Амурский ангел. Приключенческий роман

– Ты чего это здесь? – спросил он.

Тимофей прижал свою ладонь ребром к губам и зашипел:

– Ш-ш-ш, меня наш колобок ищет. Ну, не могу же я к нему явиться в затрапезном виде.

Колобком в телестудии за глаза называли директора областного телевидения Ергакова Илью Борисовича, зятя самого губернатора.

– А зачем ты ему понадобился?

Тим, как всегда, в карман за словом не лез:

– Секретарша сказала, что вечером у него намечается междусобойчик с московским начальством. Нужно на память снять всю эту трехомудийную оргию.

– Они что, сами не могли заснять? Видеокамеры-то наверно, есть.

– А они умеют? – спросил Тимофей и снова уставился в зеркало.

Денис согласился с ним на все сто, такого оператора, как Тимофей Григорьевич Качков, надо было ещё поискать. Тимка мог снимать, по его выражению, даже в чреве матери. И это было так на самом деле. Тимофей мог вести и подводные, и воздушные, и ночные, и натурные, макро и микросъёмки. Аппаратурой, которой он снимал и которую он собирал с раннего детства, была забита вся его комнатка. Стоило ему сказать, куда ехать на съёмки, он с минуту чесал за ухом, потом выуживал из самых настоящих бабушкиных сундуков со старинными замками нужную аппаратуру и складывал её в свой потрёпанный кожаный кофр. И говорил:

– Мальбрук к походу готов.

Вот и сейчас Тимофей побрился, потрогал себя за щёки, повертел головой перед зеркалом и довольно сказал:

– Мальбрук к начальственному разносу готов.

– Почему к разносу, ты же говорил…

Тимофей его понял с полуслова и перебил:

– Когда идёшь к начальству, одно другому не помешает. – Тимофей, наконец, внимательно взглянул на товарища. – Слушай, а ты чего ко мне с утра прилип, сегодня будто бы съёмок не намечается.

– Послушай, Тим, у меня к тебе серьёзный разговор.

– Если ты насчёт похмелиться, то я пас.

– Хватит тебе ёрничать, я к тебе серьёзно. Одним словом, я хотел показать тебе один материальчик и посоветоваться.

– А откуда у тебя материал?

– В тайге нарыл.

Тимофей взглянул на часы и присвистнул:

– Деня, я уже опаздываю, боюсь, как бы колобок меня не раздавил. – Он вынул из кармана брюк ключи и кинул их Денису. – Подожди в моей каморке.

Когда через полчаса они просмотрели видеосъёмку Дениса в тайге, Тимофей, похлопав глазами, спросил:

– Это что, кадры из фильма ужасов? А съёмочка-то хреновата.

– Нет, Тим, это натуральная съёмка.

И Денис рассказал обо всём, что приключилось с ними у озера во время пикника. Внимательно выслушав товарища, Тимофей надолго задумался, потом сказал:

– Знаешь, Деня, я о чём-то подобном уже где-то читал или слышал. Уж не помню, где, но знаю точно, что очень давно: лет пятнадцать-двадцать назад.

– Да? Это интересно, – оживился Костомарь. – А точнее вспомнить не можешь?

Несколько минут Качков морщил свой великий лоб и ответил:

– Нет, не помню, но обязательно подумаю и, если что, скажу тебе. А сейчас извини, мне материал в монтажку надо отнести.

Тимофей позвонил Денису поздним вечером.

– Деня, я вспомнил, – закричал он в трубку.

– Про что? – спросил Денис, позёвывая. Он только что собирался ложиться спать.

– Про что, про что! – рассердился Тимофей. – Я тут целый день голову ломаю, как ему помочь, а он ещё спрашивает про что. Про твоё чудище из тайги.

При этой новости сон из головы Дениса улетучился, словно утренний туман.

– Рассказывай, – приказал он.

