bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
6 из 8

Фурманов, разумеется, не смог равнодушно снести подобное издевательство над гением всего прогрессивного человечества. Комиссар таки принял волевое решение и вывесил на подмогу Карлу Марксу ещё и портрет Фридриха Энгельса. Разместил их аккуратненько рядышком, пришпандорил гвоздями для ковки коней и распорядился забрать пространство вокруг нарядным красным сатином. Много раз отходил на значительное расстояние, придирчиво изучал общую панораму и результатами остался вполне удовлетворён.

Удивительное дело, но по дивизии поползли издевательские слухи, будто покончивший с атеизмом партийный предводитель вывесил на фронтоне крыльца своей резиденции сразу два священных образа – апостола Петра и апостола Павла. Ещё больше объявилось охотников уже не таясь осенять себя крестным знамением, проходя мимо величественного храма идеологического просвещения. Однако нашлись, как всегда бывает в подобных делах, доброхоты, которые глухой ночью, под праздник Воздвижения Животворного Креста, обрамили-таки оба портрета в старинные церковные киоты с блестящей шумихой из медной фольги.

Тогда Дмитрий Андреевич, со своей стороны, пошёл на радикальные меры и вывесил на подмогу, посреди Маркса и Энгельса, портрет улыбающегося Владимира Ильича. А чтобы ни у кого и в мыслях не возникло соблазна косить на церковную троицу, комиссар нарочито подобрал знаменитый портрет Ильича в залихватской кепке.

И только эта роскошная ленинская фурага явила собой апофеоз торжества научного атеизма. В самом деле, нельзя же было предположить, что церковные иерархи вконец побесились и приобщили к лику святых улыбающегося подвижника в шаромыжной кепке. Мужики, которые раньше благоговейно крестились на образ, стали с проклятием плеваться в сторону большевистского крыльца. Чем доставляли немало душевных удовольствий непобедимому Фурманову.

Тягомотина с портретами коммунистических вождей, к несчастью, на этом не окончилась. Вот уж воистину, пришла беда – отворяй ворота. Какой-то мерзавец подрисовал среди ночи Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу точно такие же шаромыжные кепки, как у Владимира Ильича. Но самое возмутительное, что с козырьками, смотрящими в разные стороны. Может быть, в самих фурагах и не было ничего оскорбительного, всё-таки ленинский стандарт, но вот то, что козырьки у всех трёх вождей были развёрнуты в противоположные стороны, сразило наповал кожаную тужурку. Трясущийся от гнева комиссар лично вскарабкался по приставной лестнице на фронтон и закрасил цветной плакатной гуашью издевательские головные уборы.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений, что империалистическая контра не оставит дивизию в покое и будет продолжать идеологические диверсии. Но чтобы ни одна сволочь не имела возможности подобраться к фронтону, комиссар распорядился намотать вокруг портретов вождей побольше колючей проволоки в качестве ажурного декоративного орнамента. Опять несколько раз отходил от крыльца на различные расстояния, придирчиво изучал общую панораму. И был окончательно удовлетворён своей незаурядной находчивостью, потому что публично, фактически на глазах всей дивизии, одержал блестящую викторию в беспощадной идеологической борьбе с врагами мировой революции.

Петька непроизвольно замедлил ход перед крыльцом большевистской цитадели, до самых ушей разинул от удивления рот, обнаружив в просветах колючей проволоки новоявленную троицу. Он, для страховки, даже огляделся по сторонам, чтобы окончательно сориентироваться на местности, ведь чего не бывает с похмелья, можно и маршрут с бодуна перепутать. Но ни выпитое накануне, ни сегодняшняя пара жигулёвского не нарушили маршрутный расчёт ординарца – он стоял в аккурат перед крыльцом фурмановской резиденции.

Проволока на фронтоне была намотана так искусно, что сразу трудно получалось сообразить, кто именно находится за колючкой – коммунистические вожди или смотрящие на них ротозеи, и с какой стороны, собственно говоря, находится настоящая воля. Особенно настораживал молодцеватый образ несравненного Владимира Ильича. Была в его азиатском прищуре надёжная вертухайская хватка, говорящая, что шаг в сторону или прыжок вверх считается вероломной попыткой к побегу, со всеми без промаха вытекающими последствиями. Видавший не слабые виды, отчаянный конник даже немного замешкался у дверей, ноги сами противились заворачивать в эту экзотическую контору. Деваться, однако, было некуда, и ординарец всё-таки переступил порог большевистского святилища.

