2k66

2k66

Андрей Баженов

© Андрей Баженов, 2016

ISBN 978-5-4483-1122-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

– Сегодня, – первый лидер Всеобщего Государства сделал неуместный глубокий вдох в середине предложения, – мы хороним идею. Сегодня мы отказываемся верить, что человек – властелин мира. Мы отрицаем его величие и признаем полную зависимость от природы. Впредь человечество не будет эксплуатировать свой мир и разрушать родной дом. Потому что люди наконец-то осознали, насколько они ничтожны. Мы отвергаем прежние устои ради воцарения утопии на Земле.

Миллионы людей смотрели на него.

– Все мы люди. Человечеству свойственно совершать ошибки, и крупнейшая из них чуть не стоила ему жизни. Но Бог милостив. Мы были избраны Господом, чтобы, восстав из пепла, восстановить равновесие в этом мире, которому человек не был нужен, но который его получил. Пришло время расплатиться за ошибки предков, отдать должное планете, Богу и всему, что человек уничтожил! Настал момент, избежать которого мы не в силах.

Надежда теплилась в устремленных на лидера глазах.

– Ходят слухи, что приближается конец света. Они лживы. Для людей конец света уже наступил, а мы – его свидетели, взвалившие на собственные плечи обязанность замолить грехи. Все мы должны найти в себе силы смириться. Человечество покинет этот мир, но мы можем залечить часть тех ран, что оно ему нанесло. Мы вскоре исчезнем, но, уходя, мы будем знать, что наша совесть чиста. Оставляя этот мир, мы будем знать, что он счастлив.

Глава первая

– Вселенной нам дано право утверждать, что худшим из всех грехов людей прошлого была гордыня. В какой-то момент от людей просто-напросто ушло понимание того, что следует заботиться о других и доверять другим заботу о себе. Я… Мы не должны забывать об этом, если не хотим, чтобы ужасы начала века повторились. И, наверное, нам положено помнить: все всегда идет по кругу. Наши шансы…

– Спасибо, – прервал пыхтящего психолога строгий ведущий Второго канала. – Слово предоставляется товарищу Доброву, профессору Всеобщего института истории. Товарищ Добров, вы решитесь согласиться с тем, что война 2034 года началась только из-за того, что люди перестали думать о ближних своих и об окружающем мире? – без видимого труда проговорил столь длинное предложение шоумен.

– Только из-за того? Да осмелюсь я вас заверить, что это совсем не мелочь. Мы лишены права недооценивать важность взаимного уважения и любви друг к другу. Нам с вами дано осознание того, что лишенный какой-либо связи с миром человек долго не протянет. И мы должны понимать, что связь эта представлена не товарами или услугами, не материальными ценностями вроде здоровья и сытости, а самыми простыми человеческими чувствами. Разве в состоянии человек довольствоваться любовью к себе? Неужели мы в силах вообразить себе счастливое человеческое существо без друзей?

– Товарищ Добров, тема отошла от вас. Ответьте, пожалуйста…

– Интроверты и эгоисты оставлены в прошлом? Умоляю вас, у них никогда и не было возможности существовать!

– Добров! Товарищ Добров, Третья война началась из-за человеческого эгоизма?

– Да, – уделил профессор секунду своего времени ведущему. – Но следует считать, что эгоизм чужд счастливым людям…

Голос профессора затих, а в кадре оказался один ведущий. Он говорил медленно, слегка покачивая головой.

– Бог дал нам с вами понять, дорогие телезрители, что жившим до Третьей войны людям не уделялось должного внимания. Не уделялось, очевидно, друг другу. Каждому и от каждого. Они были обречены на страдания в одиночестве. Как и я, вы осознаете всю тяжесть их греха. Вы не обязаны обвинять их в пренебрежении важностью человеческих чувств, но вы должны учиться на их ошибках. Давайте все вместе подчинимся воле Господа. Нам необходимо стать лучше, отталкиваясь от неудачного примера прошлого.

На экране не было видно уже ничего, за исключением глаз ведущего. Бледно-зеленые, они смотрели, казалось, на каждого из миллионов зрителей.