– Вобщем, так. В 1990 году одна семья поехала в тайгу на рыбалку, – начал рассказ Качков. – В тайге на девчонку напало какое-то странное существо. Видела это и её мать. Одним словом, девчонка после этого случая тронулась умом. Тогда журналисты раздули целую сенсацию местного масштаба, они приходили в больницу к этой несчастной девчонке, доставали её родителей. Вобщем, писали тогда об этом случае много. Надо посмотреть подшивки местных сплетниц за тот год, там наверняка что-то найдёшь. И ещё: по-моему, на нашем телевидении проходил материал по этой теме: не то интервью с родителями, не то чей-то репортаж с места события. Не помню точно.

– А ты откуда это помнишь? – спросил Денис.

– Ну, я всё-таки постарше тебя на два года, салага. Да и газетки уже почитывал, в отличие от тебя.

– Подумаешь, на два года, – пробурчал Денис. – Тоже мне патриарх.

– Ага, достал, – довольно ответил Качков. – Теперь я буду крепко спать. До завтра, салага.

На следующий день Костомарь взял с собой цифровой фотоаппарат и поехал в центральную городскую библиотеку. В девять она, оказывается, была ещё закрыта. «Работнички, – недовольно подумал он, – аристократы. Интересно, а во сколько же они закрываются».

Закрывалась библиотека в пять и работала без перерыва. За час Денис погулял по парку, сжевал два бутерброда, запил их минералкой, посидел у фонтана и вдруг увидел свою одноклассницу Соню Рейнер, которая проходила мимо него и которую он не видел лет десять.

– Соня, – окликнул он её.

Она остановилась, повернула к нему голову.

– А, это ты Денис. Или тебя сейчас зовут только по имени-отчеству? Ты ведь теперь известный тележурналист.

– Да брось ты, Соня, ведь мы с тобой одноклассники. Садись, поговорим.

Он похлопал ладонью по скамейке, на которой сидел. Соня ответила:

– Извини, Денис, я бы с удовольствием, только я на работу спешу.

– А где ты работаешь?

– Да здесь рядом, в библиотеке.

Костомарь выпучил глаза.

– Вот так номер. Мне как раз в библиотеку и надо.

– Вот уж не думала, что тебя заинтересует наше мышиное место.

– Почему мышиное?

– Да есть такие остряки, которые называют библиотеку мышиной норой, где эти грызуны питаются бумагой.

– Сонечка, я как раз из тех людей, которые так не думают.

– Ладно уж, пошли. – Уже идя рядом с ним, Соня спросила: – И что тебе заинтересовало в нашей библиотеке?

– Нужно кое-какие подшивки газет посмотреть. Они у вас есть?

– Конечно, есть. Тебе какую газету и за какой год?

– Какой год, знаю – 1990, а вот какую газету…

– Ясно, на месте разберёмся.

В библиотеке было прохладно, пахло бумажной пылью.

– Ты проходи в читальный зал, я сейчас переоденусь.

Денис оглядел высокие и длинные ряды стеллажей, заставленных книгами, и вздохнул. В библиотеке он, не был, наверно, с тех самых пор, когда сдавал последний экзамен и писал дипломную работу в Дальневосточном университете. Тишина и уют этого царства и хранилища тысячелетних знаний человечества вселяли в сердце покой и желание тут же взять какую-нибудь книгу и раскрыть её на любой странице. Что он и сделал. Книга называлась «Дьяк разрядного приказа», написанная Александром Кирюхиным. Страница восемьдесят шесть. Глава «И стали град рубить». «До наступления крепких морозов и установления надёжных зимников оставалось немного времени, надо спешить, – читал он строки о строительстве под Казанью города Свияжска. – Выродков и его помощники целыми днями были в хлопотах. Нанимали плотников, что толклись постоянно на Ивановской площади Кремля в ожидании заказчиков. Плотники – народ шумный, зубастый, любящий подольше порядиться о цене, о пропитании, похвастаться своим мастерством и сноровкой, своими чудо-топорами, которыми, по их словам, и рубят, и режут, и если потребуется, бреют и стригут».

