Вовка Ясный Сокол

Екатерина Абдуллова, Роман Абдуллов

Вовка Ясный Сокол

Гроза бабок

В деревне у бабушки меня считали хулиганом. Не все, конечно, но окрестные бабульки точно. Так и говорили моим родителям, мол, хулиган ваш Вовка и пакостник.

А я просто любознательный и книги читаю!

Началось всё с одного случая зимой, когда я приехал к бабушке на Новый год.

Я тогда учился в первом классе, и физрук, Павел Григорьевич, сказал нам, чтобы в каникулы мы тренировались ходить на лыжах. Папа отнёсся к пожеланию учителя со всей ответственностью, особенно когда увидел, как я езжу (он сказал, что как пингвин), и в деревню со мной отправились деревянные просмоленные лыжи и новенькие красные палки.

Палки мне очень нравились. Ими можно было делать что угодно: стрелять, как из автомата, пугать кошек и ворон или во что-нибудь втыкать.

Да-а, втыкались они просто замечательно! Я проверил.

Дело было так. Снегу намело – ух сколько! От заборов одни вершинки торчали. И мороз ударил. Но дома мне не сиделось, и я пошёл кататься.

Красота! Щёки щиплет, пар изо рта – клубами, а ресницы слипаются. На улице – ни души. Один я, как первопроходец на Северном полюсе!

Прокатился я по огороду, через торчащие верхушки забора перешёл на огород бабы Тони и прокатился ещё и по нему. Вдруг смотрю – бельё на верёвках сушится. Простыни там разные, пододеяльники. Я думаю, как же оно зимой-то высохнет? Подъехал поближе, потрогал одну простыню палкой, а простыня вся целиком, как огромная белоснежная пластина, качнулась. Замёрзла! И висят такие пластины, твёрдые, обледенелые, на всех верёвках. Не шелохнутся.

Я ткнул посильнее, чтоб простынь раскачать, а палка-то возьми да и проткни ту насквозь. Смотрю я на дырку – чудеса! Простынь же твёрдая, как деревяшка, а так легко прокололась.

Ткнул я ещё раз. Снова дырка. Кругленькая такая, аккуратная.

И так интересно: если медленно ткнёшь, то простыня только качается, а если резко, то не шевелится, а хрупнет – и прокол.

Проехался я вдоль всего белья, проверяя его на прочность, а потом отошёл и окинул взглядом. Всё в одинаковых дырках. Прям ажурное!

Вот что вода и мороз делают! Физика!

Разглядывал я дело рук своих и вдруг подумал, это что ж я наделал-то? Всё бельё бабы Тони испротыкал! Вряд ли она проникнется моим духом экспериментов и поймёт, что вреда я причинить не хотел.

Страшно мне стало, что накажут за испорченное бельё, и тихонько, пока никто не видел, я вернулся домой.

Тогда я ещё не читал книг про индейцев и следопытов и не сообразил, что такую лыжню натоптал, по которой даже слепой преступника отыщет. Вот и баба Тоня меня нашла.

Ох и влетело мне. Наругали, извиняться заставили, а баба Тоня всё говорила, что надо меня заставить каждую дырку зашить. Чтоб впредь неповадно было.

Или вот ещё раз было, летом.

Вычитал я, что в старину с помощью лягушек молоко хранили. И как по заказу пришла баба Нюра, пожаловалась бабушке, что холодильник сломался, что мастер только через день подъедет и что продукты она в погреб снесла, но всё равно боится, кабы молоко не скисло.

Ну у меня тут в голове и щёлкнуло. Оно всегда как-то щёлкает. Так вот, щёлкнуло в голове, вспомнил я про лягушек и решил бабынюрино молоко спасти. Поймал в заводи у реки двух прекрасных пузатых лягуш и пробрался в соседкин погреб. Выкопан он был за домом и запирался только на задвижку – самое то для спасательной операции. Бабе Нюре о лягушах я, конечно, говорить не стал. Мало ли, вдруг она книг не читает и не знает, что лягуши молоко сохраняют. Я правда, и сам не понимал, как они это делают, так что решил заодно и проверить.

