Позвони мне

Борис Дмитриев

Позвони мне

Глава первая

По вечерам на озере торжествуют жабы. В тот самый час, когда беспокойное население озера, начиная от полутораметровых щук и заканчивая ватагами тритонов и головастиков, умаявшись от дневных забот, отходит на ночной покой. Когда глубинные обитатели сумеречных вод ещё только разминают замлевшее в неподвижности тело и готовятся к ночным смертельным схваткам. Когда наступает пора передачи дозора между дневными и ночными хранителями жизнестойкости огромного водоёма и всем становится не до жаб, распоясавшееся зелёное отродье запускает омерзительный свой переквак. Должно быть, при сотворении мира Создатель предусмотрел какой-то особенный, тайный смысл для наступления смутной поры вечернего межвременья. Не исключено, Ему мечталось, чтобы любое живое начало, являясь по преимуществу творением Божим, имело способность раздуть непомерные щёки и напомнить окружающим о своём замечательном жабьем существовании.

Озеро большое и древнее, вне всякого сомнения ещё поившее своими целебными водами безвременно покинувших нас динозавров и птеродактилей. Если на вечерней заре внимательно всмотреться в прибрежные воды, иногда при удаче можно уловить трепетно просматривающиеся отражения этих экзотических чудовищ, лукаво затаившихся в вечности и, похоже, пристально наблюдающих нас. В глубоком прозрачном безмолвии тревожным, беспокойным бывает их вопрошающий взор.

И озеро, и местность кругом с незапамятных времен называют Разливом. Удивительное дело, водоём никогда не разливался, старожилы не помнят, чтобы, даже в самые полые вёсны, студёная водица хоть однажды выплёскивалась из берегов. Иные незадачливые краеведы наивно полагают, что такое мудрёное название связано с жабьим перекваком, победно разливающимся над вечерними водами в пору глухого межвременья, в пору триумфа жаб.

Настроение у Василия Ивановича, скажем прямо, было паршивое, потому что жизнь в дивизии не заладилась с самого утра. Неурядицы начались с того, что вороньё очередной раз пустилось в паскудство и обгадило оставленную на центральном командирском пеньке секретную карту боевых действий. Сворачивать на ночь штабную карту, что бы кто ни говорил, не представлялось никакой приемлемой возможности. Легкомысленно, да и просто рискованно, было нарушать удачно найденную расстановку сваренных в мундире картошек, определявших на стратегическом пространстве диспозицию предстоящих генеральных сражений. Картошки расположились в предполагаемых боевых порядках настолько завидно, что капелевцам до полного уничтожения, с потерей полкового знамени, оставалось не больше трёх, от силы четырёх-пяти, победоносных для рабоче-крестьянской армии дней.

Между прочим, шкодливое вороньё жирно приложилось цветными пастозными плямами в аккурат по расположению четвёртой ударной сотни. Любому фронтовику, и даже штатскому недотёпе, должно быть понятно, что здесь промышляло ночное знамение, способное всерьёз озадачить вовсе не склонного к мистике человека, хотя бы и прошедшего сквозь горнило германской войны рыцаря мировой революции.

Совсем недавно, при обороне Царицына, командование поплатилось внушительными потерями, не отреагировав должным образом на подобную знаменательную ситуацию. Тогда стая залётных грачей от души поухаживала за штабной стратегической картой, оставленной на дворе без присмотра, и, как показали дальнейшие боевые действия, фактически вывела из строя тяжёлую артиллерию. Чапай настойчиво предлагал руководству передислоцировать дальнобойные пушки на защищённые лихой кавалерией позиции, но очумевшие от безбожия политруки отговорили Михаила Фрунзе поддаваться суеверным настроениям. В результате громыхающая царица полей оказалась подчистую выбрита неприятельским смертоносным огнём, так и не вступив в развернувшееся фронтовое сражение.

Всякий регулярно подвергающийся смертельным опасностям человек хорошо знает истинную цену вещим знамениям и ночным прорицаниям. Чаще всего они бывают надёжней, вернее любых разведывательных данных и сообщений лазутчиков. Войсковые предания за долгие годы накопили в своём арсенале целый катехизис бесценных заповедей и предостережений. Не бабьего, понятное дело, примитивного коленкора, связанного с чёрными котами и порожними вёдрами, но глубоко мистического прочтения. Например, по кавалерийским преданиям, приснившиеся в постели конские каштаны сулили казаку без всяких проволочек «Георгия» или, на худой конец, десятидневную побывку с серебряной медалью «За храбрость». К медали, как водится, прилагалось дополнительное денежное пособие плюс счастливая возможность ублажить томящуюся в ожидании семью загодя припасёнными трофеями.

