Зазеркалье

«Ревность – слабость, Андрей, – сказал себе мысленно. – Особенно ревность к прошлому. Не будь слабым. Только не с ней».

Чтобы погасить неприятное чувство, я начал говорить:

«Отец тоже любил рассказывать сказки. Точнее сказку. Одну и ту же: как он ловил дьявола в тайге».

Глаза Лиды заблестели.

«И как же?»

«Булавочкой».

«Чем?»

«Булавочкой. Это всё из тех же местных баек: хочешь поймать черта в лесу – приколи его тень иголкой. Да, кстати…».

Остановив Лиду, повернул её к себе осторожно. На мгновение наши лица оказались рядом, и я ощутил теплое дыхание на коже, почувствовал в воздухе электрическую дрожь. Мир замер в ожидании поцелуя, но я решил, что ещё слишком рано. Хотелось растянуть удовольствие. Поиграть с Лидой немного. Мне нравилось, как она послушно подалась вперед, стоило мне взяться за отворот надетой на неё куртки. Нравилось мелькнувшее детское замешательство, когда вместо того, чтобы притянуть Лиду к себе, я лишь распахнул полу и указал на внутренний карман.

«Вот этой».

Лида моргнула несколько раз.

«Что?»

«Вот этой булавочкой».

Лида опустила взгляд. Я провел пальцем по приколотой к ткани длинной серебряной игле с навершием в виде двуглавого орла, и пояснил:

«Ношу её как напоминание».

«А-а… Ты о ней».

Лида выглядела растерянной, понимая, что поддалась на уловку. Впрочем, быстро скрыв смущение за лукавой улыбкой, она спросила как ни в чем не бывало:

«И в чем же секрет булавочки?»

«Отец говорил, что в серебре. И в молитве, с которой достаешь иглу. Впрочем, он у меня суеверный. Как и все, кто слишком долго живёт в этой деревне… Здесь все суеверные. И сухие. Будто Роща вытягивает из них чувства. Лишает возможности видеть красоту».

«Из тебя тоже вытянула?»

Я усмехнулся, сообразив, к чему этот вопрос.

«Пожалуй, что нет. Вовремя уехал».

«Уверен?»

«Теперь уверен».

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а затем я отпустил куртку и отступил на шаг. Лида покачала головой и медленно опустила ресницы. Сделав вид, что ничего не произошло, мы пошли дальше по ночной улице.

Через пару мгновений Лида вдруг произнесла:

«И все же, каким бы ни был сухим твой отец, он отдал тебя в музыкальную школу».

«Что?»

«Ты играешь на клавишных. И, пожалуйста, не убеждай меня, что это не так. Всё равно не поверю. Пальцы тебя выдают».

«Боже, – искренне восхитился я. – Да ты ещё и наблюдательная. Может, лучше в следователи, чем во врачи?»

«Чтобы забрать твой хлеб?»

Я удивленно посмотрел на Лиду и по насмешливому взгляду понял, что она сказала это отнюдь не случайно.

«А здесь как догадалась? Тоже пальцы выдали?»

«Нет, не пальцы. Твои друзья».

Пришлось вздохнуть и смириться. Макс не оставил даже малейшего шанса сохранить ореол загадочности. Впрочем, сегодня она была и не нужна. Этим вечером хотелось быть открытым, легким, ласковым…

Лида на секунду сжала мою ладонь, и я сжал в ответ. Мы переглянулись. Улыбнулись чему-то, что одновременно пронеслось в наших мыслях.

Больше всего мне хотелось, чтобы наша прогулка никогда не заканчивалась. Чтобы мы шли так до самого леса, до реки, до песчаного пляжа. Устроившись где-нибудь на берегу, вместе бы встречали рассвет. Смотрели, как солнце поднимается над синими холмами тайги, в которой вьется тенями полоз – лесной бог, что крадёт невест и возвращается в подземное царство лишь с первым снегом. Я бы рассказывал Лиде жуткие сказки и тут же успокаивал шутками, а в какой-то момент, придвинулся бы ближе и словно между делом, обнял…

Но сердце в груди подсказывало: не сегодня. Всё будет, Андрей. Просто не сегодня.

