Маленькие, большие, страшные. Сборник рассказов

Миша забился в противоположный угол и, когда полетели щепки, вскинул ружье, дожидаясь подходящего момента. Иллюзий он не питал – вряд ли он сможет с ходу пристрелить зверя – двенадцатый калибр, конечно, но это хорошо на кабана ходить, а дверь ему ломал явно не кабан. Дверь жалобно заскрипела, когда зверь выломал дыру и сунул в нее морду.

Похож на волка, похож, но волки такими не бывают!

Михаил старался дышать глубоко и не поддаваться панике, и только небо знало, сколько выдержки ему приходилось применять, чтобы удержать свой разум на границе бездны безумия. Оскаленная пасть раззявилась, оглашая маленькую хижину диким рыком, с белых клыков на пол закапала пена, и Миша отстраненно подумал, что зверь все-таки, наверное, бешеный. Хотя сейчас это было совершенно неважным фактом.

Михаил дождался, пока зверь не начал протискиваться в дыру, обдирая шкуру о жесткие щепы, и выстрелил, стараясь целиться в глаза, и сразу же нажал на курок второй раз, начиная лихорадочно перезаряжать двустволку.

Зверь взревел, рвясь к человеку, но дыра для него была маловата, и сильное тело просто застряло, невзирая на дикие рывки. Маленькие злые пчелы впились ему под глазом и в переносицу, и зверь взбесился еще сильнее, одной лапой царапая пол перед собой, рвясь к человеку – запах страха перевозбуждал, мотивировал впиться клыками в мягкую и горячую плоть.

Михаил перезарядил ружье и снова вскинул его. После второго выстрела зверь выломился из своей ловушки. Еще одна злая пчела впилась ему в глаз, и зверь взревел, кидаясь вперед, не чувствуя, как вторая пуля ударила прямо в подбородок, дробя кость челюсти. А потом, когда он был уже над человеком и готовился вонзить свои клыки в его тело, грудь разорвало острой, ни с чем не сравнимой болью. Он никогда не ощущал такого, даже в драке с другими, более слабыми, никто не мог прокусить его крепкую шкуру.

Человек был так близко, пах страхом и ужасом, но разрывающая боль не давала ему добраться до человека.

Кровь зверя лилась прямо на его руки, но лесник, уперевшись спиной в стену, держал импровизированное копье – зверь в своей тупой ярости насадился прямо на него и продолжал насаживаться – Михаилу приходилось уворачиваться от оскаленных клыков и когтей.

***

Утро принесло тяжелый запах крови и холод, который лизнул Михаила в голые руки. Он разлепил глаза и, застонав, спихнул с себя уже почти остывшую тушу и медленно встал, прижимая к груди прокушенную руку.

Он кое-как перемотал рану, стараясь особо не тревожить ее и радуясь тому, что зверь не перекусил руку пополам.

Покосившись на труп, он на всякий случай тронул его носком ботинка, а после и пнул и направился к столу. Пачка сигарет лежала под стопками бумаг с незапамятных времен – он бросил курить уже давно, но сейчас ему требовалась сигарета, как символ победы.

Криво усмехнувшись, он накинул на плечи тулуп, вышел на улицу – останки растоптанного костра валялись по всему двору – и глубоко затянулся, выпуская дым в сухой, морозный воздух, после чего поднял глаза к медленно светлеющему небу.

Зимнюю тишину нарушал отдаленный рокот вертолетных лопастей.

Красота внутри

Игорь всегда считал, что внешняя красота вторична, что внутренний мир – самое важное, что есть у человека.

К совершеннолетию он убедился, что подавляющее большинство людей попросту сгнили изнутри. И выявил закономерность – чем страшнее человек внутри, тем он старается быть прекраснее снаружи. Он не думал о том, что в некоторых случаях это правило может не работать – это было не важно, в свете того, что он открыл для себя такую важную истину.

Игорь с самого детства был очень замкнутым ребенком, и активным играм предпочитал домашний уют с книгами. Как только он научился самостоятельно читать, он посвящал этому все свое свободное от обязательной жизни время – школа и необходимая работа.

Жизненный путь он выбрал рано – как только начал постигать тайны человеческих взаимоотношений, и выбрал своей профессией медицину.