У комиссара в приёмной, с полуовальным, забранным в тюремную решётку окном, правила бал известная красавица Фуксина Люся, незлобно именуемая среди рядового состава «комиссарской подстилкой». Барышня, с грозным бюстовым оформлением, не самой ранней свежести, торжественно восседала за накрытым кумачовым сатином всамделишным канцелярским столом. Когда бы к общему колориту кабинетного устройства присовокупить беспощадно красные Люсины щёки и губы, может вполне показаться, что посетителям идеологической цитадели какой-то волшебник напяливает солнцезащитные из красных же стёкол очки. Всё здесь было тотально окрашено цветом алой зари коммунизма, практически без инородных включений.

Петька вальсирующей походкой подкатил к улыбающейся секретарше, изобразил неполный реверанс и вручил из-за спины предусмотрительно заготовленный букетик полевых ромашек и лютиков.

– О любви не говорю, Люсьена, знающие люди вчера мне на ушко шепнули, что о ней всё давно уже сказано, – артистически кривляясь, юморнул ординарец. – У вас здесь всё настолько художественно, такие декоративные узорчики на фронтоне заплетены, что, клянусь Парижской коммуной, расставаться не хочется. Проволочка колючая очень трогательно применена, и главное – отменного качества. Самое время подавать по инстанциям рапорт о переходе к вам на почётную службу. На большие чины не замахиваюсь, но ночным караульным вахту нести счёл бы для себя за солидное продвижение.

И уже без иронии, кивая в сторону плотно затворённых дверей таинственного фурмановского капища, лихой ординарец поинтересовался:

– У себя?

– У себя, – утвердительно ответила Люся, шаловливо прикрывая смазливую мордочку полевыми цветами. И, положив указательный пальчик на сладкие пухлые губки, тихонько добавила: – Но очень занят.

– Знаем, как и чем они себя занимают. Очередное нашествие на зажиточных мужиков разрабатывают, хлебушек промышляют для голодных бойцов. А может, в домино с каким-нибудь придурком режутся, дупель пусто под шалобаны разыгрывают?

– Ну почему вы такой грубиян, дорогой наш Петро Елисеевич? Присядьте, пожалуйста, на свободное место, скрасьте своим присутствием печаль моего одиночества, – игриво ворковала секретарша. – Я непременно о вас доложу, а вы пока сердечно поведайте всеми покинутой женщине, что в большом мире творится и каково оно нести лавры счастливого жениха. Это же представить без слёз ну никак невозможно, какую невосполнимую потерю несёт женская половина личного состава дивизии.

Петька вальяжно, по-домашнему развалился на предназначенном для удобств посетителей стуле и, с нескрываемым удовольствием, протянул свои ладные атлетические ноги, обутые в щегольские хромовые сапоги. Они хотя и были днями экспроприированы с пристреленного белогвардейского офицера, зато имели стальные гравированные шпоры и сделались предметом зависти многих штабных удальцов. Чего только не предлагали ординарцу в обмен за этот знатный, несравненный трофей!

– Ни за что не поверю, что вы безнадёжно одиноки, мадам. Такие шикарные женщины не должны и не могут оказаться в забвении, – рассыпался во взаимных комплиментах Петруха. – И давайте серьёзно. Я понимаю, что у партийных работников существуют недоступные для низшего боевого состава военные тайны, но всё-таки поведайте, с кем так душевно воркует за закрытыми дверями ваш драгоценный патрон? И вот ещё что: почему они так небрежно облицованы обшарпанным дерматином? Специально разработаю в тылах у противника войсковую операцию, раздобуду багряной кожицы, постараюсь, чтобы лучшего, непременно козлиного, происхождения, и лично устраню непорядок.

– Какие могут быть в дивизии секреты от главного разрушителя дамских сердец и какой же вы на самом деле ехидненький, Пётр Елисеевич. А ещё первым кавалером на просторах революции значитесь, – вторя ординарцу, ответила смышлёная барышня. И уже доверительно, являясь ближайшей подружкой пулемётчицы Анки, по-приятельски сообщила жениху, что к Фурманову третий день кряду наведывается благочинный протоиерей Наум, неутомимый постник и непревзойдённый молитвенник.