С превеликим сожалением необходимо признать, что такое случалось большей частью при царском режиме, конечно. По нынешним, революционным, временам подобный вещий сон мог спокойно натурализоваться в самом что ни на есть досадном разрешении. То есть очнулся среди ночи боец, потревоженный сонным знамением, – и тотчас обнаружил под подушкой свежий лошадиный сюрприз. Чего ожидать от прицельной вороньей картечи по секретной штабной карте, легендарный комдив не знал и с самого утра терзался недобрыми сомнениями относительно расположения четвёртой сотни. То ли подразделение следовало без всяких проволочек и боевых операций отправить в резерв, то ли немедленно, скрытым манёвром через глубокие тылы, сменить диспозицию. В любом случае, оставлять ударную боевую единицу под жирными вороньими плямами было равносильно разгрому, а то и вовсе унизительной сдаче в плен чуть ли ни целого штаба дивизии.

Летнее утро, росное и зябкое, омолодило свежестью Разлив. Был тот непорочный, безмятежного пробуждения час, когда каждый умытый живительной влагой листок смотрит на мир вытаращенными глазами, дивится бездонному небу и не желает задуматься, что будет впереди ещё долгий жаркий день, и осень зрелая обязательно будет, и закружит пожухлый листок прощальным хороводом в бесконечную, невозвратную даль.

Вот такой же с виду беспечный, как омытый росою зелёный листок, возится у командирского шалаша с походным медным самоваром красноармеец Кашкет. Весело Кашкету служить денщиком и набивать по утрам сухими еловыми шишками порожнюю самоварную топку. Почётно и, главное дело, чертовски завидно – и не только желторотым новобранцам – жить в одном шалаше с легендарным, недоступным для многих Чапаем. Быть рядом с комдивом в это суровое, судьбоносное время, когда за Уралом непрерывно строчат пулемёты, разворачиваются на полях отнюдь не шутейные, не ведающие пощады бои. Ещё забавно наблюдать, как на взмыленных скакунах залетают в Разлив эскадронные комиссары, ошалевшие нарочные и прочая военная мотота. С трудом переводя запаленный дух, после выпитой кружки родниковой водицы, они взахлёб рассказывают о личной боевой храбрости, о досадных потерях товарищей, требуют немедленной помощи и новых дополнительных распоряжений. Нередко залетают и без всякой надобности, только чтобы продемонстрировать командиру свою революционную спесь и готовность отчаянно ринуться хоть в огнестрельный кошмар, хоть в рукопашную кровавую сечу.

Василий Иванович, в решительно заломленной на затылок каракулевой папахе и с полевым биноклем, надетым поверх походной бурки, что само по себе было знаком воинственного расположения, выдвинулся из шалаша. У самых дверей лесного жилища он ненароком споткнулся о внезапно возникшую при его генеральских сапогах собачонку и нечаянно придавил ей хвоста. Собачонка в ответ шуганулась и пронзительно взвизгнула, в связи с чем легендарный комдив лёгкой рысцой протрусил по нижним ярусам великого и могучего, отнюдь не тургеневского пошиба, многострадального русского слова.

Покончив с зоологическим инцидентом и прокашлявшись для корректировки командирского голоса, Чапай громко окликнул денщика и сделал необходимые распоряжения по поводу заварки утреннего чая. Нельзя сказать, что денщик плохо справлялся с этой задачей самостоятельно. Напротив, он знал толк в настоях разнотравья, однако надо же было комдиву отыгрывать на ком-то раздражённое от несвежего сна настроение. Большей частью именно в связи с этим он выразил крайнее неудовольствие относительно слабого глянца хромовых трофейных сапог и потребовал привести в надлежащий порядок штабную секретную карту, которую в следующий раз необходимо на ночь тщательно укрывать еловыми ветками.