Родители Игоря ушли рано – неисправные тормоза, крутой заснеженный склон по дороге на дачу, и Игорь официально остался сиротой. Это случилось на его совершеннолетие, и отнесся он к этому с внешним горем, но внутри был абсолютно спокоен – родителей он не любил, поэтому на их гибель смотрел исключительно с практической точки зрения.

Продажа квартиры дала ему средства для получения столь необходимого ему образования хирурга. А уж в этом он прилагал достаточно усердия – ведь ему нужен был результат.

Игорь никогда не заводил близких отношений. Алкоголь, столь любимый студентами, его не привлекал от слова «совсем»; девушек, до поры до времени, он рассматривал исключительно со стороны и к близости не стремился.

Однокурсники и люди вообще его стороной обходили и старались свести контакты к минимуму – Игорь их отталкивал своей нелюдимостью, замкнутостью и неохотой к разговорам.

Но таких людей много – никто не обращал внимания на странности соседа по лекции.

Хотя и следовало бы.

***

Карьера Игоря не была головокружительной, но он восемь лет оттачивал свои навыки, работая в городской больнице. Работал хорошо, никогда не отказывался от дополнительных смен, и начальство нарадоваться не могло на столь усердного работника, закрывая глаза на иные его странности.

Однажды утром, проснувшись в своей однокомнатной холостяцкой квартире, Игорь пришел к выводу, что он достиг необходимого навыка. Пора было действовать. Он взял отпуск заблаговременно, выбрал пункт назначения и уехал, собрав с собой только небольшой рюкзак. Первую неделю он потратил на подбор. И нужно было рассматривать все образцы вживую, а не основываясь на фотографиях, поэтому у него на это ушло так много времени. Но он знал, что спешка приведет к провалу, поэтому подходил к этому вопросу со всем тщанием и внимательностью.

Конечно, образец был далек от того, что ему на самом деле требовалось, но он посчитал, что ему нужно попробовать поработать с тем материалом, что у него есть, в конце концов. Следовало учитывать человеческий фактор – рука дрогнет или что-то… Выманить образец было довольно сложно, но он с этим справился, подкупив парочку людей и заманив образец в тщательно расставленные сети.

***

«Новости Краснокаменска.

Сегодня в 15.00 был найден труп известной девушки-видеоблогера Оксаны Ыренко. Ужасную находку обнаружила соседка по квартире Оксаны, когда вернулась с работы.

Тело девушки было обнаружено в коридоре и, пожалуй, редакция опустит страшные подробности состояния тела. Ыренко всегда характеризовалась как исключительно положительная гражданка, часто занималась благотворительность и всегда стояла за права жителей Краснокаменска.

Совсем недавно она развелась со своим мужем Максимом и, по неподтвержденным фактам, именно он сейчас проходит по делу как главный подозреваемый – после развода бывшие супруги судились, Максим старался отсудить большую часть доходов Ыренко.

Следите за нашим порталом, и вы обязательно узнаете все подробности!»

Круговое зрение

Реальность дробилась на множество кусочков, множилась, возникала вокруг и складывалась в единую картину. Для него это было необычно, а еще он думал о том, что это походит на калейдоскоп – у него был такой в детстве. Приставляешь к глазу и вращаешь, а внутри разнообразные картинки разноцветные складываются.

В общем, реальность вокруг была странной, необычной, но совершенно его не пугала. А еще он чувствовал запах. Безумно манящий и привлекательный, и он находился на этом источнике запаха. Он переступил ногами, с огромным удовольствием окунаясь в этот запах, словно в море.

На нем он тоже был, в детстве. Родителям дали путевку, и они провели целых две недели на море, грелись на солнце, ели фрукты и купались в теплой воде.

Он снова переступил ногами, а потом наклонил голову. Реальность сместилась, сложилась в новую картинку. Вообще, он чувствовал множество запахов. Свежий ветерок с запахом зелени и цветов, запах свежего хлеба и… и этот прелестный, манящий запах из-под его ног. Великолепно! Потом он медленно наклонился и прижался лицом к этой чудесно пахнущей субстанции.

***

Мария Павловна гневно шлепнула свернутой в рулон газетой по куску мяса, которое выложила на стол, чтобы разморозить.