На то были довольно веские, более чем уважительные причины. Дело в том, что к предстоящей годовщине великого Октября кровь из носу требовалось закрыть две из пяти действующих в приходах благочинного церквей. Дмитрий Андреевич давненько присмотрел хозяйским оком каменный трёхпрестольный храм в соседней деревне Матвеевке, с точки зрения потребностей производственных мощностей «Промнавоза». Неуклонно нарастающие объемы поставок жидкого топлива испытывали острую нужду в просторном сухом помещении для приёма и складирования стратегических сырьевых ресурсов. К тому же комиссару приятно согревала душу трогательная перспектива хранения деликатного продукта непосредственно под покровительством целителя и великомученика Пантелеймона, в светлую память которого был когда-то освящён центральный престол соборного алтаря.

Незадача проистекала вот по какой причине. В Матвеевке правил службу добрейший свояк благочинного, и отец Наум под всякими предлогами старался переложить попечительное внимание Фурманова на большую, тоже каменную, церковь в селе Ракитном. Там, между прочим, настоятельствовал заклятый недруг и соперник протоиерея, некто целибатник Никодим. Ещё при старом режиме на епархиальных собраниях принципиальный Никодим бесцеремонно обличал Наума в непомерном возлиянии горячительного и всячески препятствовал получению наградного, с эмалями и цветными каменьями, креста. Теперь подворачивался удобный повод продемонстрировать супостату священную мудрость: «мне в отмщение – аз воздам».

В прилежно оформленных списках протоиерея Наума, по каллиграфиям которых в самое ближайшее время не в меру ретивое духовенство предполагалось отправить на молитвенную заготовку таёжных дровишек, целибатник Никодим неизменно оказывался под первым номером. В параллельных списках, добросовестно составленных отцом Наумом для предстоящего паломничества избранного духовенства на поиски небесной благодати в ореоле северного сияния, Никодим занимал опять-таки почётное заглавное место.

Но для комиссара этот самый целибатник приходился постоянным партнёром для вечерней игры в подкидного дурака. При этом надо иметь в виду, что Никодим, по собственной инициативе, сдавал карты в обоих случаях, кто бы ни оставался в дураках. Таким образом, налицо обнаруживалась досадная несогласованность заинтересованных сторон. В нерасторжимый гордиев узел завязались вечерняя карточная игра с критическими нуждами «Промнавоза» и своенравными капризами благочинного.

Переговоры растянулись на три долгих дипломатических дня, с бесконечными дебатами и успокоительными возлияниями. Дмитрий Андреевич в состоянии был, разумеется с позиции силы, одним кавалерийским наскоком распотрошить этот гордиев узел, но ему положительно требовалось сохранить дружеские отношения как с целибатником Никодимом, так и с протоиереем Наумом, который регулярно баловал комиссара деревенскими гостинцами. Вот и сегодня, после Люськиного доклада о прибытии чапаевского фаворита, они скоренько доедали принесённую благочинным вареную курицу, солёные грузди, пирожки с потрохами и допивали, что Бог послал, для смирения мятежного духа.

Нельзя сказать, что комиссар излишне обеспокоился визитом хамоватого ординарца, тем не менее деловое застолье пришлось закруглять раньше времени, фактически не придя к деловому согласию. К тому же ещё разок принесённая вареная курица ну никак не могла навредить делу мировой революции.

Спустя четверть часа кабинетное затишье отворилось, и в дверном проёме предстал во всём своём великолепии раскрасневшийся протоиерей Наум с роскошной физиономией, о которой в народе говорят, что она заточена под лопату. Предстал в засаленном, нестиранном ещё с благословенных царских времён подряснике, с наградным, возлежащим на сытом брюхе, крестом, осеняющим самое великое достояние священства.

Науму самому на мгновение показалось, что он находится посреди царских врат на архиерейском выходе, с готовностью огласить хоть большую, хоть малую ектенью. Со стороны заметно было, что благочинный сделал даже пару непроизвольных движений правой рукой, словно во время служебных каждений, но тут же спохватился и с поклоном поприветствовал командирского ординарца.

