Белый снег

– Каким таким народом?! – возмущаясь, делегация все же вышла из здания.

– Что там с показаниями задержанных? – поинтересовался следователь у помощника. – Признали вину?

– Какой там! Только твердят: «Бог нам судья».

– Плохо работаете! Нужен официальный документ, доказывающий поповскую виновность! Все приходится делать самому! Ведите главного церковника ко мне на допрос! – скомандовал следователь.

– Итак… Подтверждаете ли вы факт того, что являетесь начальником всех омских церквей, товарищ Ольшевский? – следователь задал свой первый вопрос усаженному напротив архиерею.

– Указом Святейшего Синода в июне одна тысяча девятьсот пятнадцатого года назначен епископом Омским и Павлодарским, – спокойно ответил владыка Сильвестр.

– Признаете ли факт подстрекательства к бунту против советской власти в храмах и церквях в вашем подчинении?

– Таких фактов не знаю.

– Не знаешь? – вскочил с места возмущенный представитель власти. – Да только слепой или глухой мог не видеть возглавляемой вами массовой сходки религиозных фанатиков в минувшее воскресенье! Не вы ли, товарищ Ольшевский, нагнали массы людей со всех своих церквей с целью устрашения советской власти и призыва бороться с большевиками?! А?! – кричал в лицо владыки взъерепенившийся следователь.

– Простите, не знаю, как к вам обратиться, – спокойно произнес в ответ задержанный.

– Смирнов моя фамилия, следователь Смирнов, так и обращайтесь, – отчеканил следователь.

– Уважаемый следователь, вы ошибочно считаете, что у священника, пусть и высокого сана, есть какие-то особенные силы управлять мирянами. Верно обратное: следует священнику быть слугой каждому встречному во все дни и ночи своей земной жизни. Вот и я, благословляя февральский крестный ход, лишь повиновался настойчивой воле и желанию омских прихожан. Кроме того, как архиерей официально уведомил власть об этом, отправив коменданту города свое ходатайство, и возражений в ответ мне не поступало.

– Слуга, говоришь? И вина на народе, а ты такой весь чистенький? – бурлил недовольством Смирнов. – Чего же ты тогда большевикам служить отказываешься, раз всех встречных готов ублажать?

– Служение возможно только во Христе, а вы, большевики, его не признаете, так как же я против своего начальника пойду?

– Вот вы хитрые, церковные кроты! Везде ходы и выходы найдете!

Неприязнь товарища Смирнова ко всему церковному была очевидна для епископа Сильвестра, а каждый ответ владыки только еще больше раздражал ярого сторонника большевизма и революции.

– Отвечайте, какими, товарищ Ольшевский, словами вы оскорбляли советскую власть?!

– Не ведаю, какими словами мог оскорбить вашу власть, – по-прежнему спокойно отвечал владыка Сильвестр.

В этот момент раздался стук в дверь кабинета, и следователь дал указание охраннику впустить пришедшего.

– Товарищ Смирнов, вас просят подойти на срочное совещание в зал заседаний, – протараторила и исчезла женская голова.

– Что еще?! Так, ладно, видимо, действительно дело срочное. Товарищ Ольшевский, подпишите здесь, – следователь ткнул пальцем в бумагу, предоставленную секретарем допроса. – Охрана, сопроводите задержанного обратно в комнату пребывания!

– Товарищи, ситуация в городе сложилась критическая! – вещал красный комиссар посреди зала заседаний, когда туда вошел Смирнов. – Дайте приказ стрелять в людей или скоро нас снесут и растопчут вместе с этим зданием! Народ подогрела весть, что анненковцы подходят к городу, атаман призывает всех присоединиться к своему отряду и выйти на открытую борьбу с большевиками.

– Обстановка крайне накалена! – рассуждали большевики. – Если Анненкову удастся собрать народ под знаменем Ермака, то жертв среди красногвардейцев не избежать, причем немалых.

– Часть омской гвардии сейчас в Славгороде, противостоять озверевшей десятитысячной толпе без потерь мы вряд ли сейчас сможем, – высказали один за другим свои опасения нардепы.

– Да, не окрепла еще советская власть… А дикий сибирский народ не готов пока выкинуть из головы ту дурь, которую им столетиями пихали в голову церковники! – раздосадованно пробубнил в ответ на эти доводы следователь Смирнов.