На что Кашкет обыкновенным образом возмутился в сердцах – «лучше бы вороньё башку тебе разукрасило», – но кинулся, тем не менее, с показной готовностью выполнять поставленную боевую задачу.

В заключение Василий Иванович придирчиво осмотрел всё нехитрое хозяйство Разлива, не забыв одарить нежным взглядом дремавших у коновязи добротных штабных лошадей. Не обнаружив очевидных причин для собственного недовольства, он с присущей наезднику ломкой походкой отправился по набитой тропе к древнему озеру, чтобы совершить известный набор освежительных для утренней поры процедур.

Оказавшись на сыром песчаном берегу, безупречный рубака крутым жестом правого плеча откинул каракулевую походную бурку, выпростал из дорогих командирских галифе своё бесценное продолжение и смачно возвернул прохладным водам Разлива полсамовара непотребной для задач революции жидкости. Получив глубокое удовлетворение от тесного контакта с природой, Чапай привычно оправил обмундирование, подтянул портупеи, для чего-то потрогал себя за прокуренные усы и присел на заветный прибрежный топляк.

Хотите – верьте, хотите – нет, но месяц тому, сидя на этой самой ольховой коряге, комдив пережил потрясение, которое бесцеремонно исказило всю его дальнейшую жизнь. У людей ведь случаются порой непрописанные злодейкой судьбой обстоятельства, которые заставляют пускать под откос всю ранее прожитую жизнь и делать головокружительные перетасовки на будущее. А произошло, между прочим, вот что.

Однажды, сидя на этом, как теперь оказалось мистическом, месте, в минуту уединённого обдумывания предстоящих генеральных сражений, в глубоком кармане защитного цвета габардиновых галифе заиграл «Интернационал». Проще говоря, зазвонил мобильный телефон, днями подаренный командармом Фрунзе на последнем общевойсковом совещании. Василий Иванович обычным манером извлёк из армейских штанов пробудившийся телефон, взглянул на светящийся монитор и тут же потерялся в догадках. Мобильник выдавал абсолютно незнакомый девятизначный номер, вызывающим образом составленный из одних только четвёрок. Вот эта особенность больше всего смутила, всерьёз насторожила, видавшего всякие позы Чапая. Будучи человеком многоопытным, он прекрасно понимал, что при таком подозрительном начале ничего хорошего ждать не приходится, поэтому с недовольной физиономией огляделся по сторонам.

В эту же самую минуту к берегу, отгребая когтистыми задними лапами, медленно причалила здоровенная зелёная жаба, нагло вылупилась и квакнула полной силой отвисшей глотки. Василий Иванович, разумеется, не отказал себе в удовольствии хотя бы мысленно взять на прицел водоплавающую рептилию, но очень отвлекал отдающий белогвардейщиной непонятный звонок. Похоже, именно из-за распластавшейся у песчаного берега презренной жабы комдив всё-таки вышел на связь и приставил к уху мобильный свой телефон.

И вот, извольте знать, услышал невероятное. В телефонной трубке кто-то повелительным голосом бескомпромиссно представился:

– На всякий случай предупреждаю, сильно не тревожьтесь, но с вами разговаривает Отче ваш. Да, да, не следует удивляться, представьте себе, собственной персоной.

Возникшее, по причине дичайшего вероломства, молчание начало заполнять отдалённое церковное пение, и даже запахом кадильного ладана тонко потянуло из мобильной трубки. Звонивший между тем, выдержав для фасона драматическое паузу, как ни в чём не бывало продолжил:

– Тот самый Отче ваш, которого вы частенько вспоминаете всуе, иногда даже за компанию с безобидными родственниками. Не забываете, кстати, и про Мою бесценную матушку.

Довериться сумасбродному заявлению самозванца, даже с жестокого бодуна, даже при самой воспалённой фантазии, сами понимаете, было непросто. Однако и отмахнуться от наглого абонента парой традиционных адресных напутствий обыкновенно находчивый Василий Иванович в этой критической ситуации почему-то не решился, не обнаружил в себе достаточного душевного подъёма.