Петька, без видимых признаков желания подойти под благословение, лениво оторвал своё седалище от пригретого стула. Как полагается человеку военному, выпрямился в полный рост, преклонил смиренно голову, потом хитро подмигнул благочинному и с нескрываемой иронией посочувствовал:

– Вы всё поститесь, драгоценный наш батюшка, плоть свою, не щадя, истязаете. По всему видно, заживо вознамерились посетить райские кущи. Если понадобится надёжный попутчик, всегда к вашим услугам. Отправимся тёплой компанией, последнее время только и мечтаю, как бы поскорее в раю оказаться. Вам бы сейчас кадило в зубы да хорошего богомаза с набором тонких кистей, уверяю, грандиозный портрет получился бы. По такому случаю готов название подходящее для шедевра предложить. Настоятельно рекомендую: назовите парсуну «Спас в подворотне», осчастливьте дорогих прихожан чудотворным изображением.

У отца Наума, от такой неслыханной наглости, и без того не очень китайские, налитые кровью глаза увеличились до размеров алтарного дискоса, на котором разделывают под заклание жертвенную просфору. Ему захотелось незамедлительно предать анафеме распоясавшегося богохульника, но, учитывая, что глумление происходит в смутное время и не на церковном амвоне, отец Наум совладал с собой и промолвил сквозь пегую бороду назидательным тоном:

– Нехорошо, очень плохо, уважаемый красноармеец Чаплыгин, что именно в такой вызывающей форме позволяете себе приветствовать православное духовенство. Вам, как полномочному представителю командования, не совсем удобно делать публичные замечания, но и безмолвствовать по поводу вашего издевательского безбожия я, конечно, тоже не стану. Церковь хотя и отделена от государства, но не отделена от народа Божия, и нам небезразлично, в каком состоянии пребывают бессмертные души наших православных мирян. Поэтому священство всегда будет стремиться к совместной работе с командованием, дабы действовать рука об руку на этом ответственном поприще. При доброй воле и взаимном расположении всегда можно находить обоюдное для души утешение.

В заключение отец Наум нервически передёрнул кустистыми бровями и, шепча тресвятие, картинно перекрестился, твёрдо прикладывая к плечам щепоть жирных ещё от курицы пальцев. Но и это не всё, потому что потом покорно уронил глаза долу и, творя молитву, принялся гладить широкой ладонью позолоченный крест вместе с пузом. Сделал он это весьма театрально, практически по-Станиславскому.

Петька хотел было оставить без ответа поповскую абракадабру, но, как истинный воин, не мог позволить себе покинуть поле брани, не сказав последнего слова. Лицо его приняло бескомпромиссное выражение, и он отвязался в крайне неуважительной форме по отношению к человеку, облачённому в священные ризы:

– Не знаю, как кому, но лично мне наслаждаться взаимными утешениями совсем не с руки, многоуважаемый предводитель чёрного, белого или какого у вас там ещё духовенства. Давненько разошлись наши стёжки-дорожки. Закон Божий, должно быть, один на всех, только брюхо у нас по-разному скроено. Вы давненько на Земле, как в раю, обитаете, словно птицы небесные, ни сеять, ни жать не приходится. Вам-то чего в коммунистическое будущее торопиться, вы его для себя давненько под молитвы беззубых старушек состряпали. А нам ещё долго до своего счастья придётся корячиться. Церковь ведь за тысячу лет ни одного бедняка из нужды и холопства не вытащила.

В дверном проёме, за широкой Наумовой спиной, в перепоясанной портупеями кожаной тужурке, показался по-большевистски озабоченный комиссар. Он не стал вмешиваться в каверзные богословские споры, только акцентированно заметил увлечённым бесполезной болтовнёй однополчанам:

– У меня совсем нет свободного времени. Ты, Петька, если ко мне, поторапливайся, служение революции не знает свободных минут. А вы, Люсьена, уж будьте любезны, срочно подготовьте отчётные материалы о последнем выездном собрании партактива. И, как я уже намедни наказывал, соберите для ознакомления личные дела молодых кандидатов. Здесь надо быть всегда начеку, чтобы замаскированный враг из кулачной прослойки тайком не проник, не затесался в ряды нашей партии.