В это время в зал вошла Соня. Увидев в его руках книгу, она спросила:

– Что, давно в библиотеке не был?

– Сто лет.

– Сразу видно. Библиотека, как мама родная: пока учит, лелеет – нужна, а как от подола оторвали – так и забыли. Вот и власти так же к ней относятся. Зачем она им, когда они в своё время от неё всё взяли, умными да взрослыми стали. Из них копейки не выжмешь для пополнения фонда. Спасибо добрым людям – несут то, что им не нужно. Так за какой тебе, говоришь, год?

– За девяностый.

– Пошли в книгохранилище, одна я там вряд ли справлюсь.

Полки и стеллажи до потолка в огромном зале поразили Дениса. Он спросил:

– Послушай, Соня, а сколько книг в вашей библиотеке?

– Около ста восьмидесяти тысяч.

– Ого!

– Правда, здесь много политической, идеологической литературы советского периода, но есть и редчайшие экземпляры времен Гражданской войны, НЭПа. Я ничего не выбрасываю, как в других библиотеках. Сейчас к нам много учёных, исследователей приезжают с Дальнего Востока и Сибири. Даже из Москвы бывают. Хвалят, что мы ничего не выбрасываем. Тут такие материалы можно найти, что сама Салтыковка может позавидовать. – Наконец, Соня остановилась у огромной полки с пожелтевшими и посеревшими подшивками газет. – Так, это, кажется, здесь. Вставай на стремянку и ищи на

седьмом ярусе слева. Да осторожнее, там пыли пуды. Вот-вот, там тебе все правды и все неправды. Ищи на корешках девяностый год. Нашёл? Подавай сюда.

Когда Соня и Денис совместными усилиями достали со стеллажей нужные материалы, она спросила:

– Может, я тебе помогу? Ты какие материалы ищешь?

Денис замялся:

– Ты понимаешь, Соня, меня заинтересовало происшествие с семьёй Курулёвых, если я правильно помню фамилию. Будто бы на них напала какая-то неведомая кровожадная птица.

Соня на несколько секунд задумалась:

– Помню, помню. Я тогда как раз первый год как начала работать после института, и этот случай мне врезался в память. В тот год много писали об этом случае, а потом вдруг как-то одновременно заглохло. К нам даже один известный уфолог приходил, сильно интересовался материалами по этому делу.

– Уфолог? – удивился Денис. – А ему-то зачем это понадобилось?

– Не знаю. Но его это очень сильно интересовало.

– Его фамилию, случаем, не запомнила?

– Как раз запомнила. Она у него такая интересная и редкая – Остров.

– Может, и адрес его знаешь? – с надеждой в голосе спросил Денис.

Соня засмеялась:

– Конечно, знаю. У нас все читатели в базе данных есть. Если надо, посмотрю в компьютере.

– Надо, Сонечка, очень надо.

Через несколько минут Соня принесла распечатанные данные на уфолога Острова и сказала:

– Ну, ты сиди здесь, а ко мне читатели пришли.

Соня ушла, а Денис стал листать подшивки старых газет. Фотоаппаратом он переснял десятка два материалов, посвященных происшествию с семьёй Курулёвых, и ушёл, не забыв попрощаться со своей одноклассницей.

В тайге

Луша Веретешкова проснулась ближе к вечеру, когда косое солнце заглядывало в маленькие оконца охотничьей избы с запада. Она открыла глаза, посмотрела на дощатый потолок, на печку, возле которой лежала, на бревенчатые стены, на которых висел зимняя одежда, иконы, старое зеркало в резной оправе, несколько портретов в рамках, на которых были запечатлены несколько бородатых стариков и старух в наглухо повязанных косынках, мужчина в военной форме рядом с молодой, красивой женщиной и тремя детьми.

