Оркестровая яма для Катерпиллера

– Ты, говорят, знаешь английский?

– Как будто да.

– Ты можешь со мной позаниматься?

– Ну, о чём речь.

Днём Троицкий из последних сил отрывался. Тёмный ангел таскала с собой плеер и пару кассет. Самый свежак из музыки 1983 года. Сборники – Culture Club и ещё какая-то попса. Он без конца слушал только одну песню – Owner of a lonely heart группы Yes. Это было его первое знакомство с продюсером по имени Тревор Хорн. Мотив крутился в голове день и ночь. Ночью, потому что из-за холода он не мог спать совсем. Он простыл насквозь и даже днём его трясло. Застольные встречи с абхазским поэтом не возобновлялись. Питался Троицкий редко и как попало.

На следующий день он отправился заниматься английским. Троицкий вошёл в домик, где его ждала белый ангел. Она лежала на кровати в одной рубашке. На соседней кровати лежал учебник. Она показала на него рукой. Он прилёг рядом. Целый час они лежали рядом. Перед лицом он держал учебник. Локти его плотно прижаты к телу. Голова кружилась то ли от простуды, то ли от слабости. Целый час они занимались английским. В конце занятий она улыбнулась и ничего не сказала. Если бы не английский, на который ушли все силы…

Он вышел из её домика. Метрах в двадцати стояла группа местных парней и мрачно поглядывала в его сторону.

– Ну что, ты и она, получилось у тебе?

– Ну да, позанимались…

Ночью, чтобы согреться, он придумал жечь костёр. Иссиня-чёрное небо со звёздами. Море пенится, накатываясь на берег, и тихо шуршит галькой, возвращаясь назад. Потрескивает сушняк, искры летят к небу. На пляж с ним ходит бортпроводница. Ей под сорок. Днём на трезвую голову она зовётся Светой, говорит по-русски, а к вечеру, как выпьет, зовётся Лаймой и говорит с прибалтийским акцентом тем сильнее, чем больше выпьет. Он всегда успевает перескочить на соседнее бревно, прежде чем она подсаживается рядом. Она непрерывно учит его:

– На стюардессах не женись. Они такие…

И затягивается сигаретой. Троицкий, впрочем, и не собирается.

В один из дней, когда он почувствовал себя совсем плохо, сосед сказал ему:

– Моя подружка из «Крыльев» согласилась пожить несколько дней здесь, в вагончике, а ты давай туда. У неё в домике никого нет. Там тепло. Тебе надо подлечиться.

Тепло натопленного домика срубило его под корень. Он спал глубоким сном ещё до того, как его голова коснулась подушки. Троицкий будто провалился в бездну. Ему показалось, что заснул он лишь на мгновение. Какая-то сила вдруг взметнула его. Он стоял в кровати, развернувшись лицом в сторону своего вагончика. Горел электрический свет. Было тихо и тепло. Ужас, ударивший его как молния, ушёл в землю. Троицкий выключил свет и лёг. Через пару дней, проведённых в тепле, он почувствовал себя лучше.

«Крылья Родины» решили устроить вечер, или танцы. Что-то особенное, такое, что под силу придумать только женскому коллективу. Сюрприз, чтобы все были довольны. Их с портным пригласили.

– Вы принесите что-нибудь с собой! У нас будет стол, мы возьмём у местных чачи.

Сборы были недолгими. Купили бутылку водки. В назначенное время явились к столу. Бортпроводницы оживленно галдели. Оба авиамеханика, пьяных в ноль, лежали лицами в стол. Пенсионерка с мужем ползали вдоль стола, выбирая местечко потеплее. Звенели чистые стаканы. Нетерпеливое ожидание праздника вот-вот должно было смениться праздничным действием. Расселись. В этот момент авиамеханика угораздило поднять голову и обвести мутным незрячим глазом накрытую поляну. Его ничего не заинтересовало, кроме личностей с соседней турбазы. Он взревел:

– Ну чё? Чё припёрлись? Московская халява!

Тема московского гостя получила развёрнутое продолжение. Гостей из Москвы охватила бледность. Роняя стулья, они вскочили и вопреки шумным уговорам покинули праздник работников авиатранспорта. Они вернулись в свой лагерь. Сторож пригласил к себе. На столе— банка домашнего белого сухого. Приятный напиток за дружеской беседой – надёжное средство. Обиды и беды таяли с каждым тостом. Из приятного оцепенения их вывел истошный вопль:

– Умер, умер! На помощь!