На первых порах Чапая посетило легковесное подозрение, что это Петька дуркует с похмелья или, что вернее всего, разыгрывает командира на спор с пулемётчицей Анкой. Не так давно ординарец позвонил голосом Фурманова и торжественно пригласил командира на партийную конференцию, для вручения герою революции наградной сабли с темляком золотого плетения. Вряд ли можно отыскать в военном сословии завзятого кавалериста, который бы не мечтал о таком почётном именном оружии. Комдив от радости потерял бдительность и повёлся на эту почти белогвардейскую засаду. Полдня полоскался с мыльной мочалкой в студёном озере, чистил пятки, нафабривал усы и, только прискакав на тачанке при полном параде в политотдел, поздно сообразил, что однополчанин сыграл над ним обидную шутку.

Между тем Чапая посетила и заслуживающая серьёзного рассмотрения мысль: «Может, это вездесущая контрразведка из армейского штаба ловчие петли набрасывает, проверяет на устойчивость к атеизму, что, вообще говоря, не так уж и весело?»

В последнее время немало лихих командиров поплатилось чинами за свои недостаточно рьяные богоборческие устремления. Не хотелось верить, что и он подцепился на крючок недремлющим операм, в связи с недавней шумной гульбой на крестинах трёхмесячного карапуза-племянника. Однако голос самозваного устроителя мироздания звучал на удивление веско. Поэтому матёрый рубака, проявляя военную предусмотрительность, ответил весьма неопределенно – с напускной беспечностью и некоторой долей сарказма:

– Ну и что из этого? Если Вы всамделишный Бог, тогда незачем скромничать, называйте меня просто – апостолом Павлом или хотя бы евангелистом Лукой.

Чапай хотел было добавить к этому логически правомерному реверансу ещё что-нибудь из убойного арсенала виртуозного кавалерийского сленга, но не рискнул, на всякий случай попридержал загребающих копытами землю коней.

– В принципе, ничего не имею против того, чтобы легендарный герой революции сделался ещё и знаменитым апостолом, – как показалось комдиву, без всякой иронии в голосе согласился звонивший. – Но для этого необходимо предпринять некоторые усилия и, прежде всего, переосмыслить своё отношение к собственной жизни. В связи с этим хотел бы напомнить, что занятие, к которому ты в последнее время так ловко пристрастился, не очень Мною приветствуется. Ты же не глупый мужик и не хуже Меня понимаешь, что не бывает на свете греха отвратительней, нежели истребление душ человеческих. Собственно говоря, Я потому и звоню, об этом и печалюсь, друг Мой, или как там у вас, дорогой товарищ Василий.

Пришедший в некоторое замешательство, не ведавший страха под вражеской пулей, комдив принялся нервически сдирать с ольховой коряги отслоившуюся кору, чтобы прицельно уважить дрейфующую у берега зелёную жабу. Не было ни малейших сомнений, что непрошеная рептилия каким-то образом причастна к этому дурацкому звонку. Только со второго заряда Василий Иванович результативно поразил вражескую мишень в левую заднюю лапу. Подбитая мерзость ещё наглее округлила глазища, громко квакнула, что-то явно обидное, прозвучавшее наподобие слова «дурак», и отчалила, словно молодая курсистка, брассом по мелкой водице.

Однако представившийся Всевышним телефонный штукарь развернул целую агитационную кампанию. Он принялся подбрасывать красному командиру до боли знакомые ребусы относительно смысла жизни, даже пустился разглагольствовать о высоком предназначении человека в этом прекрасном до ярости мире.

Откровенно признаться, вся эта заумная тряхомудия была комдиву глубоко пополам. Даже когда говоривший начинал стращать смертными муками и для контраста завлекать прелестями райской жизни, Чапаев оставался безучастен. Он ради приличия продолжал слушать валившуюся на его трижды раненую голову ахинею, а сам медленно погружался в тревожные догадки: «То ли я уже допился и дождался самой настоящей похмельной белочки, то ли мир кувыркнулся кверху пятками, то ли Бог на самом деле существует и тогда дела мои совсем плохи, поскольку отношения с библейскими заповедями, говоря по совести, не шибко складывались».

По ходу беседы комдив несколько раз пытался незаметно щипать себя за филейные прелести, дабы удостовериться в подлинности невероятного приключения. Но ушлый собеседник сразу же подымал на смех эти невинные хитрости, даже ехидно предлагал сбегать в шалаш за плоскогубцами. Чем определённо доказывал, что видит всё, как в японском телевизоре, и скрываться от него так же бессмысленно, как новобранцу таиться в самоволке от всевидящего ока товарища Фурманова.