– Давайте отважимся жить не как отдельные существа, но как единый организм, поддерживая друг друга. Давайте все вместе искореним засевшие в глубине нас грехи. Давайте дадим бой высокомерию, уничтожим жадность, воспротивимся трусости и победим эгоизм! Я призываю народ Всеобщего Государства быть сильным! Обстоятельства не оставляют мне выбора, кроме как призвать всех нас…

По Первому Всеобщему каналу транслировалась очередная серия очередного сезона сериала «Товарищи и братья», где стареющая седая мать заставляла своего старшего сына признать ошибку:

– Да сделай ты это уже ради бога! – кричала она, глядя на мальчика сверху.

– Мама! Но он не мог видеть самолет! Самолеты не летают!

– Ты что, не любишь своего брата? Он же маленький! Если хочет видеть самолет в небе, пусть видит. Неужели тебе трудно?

– Он его не видел! Они больше не летают! – Ребенок был готов расплакаться. – Почему я должен сказать, что он прав, если он врет?

– Он не врет, а ошибается. Ты ничего не понимаешь. И вообще! Ты же умнее, потому и должен давать ему побеждать. Покажи свою силу и уступи!

Мальчик на экране заплакал, и ревел порядка пятнадцати секунд, осыпая мать бессвязными доводами, в ответ на которые та ловко находила убедительные аргументы. В это время его младший брат стеклянными глазами смотрел на маму, которая, в свою очередь, с укором глядела на старшенького. Плач, спор, воспитание. Внезапно дверь открылась – в комнате очутился отец семейства, который еще с порога сказал:

– Сынок, ты не видел самолет, а он – видел.

– Папа? Но его там не было…

– Попробуй теперь докажи, что его не было, ведь ты попросту мог его не заметить. Поверь мне, я же отец. Я лучше знаю.

Ребенок несколько раз хлопнул длинными ресницами.

– Хорошо, папа!

Мальчик мгновенно перестал плакать, улыбнулся. Когда запоздалая слеза скатилась по его лицу, встал с пола, и улыбающаяся семья, взявшись за руки, поклонилась зрителям.

На Третьем Всеобщем канале подходил к концу выпуск новостей, где лысеющий старик в дешевом костюме рассеяно читал текст с листа бумаги:

– Таким образом, друзья мои, к нам с вами только что пришел вывод, что мы лишены свободы осуждать владельцев компании «Савин и Кольт» за то, что они демонстративно отказались принять участие в конкурсе проектов нового храма Всеобщего Верования в Городе Востока. Считаю долгом напомнить: Александр Савин и Дэвид Кольт заявили, что их компания «занимается строительством, а не благотворительностью», оправдывая этим свою бездуховность.

На огромном табло за спиной ведущего появилось изображение будущего храма. Шестиугольная в плане башня в сорок метров высотой была окрашена в белый цвет. Над синим куполом поднимался шпиль с перевернутым вершиной вниз равносторонним треугольником – символом Всеобщего Верования.

– Но вы, дорогие наши зрители, не должны их судить. Вам лишь следует помнить, что Бог есть наш отец и спаситель, а те, кто отвернулись от него, будут лишены его опеки. Не нам с вами судить других людей. Вы точно так же не имеете на это права, как я на то, чтобы навязывать вам свое мнение.

Храм исчез с табло. Отобразились часы, которые тут же пробили восемь вечера.

– Спасибо Небесам, что вам выпал шанс оказаться с нами в этот час, дорогие телезрители. Сейчас вас ожидают новости спорта и ток-шоу с участием смотрителей Всеобщего Верования на Третьем канале. Не переключайтесь и помните: чтобы стать преступником, достаточно мыслить как преступник.

Щелкнув пальцем по кнопке, я еще долго смотрел на выключенный телевизор. На стене били часы. Все еще глядя на черный экран, я сказал:

– Дэвид, я их ненавижу.

Мой приятель оторвал взгляд от телевизора и устало повернулся ко мне.

– Они, конечно, катят на нас бочку, но не излишне ли ты категоричен? – Задал он совершенно неподходящий вопрос. Разве не понятно, что я должен быть категоричным? – Ход умный, конечно, с их стороны, но на кой черт им делать из нас врагов народа? Мы-то с тобой знаем, что партийцы вполне могут застрелить нас в переулке, и никто ничего не скажет, так зачем же…

– Знаешь, мне плевать. Я думаю только о том, что мне через неделю выступать на Втором Всеобщем. Что я скажу?

– Можешь не приходить.