На помощь так на помощь. Они помчались в «Крылья Родины». Умер пенсионер. Умер, выпив палёной чачи.

Через час приехала скорая. Врач осмотрел покойника:

– Кто-нибудь, помогите. Помогите перетащить тело в машину.

Троицкий и портной взяли ноги покойника. Врач и водитель подняли голову и плечи. Троицкий посмотрел на врача, и ему показалось, что тот улыбается:

– Почему вы улыбаетесь?

– Мы приехали после того, как он умер. Понимаешь, когда смерть от палёной чачи приходит – это настоящая Смерть. Спасти – невозможно. Мы ничего не смогли бы сделать. Он умер бы на наших руках. А так нет моей вины.

– Парень, а ты-то что радуешься?

– Да смерть-то приходила за мной. Меня просто в этот момент не было. Я ушёл. Вот она и забрала его.

Троицкий вспомнил, как той ночью вскочил с кровати. Теперь всё встало на свои места. Он добавил:

– Пару дней назад Смерть тоже приходила за мной. И в тот момент я тоже ушёл оттуда.

Надо было брать Dark Side

Руководитель советской делегации Станислав Валидолиевич Неваляев захотел в туалет. Чувство долга перед Родиной ещё некоторое время заставляло терпеть. Зов природы звучал всё сильнее и наконец загрохотал тревожным набатом. Когда стало совсем невтерпёж, руководитель решился добавить в командировочное задание ещё один пункт – поиски туалета. Он устно известил об этом остальных членов делегации и сделал необходимые распоряжения. Самый младший член делегации горячо взялся решать задачу. Пустынные улицы маленького северного города чисты и безлюдны. Местный житель, неторопливо выходивший из подъезда, наслаждался жизнью и лёгким утренним морозцем. Он совершенно не ожидал, что на него набросится какой-то парень, возбужденно размахивающий руками. Испуганный финн с трудом понял, что от него хотят, и объяснил, что туалет можно найти возле вокзала; ехать туда на трамвае— недалеко, всего несколько остановок. Вчера, в поезде, руководитель делегации жаловался на одышку, боль в сердце и постоянно принимал таблетки. Сегодня, несмотря на все свои недуги и новую немочь, Станислав Валидолиевич от трамвая решительно отказался. Советская делегация в составе двух человек в городе Хельсинки работала в режиме страшной экономии. Билеты на трамвай стоимостью шесть финских марок было решено не брать и передвигаться исключительно пешком.

На глазах удивленного финна эти двое миновали трамвайную остановку и припустились вдоль путей. Минут через двадцать пять в клубах пара делегация ворвалась на привокзальную площадь. Увидев спасительную надпись WC, Станислав Валидолиевич бросился к двери. Путь в туалет ему преградил турникет. Не привыкший к такому на Родине, он обернулся к подчиненному и спросил:

– Это ещё что такое?

– Кажется, за вход просят три финские марки.

Станислав Валидолиевич отшатнулся от входа. Надув круглые щеки, он сложил губы трубочкой и тяжело выдохнул:

– Фуууффф. Три марки. Аахуеть!

Отправились дальше. Станислав Валидолиевич Неваляев терпел ещё два часа.

Директор в/о «Трололоргтехника» некоторое время рассматривал толстячка и его спутника. Пожилой дядечка в брезентовой куртке, по местным меркам напоминающий дорожного рабочего, и молодой парень в потёртом пальто из непонятного материала с лацканами воротника, свернутыми в трубочку. На головах потерявшие форму уборы из неизвестного меха с ушами, наверху завязанными веревочками. Проволочные очки на носах посетителей свидетельствуют о принадлежности гостей к советской элите ИТР. Для директора представительства это означало только одно: таких командированных как собак нерезаных, а протокольный фонд не резиновый. Гостям полагается пиво и сухой корм, ещё не совсем собачий, но близкий к тому, в виде финского солёного печенья; финская баня и заезженная история о финском пиве и заводчике этого пива купце Краснобрюхове, который оказался Синебрюховым, представляете какой получается каминг-аут? Прекратить путаницу удалось, когда пиво стали называть Кофф. Нехитрая программа должна развлечь гостей и сделать общение непринужденным. Вечер протекал по другому сценарию. Молодой напарник Станислава Валидолиевича рассказывал анекдоты и весёлые случаи. Гости оказались настоящими профессионалами застолья. Вдвоём они выпили трёхмесячные запасы протокольного пива и вместе с обертками съели весь сухой корм.