Теперь невозможно в полном объёме восстановить, как долго длилась эта перпендикулярная здравому рассудку беседа. Создатель несколько раз отвлекался по собственным нуждам и, подчеркнуто вежливо приносив извинения, продолжал несусветный свой трёп. В заключение Он предложил, что называется, поддерживать связь и, в случае необходимости, без всяких церемоний обращаться в любую минуту за помощью.

Василий Иванович, в соответствии с правилами хорошего тона, выразил встречную готовность наладить дружеские отношения, а вот касательно непрошеной помощи с гордостью сообщил, что привык рассчитывать на собственные силы. Очень подмывало для куражу изъявить желание самому приходить на помощь, но вовремя спохватился, уловил некоторый перебор.

Звонки стали повторяться с завидной регулярностью и сделались бесплатным приложением к суровым чапаевским будням. Справедливости ради следует заметить, что в приятельских отношениях Всевышний не был излишне предусмотрителен или деликатен, потому как повадился объявляться в режиме бесконечных сюрпризов, очень густо в самые неподходящие моменты. Положим, во время исполнения безотлагательных служебных обязанностей, связанных чаще всего с военной секретностью, или даже в минуты отправления сугубо интимных мероприятий, включая и деликатно сердечные. Так однажды беспардонный «Интернационал» возник поперёк пути к пылающему страстью, вожделенному женскому телу, практически у самого порога. Комдиву стоило немалых усилий, чтобы сдержать свой гнев и не отправить абонента на тёплую встречу с драгоценной мамашенькой.

Постепенно выяснилось, что наверху, в небесной канцелярии, орудуют на зависть пронырливые ребята, которые полностью осведомлены фактически о каждом дне прожитой Василием Ивановичем жизни. Более того, там могут безошибочно определять только ещё зарождающиеся намерения и глубоко потаённые желания. Знают о поступках, память о которых и для него самого представлялась запретной. Ещё оказалось, что на небесах никто не собирается менять что-либо в его собственной жизни, никто не настроен нарушать начертанный порядок грядущих событий и дней.

Беседы носили чаще всего непринуждённый, если не сказать более сильно, дружественный и даже доверительный характер. Создателю ничего не стоило с бухты-барахты поинтересоваться первой женщиной, открывшей прелести любви для набирающего тело уральского казака. При этом – быть может, случайно, а может, и нарочито – Он умудрился назвать его Адамом. Мог обратиться к детским воспоминаниям маленького Васи, но однажды, не поверите, позвонил среди ночи в очень грустном настроении и предложил исполнить дуэтом самую заветную песню комдива – «Чёрный ворон».

Однако ничто не укротило боевого духа легендарного рубаки, он продолжал воевать так же азартно и самозабвенно, как в лучшие годы своей безвозвратной молодости, не роняя чести полного Георгиевского кавалера. Лишь однажды, объезжая верхом поля боевых сражений, при виде поверженных всадников неожиданная тоска подступила, стиснула когтями пульсирующее сердце, и тогда более всего захотелось пасть на колени и высвободить истошным воплем угнетённую душу: «Господи, прости меня грешного!»

Итак, управившись с утренними освежительными процедурами и привычно примостившись на заветной ольховой коряге, Василий Иванович с наслаждением вдохнул полной грудью бодрящий воздух, поёжился на утреннем холодке и, как человек до самых печёнок военный, с оценивающим вниманием осмотрелся кругом. Сначала придирчиво осмотрелся невооруженным глазом, но затем приставил под брови командирский бинокль.

За озером, над кромкой дальнего леса, медленно всплывала багровая макушка ещё холодного солнца, отчего вся водная поверхность на озере заиграла коралловой рябью. Природа дружно озарилась таинственным преображением, словно в годину исполнения торжественного тронного гимна, возвещающего приход нового дня. Сколько их было в беспокойной жизни Чапая, этих роскошных утренних зорь, к которым никогда невозможно привыкнуть! Может, и потому, что они щедро даруют нам молодящие силы и призывно манят, завлекают миражами грядущего.