Меня не удовлетворил ответ Дэвида. Можно было подумать, что он предложил простой выход из сложившейся ситуации, но пропустить съемки означало не просто лишить себя возможности высказать мнение – это означало показать свою слабость. А я не слабак.

– Выставят трусом и дураком. Надо идти.

– И поедешь в Столицу ради… этого?

– Да, – уверенно сказал я.

Теперь Дэвид стоял у окна и смотрел на улицу. Тридцатью этажами ниже нашего офиса проходил главный проспект Города Востока, по которому сейчас последние работники фабрик возвращались домой.

Когда строительная компания «Савин и Кольт» возвела это шестидесятиэтажное здание, оно стало одним из самых высоких в Востоке. Впрочем, как и сейчас. За семнадцать лет облик города остался примерно тем же. За это время ничего не поменялось не только здесь, но и во всем Всеобщем Государстве.

– И все же, Сань, ты уверен, что тебе необходимо выступать? Можно же и отказаться. Они легко найдут замену.

Поднявшись на ноги, я приблизился к окну и посмотрел на партнера в профиль. Я никогда не был уверен, что Дэвид в чем-то сильно превосходит большинство окружающих людей. Заурядные способности, обычный ум. Где бы он был, если бы не компания отца? Как бы он мыслил, если бы не общение со мной? Люди, которые принимают мою сторону в результате поглощения моих же идей, отличаются от противников только податливостью ума. Дэвид скучен.

– А что ты предлагаешь?

– Смириться. Пусть говорят.

– Смирюсь с малой бедой – смогу смириться с большой. Именно в этом и наша проблема. Однажды отдавшийся течению человек потерян навсегда, потому что бездействовать легко и затягивающее.

– Протестуй молча. Тебе ничто не мешает заниматься обычными делами…

– Пока не мешает. Ты не хуже моего знаешь, что происходило в тридцатые с теми, кто отказывался сотрудничать с Народной партией.

– Это не аргумент в твою пользу, Санек.

В чем-то он прав.

– Бездействие несостоятельно. Нельзя противопоставлять себя кому-то и ничего не предпринимать.

– Забастовка разума? – с умным видом спросил Дэвид.

– Забастовка? – усмехнулся я. – Я что, пенсионер? Мне нужен результат, а не забастовка.

– Я тебя не понимаю.

Я в курсе.

Мне двадцать семь лет, и я еще до рождения должен был стать одним из богатейших людей Всеобщего Государства. Моя роль определяется не мной, но вот судьба… Судьба принадлежит мне. Партийцы и смотрители Всеобщего Верования скажут, что судьбой распоряжается Господь, но я не хочу в это верить.

Мне двадцать семь лет, и я здоров только из-за родительского состояния. Оно обеспечило мне сытую жизнь, теплый дом, какое-никакое образование и крепкие зубы. Что-что, а ровная улыбка в наше время ценится. Не каждому она доступна.

Что бы я ни сказал по ящику, меня попытаются выставить зазнавшимся богатеем, подтверждающим правило, что человек – его прошлое. Все телеканалы скажут, что Александр Савин – копия своего отца. Ну, нет. Нет, нет, нет. Я им еще покажу. Я не мое прошлое, и я не мой отец. Я – это мои будущие свершения.

С этой мыслью я глядел в окно. В ноябре солнце заходило рано, и сегодня, четырнадцатого числа, оно уже почти скрылось за горизонтом, освещая желтым лишь те строения, что располагались у берега или на возвышении. Верхние этажи нашего здания тоже были залиты теплым светом, но не из-за удачного местоположения, а из-за большой высоты над уровнем моря. Синее холодное поле простилалось от набережной и до противоположного берега. Другой берег залива находился километрах в пятнадцати от меня, и его скалы казались нарисованными с помощью трафарета. Монотонная линия разграничивала море и небо, полное темных облаков. Из-за них проглядывало садящееся солнце, лучи которого с каким-то трудом прорезались меж краев туч.

Обделив вниманием пустующую набережную, я перевел взгляд на параллельную ей широкую улицу, частично проходившую под главным проспектом Востока. Возле въезда в тоннель, где они и пересекались, дорога была полностью разрушена. Тяжелые бетонные плиты осыпались вниз, лишенные основания. Протянувшаяся через центр Города Востока, улица не ремонтировалась со времен Третьей войны.