– Товарищ Смирнов, Илья Никитич, не кажется ли вам, что иногда нужно пожертвовать пешкой, чтобы выиграть партию?! – высказался один из нардепов. – Может, не время сейчас нагнетать волнения в народе? Да и в Москве нас за потерю контроля над городом по головке не погладят! Не лучше ли освободить пока священников, чтобы утихомирить темный народ?

– Да уж… Придется пойти на некоторые уступки в сложившейся ситуации народного возмущения. Бросим бунтовщикам кость, чтобы успокоились. Оформлю отказ от возбуждения уголовного дела на священников за недостаточностью собранных доказательств вины. Пусть еще рясой своей трясут до поры…

– Владыка, родненький, отпустили! – в архиерейском доме не было предела радости его жителей, когда они увидели вернувшегося архиерея. – Отстояли! Слава Богу! Только, Владыка, нас вот выселяют отсюда…

Следом за епископом Сильвестром в дверь вошли несколько человек в военной форме с нашитыми на шинелях красными звездами, и домашние сразу притихли.

– Милостью Божьей жив, и буду с вами еще некоторое время, – с улыбкой произнес уставший хозяин, приветствуя своих помощников. – До революционного суда буду здесь под подпиской о невыезде. Эти люди проведут у нас обыск, прошу им не препятствовать.

– Я могу подняться к себе? – обратился владыка к оглядывающим помещение комиссарам.

Архиерископ Омский и Павлодарский Сильвестр. Единственный сохранившийся омский снимок. Находится в музее омских железнодорожников

Не получив ответа от большевиков, уже принявшихся беспардонно перетряхивать содержимое шкафов и комодов, владыка направился к лестнице на второй этаж, по привычке бросив:

– Николай, была ли почта?

Все домашние замерли в молчаливой растерянности, поскольку Николай больше уже не мог ответить на вопрос владыки, но через мгновение архиерей и сам вспомнил о печальном факте убийства верного эконома в ночь своего ареста.

– Отпевать увезли убиенного, в храм Всех Святых, – ответила, наконец, Дарья, девушка лет восемнадцати, сирота бездомная, которую год назад приютили в помощь Агафье Петровне, знатной кухарке и старожиле в здешнем хозяйстве. – А почта была, щас принесу, только надо вспомнить, где эта коробка с бумагами. Мы ничего не выбрасывали, только упаковали куда-то: выгоняли ж нас из дому-то!

– Открываем все коробки и сумки! – разговор прервала громкая команда большевика. – Открыть все запертые двери для осмотра помещений!

– Делайте все, что говорят, – устало произнес владыка Сильвестр. – А съезжать пока никому не надо! Господь поможет, управит – будем верить! – добавил он уверенно и поднялся к себе в кабинет.

Июнь 1918 г.

– Товарищи, комиссары! Чехословацкие корпуса, отправлявшиеся в Европу по Транссибирской железнодорожной магистрали, взбунтовались, отказавшись сдать оружие по приказу советских властей! – в Омском Совдепе шло напряженное совещание по сложившейся в стране ситуации. – Чехи встали на сторону наших врагов! В сговоре и по указке белых офицеров уже захвачены Николаевск, Аргаяш, другие станции по пути следования белочехов! Атаманы Красильников и Анненков со своими отрядами казаков уже орудуют в городе!

Мы в условиях нехватки сил и средств будем вынуждены отступить из Омска. Других вариантов у нас нет, потому как помощи ждать не приходится: железная дорога перекрыта чехами, а местные в большинстве приняли сторону противников большевизма. Сверху приказано уходить к Ишиму, где к нам присоединится подкрепление из Тюмени и Екатеринбурга. Там будем ждать новых указаний из главштаба.

Советская власть бежала из Омска от наступающего противника на пароходах на север.

Пришло Новое Временное Сибирское правительство и тут же объявило о восстановлении в городе местного самоуправления в лице городской Думы и всех досоветских учреждений.

– Мама, не поверишь, такое творится в городе! Красных выгнали! А в Омск чехи вошли: видимо-невидимо их, с оружиями! – взбудораженный Санька примчался домой с кувшином молока. – Говорят, чехи идут на помощь казакам, и совсем скоро белые окончательно свергнут большевиков, чтобы старую жизнь возвернуть!