В поездках по местным вычислительным центрам и компаниям прошёл следующий день. Молодость с раскрытым ртом бродила между рядами восьмибитных машин заокеанского и местного производства. В голове не могло уложиться, что пара- тройка мелких персональных компов-уродцев может заменить огромную красавицу IBM, которая стояла у них на работе.

Вечером участникам делегации было сделано предложение: посмотреть порнофильм, выпить виски и покататься на автомобиле по ночному городу. Младший член делегации не задумываясь выпалил:

– Да ну их, эти порнофильмы. Не такое видели. Хельсинки ваш – одни пятиэтажки, как наши хрущобы. Чертаново и то интереснее.

Ну ты подумай! Станислав Валидолиевич недовольно поморщился. Шикарная программа от принимавшей стороны его бы устроила. Директор представительства внимательно посмотрел на молодого человека.

– Так. А мы бы что хотели?

– Ну, если уж в кино идти, то, может, на что-нибудь такое: —

он показал на рекламный постер со страшной рожей Малькольма Макдауэлла.

– А, Клокворк Орандж. «Заводной Апельсин». Ярая антисоветчина. Так-так. Вот что вас, оказывается, интересует. Ну что же. С удовольствием. Старье, правда. Я-то уже сто раз его смотрел.

И улыбнулся. Молодняк осмелел:

– А ещё я хотел дутую куртку и такие, ну, эти, как валенки, тоже дутые.

– А, Moon Boots. Сапоги-луноходы. Да, это сейчас в моде.

Он поднял трубку и куда-то позвонил. Удивлению молодого не было пределов. В комнату вошёл Женя Ромашкин – школьный товарищ, с которым они не виделись сто лет.

– Женя, здОрово. Обалдеть!

– О! Мужик, ты чё тут делаешь?

– Отлично, я смотрю, вы знакомы. Евгений окажет необходимое содействие.

Женя показал, как разделить на кучки его скудные командировочные. Часть подсказал где потратить, остальное забрал, чтобы через месяц прислать в Москву недостающее обмундирование.

На перрон Ленинградского вокзала он вышел в обновках. Порывы ледяного ветра сразу же прошили его коротенькую курточку насквозь. В Хельсинки температура около нуля, и там синтепон творил чудеса. В Москве в феврале заметно ниже, минус 20 градусов. Иностранное чудо не работало в России. В метро минут через десять он войдет в состоянии ни согнуться ни разогнуться.

Незадолго перед той самой поездкой за границу ему приснился сон. Он ещё не знал, что вообще поедет куда-то. Заграница во сне почему-то выглядела точно так же, как Советская страна. Пятиэтажки, автомобили «Лада» и много, много советских людей. В сущности, так всё и получилось. На перроне вокзала в Хельсинки, куда они прибыли, была огромная толпа командированных советских граждан в заячьих ушанках и драповых пальто. Поселили их в служебную квартиру в пятиэтажном доме, который был по виду хрущевка и хрущевка. И самое главное, вокруг были такие же однотипные пятиэтажные строения. Ну просто Новые Черёмушки да и только. А на машине по Хельсинки возили их исключительно на «Ладе» шестой модели. Этим и запомнилась ему его первая заграница. Единственное его поразило, что он неожиданно встретил школьного товарища. А ещё директор представительства в последний день ни с того ни с сего расчувствовался. Расстегнул ворот рубашки, ослабил узел галстука и произнёс:

– А, ладно…

И они отправились на окраину Хельсинки, на какую-то помойку, где торговали винилом. Денег у него хватало только на Dark Side Pink Floyd, либо на двойник Peter Frampton/Bee Gees Sgt. Pepper’s Lonely и так далее – саундтрек к фильму Роберта Стигвуда.

Короче, в результате остался гештальт. Надо было брать Dark Side.