Мой родной город был четвертым по размерам в стране в довоенные времена. Тогда он бурно развивался и в тридцать четвертом году представлял собой плотные ряды небоскребов, вышедших прямо из моря, которое омывало его со всех сторон. Спустя три десятилетия большинству зданий было суждено опустеть, стать железобетонными коробками без света и жильцов. Люди буквально упали на землю, оставив будущее наверху.

Абсолютное большинство многоэтажных строений рассыпались на глазах. Какие-то из них навсегда остались незаконченными, другие же не выдержали пожаров или многолетнего воздействия окружающей среды. Внизу ситуация была немногим лучше: грязные улицы давно стали нормой, разбитые витрины – обыденностью, а целые дороги виделись людям чем-то невероятным. Меня бесило это. Я подумал, что Столица должна быть в лучшем состоянии, и мои мысли вновь вернулись к предстоящему выступлению на ток-шоу.

Я отвернулся от окна и обвел скучающим взглядом комнату. Серые стены, ужасный темный паркет. Захотел заменить его на что-нибудь более светлое, но отбросил эту идею. Было и более важное дело. Я увидел на столике у кресла брошюру, на которой огромными жирными буквами было выведено:

О НАСТУПЛЕНИИ АНТИУТОПИИ В ГАЗЕТАХ НЕ НАПИШУТ

– Длинноватое название, не считаешь? – спросил я, указав рукой на проспект. – Опять что-то про загрязнение атмосферы?

– Если бы, – ответил Дэвид. – Сам взгляни.

Пробежавшись по первым строчкам текста, я понял, что брошюра посвящена отнюдь не пагубному воздействию человека на окружающий его мир. Автор не только резко критиковал уклад жизни Всеобщего Государства, но и порицал всех его граждан за то, что они «осмелились свыкнуться» с этим укладом. Мне понравилось.

– Откуда это? – Я положил проспект обратно на столик.

– Автор раздавал их на следующий день после того, как стало известно, что ты выступишь на телевидении. А еще через два дня он погиб.

– Как погиб?

– Слышал, он поскользнулся на льду и расшиб голову.

Простая и глупая история. Она показывала, что сегодня никто даже особо не пытается скрыть правду. Второсортное объяснение-оправдание, которое люди должны принимать за чистую монету.

Еще раз взглянув на брошюру, я даже успел пожалеть, что решил ее прочитать. Не внеся никакой ясности в ситуацию, она только усугубила мое незавидное положение. Совершенно обессиленный, я свалился в кресло, а затем обратился к Дэвиду по поводу смерти ее автора:

– И ты в это веришь?

– Нет.

Ну, хотя бы что-то он понимает.

***

Ты зауряден. Разумеется, всегда таким был.

Нет, нет. Конечно, ты любил свою работу. И жизнь. Несомненно, у тебя никогда не было оснований для недовольства. Ты должен быть счастлив. Но почему тебе так не хотелось добираться ранним утром в центр Столицы? В том ли дело, что тебе противно твое положение в обществе? Вряд ли. В вагоне метро с тобой ехали еще пять человек, и их присутствие означало, что ты не один такой. Ты как все. Ты должен помнить, что люди равны по своей природе. Здесь не на что жаловаться. Может быть, тогда дело в том, что тебе неприятна ситуация во Всеобщем Государстве, а не твое в нем положение? Давай предположим, – лишь на мгновение! – что нет необходимости вставать так рано ради выполнения бесполезной работы, что твоя квартира не пропитана насквозь дизелем (центральное энергоснабжение ведь не функционирует!), что ты не должен терпеть издевательства соседа на тот счет, что работаешь с компьютерами. Если бы условия твоей жизни изменились, ты бы стал счастлив? Или дело не в этом? Возможно, ты не так прост, каким хочешь себя видеть? Вдруг ты… Ладно, сейчас нет на это времени. Как скажешь. Потом. А пока продолжай любить работу. У тебя и выбора-то нет.

Ты оттянул рукав старого свитера на левой руке, чтобы узнать температуру в вагоне метро. Электронный термометр на часах утверждал, что в девять утра пятьдесят восемь минут температура составляла семь градусов выше нуля. Как это работает? Неужели под этим маленьким окошком с зелеными цифрами спрятана ртуть? Или на то градусник и электронный, что ртуть в нем не нужна? Может быть, он спиртовой? К сожалению, сегодня уже никто тебе не даст ответа на этот вопрос.