В общем полез я в погреб, а лягуши, за пазухой спрятанные, возятся, телами своими холодными и сырыми живот мне щекочут. От такой щекотки я чуть со ступенек не свалился. Но ничего, устоял.

В погребе было прохладно и темно. После жаркого полудня очень даже приятно посидеть здесь, подумать о жизни. Жаль времени нет. Молоко спасать надо, да и самому выбираться. Спустил я лягуш в банку с молоком, полюбовался, как они там ловко лапками гребут, и пошёл восвояси. Перед этим только крышку снятую положил на горлышко банки, оставив небольшую щель. Это чтоб лягушки не задохнулись и не вылезли.

До самого вечера я ходил довольный и гордый от своей сообразительности. А вечером прибежала баба Нюра и с порога как завопит:

– Убили! Убили!

Бабушка за таблетки схватилась.

– Кого убили?!

– Меня чуть не убили, – кричит баба Нюра. Увидала меня, пальцем тычет: – Вовка твой, хулиган, молоко мне отравил!

Ну потом, конечно, разобрались, что ничего я не травил, а вовсе даже спасал. Однако баба Нюра обиду на меня затаила. Тут ещё и баба Тоня вспомнила мои зимние эксперименты, и на пару они всем о моем «хулиганстве» разнесли.

С того времени уж год прошёл, и я опять на всё лето к бабушке приехал. А соседки до чего злопамятные оказались, никак ни простить, ни забыть не могут. Собрались сегодня в лес за земляникой и попросили мою бабушку за их внучками присмотреть.

Бабушка говорит:

– Некогда мне, Вовка приглядит.

А они ни в какую. Внук, говорят, твой плохому наших лапочек научит.

Мне, конечно, с девчонками-пятилетками сидеть не охота, но и обида разбирает – что ж они, совсем-то негодяя из меня делают?

Бабушка повздыхала и согласилась. Но вскоре на огород засобиралась, ну девчонок мне и сбагрила. Тебе, говорит, уже восемь, первый класс за плечами – справишься.

Я честно справлялся целых полчаса. Честно мучился с Ленкиными косичками и Веркиными чаепитиями с куклами, но на купании пупса сдулся. К тому же я полночи читал «Фантазёры» Носова и теперь со страшной силой хотел спать.

И тут у меня щёлкнуло.

Я сказал девчонкам:

– Будем играть в детектив. Вы – юные сыщицы.

Ленка с Веркой глаза распахнули, кукол побросали и запищали от восторга. А я дальше командую:

– Здесь произошло убийство. Я – потерпевший, а вы будете ходить вокруг, искать улики и убийцу. Ждите на крыльце, я пока всё подготовлю.

Радостные девчонки убежали, а я взял с кухни самый большой нож, горсть клубники и бабушкину вставную челюсть. Бабушка надевала её только в торжественных случаях, а так челюсть лежала в банке.

Ещё я взял папин сапог и сунул его в печь. Повозюкал там, чтобы в саже хорошенько замарать, и пошёл к себе в комнату.

Там я распахнул окно и оставил на подоконнике жирный отпечаток сапога. Сам сапог выкинул в кусты, чтоб избавиться от улики.

Что делать с бабушкиной челюстью я не знал, просто она мне казалась очень зловещей. Чуть подумав, я привязал её на длинную нить, которую протянул от люстры до кровати. Теперь если потянуть за нить, то челюсть поднималась, а если нить приспустить, то повисала на уровне моих глаз. Свободный конец нити я привязал к руке.

Так, теперь убийство.

Намазал я себе грудь клубникой, а под мышку нож засунул.

Ну а потом я сделал то, ради чего всё и задумывалось – улёгся на кровать. Хорошо-то как…

Я ещё немножко полежал, потом крикнул девчонкам заходить и закрыл глаза.