Но здесь же нет белых мышей

Люминесцентное солнце высоко стоит в зените подвесных потолков машинного зала. На плантациях вычислительного центра сегодня кипит работа. Молодые сотрудники известны своими способностями, но покорностью не отличаются. При первой же возможности дармовая рабочая сила бунтует и норовит куда-нибудь свинтить на часок-другой – попить кофе в атриуме гостиничного комплекса ЦМТ, зайти в буфет или просто зависнуть где-нибудь в коридоре. А то и вовсе разбиться по парам или по интересам и помчаться куда глаза глядят – на выставку, в соседнюю организацию, да и мало ли других мест, куда на целый день может отправиться молодость. Начальник отдела Борис Николаевич Люлякин, приставленный для надзора за молодежью, получив за них порцию очередных люлей, спешит поделиться люлями с непоседливыми сотрудниками отдела:

– Вот! Ну вы бы хоть это! А то совсем. Да.

Обычно на этом всё и заканчивалось, но сегодня беспокойство почему-то не проходит. Целый день он пропалывает запущенные грядки цифровых данных, удаляя ненужное, загружая, выгружая. Потом всё то же самое в обратном порядке. И так без конца. Работка ещё та, но деваться некуда.

По стеклянной стене зала постучали. За стеклом, как рыба в аквариуме, колышется секретарь директора. Она тычет пальцем в него, потом показывает вверх. Её губы беззвучно пошевелились:

– К директору!

Начиная с детства и дальше по жизни эта фраза не сулит ему ничего хорошего.

Ни после того, как лет в десять мячом он разбил зеркальное стекло в переходе школы, ни после того, как лет в двадцать в три ночи его и двух друзей совершенно бухими застали в женском корпусе дома отдыха во время студенческих каникул.

Всегда начинается одно и то же. Его куда-то выгоняли, удаляли или переводили.

Директор Гагик Самиздатович Анималян склонился над столом и работает. На столе – две кучи бумаг. Из одной бумаги стремительно перелетают в другую, но уже с визами и резолюциями, написанными почерком бывшего двоечника. На столе остается последний листок. Гагик Самиздатович делает паузу и начинает выводить подпись.

Троицкий как зачарованный наблюдает за движениями авторучки директора. Перо медленно ползёт, вырисовывая буквы А, Н, И, далее неровно скачет, торопится и быстро калякает остальные буквы фамилии Анималян. Осторожно прикоснувшись к левой ножке заглавной буквы А, перо затем медленно едет куда-то влево, бросается вниз и, сделав резкий разворот, мчится по дуге в обратную сторону к последней букве Н. Запнувшись о бумагу, перо наконец останавливается в облаке мелких чернильных брызг.

Издалека он видит только слово «Приказ», напечатанное крупными буквами. Директор сделал картинную паузу, как бы давая чернилам просохнуть, после чего остановил свой взгляд на подчинённом. У того похолодело внутри. Что это ещё за приказ? Ну, полдня вчера где-то болтался. Вроде бы за это ничего не должно быть. А что тогда-то? Премии, что ли лишат? Не вызывал бы.

Гагик Самиздатович протянул бумагу. Руки молодого сотрудника затряслись, строчки прыгают перед глазами. Он с трудом разбирает отдельные слова сотрудник отдела… командируется… в загран… по линии… отчет в течение трёх дней.

– Завтра начинаешь оформляться. Совещание общественных организаций соцстран. Поедет начальник управления, его подчиненный завотделом и ты. Будешь третьим.

– А что там будет происходить? На этом совещании.

– Это продолжение той работы по обмену данными, которую мы начали весной в Праге.

Троицкий помнил эту поездку. В дальнем плавании по Чехословакии их трое в лодке. Начальник управления – Теледжин Вьечеслэв Айвэнович, его директор Гагик Самиздатович и он. Лодка движется сложным маршрутом и часто меняет курс. Ненадолго швартуясь в портах назначения, указанных в командировочном задании, экипаж небрежно обменивается с принимающим берегом короткими сообщениями. Иногда забывая причалить в портах назначения, на лодке спохватываются и кое-как сигналят семафорным кодом.

– Берег, берег, идём мимо. Как жизнь?

– Да все ОК, кэп.