– Сраные мухи! – женщина выругалась и гневно посмотрела на потолок. Конечно, сначала это пугало, но теперь вызывало только злость – мухи так перли и перли. Она взяла отложенную было трубку телефона и продолжила прерванный ранее разговор:

– Так вот, представляешь – приходит милиция, а он мертвый уже несколько недель лежит! Разложился в своей собственной ванне уже! И мух – просто тьма тьмущая. Прям несколько черных пакетов вывозили. Но вот мухи до сих пор прут, замучилась с ними совсем. Что? Да клеила, и такую, и такую, но ты же знаешь, что в этих магазинах сплошной обман!

А? А, ну он тихий был. Но я тебе говорю – точно пил. Не знаю, вроде как сыну его квартира переходит. Мрачный такой парень приходил, даже не поздоровался, представляешь? Кем работал? Ну, вроде насекомых изучал, не знаю, как называется. Я из окна видела, как его сынок вывозил всякие стеклянные ящики с травой и всякой ерундой. Не знаю, исследовал там что-то и пил наверняка! Как будто исследовать больше нечего!

Вон, лучше бы помогал с этими автомобилистами – весь двор заставили, нехристи! И сколько я уже ни писала во всякие управы, все равно везде ставят, представляешь?

***

Мир крутился вокруг, словно причудливый калейдоскоп, складываясь в реальность вокруг. А еще вокруг был потрясающий запах. И он хотел нырнуть в него как можно глубже.

Немного о добродетели и о тайнах

Гарри Бельтс был хорошим мальчиком.

Он радовал родителей прилежанием и любовью к чтению, а также уважением к ним самим; учителей он радовал прилежанием и несомненными успехами в учебе; а друзей – внимательностью и ответственным отношением к их дружбе.

Гарри Бельтс, без всяких сомнений, был отличным парнем в свои восемнадцать лет.

"Побольше бы таких хороших мальчишек!" – говаривала его бабушка, радуясь тому, что внук носит кислотно-зеленый свитер, который она связала ему на Рождество. Старая дама отличалась полным безвкусием в одежде, но Гарри ни в коем случае не хотел ее обидеть отказом от носки свитера.

Для окружающих Гарри Бельтс был воплощением добродетельности и идеала, но, как у каждого хорошего мальчика. у него была своя собственная тайна.

***

Тайна начиналась по вечерам, когда заканчивались дополнительные занятия в школе. У Гарри было около двух часов перед тем, как вернуться к домашней работе и иным обязанностям.

Он обедал в школьной столовой, брал свой рюкзак и отправлялся в дорогу. Путь пролегал по центральной улице их небольшого и сонного городка, затем сворачивал на Тайм-стрит, мимо бара, где его отец после работы пропускал кружку-другую пива; мимо церквушки, которую он посещал с матерью по воскресеньям; мимо маленьких магазинчиков и заканчивался в старом, обветшалом здании, что было за железной дорогой, на окраине их города.

Раньше это здание было складом, в то время, когда по железной дороге еще ходили поезда, перевозящие товары и иногда тормозящие на местной станции. Но с течением времени склад превратился в то здание, которым дети пугают друг друга, укрывшись одеялами и дрожа от страха перед таинственным и неизвестным, подсвечивая лица фонариками.

Пожалуй, Гарри Бельтс не мог сказать, когда именно и что привело его в это здание. Тщательно распланированная жизнь иногда подкидывает сюрпризы и принимает самый неожиданный поворот.

***

Наверное, ее звали Лиззи. Или Бет. Или Моника. При жизни она, наверное, была смешливой симпатичной девушкой, которая любит сидеть с подругами в кафе и обсуждать этих несносных мальчишек, новые платья и как старая Мэг Хардинс надоела ей со своими дополнительными заданиями. Бет-Лиззи-Моника наверняка была отличной девушкой при жизни, но и после смерти она была неплохой.

Гарри ходил к ней каждый вечер, кроме воскресенья. В первый раз увидев тело Бет, лежащее между рухнувшими балками крыши и смотрящее ввысь белесыми глазами, он испугался.

Но страх прошел очень быстро. Гарри Бельтс был любопытным и прилежным мальчиком.

На ощупь, когда он осмелился прикоснуться к ней, Моника была холодной и твердой. Обтягивающие джинсы были порваны на бедрах, но Гарри не знал, было ли это задумано, или порвала она их, когда падала.