Ленка с Веркой забежали. Сначала притихли. Потом подкрались ко мне, осмотрели и захихикали. Одна даже потыкала в клубнику и вроде как облизала палец.

Я лежал не шевелясь и не поднимая век. Девчонки ползали по комнате, заглядывали под кровать, а потом нашли след от сапога и убежали в сад.

Я задремал. Или вовсе крепко уснул, потому что не услышал, как пришли баба Нюра с бабой Тоней.

Проснулся я от воплей. Страшные такие вопли, я когда в сказках про баньши читал, то их крики именно так и представлял. Громко, протяжно и жутко.

Подскочил я на кровати, глаза открыл. А баба Тоня как увидала это, так и в обморок рухнула.

Баба Нюра оказалась покрепче. Она просто вопила, таращась на меня, как на привидение. Я хотел успокоить её и убрал нож. Но при этом поднял руку…

Вставная челюсть спустилась с люстры, как огромный инопланетный паук. Этого зрелища не выдержали и тренированные нервы бабы Нюры. И она тоже упала в обморок.

На крики прибежала бабушка, следом Ленка с Веркой и папиным сапогом…

Потом бабушка опять пила таблетки, давала их бабе Нюре и бабе Тоне. Так и сидели они до вечера – чаи гоняли, меня пакостником называли. Бабушка, правда, защищала, но куда ей против двоих.

А я отмывал окно и сапог и думал, что теперь-то бабки по всем соседкам пройдутся, всех оповестят, дескать, правы они были насчет меня. Это раньше можно было на малолетство списать мои шалости, а теперь-то я взрослый – восемь лет и первый класс за плечами. Эх…

Почему бельё сохнет на морозе?

Когда сырое бельё вывешивают на мороз, то вода начинает испаряться, поскольку её температура выше, чем у окружающего воздуха. Мы даже видим, как от белья «валит пар».

Однако, вскоре температура воды опускается до нуля и она замерзает. После этого начинается процесс сублимации.

Сублимация – это испарение твёрдого вещества.

В нашем случае испаряется лёд! И заметьте, чем сильнее мороз, тем меньше влажность окружающего воздуха и тем сильнее лёд испаряется.

Проведите эксперимент: зимой – в мороз! – повесьте на улице (или на балконе) влажную ткань. Можете взять свою футболку. Она вскоре заледенеет и станет словно деревянная, но тыкать лыжной палкой в неё всё же не стоит – наш опыт в другом. Через несколько дней занесите футболку домой. Она будет казаться вам всё ещё влажной, но когда согреется, вы увидите, что она почти сухая. А ещё очень вкусно пахнет морозом.

Лягушка + молоко = ?

Раньше, когда ещё не было холодильников, хозяйки запускали травяных лягушек в молоко, чтобы оно не скисало. Выдумки, скажете вы. А вот и нет!

Группа химиков из МГУ им. Ломоносова провела эксперимент с лягушками и молоком и подтвердила – да, молоко не портится.

В чём же дело?

Химики выяснили, что кожа лягушек выделяет особые вещества — пептиды, которые обладают противомикробным и антигрибковым действием. Причём некоторые из них эффективнее многих современных лекарств с синтетическими антибиотиками.

Именно пептиды и предохраняют молоко от прокисания.

Внимание! В молоко запускали только травяных лягушек – самый распространённый у нас вид. А некоторые амфибии, к примеру, жерлянки и чесночницы, выделяют ядовитую слизь, и их не то что в молоко садить, даже в руки брать не надо.

Самая большая рыба

– Вовка, мы с мамой завтра приедем! – папин голос в телефоне звенел от радости.

Я тоже обрадовался. Всё-таки в деревне хоть и интересно, но скучновато одному. Из ребят здесь были только Ленка с Веркой, но не играть же с малышнёй. А с папой можно заняться чем угодно.

Я сразу спросил:

– Рыбачить пойдём?