«Пришли» – сказала Лида, развернувшись у деревянной калитки.

За её спиной в палисаднике цвели жёлтые бархатцы. Качалась и шелестела листвой черемуха. Лида стояла, чуть наклонив голову, и смотрела на меня, улыбалась лукаво – одними уголками губ.

«Значит, послезавтра уезжаешь?» – спросила она

«Взрослая жизнь зовёт».

«И куда тебя отправят?»

«Ещё не знаю. Скорее всего, на север. Следачить в городе у меня нет желания, а в здешних районах мест нет».

«Деревенский мальчик?»

«А ты городская девочка?»

«К сожалению».

«Почему к сожалению?».

«Город – не место для таких, как я».

«Каких таких?»

Лида вновь подмигнула мне. Затем задумалась на миг и поманила пальцем.

«Подойди, кое-что скажу…»

Я шагнул и в следующую секунду она поцеловала меня. Сделала это так ловко, что я растерялся на мгновение. А когда поднял руку, чтобы обнять и прижать к себе Лиду, она уже отшагнула назад и, прикусив губу, вновь посмотрела на меня с бесовским огоньком в глазах.

«Отыгралась, ведьма», – подумал я весело.

«Успехов, – сказала Лида, возвращая куртку. – Будет время, забегай. Только не сюда. Тётя у меня немного строгая, так что лучше на работу».

«Во сколько заканчиваешь?»

«Ты же будущий следователь, – улыбнулась Лида. – Узнай всё сам».

«Хорошо. Приду завтра вечером. Обещаю».

«Буду ждать, кот».

Она ушла, а я остался около её калитки, и ещё полчаса переминался с ноги на ногу, чувствуя, как внутри что-то переворачивается и расцветает. Я надеялся, что Лида выглянет в окно, помашет мне на прощание. Выкурил, наверное, треть пачки, но шторки за рамами так и не шелохнулись. И лишь потом, после свадьбы, Лида призналась, что всё это время она стояла у окна. Смотрела сквозь задернутые шторы за тем, как я не нахожу себе места, и тихо смеялась над моими попытками разглядеть что-нибудь сквозь просвет занавесок.

А тогда я об этом не догадывался. Тогда я возвращался домой по пустой деревне с чувством, будто меня ударили обухом по голове. Ещё утром я был свободным бездомным романтиком, чьи вещи умещались в один чемодан. Был цельным, ничем не связанным, и, может, болеющим изредка вечерней тоской, но теперь после этой прогулки и поцелуя меня словно разбили на тысячу зеркальных осколков, которые искрили, кружили, кололи, и сладкая тоска вперемешку со счастьем захлёстывала волнами, и звёзды на небе плясали в пьяном хороводе, и трава под ногами была мягкой и сочной, и воздух пропитан жизнью.

В ту ночь я засыпал на пуховой перине, слушая как на соседней постели храпят в стельку нарезавшиеся медсестрички. За стенкой надрывались пружины кровати, и сладко вздыхала под Максом Леночка. Мне было всё равно на этот скулёж и на все блудливые шорохи, ведь душа моя летала высоко под небом – чистая, легкая, разорванная пополам одним колдовским поцелуем. Я провалился в сон, и до рассвета мне снились тёмные вьющиеся волосы, лукавые глаза и желтые бархатцы, цветущие в палисаднике…

А на следующее утро позвонили из прокуратуры. Собеседование с генералом перенесли на день раньше, и пришлось бежать на автобус с тяжелой, похмельной головой. Я собрал вещи наспех, попрощался с Максом и ещё до обеда уехал из Рощи.

И когда вернулся неделю спустя, Лиды здесь уже не было.

***

Сигарета потухла. Я бросил окурок перед собой и затоптал ботинком.

«Засиделся, – мелькнула мысль. – Нужно идти за продуктами».