– Одну минуточку, – заторопился отец Наум, – я всё же хочу объясниться с командирским ординарцем, сделавшимся по собственной воле моим оппонентом. Сейчас многие наловчились бравировать неуважением к духовенству, пренебрежением к православному исповеданию, даже общества безбожников для молодых людей открываются. Не требуется много ума, чтобы растоптать в человеке стремление к Богу, только это всё одно что заставить горемыку без совести полный век коротать. Мы только делаем вид, что не находим следов бессмертия наших истерзанных душ, но эти следы обнаруживаются на каждом шагу. Вот накроет человека какая беда, не к безбожникам в клуб постучится – в церкви защиту станет искать. А если свадьбу с любимой захочет сыграть, без венчании в церкви не согласится. Пусть тайком, пусть без широкой огласки, но захочет духовного благословения, стало быть, поступит по зову души. Всё это не единожды мною проверено, и вы, товарищ Чаплыгин, не считайте себя таким уж героем. Жизнь обязательно когда-то закончится, а с ней прикроются все ваши подвиги; поразмышляйте с собой на досуге, что будет потом и будет ли это потом лично у вас.

Петька враз смекнул, на какую свадьбу намекает хранитель опиума для народа. Рисковую тему потревожил потерявший после сытого возлияния бдительность, осмелевший благочинный. С такими вещами, как Петькина свадьба, шутить никому не дозволено. Ответ последовал незамедлительно, крайне жёсткий:

– Венчаться приехать не обещаю, но вокруг церкви три раза с ветерком прокачу, это дело святое, ещё и из пулемёта пальну. Мы на прошлой неделе рождение сына у моего дружка обмывали, так из гаубицы по церковному куполу в деревне шарахнули. Должен признать, на этот раз устояла церквушка, деды наши кирпичную кладку мостили на совесть. Но ведь ещё пара красных соколиков родится – и как пить дать завалим всю вашу контору. Теперь, если вы уже завершили молитвы, разрешите пройти.

Дождавшись, когда отец Наум, молча посапывая, опустит с дверного порога своё тучное тело, нахрапистый ординарец проследовал в недра революционного святилища. При этом, не оглядываясь, затворил за собой тяжёлую дверь.

Посреди большой, ещё хранящей запах вареной курицы, комнаты насмерть стоял из резного красного дерева стол, густо заставленный по алой скатерти разнокалиберными бюстами вождей мирового пролетариата. Были здесь и миниатюрный Карл Маркс величиной с божью коровку, и незабвенный Жан-Жак Руссо, вылепленный самим комиссаром из красно-коричневой глины, но больше всех впечатлял рекордный, окрашенный в розовую гуашь Фридрих Энгельс, практически тройного от натуральной величины масштаба. В красном, без традиционной иконы, углу, рядом с разобранным пулемётом, красовался старинный несгораемый шкаф, габаритами под стать гигантскому Энгельсу, в котором хранилась промнавозовская гербовая печать вместе с трудовой общественной кассой. Всё остальное пространство внушительного кабинета было предоставлено революционной символике. Сплошные «Вся власть Советам!» и «Вперёд к победе коммунизма!» на голосящих агитационных плакатах вдохновляли посетителей нескончаемым оптимизмом и верой в светлый завтрашний день. Эффект солнцезащитных, только с ещё более красными стёклами, очков действовал в комиссарском кабинете с нарастающей мощью.

– Ты чего это с попами воюешь? – нарочито весело поприветствовал командирского фаворита с добродушной гримасой товарищ Фурманов. – Давно в боях не бывал, скучаешь по лихой кавалерийской атаке? Понимаю, хорошо понимаю молодой твой задор, застоялись наши резвые кони.

Петька загодя знал, что разговор предстоит не из лёгких. Чем мягче примется стелить Дмитрий Андреевич, тем ухабистей окажется дорожка к своим законным деньгам. Но не прост, не наивен был ординарец, не с пустыми руками явился к распорядителю промнавозовской кассы. Поэтому ответил комиссару, не роняя ни капли боевого задора:

– Ни с кем не воюю, просто терпеть не могу, когда на сытое брюхо Христом забавляются. Я готов согласиться, что иному человеку нужен и Бог. Но зачем нужен Богу отец Наум, например, никогда не пойму. Хотя это самый главный вопрос для верующего человека. Мало ли кому чего в жизни нужно и хочется, важно понять: для чего нужен Богу ты сам. Вообще моя бабушка всегда говорила, что крест не на пузе, а в душе носить полагается. И ещё говорила, что человек, познавший, для чего он востребован Богом, уже пребывает, ему навсегда уготовано место в раю.