– Пойдём, – согласился папа. – Обязательно даже пойдём! Ох, как я мечтаю о жареной хрустящей рыбёшке с яйцами и зелёным луком…

Я сглотнул слюну. Вроде и накормила меня бабушка вкуснющим борщом со сметаной, а всё равно сглотнул.

– И в лес с палаткой? – спросил я.

– И в лес с палаткой, – подтвердил папа. – И купаться каждый день будем. Плавать тебя научу.

Я молча засопел в трубку. Папа тоже молчал. Он знал, что воды я боюсь до ужаса. Даже по колено в воду боюсь зайти. Отчего так, мама с папой не понимали. Никогда я не тонул, не смотрел страшные фильмы про акул или ещё что, просто однажды, года в три, отказался залезать в ванну. Сейчас-то я, конечно, моюсь в ванне, но в реку всё равно не захожу.

Мы ещё упрямо помолчали в телефоны, а потом папа принялся рассказывать, какой он купил казан для наших походов, что уже проверил палатку и запасся охотничьими непромокаемыми спичками. Мы проболтали ещё полчаса, пока ему не поступил срочный вызов.

Папа у меня хирург, и сейчас он был на ночном дежурстве. Выходит, завтра он освободится не раньше восьми, и пока они с мамой соберутся, пока по магазинам… В общем, приедут не раньше обеда. Зато на целый месяц! У папы отпуск!

До полуночи я ворочался, представляя нашу с ним деревенскую жизнь, а потом подумал, что завтра будет не до рыбалки. И я решил устроить папе сюрприз: порыбачить с утра, а на обед бабушка пожарит мой улов. Я даже зажмурился от удовольствия, представив, как папа будет хрустеть тонкими рыбёшками и с гордостью поглядывать на меня – вот, мол, какой сын-добытчик.

Из-за ночных фантазий я долго спал. Проснулся от звонких голосов Ленки с Веркой, которые спрашивали бабушку, когда я выйду гулять.

Я скривился, будто на лего наступил – такая же досадная мелочь под ногами, как Ленка с Веркой. Играли бы вдвоем в свои куклы!

Выпив кружку молока, я схватил краюху хлеба, удочку и ведёрко и побежал на речку. Бабушке сказал, что вернусь к обеду, рыбы принесу.

Она только крикнула вслед:

– Смотри, осторожнее там!

Это она всегда кричит, хоть в лес я пойду, хоть на дерево полезу. Обязанность у бабушек такая – про осторожность кричать.

За воротами я наткнулся на девчонок. В глаза сразу бросилось пышное жёлтое платье, в котором Ленка была похожа на огромный подсолнух. Девчонки счастливо заголосили и кинулись ко мне. Я – от них. А они – за мной!

Я остановился и говорю:

– Вам же бабушки запретили со мной играть.

А Ленка сощурила глазёнки, голову к плечу склонила и этак хитро говорит:

– А мы им не скажем.

– Всё равно, – говорю, – я на речку пошёл, рыбачить. Нечего вам там делать. У вас и удочек-то нет!

– Мы только посмотрим, – заканючила Верка. – Ну пожалуйста, Вовочка…

Я опешил, а потом как рявкну:

– Я – Вовка! Ясно тебе? Вовка, а не Вовочка!

– Ясно, ясно, – закивала Верка.

Я развернулся и пошагал к Быстрице. Так называлась речушка, на берегу которой стояла наша деревня. Думаю, речку назвали так за стремительное течение.

Весной, когда по крутым склонам в неё сливались все талые воды, она была по-настоящему опасной: глубокой, мутной, бурливой. Летом Быстрица мельчала, вода становилась прозрачной, как стекло, но неслась по-прежнему споро, будто торопилась по важному делу. Даже кораблики по ней пускать не интересно, они слишком быстро уплывают и теряются из виду.

В прошлом году я вырезал деревянную лодочку, выстругал мачту, приладил её на термоклей, парус вырезал из старой футболки – целый день возился. А лодка возьми да уплыви. Я-то надеялся удилищем её к берегу подогнать, но куда там! Не догнал.