Продравшись сквозь заросли крапивы обратно за двор, я обернулся и ещё раз окинул колебинский пятистенок взглядом. «Странное всё-таки чувство. Смотришь на избу, и будто в землю проваливаешься».

Из леса налетел холодный ветер. Пробежала по телу дрожь. Вновь защекотала тревога. Прежде чем идти в посёлок, я решил, что нужно заглянуть домой – проверить всё ли хорошо с Лидой.

Она спала на диване – там же, где я её успокаивал. Лежала на боку, зажав подушку между коленями. Я осторожно сел рядом и поправил сбившийся плед. Затем погладил Лиду по голове – нежно, едва касаясь волос. Лишь бы не разбудить.

«Спи, родная, спи. Отдыхай. Я всё сделаю сам. На свете непременно есть способ победить смерть. И я найду его, обещаю».

Сердце кольнуло иглой. Совсем как тогда – под ветвями черемухи, у палисадника с желтыми бархатцами – в ночь, когда я пообещал Лиде, что приду за ней следующим вечером. Пообещал и не пришёл.

Чувство вины нахлынуло, словно нежданный ливень. Утопило душу, а затем так же быстро исчезло, оставив после себя лишь сырое чувство собственной никчемности. То самое паршивое ощущение, когда, попав под дождь, стоишь посреди улицы вымокший до нитки – жалкий и непохожий на человека.

«Возьми себя в руки, Андрей. Мечешься весь день, как подросток. На эмоциональных качелях солнышко крутишь».

Собрав остатки воли в кулак, поднялся с дивана и вышел на улицу. Но стоило шагнуть за двор, как я снова застыл у калитки. Застыл и понял, что боюсь оставлять Лиду одну. Мне мерещилось, что вот сейчас я уйду, пусть ненадолго, буду ходить по посёлку и искать кролика на ужин, а когда вернусь, Лида уже умрёт.

Пришлось зайти обратно в дом. Убедиться, что жена действительно дышит.

Затем снова вышел. Снова вернулся.

– Чёрт, – выругался еле слышно, чувствуя себя псом, привязанным к дому невидимой цепью. Лесным чертиком, чью тень прикололи к земле иголочкой.

Не зная, как погасить беспокойство, я начал ходить по комнате туда-сюда. Взгляд упал на шкатулку, валявшуюся на полу кверху дном. Взяв её в руки, сел за обеденный стол и начал вертеть шкатулку из стороны в сторону, пытаясь разглядеть что-нибудь в лакированном дереве. В отражении мелькали размытые очертания комнаты. Лестница, камин, дверь. Диван, на котором спала Лида. На секунду показалось, будто рядом с диваном в ногах у жены я вижу белое пятно… Но наваждение тут же развеялось, и сколько бы я больше не всматривался в поверхность шкатулки, ничего необычного так и не увидел.

Зато, когда обернулся, вздрогнул. Чёрный кот сидел на карнизе окна. Неотрывно следил за мной через стекло желтыми колдовскими глазами.

– Твою мать, – тихо выругался я, переводя дух. – Ты меня так в могилу сведёшь. Хватит пугать.

Кот наклонил морду чуть набок. Затем перевёл взгляд на Лиду. Или на кого-то рядом с Лидой.

– Видишь её? – спросил я шёпотом.

Ирис не ответил. Он спрыгнул на террасу, скрывшись из виду, а когда я открыл дверь и выглянул на улицу, кота уже и в помине не было. В голове шевельнулась безумная мысль: «А может, это ты в дверь и стучался?»

Чувствуя, что окончательно схожу с ума, я покачал головой. Накинув куртку, замкнул за собой дверь и отправился в посёлок. Подкуривая на ходу сигарету, решил, что нужно ещё раз позвонить Максу и узнать, где в Роще можно раздобыть кролика.

Номер друга оказался вне зоны действия. Уже почти убрав мобильник в карман, я вдруг задержал руку и задумался. Затем снова открыл телефонную книгу.

«Не стоит этого делать, – повторял я себе, пока палец прокручивал список контактов. – Ты обещал».