После этого лодка вновь идёт свободным курсом. Ему хорошо. Он не был так счастлив даже с любящими родителями, когда был совсем маленьким. В Праге лучше, чем в детстве, потому что детям не наливают по десять кружек пива в день. Фантастического пива: светлого, тёмного и даже совсем чёрного. И всё это в сопровождении немыслимых закусок и блюд. Прекрасный город, залитый солнечным светом. Нет места лучшего для такого плавания, чем Прага. Причалы для чайников с кучей магазинов располагаются часто и по делу. Дружелюбные работники прилавков подолгу не отпускают участников экспедиции. К концу плавания лодка тяжело загружена дарами земли чешской. В последний день его высаживают на берег, сообщая, что не хотят подвергать его… сам должен догадываться чему. Он понимает. Речь идёт о чем-то опасном. Лодка отчаливает без него и возвращается через час. В руках мореходов картонные упаковки, в которых угадываются очертания пластмассовых сидений для унитазов. Руководство делает суровые лица и строго вопрошает его:

– Надеемся, ты умеешь хранить служебную тайну?

В кабинет директора влетает приятель директора, Дмитрий Марцыпанович Похеров:

– Гагик, ну ты скоро?

Потом хлопает по плечу инженера:

– Хорош директора мучить!

Они выходят из кабинета и бегут куда-то. Наверное, обедать или на выставку, а может, в соседнюю организацию, да и мало ли других мест, куда на целый день может отправиться молодость. Гагик Самиздатович уже на бегу через плечо обращается к нему снова:

– И да. Помни: возможны провокации. Внимательнее там.

Они отправляются в Болгарию. Вареново-Пырново. Здание, где проходит совещание общественных организаций социалистических стран, располагается на окраине провинциального болгарского городка и более всего похоже на бывший дом престарелых или интернат для детей с нарушенной координацией движения. Наверное, поэтому все участники завтрашнего совещания вечером тщательно готовятся к работе. Не является исключением и советская делегация. Прозрачная обжигающая жидкость раз за разом разливается в подручные емкости, найденные в номере. Привезённые бутылки пустеют одна за другой и никак не кончаются.

С утра скверно. Они с трудом перебираются в соседнее помещение, где находится длинный стол, покрытый сукном. Представители стран социалистического лагеря излагают соображения, суть которых было бы трудно ухватить и на трезвую голову, а с похмелья и вовсе невозможно. Теледжин Вьечеслэв Айвэнович мужественно борется с недугом. Минеральная вода, пахнущая сероводородом, в маленьких бутылочках зеленого стекла с противным названием «Хисаря» выпивается им вскорости вся, и он смотрит вопросительно на самого младшего участника советской делегации. Тот принимает вызов, выбирается из-за стола и ползёт в номер. Решение приходит мгновенно. Воды он не находит. Зато откупоривает бутылки с водкой и разливает её в зеленые бутылочки из- под минеральной воды.

В зал совещаний он возвращается через несколько минут и занимает своё место. Вьечеслэв Айвэнович берёт одну из бутылочек и наполняет стакан. Сделав глоток, он на мгновение останавливается, чтобы задержать дыхание, и употребляет оставшееся содержимое стремительным залпом. Лицо дипломата остаётся безучастным. Дипломаты из других стран тоже делают вид, что ничего не заметили.

Вьечеслэв Айвэнович с теплотой смотрит на молодого парня и едва заметно кивает.

После совещания участников везут на экскурсию по окраинам Вареново-Пырново. Как полагается, окна в автобусе неисправны и не открываются. Жара неимоверная. Люди не молоды, не стары, но в возрасте— все, точно. Последствия вчерашней подготовки к совещанию вскоре накрывают всех без исключения. Когда автобус останавливается у какой-то достопримечательности, все бросаются в противоположную сторону – туда, где виднеется магазин:

– Пиво есть?

Этот вопрос звучит на всех языках стран социалистического содружества. Продавец отрицательно крутит головой. На всех языках восточной Европы шепотом произносятся проклятия.

Он заходит в магазин последним и повторяет вопрос. Его мутит так сильно, что он не замечает отрицательной реакции работника прилавка. Купив три бутылки пива, он ползёт в автобус. Он даже не успевает понять, что в Болгарии все через жопу, до такой степени, что помотать головой в знак отрицания у них обозначает – да, а покивать головой— это значит нет.

В автобусе он отдаёт пиво своим спутникам.

– Дайте, пожалуйста, и мне глоток… – просит его пожилая фрау из ГДР.

Он доверчиво протягивает ей бутылку.

Неуловимым движением она ловко закручивает жидкость винтом и заглатывает содержимое бутылки. Он не верит своим глазам. Она тоже растеряна. Она не знает, как это получилось. И всё-таки они подружились. Разговаривают по-русски. Иногда она смотрит на него и приговаривает:

– Типише Ханс, типише Ханс.