Наверное, когда падала и ударилась головой, она умерла. Но, возможно, причина ее смерти была в другом.

Гарри слишком мало знал о человеке и о том, что может убить его, чтобы делать какие-либо выводы, тем более, кроме царапин и синяков на руках девушки, никаких повреждений больше не было видно.

Гарри зачарованно смотрит на высокую грудь, еще не тронутую тленом – это первая девушка, которая к нему столь близко и которую можно потрогать.

***

В первый раз, вернувшись домой, примерный и хороший парень не звонит в полицию. Он думает о том, что Монику-Лиззи-Бет заберут и у него не будет возможности познакомиться с ней поближе и пообщаться с ней. В тот вечер он был рассеян и почти не помнит, как сделал всю домашнюю работу.

Его мысли крутятся вокруг девушки, которая уже никогда больше не улыбнется.

Теперь каждый вечер он возвращается в заброшенное здание склада. Болтает с Бет-Лиззи-Моникой, как со старой подружкой, но через пару недель трогать ее становится неприятно. Да и запах портит впечатление от их одностороннего общения.

Он не был испорченным, но Лиззи была его первой девушкой, в переносном смысле, разумеется. Он лишь пару раз позволил себе дотронуться до ее груди, а потом просто вел с ней долгие беседы о школе, жизни и поступлении в университет в другом городе.

Когда Монику находит полиция, она уже воняет просто отвратительно и мало походит на ту девушку, которая любила обсуждать парней и с которой познакомился Гарри Бельтс.

Когда он возвращается в родной сонный городок, чтобы попрощаться с родными после поступления в университет, то на складе он находит лишь желтые полицейские ленты.

***

Гарри Бельтс испытывает тоску и разочарование – тоску от того, что Лиззи-Бет-Моника так бросила его и не позволила их отношениям вылиться во что-то большее.

Дома, в защитном коконе из одеяла, Гарри думает о ней, о ней прежней, в обтягивающих джинсах, порванных на бедрах, и о легком цветочном аромате ее духов.

Он стал тихим и задумчивым, но в суматохе поступления в университет и изменения в жизни семьи, никто не обращает внимания на изменения в самом Гарри Бельтсе.

Гарри несет воспоминания о чудесной, мертвой Монике-Бет-Лиззи с собой, храня его словно самую дорогую побрякушку, и часто образ девушки сопровождал его перед сном и во время утренних пробуждений.

Гарри совсем не против снова с ней встретиться, даже если теперь она будет живая.

Годам к тридцати Гарри Бельтс приходит к выводу, что самым лучшим выходом будет, если Моника к нему вернется. Что он должен сам поспособствовать этому. Сделать первый шаг – девушки же любят такие вещи. Снова завоевать ее сердце, снова увидеть ореол мягких светлых волос и обтягивающие бедра джинсы. Да, именно те, дырявые.

И конечно, сама Лиззи-Бет-Моника совершенно не будет против.

Гарри Бельтс был уверен в своем успехе. Даже если это не получится с первого раза.

Ему нужно постараться ради Моники.

Праздника не будет, мистер Джонс?

– Праздника не будет. – Он проговорил эти слова с явным удовольствием, с толком, чувством и расстановкой, и с усмешкой обвел взглядом тринадцать детских лиц.

Они были такими разными, но сейчас выражали смесь одинаковых эмоций – растерянность и неверие. Мистер Джонс почувствовал удовлетворение, которое растекалось по груди, по плечам, стекало к локтям и собиралось теплым морем прямо в ладонях.

– Праздника не будет. Поэтому после школы вы вернетесь в интернат и останетесь там до завтра. Завтра миссис Элипсон отвезет вас на экскурсию.

Тринадцать детских лиц, возрастом от десяти до двенадцати лет, выражали обиженную обреченность. А в тринадцати парах разноцветных глаз плескалась потаенная ненависть к своему куратору, этому мистеру Джонсу, маленькому, обиженному жизнью учителю. Но тринадцать детей ни слова не сказали, только некоторые мазнули взглядом по календарю и снова вернули взгляд к страницам учебников.