– Вот так дела! – попыталась изобразить радость и удивление на утомленном болезнью лице Наталья. – Поделом им: гонит Господь безбожников! Говорил владыка, ничего хорошего не получится, если со унижений царя и на крови людской государство строить начали.

Уже с месяц маму Саньки одолевал недуг легких. Кашель и температура не давали ей сил и возможности работать, денег в семье совсем не было, а самочувствие Натальи с каждым днем становилось все хуже. Уже внутренне смирившись с возможным концом своей земной жизни, Наталья волновалась только за судьбу детей.

– Тетка Нина сказала, что больше молока в долг не даст, – тихонько сказал сын, присев на край кровати матери. – Хлеба в лавке седня не дали. Лекарства тоже в долг в аптеке не согласились выдать.

– Господи, что же нам делать! – обреченно прошептала больная.

– Я решил к владыке Сильвестру пойти. Ты сама говорила, что он добрый, никому не отказывает, вот я и попрошу помочь мне с работой. В городе всюду гонят: у самих, говорят, пусто.

– Сходи, Санька. Да потом духовника моего, отца Александра из Успенского, пригласили по мою душу, собороваться мне надо, скажи.

– Мам, ты чего? Помирать собралась что ли?! Ты выздоровеешь, обязательно! Жизнь, смотри, налаживается, красные ушли, работа снова будет, лекарства купим!

– Тише, не горячись! Господь один временем жизни ведает, а я хочу по-христиански подготовиться, коли не встаю уже с кровати. А тебе, Санька, надо быть сильным духом, ты сможешь! Катю не бросай, я Клаву просила вас взять, ведь у нас никого из родных здесь не осталось. Да, и учись, в школу ходи, Катю тоже выучить надо. К Коленьке и папке на могилки ходи, не запускай их, ну и поминай, как сможешь.

– Жить надо, мамка! Бог не должен так с нами поступать! – сын был взволнован словами матери, которые, было очевидно, давались ей нелегко. – Давай, еще травы бабкиной заварю, тебе же помогает!

– Катю обещаешь не бросать, если уйду?

– Обещаю, но…

Наталья закрыла глаза и отвернулась к стене с громким кашлем.

Тут в дом вошла соседка Клава, которая привела Катю с прогулки.

– Бувай здоров, Санька! Не видела ешо тебя сегодня. Как чувствуешь, Наталья? Мы с Катюшкой прогулялись аж до речки сегодня.

– Клава! Спасибо тебе, дорогая моя, что помогаешь! А то сидит возле чахоточной матери ребенок… Не уходи сразу. Ты подумала?

– Чего я подумала? – видно было, что соседка понимает вопрос Натальи, но пытается уйти от ответа на него.

– Ну насчет моих пострелов подумала? – страдалица попыталась привстать на кровати, но не смогла. – Санька, а ты чего еще здесь? Беги, куда собрался!

Сын в полном смятении чувств и переживаний нехотя оставил женщин для важного разговора.

– Наташенька, да старая я уже, куды ж мне детей подымать – помру скоро! – начала причитать тетка Клава после того, как и Катю отправили во дворе похозяйничать.

– Клавушка, не откажи умирающей! Нет у нас никого, кроме тебя! Господь устроит дальше, но ты пока жива – присмотри! Санька взрослый уже – вместе Катюшу поднимете! Тебе помощь будет от них по старости. Только в приют детей не отдавай! Ты же знаешь, что они у меня хорошие!

– Эх, знаешь ты, Наталья, как просить, – Клава смахнула рукой выступившую из глаз слезу. – Куды ж я денусь, не брошу ж я детей на произвол судьбы, которая итак к ним не очень-то ласкова!

Санька добирался пешком до намеченной цели, а именно, до Омской епархии, которая располагалась в здании неподалеку от кафедрального собора и архиерейского дома. По дороге он разглядывал прохожих и уличные пейзажи. Ему вдруг подумалось, что его родной город как-то стал очень походить на шумную свалку. Жителям нынче не до наведения чистоты: не попасть бы под горячую руку оголтелых почувствовавших свою власть и от этого очень обнаглевших казаков и как-то выжить в это смутное время.

Санька морщился от неприятных картин и запахов: уличная грязь смешалась с конским пометом и блевотиной пьяных, выползающих из кабаков.