Всю дорогу позади слышались шёпотки и топот ног. Девчонки всё же увязались за мной.

На берегу я нашёл тропку, ведущую к воде, и аккуратно спустился на голый земляной выступ.

Речка тихонько журчала у самых ног, ветерок шелестел в густой траве, обдувал лицо, а над головой звенели комары, обещая устроить кровавый пир. Но их обещания меня не страшили – в кармане лежал полураздавленный тюбик с мазью от кровососов.

Я раздвинул удочку на всю длину, и она вспыхнула на солнце алым лучом бластера. По крайней мере, именно так я его представлял.

Вместо червя на крючок я прилепил комочек мякиша. Здешняя рыбёшка любит хлеб и охотно глотает такую наживку.

Я закинул удочку.

По воде шла беспрерывная рябь, глаза слепило, и поплавок сразу затерялся среди солнечных бликов. Впрочем, я не переживал. Подсекать, как папа, всё равно не умел, так что вытаскивал рыбу только, когда она плотно садилась на крючок и тянула его вниз. А это и руки чувствуют. Вытащу.

Прошло минут пять. Рыба не клевала. Я обновил наживку и снова закинул. Прошло ещё минут пять. Клёва не было… Сверху доносились звонкие девчачьи голоса, смех, и то и дело Ленка с Веркой спрашивали:

– Вовка, ты поймал рыбу?

– Вовка, а ты маленьких рыбок отпустишь?

– А большую рыбу ты можешь поймать? А акулу?

В конце-концов я рассердился и зашипел:

– Из-за вас не клюёт! Всю рыбу своими криками распугали! Подите отсюда!

Девчонки примолкли. Обиделись, наверное. А мне плевать – у меня тут сюрприз медным тазом накрывался.

Я стоял не шевелясь, чтобы рыба не заметила меня из прозрачной воды, и только удочку перекидывал, когда леску утягивало вниз по течению.

Начали донимать комары. Я намазался и снова замер.

Вдруг клюнуло. От неожиданности я сильно дёрнул вверх, и серебристая рыбёшка, пролетев у меня над головой, шлёпнулась на берегу. Я думал девчонки опять распищатся, но они молчали. Цепляясь за траву, я выбрался наверх. Рыбёшка билась о землю, а Ленки с Веркой не было. Ну вот, говорил же – из-за них все! А как ушли домой, так и рыба поперла.

Я опустил добычу в ведро и стал прилаживать на крючок новый комочек хлеба. Прежний весь размок и отвалился, когда я снимал рыбку. От предвкушения руки тряслись и, видимо, поэтому я не удержал хлеб. Вся краюшка с тихим бульком упала в речку, покачнулась на воде, а потом начала медленно опускаться.

Опомнившись, я упал на колени и попытался схватить её, но не успел. Хлеб лёг на песчаное дно. Сразу к нему подплыли мальки, закружились, затюкали носами.

Можно было бы спуститься, здесь вода даже до пояса не доставала, но при одной лишь мысли об этом внутри у меня все застывало и колени слабли.

Я потыкал удочкой в хлеб, но тот не цеплялся. Тогда я лёг на землю грудью, свесился с выступа и протянул руку. Мальки порскнули в стороны, но до хлеба я так и не дотянулся. Я ещё постоял на берегу, решая, что делать: то ли мух ловить, то ли за хлебом домой идти, – а потом выпустил пойманную рыбёшку и полез на берег. Ну их! Потом с папой порыбачим.

Вдруг совсем рядом громко плеснуло. Я ещё успел подумать, мол, неужели здесь водится такая огромная рыба, но тут раздался визг, а потом и крик:

– Ленка! Ленка!

Девчонки! Не ушли! Я рванул на крики.