Палец замер на букве «В». На душе стало так тяжело, что я даже оглянулся, вообразив, будто Лида может следить из окна. Я вёл себя, словно неумелый начинающий воришка, стыдясь греха, что вот-вот случится – того самого груза, что давил с самой зари. Я знал: это просто звонок. Всё ради общего блага. Всё, чтобы вырвать Лиду из костлявых пальцев той, что стоит по другую сторону зеркала. Я знал это… Знал и не верил. Потому что маятник под сердцем качнулся, когда прозвучал первый гудок. Груз потянул на дно, когда в трубке затихло, зашуршало, а затем прошелестело нежным:

– Алло.

Забытое чувство… Сладкая гниль, будто вкус перезревшего яблока.

– Привет, Вик, – сказал я. – Есть минута?

В трубке застыла тишина, прерываемая лишь глубоким, хорошо различимым дыханием. Я слышал, как Вика успокаивается. Связь была чистой. Никаких помех, что шуршали в телефоне полчаса назад.

– Да, конечно. Ты по поводу или так?

Я догадывался, какой ответ она хочет услышать. Знал, почему Вика говорит таким неестественно низким тоном.

Стараясь об этом не думать, сразу перешёл к теме:

– По работе. Нужен твой совет как врача.

Молчание…

Разочарование.

Вика ответила обычным, лишенным приторного шарма голосом:

– Слушаю. Что случилось?

Я огляделся по сторонам и прикинул, куда бы усесться, чтобы не разговаривать на ходу. Заметил у одного из домов качели. Подошёл и с горем пополам влез на узкое детское сидение, после чего оттолкнулся ногами от земли. Качели скрипнули… Звук из детства.

– Мне тут дело подкинули, – соврал я, не задумавшись. – Скажи, от чего может внезапно умереть человек?

И снова стыдливо-ошарашенное молчание в трубке. Наверное, не таких слов ждёт бывшая любовница спустя шесть месяцев с последнего разговора.

– Ты не подумай, – сказал я. – Никаких непотребных консультаций. Всё наоборот: у клиента умер родственник. А до этого вообще никаких симптомов. Следак и эксперты молчат. Решил у тебя уточнить: что это может быть?

– Как именно умер?

– Клиент не знает. Его минуту не было. Возвращается в комнату – там тело.

– Хм… ну вообще… – Вика как обычно растянула слово «вообще», превратив его в длинную звуковую макаронину, – если так сразу, то, скорее всего, сердце. Пароксизм фибрилляции предсердий или желудочков. Тромбоэмболия легочной артерии. Трансмуральный инфаркт. Всё это может привести к внезапной смерти.

Наверное, если б я позвонил ей в три часа ночи или наутро после Нового года, она всё равно ответила бы без запинки. Я не знал другого человека с такой же памятью. К слову, это была одна из причин, по которой Вику на дух не переносила Лида. Десять лет назад они учились в одной академии, на параллельных потоках, и если говорить честно, моей жене медицина давалась гораздо хуже. А если быть откровенным до конца, до уровня Викиных знаний Лиде было так же далеко, как если б она собралась лететь на Луну.

Правда, я не был твёрдо уверен, что Лида и впрямь не летает на Луну ночами.

– А скажи, вот к этим штукам, которые ты назвала, можно как-то проверить предрасположенность? Без обращения в больницу?

– Ну вообще… По клиническим определить вряд ли получится. Конечно, если это не хроническая недостаточность. Там да – могут быть и отдышка, и боли загрудинные. Но в целом – это внезапная катастрофа. Предугадать без ЭКГ очень сложно, – Вика замолчала на секунду, а затем спросила: – Ты курить так и не бросил?

Я оторопел на мгновение. Затем понял: «Она думает, я говорю про себя. Что ж, пусть думает. Так даже лучше».

– Не бросил.

– Зря.

– Знаю, что зря. Слушай, подскажи ещё вещь.

– Говори.

– Если случается вот такая ситуация… Что вообще делать?

– Скорую вызывать.

– Это понятно. А кроме?