«Да уж, у кого-то нет ни копейки на необходимые лекарства для спасения жизни, а кто-то тратит деньги на выпивку, убивая себя самостоятельно», – размышлял Санька и чувствовал, как ком обиды за такую жуткую несправедливость мира подкатывает к горлу.

– Тебе чего, парень? – остановил незнакомый дьякон Саньку, растерявшегося в здании Омской Епархии.

– Мне к владыке Сильвестру надо, помощь нужна очень. Он мать мою знает, меня должен помнить, – наивно и искренне поделился Санька своими планами со встречным священнослужителем.

– Архиепископ Сильвестр на Епархиальном Собрании сейчас. Тебе придется подождать, а лучше приходи завтра,– проинформировал с доброй улыбкой на лице дьякон.

– Не-е-е, я подожду, мне седня надо, – протянул юный визитер, усаживаясь на стоящую в прихожей зале софу.

Тем временем владыка Сильвестр, возведенный незадолго до того Патриархом Тихоном в сан архиепископа Омского и Павлодарского, начал свою речь на епархиальном собрании:

– Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святаго Духа да будет со всеми вами!

Все вы знаете, что ситуация в стране и нашем граде волею Божьей снова стремительно меняется: советская власть отступила, другие политические формации объявили себя гражданскими управленцами. В условиях невозможности полноценного общения сибирских епархий с Патриархом по причине вновь усилившейся гражданской войны мы вынуждены самостоятельно реагировать на происходящие события. Предлагаю обменяться мнениями.

– Дорогой Владыка, пастыри и архипастыри! – слово взял один из участников собрания. – Думаю, необходимо выразить от епархии признательность чехословакам, выступившим первыми на свержение ига большевиков, и присоединиться к их чествованию в городе. Предлагаю определить и делегировать на мероприятия для иностранцев представителя от Епархиального Собрания.

В зале раздались одобрительные возгласы священства на это предложение, все согласились с необходимостью выказывания благодарности освободителям.

– Действительно, будет хорошо наладить дружественный диалог с военными силами чехословаков, – подвел черту под обсуждением этого вопроса архиепископ.

Далее слово взял настоятель Церкви во имя Всех Святых на Казачьем кладбище:

– Хотелось бы сказать, многоуважаемые пастыри и архипастыри, что мое первое радостное воодушевление после изгнания красных бандитов из Омска развеяно новыми тревожными сигналами. По всему городу по указанию вновь объявленных начальников казаки и другие военные группы арестовывают красноармейцев, большевиков, их семейных, или как-то связанных, или просто сочувствующих советской власти. Многих казнят без суда и следствия, других садят под замок в бараки. Конюшни губернаторского дворца, подвалы, концлагеря уже забиты арестованными. Чем же новая жестокость лучше прежней? Снова реки крови и террор. Кроме того, в темницах отсутствуют какие-либо санитарные условия, распространяются болезни: так и до эпидемии недалеко!

– Нужное замечание, отец Михаил! Разделяю ваше беспокойство и неодобрение методов и подходов противников советской власти к очистке территорий от большевиков, – поддержал священника епископ Семипалатинский Киприан.

Участники собрания, переглядываясь и тихо переговариваясь, ждали реакции архиепископа Сильвестра, который ответил своим обычным спокойным и уверенным тоном:

– Война всегда безжалостна. Будем надеяться, что вскоре ситуация в городе уравновесится, и последуют справедливые и милосердные поступки новых властей. Следует с ними ближе познакомиться и обсудить дальнейшие планы Временного Сибирского правительства, да и с казачьими атаманами надо повстречаться. Возьму это на себя, ваша задача – на приходах вести работу по укреплению духа Богом врученной нам паствы. Дело Церкви – мир и молитва! Постараемся не осуждать, но способствовать тому, чтобы Христос не был забыт воинами и мирянами нашей епархии, это мы должны и будем стараться выполнять!

Санька вскочил с софы, когда архиерей и другие участники собрания появились в зале его томительного ожидания. Обойти парня преосвященству и священству оказалось невозможным по причине преграждения подростком основного выхода из здания. Тот же диакон попытался убрать помеху на дороге начальства, но не тут-то было.

– Я Владыку ждал! Нам его помощь очень нужна! – громко и дерзко заявил в ответ на увещевания Санька.