Честно было бы сказать, что мистер Джонс ненавидит своих подопечных. Его раздражали эти молчаливые копии взрослых, которые сразу прекращали свои странные детские игры при его приближении. Но эти еще ничего, вот был у него класс младше… А эти просто внимательно смотрят, словно россыпь маленьких паучков на своей паутине. И в паутину эту попало слишком большое насекомое, и теперь тринадцать паучков совершенно не знают, что с ним делать.

У мистера Джонса была теория, что дети – это маленькие инопланетяне. С возрастом они забывают о своем ином происхождении и превращаются в обычных взрослых, но, конечно, иногда бывают исключения. Например, художники, или писатели, или скульпторы, да и все эти странные творческие люди, которые не в состоянии решить простейшее математическое уравнение, зато в совершенстве владеют кистью или пером. А вот эти, которые бьют себе татуировки? Не это ли отклонение от нормы, дикость, демонстрация своей необычности?

Мистер Джонс боялся и ненавидел все необычное и странное, а дети были именно такими.

Поэтому он и решил, что эти маленькие чудовища не достойны этого языческого праздника тыкв и странных костюмов. Они будут сидеть в своих комнатах, прилипать носами к оконным стеклам и смотреть на чужое веселье, а он, он уж точно позаботится о том, чтобы они не почувствовали радости в этот вечер!

Он так упивался своими фантазиями, что даже почти не обратил внимания на то, что класс опустел, и эти маленькие человечки направились к своему корпусу. Мистер Джонс пронаблюдал за грустно опущенными детскими головами, которые скрывались в черной пасти входа в интернат, и довольно кивнул. Школа была прямо через дорогу, поэтому он мог проследить за тем, как на первом этаже в трех их комнатах зажигается свет. Он достаточно выдрессировал своих подопечных, чтобы они выполняли его приказы.

В груди мистера Джонса стыла радость победы.

***

Закончив с делами в школе, он вышел из здания на улицу, полной грудью вдыхая свежий осенний воздух. Уже стемнело, и улица полнилась разнообразными уродами.

Мужчина поморщился, поправляя шляпу, и направился к переходу через дорогу, не обращая внимания на серебрящийся в ночи смех и рвя своим мрачным видом паутину веселья. Кто вообще мог придумать такой идиотский праздник? Зачем вообще нужны праздники? Пустая трата денег и времени.

Кто-то оставил тыкву с вырезанной рожей прямо на поляне перед интернатом.

Пляшущий внутри огонек свечи заставлял зубы тыквы гнуться и прыгать, и мистера Джонса передернуло от отвращения. Именно поэтому он от всей души пнул ненавистный оранжевый шар, и после этого его снова продернуло – свеча потухла, а ошметки тыквы были похожи на чужую разбитую голову, да еще и ботинок испачкал.

В интернате было очень тихо. Праздник поклонения тыкве пришелся на выходные, когда родители забирали своих детей домой на выходные. Только у класса мистера Джонса по тем или иным причинам не было возможности вырваться из-под опеки ненавистного учителя. Его комната находилась на первом этаже, рядом с комнатами других детей. Это была лишняя возможность помучить, держать под контролем, показать свою власть.

Интересно, сколько таких людей живет по всему белому свету – обиженных, вымещающих свою злобу на более слабых, на тех, кто не может сопротивляться.

Комната мистера Джонса была такой же напыщенной, с первого взгляда, как и ее хозяин, и такая же бесполезная по своему наполнению. Он собирал маленькие безделушки, которые во множестве стояли на полках; отвратительная бульварная писанина в изобилии заполняла шкаф, предназначенный для одежды; а сама одежда небрежной кучей валялась в дальнем углу комнаты. Также здесь противно пахло чем-то кислым, а окно, плотно занавешенное черной тканью, никогда не открывалось с того момента, как Джонс въехал сюда.

Он как раз устроился в любимом кресле и листал журнал, когда из коридора раздался неожиданный топот маленьких ног, звонкий смех и хлопнула дверь. Джонс подскочил в кресле, как ужаленный, а изнутри взбухала и поднималась волна злости. Да как они вообще смеют?! Обычно эти маленькие чудовища тихо сидели в своих комнатах, зная, что рядом находится их учитель. Топот стих как раз в тот момент, когда Джонс открыл дверь, только мелькнула маленькая фигурка в самом конце коридора, где была лестница в подвал.