Нет, она не испугалась ни незнакомой обстановки, ни того, что вдруг оказалась в другом месте, ни того, что в комнате стояла пронзительная тишина, ни того, что рядом никого не было. Просто ей было очень спокойно и хорошо, как будто она здесь была всегда, и просто проснулась, чтобы начать новый день своей жизни.

Лукерья села на залавок, обулась в кроссовки и увидела на сколоченном из досок столе несколько накрытых мисок и глиняный горшок. При виде пищи девушка почувствовала, что сильно проголодалась и невольно несколько раз проглотила сладковатую слюну. Она села на табуретку, сняла с эмалированной миски крышку и увидела варёные куски мяса. Один из кусков взяла прямо руками и жадно проглотила его. Мясо было ещё тёплым, духовитым и мягким. Луша съела несколько кусков мяса без хлеба, который лежал здесь же, на столе, в целлофановом пакете. Потом сняла с горшка тряпочку и понюхала его содержимое. Пахло какой-то ягодой. Она налила полную полулитровую кружку и залпом её выпила. Напиток был несладким, но очень терпким и духмяным. Лишь через минуту она определила, что это был настой из брусники и голубицы. После настоя почему-то снова захотелось есть, но Луша воздержалась.

Она прислушалась и услышала доносящиеся из-за стен избы бубнящие звуки, как будто где-то далеко били по бубну шаманы. Пройдя через заднюю комнату и сени, она вышла на низкое крылечко, увидела деда Устина и миниатюрного мужчину в малахае, который сидел, скрестив ноги, прямо на земле. Дед Устин сидел на чурбаке у глиняной печи, на которой стоял прокопчённый чайник, и помешивал палкой угли. Услышав ворчание входной двери, мужчины повернулись к девушке. Но она на них не смотрела, она смотрела на необъятную тайгу, на зажжённые поздним закатом молодые верхушки хвойняка, на свинцовые извивы реки и тёмную камышовую зелень озёрных берегов, на сопки, похожие сейчас на снятые шлемы былинных богатырей, и слегка улыбалась.

– Ну, проснулась, голубушка, – оторвал её от созерцания дед Устин.

– Проснулась, дедуша, – отозвалась она и, спрыгнув козочкой с крылечка, подбежала к ним. – Здрасьте, – поприветствовала она нанайца.

Иван Актанка ничего не ответил, а только прикрыл на глазах веки и чуть склонил голову. Девушка села на чурбак и спросила:

– Дедуша, а как я здесь оказалась? Я ничего не помню.

– Потому что ты всю дорогу спала, как сурок. Мы с отцом тебя и привезли сюда. Ты разве не помнишь, что ты собиралась деда навестить.

Лукерья поморщила лоб, скривила губы:

– Вобще-то я не хотела ехать. – Она огляделась вокруг и вздохнула полную грудь воздуха. – А тут хорошо, красиво и очень спокойно. А где же папка?

– А он уплыл на лодке. Ему домой надо, у него на работе опять что-то стряслось, – ответил дед Устин.

Иван Актанка слушал этот разговор с невозмутимым лицом, словно он его и не слышал, и смотрел куда-то поверх их голов и сосал грубо вырезанную из дерева трубку. Луша посмотрела на охотника и тихо спросила деда, прижавшись губами к его заросшему серым волосом уху:

– Дедуша, а он не глухой? Почему он ничего не говорит.

Иван неожиданно вынул трубку изо рта и ответил сиплым голосом:

– Актанка слышит, чего надо, и не слышит, чего не надо.

Иван снова воткнул трубку в рот и поднял свои глаза-щёлочки к небу. Дед Устин рассмеялся:

– Вот и поделом тебе. Забыла: больше двух – говори вслух. А вообще Актанка парень хороший, правда, молчаливый. А вот охотник и егерь он знатный, – говорил дед, словно объекта его разговора и не было рядом. – Слух и зрение у него – дай Бог каждому. Он ржанку может в ветвях за две сотни метров заметить, а кабана слышит, когда тот ещё только из гайна своего встаёт. Так вот, девчуша.

– А когда папка за мной приедет? – спросила вдруг Лукерья.