Сначала увидел жёлтое Ленкино платье. Его несло течением к повороту. Я кубарем скатился вниз, к реке. Там была одна Верка. Она прижимала руки ко рту и с ужасом смотрела на уплывающее платье. И тут до меня дошло. Там было не только платье – там была вся Ленка!

Верка перевела на меня круглые от страха глаза и прошептала:

– Вовка… Ленка упала…

Не помню, как меня вынесло обратно наверх, не помню, как бежал, но очнулся я только перед поворотом. Здесь река круто изгибалась, образуя песчаную отмель, и я забежал по колено в воду. Дальше идти не решился. Течение чуть с ног не сбивало!

Жёлтое пятно приближалось. Оно то виднелось среди бликов, то исчезало, и я никак не мог понять, там Ленка или нет. Если там, то почему не кричит?

Голова моя странно опустела, и я не мог сообразить, как Ленку поймать. Все какие-то глупости лезли: то орлом сверху подлететь, то сетью речку перегородить… Тут я вспомнил об удочке. Скинул её с плеча, резким движением выдвинул во всю длину и протянул в реку.

– Ленка, держись! – закричал я.

Речка была узкая, удочка аж до середины доставала, и Ленка должна была ухватиться.

Но она не ухватилась. Её так кружило и вертело, что удочку она не заметила. Только и мелькнули мимо жёлтый, надувшийся, как медуза, подол и торчащие вверх загорелые руки.

Вдоль реки Ленку было не догнать – кораблик ведь я не догнал, – поэтому я бросился наперерез, через берег. Река огибала пляж так круто, будто хотела сделать круг и вернуться назад, поэтому бежать было недалеко.

Выскочив на ту сторону поворота, я вгляделся в воду. Больше всего пугало, что Ленка не доплывет до меня и утонет. Но вот из-за поворота показалось её платье, и я, ни секунды не раздумывая, бросился в реку. Сначала зашёл по колено, потом по пояс…

Ледяная из-за родников вода судорогой сводила мышцы, а течение так и норовило повалить. Но я стоял. Растопырил руки, чтоб поймать Ленку наверняка, и стоял. Глаза слезились от солнца, от бликов и от напряжения, а я смаргивал слёзы и шептал:

– Сюда… Пожалуйста, сюда…

Ленка была всё ближе. И всё чаще она скрывалась под водой. Провалится – вынырнет, провалится – вынырнет…

Я приготовился. Вот последний метр… Не достану! Я ещё шагнул вглубь, обеими руками вцепился в проплывающий мимо жёлтый подол и потащил Ленку к берегу…

Мы сидели на песке, мокрые и обессилевшие. Ленка всё кашляла и кашляла.

Прибежала Верка, села рядом с нами и громко заревела.

Ленка взяла меня за руку своей холодной, посиневшей рукой и сказала:

– Во-во-вовочка… – Зубы её стучали, и она через силу выталкивала слова. – Вовочка, ты меня спас…

– Я В-в-вовка, – простучал зубами я в ответ.

Верка всё ревела, и Ленка тоже сморщилась, будто вот-вот заплачет. Тогда я растянул замёрзшие губы в улыбке и сказал:

– Ленка, ты самая большая рыбина, из всех, что я поймал.

Пока мы шли обратно, девочки успокоились и одежда высохла. Бабушке я ничего не сказал. И Ленке с Веркой запретил рассказывать, иначе меня перестали бы пускать на реку, да и баба Нюра с бабой Тоней опять бы всё перевернули с ног на голову и решили бы, что я их внучек утопить хотел.

А когда приехали родители, я подошел к папе и сказал:

– Папа, научи меня плавать.

Где настоящая жизнь?

Первое сентября, когда у меня начинался второй класс, я ждал со смешанными чувствами. Здорово же увидеться с ребятами, поболтать о том, о сём, встретиться с Галиной Ивановной. Кругом цветы, банты, белые рубашки, домашку не спрашивают… Одним словом – праздник!