Владыка Сильвестр, невольно улыбнувшись такой смелой непосредственности ребенка, все же строгим для порядка тоном спросил:

– Кто такой будешь?

– Санька я, сын Натальи Макаровой, певчей из Успенского, – четко отчеканил парень.

– А отец на фронте?

– Погиб, – решил не вдаваться в подробности Санька.

– Так что же такое случилось, Александр, что ты решился выказать непослушание старшим? – уже мягче поинтересовался архиерей, в то время как остальные его спутники молчали и терпеливо наблюдали за происходящим.

– Мамка хворает сильно, работать не может: денег нет, лекарств нет, а надо сестру младшую кормить! Мне работа нужна, чтобы мамке помочь, а никто не берет в городе! Вот на вас, Владыка, одна у нас надежда – помогите! Я много чё могу делать!

– А грамоте ты обучен? – спросил владыка.

– Читать могу и писать: в школу приходскую Параскевскую к отцу Николаю Афанасичу ходил, пока не закрыли.

– Это к иерею Николаю Савкину? – уточнил архиерей. – Хорошо. Пономарем в храм пойдешь?

– Пойду, Владыка! Хоть за хлеб пойду! – воскликнул с надеждой Санька.

– Вот и решили! Завтра в Успенский собор к настоятелю иди, я ему передам наш уговор.

– Спасибо! Приду завтра! С утра самого! – воскликнул радостно новоявленный пономарь, уступая, наконец, всем дорогу к выходу из здания.

Примчавшись домой, желая скорее обрадовать родных новостями, Санька с порога стал громко сообщать, что получил работу в соборе, но увидел бабу Клаву за чтением Псалтыри у кровати матери и притих.

– Я там вам свеклу сварила и кашу с пшеницы. Поешь, – закончив молиться, сказала соседка парню. – Мать ваша заснула, кажись, ну пусь отдыхает.

– Клавочка, спасибо тебе, – вдруг тихо, не открывая глаз, произнесла Наталья. – А мне сейчас тот крест явился, что мы с тобой в том году на небе видели.

– Да, чудное было видение, – протянула в ответ соседка.

– Какой крест? – полюбопытствовал сын.

– Летом прошлым, около часу ночи, год назад ровно, точно, июнь был, помню, – стала рассказывать Клава. – Вы с Катей спали, а мы с мамкой вашей видали, да и другие люди тоже видали на небе чудное: крест горит с луной прям по центру. Четко все было – точно не мерещилось. Бог знак, думаю, нам всем давал, только сразу-то кто его может разгадать.

– Потерпеть просил, поскорбеть во имя Его, – прошептала Наталья. – Все временно в этой жизни, все пройдет, и снова будет снег…

– Наташенька, какой снег? Бредит, Господи помилуй! – заволновалась соседка. – Поспи лучше, моя хорошая! Санька, ты отца Александра позвал?

– А-а-а, забыл… Но я же завтра с утра побегу в Успенский, тогда и позову, – стал оправдываться парень.

– Эх ты! Будем уповать, что есь время ешо…

Август 1918 г.

На кухне архиерейского дома после нехитрого обеда за чаем с вареньем собралась небольшая компания: помощница по хозяйству Дарья, кухарка Агафья, бежавший из большевистской столицы композитор с женой, пианисткой, которых временно приютил владыка, старый Прохор, чинивший все, что ломалось в здании, и Санька, принесший, как это повелось с момента начала его трудовой деятельности при храме, пакет документов для владыки от настоятеля собора.

– Гляди-ка, в газетах пишут, что мы теперича в столице живем! – воскликнул дед Прохор, шурша страницами «Сибирской жизни». – А ну, Санька, зачитай нам тута, а то я пока разгляжу эти мелкие буковы!

«Омск стал центром внимания всей Сибири. Здесь форми-ру-ется новая власть, куется наше бу-дущее, со-сре-до-та-чивается организация военной силы…», – усердно тянул парень.

– Это точно: щас все к нам рвутся, в Сибирь, где выгнали антихристов! – вставил Прохор. – Вона и музыканты приехали наших певчих музыке учить! – подмигнул он семейной паре постояльцев, молча прихлебывавших чай из металлических кружек.

– Даст Бог, Россия подымется, жизнь наладится, – вздохнула тетка Агафья, подливая себе в стакан кипяток.