– Дать аспирина таблетку. Нитроглицерин. И непрямой массаж сердца. Ты же бывший следак, вас этому не учили?

Голос Вики изменился и похолодел. Исчезли влажные, мурлыкающие нотки. Она злилась на меня. И не пыталась это скрывать. Пора заканчивать разговор.

– Учили, конечно. Просто забыл. Спасибо тебе за помощь. Надеюсь, не сильно отвлёк?

– Не сильно… – Вика замолчала. Я чувствовал, что на языке у неё крутятся жгучие невысказанные слова. – Была рада тебя услышать.

– Я тоже, Вик. Удачи.

Сбросил вызов – словно тлеющий уголёк из ладони скинул.

Ещё минута, и Вика обязательно сказала бы то, о чём говорить не нужно. Она бы сделала это мягко, сглажено – без претензий и просьб, но из-за её скрытого упрёка, я бы до вечера ходил с чувством вины. А мне нельзя возвращаться домой с таким грузом. Лида прочитает всё с полуслова. С одного неловкого жеста.

Закурив очередную сигарету, я отметил последнюю запись в истории звонков и нажал «удалить».

***

На выходе из аптеки мне встретился Лёпа-дурачок.

Пряча таблетки в карман, я поднял взгляд и увидел его – низенького, несуразного, в рваной китайской олимпийке. Он шёл пружинистой, даже чуть подпрыгивающей походкой по засыпанной песком улице и улыбался от уха до уха. Эту искреннюю щербатую улыбку не портила даже заячья губа, из-за которой Лёпе в своё время доставалось от рощинской шпаны.

– Дядь Дюха! Привет! – махнул он рукой, растопырив пальцы над головой. – Ты приехал! А где Алиска?

– Привет, Лёп. Алиса в городе. Ей… в школу надо.

Я знал: он не поймёт правды. В мире Лёпы не было такого понятия, как смерть. Ему было около тридцати лет – этому чуть косоглазому, смешному мужичку, но умом Лёпа застрял в далёком детстве.

– Жалко… А ты мне, кстати, дядь Дюх, снился недавно. Ты мне вообще часто снишься. Ты и Алиска. Давненько не приезжал только, дядь Дюх. Хорошо, вот, теперь приехал. А раскраски привёз?

– Нет, Лёп, извини. Не взял.

– Эх, жаль… Есть цибарка?

Я протянул ему сигарету. Лёпа уселся на лавочку и, закурив, рассеянно посмотрел в мою сторону.

– А у меня лисапед украли.

– Что?

– Лисапед.

– А-а… велосипед. И кто украл?

– Ящерица украла.

– Кто?

– Ну ящерица. Из леса, – пояснил Лёпа. – У дядьки Валеры жила.

Я замер, недоуменно глянув на дурачка.

– У Колебина?

– Ага. Он её кормил, а она в лес его увела. И лисапед мой украла. Дядь Дюх, найди, а? Ты же милиционер. Я на этот лисапед всё лето копил. В магазине у Алека работал, ящики таскал. Хороший был лисапед. Красивый. Красный.

В голове снова закружились мысли. Присев на крыльцо аптеки, я недоверчиво окинул взглядом Лёпу, пытаясь понять, как далеко зашла его болезнь. Можно ли воспринимать его слова всерьёз?

– Ты сам-то эту ящерицу видел?

– Конечно! – кивнул Лёпа так резко, что показалось, сейчас голова отвалится. – Видел! Только не глазами.

– Не понял.

– Она меня обманула. Сказала, что губу вылечит и с мамкой научит разговаривать, если я ей кошку принесу.

– Чего?

– Ну кошку. У дяди Валеры чёрная ходила. Видел?

– Видел.

– Ну вот. Я её правда поймать не смог, больно шустрая. Нашёл другую, тоже чёрную. В пакет завернул и ящерице принёс. А ящерица давай меня ругать, что это не та кошка. Хотя пакет даже не открывала. Значит, что получается? Значит, сразу обмануть хотела, чтобы не лечить. Она ж не знала, какая там кошка, правильно?