На ранней свежести мысли струились необычайно легко и прозрачно, как после вовремя выпитой чарочки или после обретения новых боевых наград. Поэтому Чапай в очередной раз принялся взвешивать все за и против применительно к предстоящему генеральному сражению. От этой решающей схватки зависела судьба всей фронтовой кампании. Не случайно комдив до поздних петухов шаманил вареными картошками на штабной стратегической карте, выявляя наиболее уязвимые места в боевых порядках противника. И сколько он ни ловчил, как ни комбинировал, неизменно обнаруживалось, что силёнок у дивизии маловато. Незаметно для себя самого он начал активно жестикулировать и даже рассуждать вслух:

– Мне бы пулемётов по флангам с десяток, свежих коней да патронов побольше, с патронами просто беда. Если верховное командование не подсобит, вся надежда на саблю – в рукопашном бою завсегда наши шашки бойчей. Будет трудно – ногу в стремя и сам поведу, мне не впервой, на германских фронтах и не такое случалось. Ну да Бог с ним, Бог с ним, как-то управимся.

Неожиданно в глубоком кармане габардиновых галифе призывно заиграл могучий «Интернационал». Чапай по музыкальной заставке безошибочно определил, что это опять не ко времени беспокоит Создатель.

«Вот не спится Ему в такую нежнейшую рань, – про себя усмехнулся комдив, – видно не к кому душеньку под одеялом на заре приложить. Сейчас опять примется или морали читать, или расспросами дурацкими заниматься. Не даст перед боем мозгами спокойно раскинуть, но и не ответить никак не получится».

Между тем Василий Иванович непроизвольно соскочил с ольховой коряги, выпрямился в полный рост, поправил бинокль, одёрнул обмундирование и по-военному чётко, как перед рвущейся в атаку кавалерийской лавой, отрекомендовался:

– У аппарата, Отче наш, весь во внимании!

– Слышу, что у аппарата, – недовольным голосом пробурчал Создатель. – Ты зачем пустозвонишь Василий, для чего без нужды языком своим треплешься? С кем это Бог и какое Он имеет отношение к безумным твоим устремлениям затеять назавтра кровавую бойню? – Без всяких предисловий, как из станкового пулемета, посыпались обвинения из мобильной трубки.

Положа руку на сердце, комдив тотчас смекнул, что на сей раз действительно лопухнулся, шлёпнул пару раз без всякой надобности безрассудное «Бог с ним». Не стоило, конечно, приплетать к завтрашнему сражению имя Создателя. Хотя вырвалось это, как водится, машинально, без злого расчёта и лукавого умысла. Тем не менее упрек был действительно справедлив и требовал уважительных, соответствующих высокому рангу объяснений.

– Я, Отче наш, еще на уроках закона Божьего твёрдо усвоил, что не следует взывать к Вашему имени всуе, – начал с дальних позиций мягко стелить непреклонный Чапай. – Мне в данном случае нет повода строить капризы, поэтому с готовностью приношу свои извинения. Но ведь и Вы должны иметь снисхождение, делать хоть какие-то скидки. У нас на передовой вражеские пули, что метлой бойцов из рядов вычищают, обстановка предельно критическая, выполнять приходится много чего и всё больше без оглядки на Ваши заветы и правила. Если совсем начистоту, то меня последнее время регулярно беспокоит тревожная мысль. Сердце вещает, что кто-то сливает в небесную канцелярию ложную информацию о нашей дивизии. Никого не хочу обидеть, но вынужден заявить: Ваша разведка местами сильно не дорабатывает.

– Ты, Василий, дурака не валяй и зубы мне не заговаривай. По поводу того, чья разведка местами не дорабатывает, разговора у нас не получится, поскольку речь идёт совсем о другом. Объясни для порядка: почему вы ничего не подозревающего Бога постоянно норовите куда-то взять да и пристроить? Что это за глупое выражение такое «Бог с ним»? С кем это с ним, с ящиком патронов, что ли? Обрати внимание, ты регулярно говоришь по одному и тому же поводу несовместимые вещи. Один раз говоришь по собственной прихоти «Бог с ним», другой раз беспечно заявляешь «чёрт с ним». Признаться, Меня такая путаница весьма настораживает. Складывается впечатление, что ты не находишь между нами никакой существенной разницы, того и гляди рога Мне пристроишь. От Меня не убудет, но ты постепенно теряешь способность различать хорошие и плохие дела, а это, уверяю, грозит немалыми бедами.