Двадцать четвертого ноября 2066 года тебе не было суждено вовремя прибыть на работу из-за опоздания на поезд. Ошибка влечет за собой ошибку. Опоздание за опозданием.

Едя на метро в центральном Автономном городском секторе, ты по звуку понимал, что состав движется быстро, хоть запотевшие окна подтверждения этому и не давали. Лишь в дыру в одном из стекол стремительно залетал снег с улицы. Сорокалетней мужчина напротив тебя усердно чесал оспенный рубец у ключицы, а ты только и делал, что сдерживал желание пересесть в другой конец вагона. Если демонстративно это сделать, можно обидеть человека. Он же не виноват. От инфекции никто не застрахован, и с этим ничего не поделаешь. Сегодня болезни лечат молитвами – вот тебе и вся медицина. В вагоне шесть человек, и это значит, что у одного из них, скорее всего, рак. Быть может, даже у этого обладателя оспы. Быть может, даже у тебя. Кто знает?

– «Площадь эволюции», – раздалось с динамика.

«Площадь эволюции». Сдается тебе, до войны эта станция по-другому называлась. Хотя ее название могли сменить потому, что сменилось значение слова «эволюция». Ты ведь точно знаешь, что эволюция теперь другая. Раньше она представлялась людям в виде луча, на котором отмечались множественные этапы развития человечества, а теперь эволюция – это круг. Начав свое развитие, как тебе говорили в школе, человечество все дальше и дальше отходило от точки старта, и это логично. Не менее логично и то, что, достигнув середины пути, эволюция свернула обратно и повела людей к началу. Таков замысел Бога. Разве это плохо? Нет, конечно. Все вернется к началу.

Мелькавшие темные силуэты двутавровых балок за окном замерли, и двери вагона открылись.

– Внимание, граждане Столицы! Заметив у своих близких и родных признаки натуральной оспы или злокачественной опухоли, немедленно обратитесь в ближайшую больницу или храм Всеобщего Верования. Доверьте заботу о близких вам людях профессионалам!

Помимо рака и оспы, было еще и третье смертельно заболевание – бубонная чума. В отличие от двух опаснейших проблем, чума не угрожала всему народу, ведь вспышки этой инфекции уносили всего сотню-другую человек пару раз в год. Ее переносили блохи, сидящие на грызунах вроде крыс. Чтобы бороться с чумой, Верховный Предстоятель Всеобщего Верования и лидеры Народной партии всячески поощряли добровольное уничтожение гражданами разносчиков заболевания. К тому же, власти настоятельно рекомендовали народу посещать общественные бани дважды в неделю, ведь даже у многих жителей Столицы нет возможности принимать ванну каждый день, что уж говорить о провинциалах.

Ты сошел на перрон и быстрым шагом направился к выходу со станции. Ты работал в Госотделе по управлению Надсистемным контролером Столицы Аланом, управлявшим движением транспорта, осуществлявшим контроль над всеми шестью якобы Автономными городскими секторами. Двадцать четвертого ноября в Первом Автономном городском секторе проводилась торжественная встреча вернувшегося из командировки министра Арилова. Тебе не было дела ни до самого министра, ни до его командировки – ты просто должен был вовремя включать и выключать на церемонии светофоры.

Вот как теперь это работает. Машины вполне могут самостоятельно проконтролировать парад, но Народная партия им не доверяет, а вместе с ней не доверяют и все жители страны. Ты же машинам всегда доверял и доверять будешь. Твой отец работал с ними, и ты пошел по его стопам. Ты всегда знал, что они созданы для помощи людям, а не для того, чтобы их уничтожать или порабощать. Машины дружелюбны.

Спустившись по широченной лестнице, исхоженной миллионами ног, ты вышел на площадь, скованную в кольцо бетонными фасадами. Большинство из них люди тридцатых успели остеклить, но в некоторых местах голые стены навсегда остались незаконченными. Через всю площадь, между двумя пятнадцатиэтажками, были не туго натянуты черные толстые провода. От излишнего провисания их удерживали старые веревки. Очевидно, местные постарались. Оборванные, многие провода касались земли, но трогать их нельзя: сочтут за сопротивление силам времени и природы. Ничем человек не должен мешать призревшему его миру. Чтобы не допустить нарушения закона, Народная партия даже запретила продажу строительных инструментов, и теперь пытающийся спасти свой дом старик становится диссидентом. Во Всеобщем Хосписе самовольная стройка и облагораживание территории – самые распространенные преступления.