– Правильно, – согласился я, окончательно запутавшись в рассказе дурачка. – И как эта ящерица выглядела?

– Как-как? Как ящерица.

– Понятно, – кивнул я. – А с кошкой что?

– Да ничего. Оставил в пакете и за грибами пошел. А потом смотрю, лисапеда нет. Ящерица украла.

– И где это было?

Лёпа помахал ладонью над головой, показав во все стороны сразу.

– Здесь.

– Где здесь?

– Ну здесь. В Роще.

– А кошку ты куда приносил?

– Дядь Дюх, ты дурачок что ли? Говорю же, Валере приносил.

– Ага… Понятно. А когда?

– Недавно.

Чувствуя, как голова идёт кругом, я потянулся к карману, чтобы покурить, но пачка оказалась пустой. Последнюю сигарету докуривал Лёпа.

– Так ты поможешь?– спросил дурачок. – Дядь Дюх, найди лисапед, а? Жалко лисапед.

Он говорил сбивчиво и невнятно, будто с набитым ртом. Сидел на скамейке, закинув ногу на ногу, и держал сигарету большим и указательным пальцем. Причем не за фильтр, а посередине, и, втягивая дым, опускал огонёк вниз – так, словно пил сок через трубочку.

– Хорошо, – согласился я. – Будет время, поспрашиваю. Может, кто видел твою ящерицу.

Лёпа махнул рукой.

– Да не… Так не получится. Никто её не видел. Только дядя Валера и я. Она под землёй прячется.

– Ты же сказал, что у Колебина живёт.

Дурачок замотал головой.

– Раньше жила. А потом дядю Валеру в лес увела и под землю спряталась. И лисапед мой украла. Ей, наверное, звоночек понравился. Хороший был звоночек. Она любит, когда звенит.

– Подожди, Лёп. Что-то я не понимаю. Ты сказал, что ходил к Колебину недавно. Правильно?

– Ага.

– А Колебин когда в лес ушел?

– Давно, – ответил Лёпа. – Только не сам ушёл. Его ящерица увела. И под землю спряталась.

– Это я уже понял. Так что, получается, она потом сама в дом приходила?

– Кто?

– Ящерица твоя.

– А-а-а, – понимающе мотнул головой Лёпа. – Не. Она под землёй сидит.

– Блядь…

Я поднялся с крыльца и сделал пару шагов туда-обратно.

– Лёп… Ты меня запутал совсем. В итоге, эта ящерица сейчас где? Ты знаешь?

– Ну так под землёй же!

– А где именно? Сможешь показать?

Дурачок поднялся со скамейки и начал мотать головой из стороны в сторону, будто пытаясь кого-то высмотреть. Заячья губа дрожала от волнения, Лёпа мялся и переступал с ноги на ногу. Затем дурачок глянул на меня и сказал:

– Не слышу, дядь Дюх. Где-то спряталась. Это всё потому что кошка не спит. Как кот уснет – проснётся змейка. Костерок сделаешь – она сама и придёт.

«Понятно, – решил я. – Всё понятно… Идиот ты, Андрей. Устроил допрос блаженному. Времени ведь до хрена, правда? Подумаешь, дома жена умирает. Давай теперь будем велосипеды для дураков искать и по домам разваленным ходить. Это ведь именно то, что сейчас нужно».

Я пнул подвернувшийся под ногу камень. Затем с раздражением глянул на Лёпу. Он почесал грязную голову и продолжил тянуть сигарету, которая уже истлела до фильтра, потом что-то сказал себе под нос и сел обратно на скамейку. Прищурился от солнца. Улыбнулся.

От вида его щербатой улыбки с заячьей губой раздражение угасло, сменившись жалостью.

– Хорошая погодка, тепло… Правда, дядь Дюх?

– Правда, Лёп.

– Это потому что лягушки на болоте квакают. Когда лягушки перед змеиной Пасхой квакают – они солнышко зовут. Мне мамка рассказывала. Только она говорила, если лягушки сильно квакать будут – гроза ударит.

