнице вниз.

– Да, товарищ старший лейтенант. Мы должны позаботиться о безопасности кортежа товарища Арилова во время съемок телевизионного сюжета для Второго и Третьего Всеобщих каналов…

– В таких случаях власти ограничиваются полицией и нас не привлекают. – Гобовец насладился секундным ступором Щекастого. – Мы ждем появления Эдриана.

– Джеймса Эдриана?! Террориста-маньяка?

Идиот!

– Изменника. Он… бандит. Есть некоторая разница между этими понятиями. Бандит со своими целями и методами.

– А вы знаете его цели?!

– Нет.

Мужчины остановились у мраморной балюстрады, и Георгиев облокотился на нее, осматриваясь вокруг. Густой туман простилался по одной из главных дорог АГС-1, ведущей к зданию Народной партии с юго-востока. Это было впечатляющее место. Здесь ни один вертикальный уровень не накрывал другой – первый располагался как бы посередине, по бокам от дороги – второй, а дальше, подобно последней ступеньке лестницы, третий. Уровни образовывали собой нечто наподобие реки с крутыми берегами. Проведя взглядом по противоположной стороне улицы, Юрий увидел толпу народа, собранного для съемок. Пятьдесят-шестьдесят человек стояли вплотную к проезжей части, но служащему ГОБ было достоверно известно, что они не могут выйти на нее: невидимые ворота с определителем личности отгораживали их от места проезда кортежа. Единственным намеком на наличие преграды были четыре светящиеся лампочки на стенах. Именно они испускали смертельно опасные лучи ворот. Товарищ Георгиев не знал, почему для телевидения требовались актеры массовки. Впрочем, это не его ума дело.

– Товарищ старший лейтенант, а что делать, если предатели действительно…

– Молчи.

У дороги появился взвод солдат в парадной форме. Тридцать два человека колонной вышли к ней, торжественно покрутились вокруг своей оси, помахали оружием и выстроились вдоль дороги в шеренгу. Позеры.