Ты прошел мимо полицейских электромобилей и, поднявшись по наружной ржавой лестнице на четвертый этаж третьего вертикального уровня Столицы, встретил нескольких человек с телевидения.

– Мы уж вас заждались. Второй Всеобщий.

Сказавший это парень держал на руках тяжеленную видеокамеру, и его напряженные огромные мышцы даже напугали тебя. Ты и сам был довольно высоким и хорошо сложенным, но всегда предпочитал избегать возможных конфликтов. Хотя о каких конфликтах может идти речь?

Ты слегка кивнул и, протиснувшись меж телевизионщиков, обхватил ладонью ручку двери. Легкий укол в область большого пальца, и дверь с шипением отворилась. Может быть, ты и не ненавидел свою работу, но изрядно надоесть она тебе точно успела. Несмотря на то, что ты работал по всему центру Столицы, эту дверь, наверное, ты открывал уже в двадцатый раз за жизнь. Как бы то ни было, тебе еще повезло. Лишь несколько десятков сотрудников Госотдела по управлению Аланом все еще работают. В людях вроде тебя Всеобщее Государство особо-то и не нуждается.

– Добро пожаловать, Пользователь 451, – произнес один из бесчисленных динамиков Надсистемного контролера.

Вы зашли внутрь, где темная широкая стена мгновенно стала прозрачной, пустив свет на пол и панель управления. Операторы установили оборудование, репортеры достали микрофоны. Один из них не мог оторвать глаз от широченной панели с кнопками и тумблерами.

– Боже правый, – выдавил он. – Как вы тут работаете?

Он спросил это без восхищения. Напротив, в его голосе читалось презрение. Может быть, даже испуг. Человека, который зарабатывал на жизнь, выступая по ящику, ужасали компьютеры. Он тебе противен. И должен быть противен. Тебе вовсе не хотелось с ним говорить, и изобразить тактичную неосведомленность показалось тебе хорошим выходом из ситуации.

– Не знаю, – сухо ответил ты.

Все люди во Всеобщем Государстве строили из себя дураков. Хороший тон – это показывать собеседнику, что ты знаешь не больше него. Поступая так, человек предостерегает самого себя от хвастовства. Не знаешь – не говори. Знаешь – не говори. Тебя обычно это всегда устраивало. «Человек, обладающий хоть малейшими знаниями, – говаривали психологи Фронта Семьи, – всегда стремится показать свое превосходство, продемонстрировав их. А какой, по сути дела, от знаний толк? Да никакого». Деликатное скудоумие.

Снег за окном прекратился. Никто не знал, будет ли он идти во время парада. Никто даже не знал, пойдет ли в этот день. Как бы то ни было, снег прекратился. Природа дала добро на проведение мероприятия.

Маршрут кортежа министра Арилова проходил по широкой дороге на первом вертикальном уровне, и ты, ознакомившись с выданными позавчера инструкциями на неделю, приказал Контролеру закрыть прозрачные ворота, за которыми толпилась массовка для съемок. Затем ты выключил все светофоры на улице, чтобы министр – не приведи господь! – не нарушил правила движения. Большая часть работы на утро уже выполнена, подумал ты, осталось дождаться конца церемонии.

Дорога протянулась метрах в семидесяти от операторской, окна которой выходили на средний вертикальный уровень. Где-то внизу передвигались небольшими группами люди в штатском. Вряд ли это полицейские. Тем не менее ты решил, что Госотделу бдения на съемках парада делать нечего.

Внизу кто-то замаршировал, толпа зашевелилась, и телевизионщики приступили к работе. Ты смотрел на их действия и никак не мог понять причину, по которой столько внимания уделено министру зарубежных дел. Да, точно. МЗД. Кому вообще есть дело до Арилова? Как тебе казалось, новости про лидеров Всеобщего, про саму Народную партию из раза в раз приобретали куда больший интерес у телезрителей. Ну, программа Фронта Семьи, конечно, вне всякой конкуренции. Во Всеобщем Государстве, как заявляет Партия, собрано исключительно лучшее в мире. По их же словам, Всеобщее Государство и есть мир. Если это так, зачем гражданам этой страны новости о кочевниках и бандитах, находящихся за ее пределами? Всеобщане исключительны, остальные – незначительны.