– Дальше читать? – уточнил Санька.

– Да ну их, эти газеты! – махнул рукой Прохор. – Итак все понятно: опять власть сменилась! Тока бы оставили уже в покое Церкву нашу, не втягивали в свои политические войнушки!

– Говорят, белые снова царя хотят поставить над страной, – вставил слово в разговор приезжий композитор.

– Поглядим, увидим, чего там будет дальше: царь или не царь, тока бы Бога не забыли! – подытожил Прохор и обратился к Саньке, сменив общую тему разговора. – Санька, ты завтре поможешь мне с починкой крыши? Пока лето, надо все прорехи заделать.

– Тока после службы утренней, – ответил тот. – А ты, дядька Прохор, пособи в ответ тетке Клаве крышу залатать и забор поправить.

– А чего, Клава в вашей половине дома жить не хочет? Ваша покрепче будет еной вроде?! – заворчал Прохор.

– Не знаю, уперлася на своем, – пожал плечами Санька. – Мамка перед смертью так и говорила: живите здеся, но не хочет соседка переходить. Да и пусть, тока бы за Катькой глядела, в приют не отдавала – уже спасибо.

– Без мамы живете, бедненькие? – раздался тонкий сочувствующий голосок пианистки из столицы. – Давно умерла?

– Только вот сорок дней было, – Санька весь как-то сжался от душевной муки болезненной темы, но тут же взял себя в руки и, резко тряхнув головой, словно сбрасывая груз печали. – Щас все живут, как могут. Всем бед хватает! Мамка наказала не унывать, она за нас просить на небе будет.

– За Александрем у нас сам владыка приглядывает! К себе в почтальоны взял, пономарем служит – работа есть! – заявил, театрально подняв палец вверх, Прохор, пытаясь взбодрить парня. – Прокормятся, без помощи не оставим мальцов! И крышу соседскую починим, доброе дело сделаем!

– Спасибо, дядька Прохор! За чай тоже благодарствую! Пора мне. Завтра приду на помочи, – попрощался Санька и поспешил на вечернее бдение в храм.

Утром следующего воскресного дня литургия в кафедральном соборе совершалась архиерейским чином, по ее завершении владыка Сильвестр вышел на проповедь.

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Дорогие отцы, братья и сестры, мы с вами вступили в благодатное время Успенского поста, близится престольный праздник нашего кафедрального собора – Успение Владычицы нашей Богородицы. Веруем, что по молитвам Заступницы небесной сохранил Господь наш град и храмы его от нападок советских безбожников, пришла ныне новая власть в лице Временного Сибирского правительства, которое восстанавливает в регионе прежние порядки: начинают работать закрытые большевиками административные учреждения, промышленные предприятия. С начала учебного года будут снова открыты приходские школы с преподаванием Закона Божьего, запрещенного Советами. Горько осознавать, что по-настоящему ценить то, что имеем сейчас, мы оказались способны, только испытав страшные последствия наших прошлых грехов безразличия к судьбе страны, правителей и даже близких людей. До сих пор не иссякает поток крови десятков тысяч невинных жертв красного террора – будем молиться о мире и возрождении нашей страны!

Сегодня в нашем соборе будет служиться панихида по убиенным, зверски замученным большевиками священнослужителям православной Церкви, многих из них я хорошо знал лично, с некоторыми имел близкое душевное и духовное общение.

На днях я вернулся из Тобольска, где принял участие в перезахоронении тела епископа Гермогена, утопленного в Туре в июне этого года после продолжительных издевательств большевиков. Его тело было обнаружено крестьянами, и мы милостью Божьей перезахоронили его должным архиерею образом в склепе, устроенном в Иоанно-Златоустовском приделе Софийско-Успенского собора в Тобольске.

Ни сан, ни служение, ни подвижничество не имеют значения для убийц-безбожников, творящих сей смертный грех с особой жестокостью! Митрополит Киевский и Галицкий Владимир, старейший патриарх Церкви, убиенный в феврале этого года у стен Киево-Печерской лавры, лежал в луже крови с сорванной панагией, кроме пулевых ранений на нем было множество колотых ран и ударов прикладами. Он ушел, давая последнее благословение тем, кто его убивал… – голос архиепископа, казалось, на мгновенье дрогнул, но дальше последовала еще одна ужасающая сознание история.