Дед Устин насмешливо спросил:

– Чо, уже соскучиться успела? Ты ж не дитя малое.

– Да нет, так просто, не век же мне жить в тайге.

– Обещал приехать, как только со своими проблемами управится.

– А чего это вы делаете? – спросила Луша, показывая на чайник.

– Чай варим, – ответил дед Устин.

Лукерья удивлённо приподняла брови.

– А разве чай варят? У нас заваривают.

– Эх, дитятко городское. – Дед Устин покачал головой. – Это в городах привыкли готовый чай заваривать, а тут, в тайге, его варят. Сначала сбор делают, собирают, значит, травы. Ты видела веники-то в сенях?

– Видела, дедуша, – ответила девушка, – от них так вкусно пахнет.

– Вот то-то и оно, что вкусно. Мы тут травы разные собираем: и для чаю, от разных хворостей. Таблетки что – химия одна, отрава, а травки, они пользительные. На чай собираем кипрейник, зверобой, душичку, румяну и другую травку, листья брусники, земляники, малины, ежевики. Они и силу дают, и бойкость, и выносливость. А если заболеть – где здесь лекарства городские взять. А тут, в тайге, тебе любые лекарства вон, под ногами.

– Так уж и любые, – недоверчиво протянула девушка. – Скажешь тоже, дедуша.

– А вот и всякие. Одолела тебя, допустить, лихорадка, малярия, желтуха, астма, желтуха, или почки шалят, пей на здоровье девясильник али пижму. От ревматизму держи-трава хороша. От порезов дорожник. Зубы заболели – полощи отваром дудника.

– А если понос прошибёт или грыжа вскочит? – не унималась со смехом Лукерья.

– И от поноса есть, пей змеевик или конскую травку. Якушева трава тоже хороша. Сердце болит или ломота какая – есть травка, сороксуставка называется. Чертополох али череда от бессонницы али от золотухи помогает.

Иван Актанка встал с земли, палкой приподнял крышку чайника, понюхал и этой же палкой снял чайник с очага и поставил его на чурбак. Сказал:

– Хороший чай. Пить будем.

Дед Устин расставил кружки на чурбаке, открыл берёзовый туесок с мёдом. Иван разлил чай, взял свою кружку и снова уселся на землю, подобрав под себя ноги. Крутой, почти чёрный и горячий чай он пил маленькими глотками и после каждого глотка чему-то улыбался и не забывал пыхнуть своей трубкой. Дед Устин поучал внучку:

– Ты чай-то не сласти, испортишь только. Бери ложечку мёда и чайком прихлёбывай.

Лукерья пила травяной чай и восторгалась:

– Ой, дедуша, я такого чая никогда в жизни не пробовала! Вкусный, ароматный, душистый, сладкий, и мёда никакого не надо.

– А про мёд-то ты всё равно не забывай, в нём вся польза. Правда. Он прошлолетошний, осадистый, зато пользительный.

– Ой, дедуша, у тебя что ни скажи, всё полезное.

– А как же, пользительный и есть, – настаивал дед Устин. – Ведь пчёлки нектар с каждого цветочка, с каждой травинки собирают. Возьми, к примеру, зверьё. Оно ведь тоже живое, тоже болеет. А у него ни докторов, ни больничек нету. К примеру, заболеет медведюшка животом, поест травку и – выздоровел. Да ты ешь, ешь, девчуша, зубов не жалей.

Попив травяного чая, Луша почувствовала, как её нестерпимо клонит в сон. Всё вокруг – и заимка, и Иван Актанка, и тайга с речкой и сопками, и очаг из глины – поплыли, закачались. Но ей самой было так хорошо, словно она сидела сейчас на мягком облаке, а это облако вместе с ней несло ветром в неведомые дали. Она только пожаловалась:

– Дедушенька, я спать сильно хочу.

Старик тут же вскинулся с чурбака, взял внучку за руку.