Я вздохнул и покачал головой. «Успокойся, Андрей. Не злись. В самом деле, что ты хочешь от дурачка? Ему и так непросто, а ещё ты со своими вопросами докопался. Отстань от него. Иди уже за продуктами».

– Как мамка поживает? – спросил я напоследок из вежливости.

– Да никак. Её каракатица съела.

– Кто?

– Каракатица. Мамка летом в речке купалась, а каракатица к ней в шею залезла. Я видел, там шишка была большая на шее. Мамка сказала, это каракатица сидит. А недавно её забрали.

– Кого? Каракатицу?

– Да не. Мамку. Дядя Юрка сказал, что каракатица ей всю спину съела.

«Юрка? Участковый что ли?» В голове щёлкнуло, и я вдруг понял, о чём говорит Лёпа.

Шишка в плече… Лимфоузел. Рак.

– Подожди, так ты теперь один живёшь?

– Ага. Но дядя Юрка помогает. Он бумажки сделал, чтобы мне на почте деньги давали. И к Алеку в магазин устроил. Дядя Юрка хороший. Только лисапед найти не может. Говорит, я сам потерял. Ты поговори с ним, а? Скажи, что это ящерица украла. А то дядя Юрка мне не верит, смеётся.

– Хорошо, – кивнул я. – Будет время, забегу. Где он сидит?

– А где сельсовет. У него кабинетик там. Мне нравится, я часто прихожу. Дядя Юрка меня чаем угощает, а я ему рассказываю, кто чего в деревне делает.

Я отвёл взгляд и усмехнулся. «Молодец, Юра. Старая школа. Даже юродивого – и того в агентуру оформил».

– Ну хорошо, Лёп, договорились. Ты только скажи вот ещё что. В деревне кроликов кто-нибудь разводит?

Лёпа нахмурился и кивнул.

– Витя, – сказал он. – Но ты к нему не ходи. Он злой.

– Что за Витя? И почему злой?

– Рядом с магазином Алека живёт. Он меня летом палкой ударил. Я к нему на огород залез малины поесть, а он давай орать и бить меня. Жалко ему этой малины? И жена у него такая же. Врачиха. Ты не ходи к ним, дядь Дюх. Они больные совсем. Ненормальные.

Я невольно улыбнулся.

– Хорошо, Лёп. Подумаю. И спрошу у Юры про твой велосипед.

Дурачок махнул рукой и откинул голову на спинку скамейки. Зажмурившись, он принялся болтать себе под нос что-то несвязное и перебирать пальцами, словно растягивая невидимую резинку.

Оставив его наедине с собственными фантазиями, я сделал пару шагов по улице. А затем в голове родилась неожиданная догадка. Я остановился и обернулся.

– Лёп!

– А?

– Слушай, а та каракатица, про которую ты говорил… Это и есть ящерица?

Дурачок замотал головой.

– Не-е… Ты чего, дядь Дюх? Они рядом ходят, но ящерица под землёй живёт. Глубоко закопалась. А каракатица – она другая. Она в воде.

Помолчав немного, Лёпа глянул куда-то в небо, а затем сказал:

– Она рекой пахнет.

***

Прелое сено пахло гнилью и сыростью.

Кролики копошились в вольере. Грязные, вонючие – каждую секунду они кусали друг друга за лапы и издавали надрывные крики, похожие одновременно на лошадиное ржание и плач ребенка.

– Че-то злые они у тебя, – сказал я продавцу, сидевшему рядом на пеньке.

Одетый в перемазанный камуфляжный костюм мужик равнодушно курил дешевую сигарету. Руки и шея у него были черны от загара и пыли, под ногтями скопилась грязь. Сплюнув на землю, хозяин двора хрипло ответил:

– А тебе что, детей с ними крестить? Как зажаришь, так подобреют.

– Разумно, – согласился я и отошёл от вольера.

Мужик потушил бычок и, кивнув на кроликов, спросил:

– Выбрал? Которого берёшь?

Я пожал плечами.

– Да любого. Главное, чтоб не слишком тощий.