Зато за первым сентября приходит второе. А это уже совсем не то. На окнах и на учительском столе ещё стоят вчерашние букеты, на улице ещё зелено, ещё можно гонять мяч и кататься на великах, ещё наливаются яблоки в бабушкином саду, а мы должны сидеть, глядеть на доску и слушать. Должны писать, считать, отвечать… Тоска!

Поэтому, когда нас отпустили после линейки и классного собрания, я тут же вскочил и закричал:

– Айда на стадион! Мне мяч футбольный купили, поиграем!

Я думал, что мальчишки обрадуются, но никто меня и не слушал. Все сгрудились около Леньки Горохова и галдели, как стая сорок:

– А у меня диагональ больше!

– А у меня зато пятнадцать гигабайт интернета!

– А у меня вообще безлимит!

Я вклинился в толпу одноклассников. Все были со смартфонами и хвастались. Лёнька важно тыкал в экран огромного смартфонища, который только двумя руками и удержишь, и говорил:

– Так, Женьку я в друзья добавил, Серёжку тоже… Валерка и Сашка с прошлого года есть. Ну, кто ещё из продвинутых?

Я смотрю, а они в ВК зашли и друг друга, в друзья, значит, добавляют. Тут Лёнька заметил меня и говорит:

– О, Вовка! У тебя как с современными технологиями?

Я хотел сказать, что телефон имею. Обычный, правда, кнопочный, мне ж звонить только, но Валерка вдруг засмеялся:

– А у него мяч! Футбо-о-ольный…

Все тоже почему-то засмеялись.

Я стоял, как дурак, а ребята обсуждали какую-то игрушку на компьютере.

Но я всё же спросил:

– Так в футбол будет кто-нибудь?

– Ты, Вовка, совсем отстал, – ответил Лёнька. – Сейчас вся жизнь здесь, – он потряс своим смартфонищем.

– И футбол? – спросил я.

– И футбол. Ну, пока, – на прощанье он хлопнул меня по плечу и ушёл, тыкая пальцем в экран.

Дома я посидел у окна, поглазел на пустой стадион. Потом взял мяч и вышел. Попинал немного в ворота, но быстро заскучал и вернулся.

За ужином мама спросила:

– Ну что, Вовка, поиграли в мяч?

Я тяжело вздохнул, вытащил из супа длинную капустину, съел и только тогда ответил:

– Знаешь, мама, лучше бы вы мне смартфон подарили.

– Чем же он лучше? – удивился папа. – Там ведь всё ненастоящее!

– Может и ненастоящее, но там теперь вся жизнь. – Я опять вздохнул.

– О как!

Мама с папой переглянулись.

– Вовка, ты уже большой парень, – начал папа, – поэтому поймешь. Я тебе как врач расскажу. Вот мозг возьмём. В нём миллиарды нейронов и каждую секунду между ними образуются связи. Так мы узнаём и запоминаем новое, так мы думаем. За счёт связей между нейронами! Понимаешь? Хорошо… Идём дальше. Связи создают этакую сеть или карту – базу. База формируется примерно к двадцати годам, а потом только достраивается мелкими деталями. Представь себе, – папа внимательно посмотрел на меня и медленно, выделяя каждое слово, произнёс: – База закладывается в детстве. У взрослых мозг не способен на такую активную работу.

– И чем помешает смартфон? – спросил я. – В интернете же куча информации, хоть десять карт в мозгу построишь.

– Ха, информация! Как будто все сидят и научные статьи читают! Ага, держи карман шире. Смотрят фотки, видео, да короткие сообщения. Эту информацию мозг не усваивает! Ты скользнул глазами по картинке, по надписи и уже через пять минут забыл. Это просто короткое развлечение. Не формируется база! Понимаешь? Связи не создаются! И в итоге человек выходит во взрослую жизнь ничего не умея, не зная. Он не приспособлен и боится этой жизни. Ему проще продолжать сидеть напротив монитора. Тут ему все понятно, тут не страшно… Но разве это жизнь, а, Вовка? Тебе не кажется, что это обман?