– Хорошо, хорошо. Давай-ка я помогу тебе. Пойдём в избу, приляжешь. Я там тебе кровать приготовил.

Вот крылечко, двери, маленькие оконца, лежанка, на которой разостлана медвежья шкура, потолок, лицо деда…

И сниться Лукерье сон. Она видит мозаичный пол, пляшущие ноги людей, но ничего не слышно: ни топота, ни музыки, ни криков. Вместе со всеми пляшет и она. Она силится поднять голову, чтобы посмотреть, кто же танцует рядом с ней, и никак не может поднять голову. Шею ломит при каждом усилии что-нибудь увидеть наверху, словно её кто насильно пригибает. «Странно, – думает Лукерья, – почему так тихо? Ведь все же танцуют, а музыки нет. Интересно, что это за люди? Они мне знакомы или это совсем чужие? Как я здесь оказалась?» Неожиданно Луша поскальзывается и падает навзничь на пол. Теперь она не видит ног и пола, а видит лица. Но, Боже мой, что это за лица! Все они красные, с оскаленными ртами и горящими глазами. И в каждом из этих человеческих лиц проскальзывает что-то чудовищно-звериное, дикое и безумное. Вот у этой девушки с рыжими волосами уши заострены, а глаза похожи на миндалины, как у лисы. Парень с плоским носом и круглыми глазами похож на кабана, правда, неизвестно, хрюкает он или нет. А вот Луша узнала свою лучшую подругу Зойку, но самое страшное то, что Зойка не узнаёт её и корчит ей рожу. «Почему она не узнаёт меня? – думает Луша в панике и кричит: – Зойка, Зойка, подойди ко мне, подними меня!» Но Зойка только ухмыляется и отворачивается от неё. Вот перед взором Луши проплывает знакомое лицо, она сразу узнаёт его – это Генка Палёнов по прозвищу Крокодил, а короче, просто Крок. Своё прозвище Генка получил за выдающуюся нижнюю челюсть и выпирающие мелкие зубы, торчащие из-за нижней губы, а также за свою хватку в своём деле. А занимался Палёнов тем, что подсаживал учеников на наркоту, а потом сбывал им свой товар. Крок смотрит на Лушу своими плотоядными, неподвижными глазами и спрашивает: «Слушай, Лужа, ты куда пропала? Я так долго тебя ищу». Внезапно Лукерья видит, как его лицо вытягивается и превращается в крокодилью морду. Пасть крокодила раскрывается во всю ширь, и Лушка в ужасе кричит…

Лукерья открывает глаза и видит перед собой бородатое лицо деда Устина. Дед склонился над ней и тревожно спрашивает:

– Что с тобой, внученька? Ты так страшно вопила, у меня аж мороз по коже пробежал. Чего молчишь-то?

– Так, просто страшный сон, – ответила Луша, еле разлепив губы, и поморщилась. – Дедушенька, мне плохо, дай чего-нибудь попить.

Дед Устин засуетился и стал наливать что-то в кружку. Потом повернулся к внучке, спросил:

– Голова кружится?

– Нет, нет, дедуша, мне просто хочется пить.

– Ну, хорошо, хорошо. На-ко вот, попей. Скоро совсем ладно будет, совсем ладно. – Пока Лукерья пила, он приговаривал, поглаживая её по волосам: – Если тошнить начнёт, не бойся. Это так надо. Я тебе на всякий случай корытце поставлю.

И на самом деле, скоро Лушу стало тошнить. А через полчаса её начало трясти и ломать так, что от боли в теле и в голове Луша постоянно выла и кричала:

– Дедуша, милый, помоги мне, помоги, Христа ради! Ой, больно, больно! Мамочка!

Неожиданно вскочила с лежанки, вытащила из-под неё рюкзак со своими вещами и стала в нём рыться, разбрасывая в стороны брюки, кофточки, свитера, куртки. Дед Устин наблюдал за внучкой и ничего не предпринимал, а в глазах его застыла боль и жалость. Наконец, он спросил:

– Лушенька, чего ты ищешь?