Возмущенный учитель направился туда, гневно раздувая ноздри и попутно заглядывая во все три комнаты детей. Судя по скрюченным фигуркам под одеялами, которые слабо освещались светом из окон, они уже давно были в своих кроватях. Досконально проверять Джонс не стал – нарушитель спокойствия должен был быть пойман прямо сейчас, иначе успеет проскочить и скрыться, а этого Джонс точно не мог допустить.

Он направился в конец коридора. Дверь подвала была приоткрыта, и снизу снова раздался смех, он грозно упер руки в бока и гаркнул вниз, в темноту:

– Быстро поднимайся сюда! Я говорил о том, что непозволительно выходить из своей комнаты!

Ответом ему был задорный, дразнящий смех снизу, словно приглашающий его спуститься и самолично заняться нарушителем. Гнев заполонил сознание мистера Джонса, словно внутри его черепа лопнул надувной шар с красной жидкостью. Он начал медленно спускаться по лестнице, кипя гневом и мыслями о том, как накажет этого маленького человечка, в красках представляя его казнь. И он даже не понял сначала, что произошло. Мир замер, после чего с головокружительной скоростью темнота подвала ринулась ему на встречу. Он падал, ударяясь о ступеньки, пока в шее что-то не хрустнуло, заполняя сознание уже тьмой настоящей.

Конечно, все решили, что это был несчастный случай, хотя никто так и не понял, что понадобилось Джонсу в подвале в столь позднее время, и почему он не включил свет, но, не кривя душой, можно было сказать, что все выдохнули после его похорон.

Главное, что дети успели отвязать веревку, благодаря которой они избавились от Джонса.

Красная Королева

Макс сидел в приемном покое городской больницы, закрыв глаза и стараясь не обращать внимания на нудящую боль в левой руке, которой он старался не шевелить. Часы над дверью в кабинет врача показывали три часа ночи, и Макс мрачно подумал о том, что лучшего способа встречать день рождения он придумать не смог бы. Теперь сидит здесь, со сломанной, по ходу дела, рукой и неизвестно, чем это еще закончится, благо, что медсестра дала ему обезболивающее, иначе бы давно на стену лез бы от боли.

Врач пока был занят, поэтому Макс старался думать о чем-то хорошем. Хотя, в последнее время в его жизни было не так уж и много хороших вещей. На работе неурядицы, с девушкой поссорился. Это она, кстати, приложила его дверью так, что пришлось ехать в больницу на ночь глядя. Он старался переключить мысли с руки на спину, которая болела от неудобного и жесткого стула, или на раздражающую, помигивающую лампочку под потолком.

В такое время тут народу совсем не было, не считая самого Макса и бомжа, храпящего в самом углу. Благо, что помещение достаточно проветривалось и вонь была вполне терпима. Макс уставился на спящего. Интересно, что низвергло этого человека с нормальной черты его существования на самое дно человеческого общества? Проигрался? Потерял все? Стал никому не нужен? Или просто в один момент он сам опустил руки, не захотел как-то бороться и в итоге оказался на самом дне?

Макс не испытывал к таким людям ненависти, только легкую брезгливость, и то только из-за запаха. Однако он не испытывал к ним и сострадания. Люди сами себе роют могилы.

Когда появилась девушка, он не увидел. Краем глаза он зацепил красное мельтешение на самой границе зрения и заинтересованно повернул голову.

Это было как… Искра. Девушка была…сногсшибательной. Он никогда не видел настолько прекрасных девушек. Но также он неожиданно почувствовал… омерзение. Красное платье выгодно облегало фигуру. Подчеркивало высокую грудь и широкие бедра, длинные черные волосы выгодно очерчивали овал ее лица, но он чувствовал какое-то противоестественное омерзение к ней и, одновременно, влечение.

Макс тряхнул головой, пытаясь сфокусироваться на девушке, которая села прямо рядом со входом. Открытое красное платье. И лицо, скрывающееся за длинными черными волосами.

Бомж неожиданно с хрипом проснулся, подскакивая на своей картонке, которую притащил с собой. Сев ровно, мужчина вытаращился в сторону девушки и снова захрипел, бессмысленно тыкая в ее сторону пальцем.