Комиссар удивлённо вскинул по-поросячьему белобрысые брови. Был он весь какой-то неправильно чистый и бесцветный, как вылинявшая гимнастёрка. Может, от долгого сидения в кабинете, а может, от великих переживаний за пролетарское дело, кожа на лице комиссара и особенно глаза приобрели водянисто-бледный окрас. Даже выпитая с отцом Наумом четвертинка матёрого самогона и вареная домашняя курица не подтолкнули горячую кровь под его прозрачную кожу.

– Вот ты какой, не перестаёшь меня радовать, Пётр Елисеевич. Но позволь поинтересоваться: если так серьезно относишься к Богу, то зачем же по колокольням из пушек палить? Я хотя в этих вопросах и стою на твердых революционных позициях, но, как честный человек, должен признать, что подобная пьяная выходка уличным хулиганством по закону считается.

Разговор неожиданно приобрел вожделенную для Фурманова идеологическую подкладку. А здесь он в любимой стихии как рыба в воде, и потому не без любопытства ожидал Петькиного ответа: «Иди знай, вдруг ляпнет, скотина, какую-то дурь непотребную, сразу же рапорт куда следует настрочу».

– Это чтобы черти в церквах не прижились, – с абсолютной убеждённостью заявил ординарец. – В Бога можно верить или не верить, но нельзя отрицать, что место, где в самом деле обитает Господь, никому не дано осквернить. Если на храме рушится крест, то это говорит лишь о том, что его давно и бесповоротно покинул Христос. И надо ещё хорошо разобраться, кто именно и почему не по нраву пришёлся Спасителю.

Дмитрий Андреевич, озадаченный не слабым по тексту ответом, в глубоком раздумье подошёл к отворённой форточке, раскурил оправленную в дорогое серебро черешневую трубку, и кабинет наполнился густым запахом старорежимного табака, с тонким фруктовым привкусом. Всё-таки славно бывает после сытной трапезы ублажить разомлевшее тело лёгким дурнопьяном благородного курева. В «Капитале», правда, об этом ничего не написано, – видимо, у Маркса на самое главное не хватило чернил.

– Мы, Петька, с тобой столько беляков за правое дело на фронтах революции перешлёпали, что не только Богу, но и чёрту прислуживать мелковатым занятием скажется, – смачно попыхивая трубкой, с наслажденьем любуясь собой в клубах сизого дыма, изрёк комиссар. – Ты знаешь, я последнее время склоняюсь к мысли, что люди охотнее верят не в Бога, а в чёрта. Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сомневался в существовании нечистой силы. Как ни мудри, но с чертями нам проще, видать, находить понимание. А ты молодец, не ожидал. Тебе бы, по-хорошему, в партийную школу отправиться, неплохой для революции комиссар мог бы со временем получиться. Однако хвались, с чем пожаловал?

Разговор, таким образом, выкатился прямиком на финишную позицию, и ординарец с готовностью перешёл к изложению деловой сути своего визита:

– Вы, Дмитрий Андреевич, не хуже меня осведомлены, с чем пожаловал, не надо делать вид, будто не слышали о заявленной нами свадьбе. У вас же повсюду осведомители с ослиными ушами стоят, заботу отеческую о красных бойцах проявляете, крепко переживаете, чтобы мы сослепу мимо счастья своего не проехали. Между прочим, Аннушка целый вечер лично для вас оформляла свадебное приглашение. Настоящий шедевр приготовила – до чего же ловка в рукоделиях ненаглядная невестушка моя оказалась.

Петька извлёк из верхнего кармана гимнастёрки аккуратно завёрнутое в наутюженный батистовый платок пригласительное извещение. Театрально поднёс на ладони рукоделие к собственному носу и с наслаждением вдохнул знакомый Анкин запах, волнующе скупажированный из аромата свежего сена с вызовом дешёвеньких саратовских духов. После чего вручил шедевр со словами: «Обратите внимание, у самого сердца носил».

Фурманов понимающе улыбнулся и принял из Петькиных рук персональное приглашение. Бережно развернул батистовый платочек с вышитыми гладью двумя целующимися голубками и подчёркнуто внимательно прочитал торжественное послание.

На страницу:
6 из 8