– Я… Мне… Дедуша, мне бы какую-нибудь таблеточку. Голова… У меня голова раскалывается.

– Хорошо, хорошо, Лушенька, я тебе дам сейчас таблеточку, ты только потерпи немного. Ах, беда, беда.

Лукерью всю трясло, она легла на лежанку и свернулась калачиком. Она пыталась спрятать плящущие руки между ног, но они не слушались её. Луша завыла, словно раненый зверь, попавший в капкан. А перед её глазами мелькали скалящиеся морды и мордочки зверей и зверушек: лисы, козла, кабана, волка, рыси, крысы, крокодила. Постепенно её вой перешёл в крик, а затем в долгий стон. Девушка не видела, как дед Устин мял между пальцев свежие травинки, сворачивал их в шарик и что-то беззвучно шептал, глядя на почерневший лик Богородицы на стене. Вот он закончил своё действо, налил в кружку ягодного морса и всунул внучке между бескровных, пляшущих губ травяной шарик.

– На-ко вот, запей, запей. Вот так, вот так. Ах ты, бедная моя девчуша, как спортили-то тебя ироды проклятые.

Дед говорил что-то ещё, но Лукерья уже не слышала. Через несколько минут она успокоилась и ушла в розовый мир, где царили спокойствие, уют и тишина, которую нарушали лишь стрёкот спрятавшегося за печкой сверчка и тихий шёпот деда, который вымаливал что-то у матери Божьей.

Ночное нападение

– Рота, подъём! – прозвучал в казарме зычный голос старшины. – Форма номер один.

Никита Тапуков соскочил со второго яруса кровати и стал натягивать на ноги свои кирзачи. Для армейской формы номер один этого было достаточно, потому что рота выходила на зарядку в обуви, в трусах и майках. Рота потянулась к выходу. Дневальный с автоматным штыком на поясе, мимо которого проходили ребята, стоял с еле заметной усмешкой, мол, давайте, давайте, уминайте плац, а я скоро баиньки.

На батальонном плаце уже ухали тяжёлые шаги подразделений и со всех сторон неслись команды:

– Раз-два, раз-два! Подтянись! Не растягиваться. Рота, на месте, шагом арш! Стой! Направо! Налево! Кругом! Раз-два, три-четыре! Раз-два, три-четыре! Наклон вправо, наклон влево. Выполняем приседание. Раз-два! Раз-два!

Никита автоматически выполнял все упражнения, а сам думал о матери, которая прислала вчера письмо. До этого она никогда ни на что не жаловалась, писала, что у них всё хорошо, отец устроился на работу к местному фермеру трактористом, пока не пьёт. Купили кабанчика, так что к его дембелю в декабре будет мясная селянка. Братишка порвал об колючую проволоку правое ухо, когда полез за арбузами к куркулю Седову, сейчас уже заживает. Сестрица заканчивает восьмой класс, думает, что делать дальше: или оставаться в селе, где нет никакой работы, или поступать в институт. Сама она работает на прежнем месте, в бухгалтерии. Денег пока, слава богу, хватает, живут не хуже и не лучше других.

Одним словом, в письме всё было, как всегда, кроме одного: на этот раз она ни разу не упомянула про Варю, негласную деревенскую невесту Никиты. Хотя невеста она или просто односельчанка, Тапуков и сам не знал, потому что при прощании, когда он спросил, будет ли она его ждать, Варя ответила честно, что постарается, что, мол, как выйдет, что он ей правда нравится. Она даже прислала Никите три письма, в которых сообщала деревенские новости: кто куда уехал, кто умер, кто родился, женился или развёлся. Оказывается, жизнь в их небольшом поволжском селе бурлила, а он раньше почему-то этого не замечал, всё было незаметным, само собой разумеющимся. А сейчас каждая новость почему-то волновала Никиту, будто речь шла о самом родном и дорогом человеке, а не просто об односельчанине.