Вечером их везут смотреть главную достопримечательность Вареново-Пырново. Крепостная стена древней болгарской крепости подсвечивается разноцветными огнями. На смотровой площадке играют записи бравурной музыки, слышится конский топот, крики людей, шум сражения. Звуки давно минувших дней завораживают.

Он вспоминает, как в детстве наблюдал что-то похожее. Уголок имени Дурова. Обширный макет гористой местности, маленький городок, окна домиков освещены электрическим светом. Игрушечный вечер в игрушечном мире. Игрушечный поезд останавливается на станции. В вагончики забираются пассажиры – белые мыши. Поезд трогается и исчезает в игрушечном тоннеле. Он рассказывает немецкой фрау про то, что виды крепостной стены навеяли трепетные воспоминания. Та молчит некоторое время и задумчиво говорит:

– Да, но здесь же нет белых мышей…

I’m not in Love

Сергей Махнаев любит Набокова, группу Yes и серебристый смех девочки Нелли. Жизнь в юности – как предисловие к книге. Едва начал читать – и уже всё понятно. Солнце и синева летнего неба – навсегда. Васильки и колокольчики стоят в обнимку и медленно качаются под I’m not in love – 10cc в волнах тёплого ветра. Земляничные поляны. Сладкие ягоды одна другой слаще. Но не до них. Пока каждый сорванный лепесток в радость. Пока ещё не придумано других вопросов, кроме тех, которые могут выражать нетерпение: «Ну когда? Ну скоро?» Тема: где у человека батарейка и надолго ли хватит её, не беспокоит совсем. До двадцати пяти каждый полагает, что он бессмертен. Впрочем, зачем об этом, когда и до двадцати пяти ещё очень далеко.

Софт Олимпиады-80 был вещью в себе. Его сопровождение осуществлялось двумя бригадами. Ими руководили неряшливые мужики: Лукацкий и Кудряшов. Регламент обслуживания был чем-то вроде осмотра путей, устройств и путевых сооружений обходчиками. Постучать по клавишам терминалов, реже – по тем, что были на панелях управления синих шкафов вычислительных комплексов IBM. Что-то запустить, что-то остановить. Прислушаться, присмотреться и при необходимости записать в журнал отметку о неисправности. Большего не предполагалось. Внутрь шкафов лезть строго воспрещалось, всё работало само. А если и происходило что-то, и «ну чё, может ебануть?» не помогало, вопрос решал представитель IBM. Австрийский инженер Пауль был беспредельно опрятен, носил золотой перстень с большим голубым камнем и очки в тонкой оправе. В отличие от Кудряшова и Лукацкого с вечно сдвинутыми бровями, у которых на всё был один ответ: «…ты, давай, ну, это…», Пауль всегда улыбался и охотно отвечал на любые вопросы. Сергей и другие свежеиспеченные выпускники МГУ спрашивать не стеснялись, учились быстро и скоро разговаривали с Паулем на равных. Начальники вели себя ревниво, завистливо и говнисто. К бойкоту Олимпиады 50-ю странами готова была присоединиться ещё одна сторона. Сергей и пара его друзей решили валить.

Местечко, куда решил направиться Сергей с друзьями, Троицкий посетил незадолго до Олимпиады. Два здания проектного института находились на берегу Яузы.

Каморку на последнем этаже одного из них занимал лысоватый мужичок маленького роста. Увидев гостя, он начал с ходу вещать о планах компьютеризации огромной отрасли, в которую входил проектный институт. Он распалялся всё больше и больше. Его усы воинственно топорщились, губы сделались трубочкой, рот принял форму буквы О, вытаращенные глаза метали молнии и, казалось, были готовы выскочить из орбит. Внезапно мужичок спохватился и решил представиться:

– Валентин Иваныч Че.. Че.. Чапаев.

– Я, собственно, по поводу документации IBM. Посмотреть.

– Ааа, – произнёс Валентин Иваныч разочарованно, – пойдёмте.

Они зашли в соседнюю комнатушку.

– Лёня Градус – начальник машины, – торжественно объявил Валентин Иваныч.

Лёня в одно касание отфутболил гостя к молодому пареньку.

– Вот. Олег Луисович Меркадер – наш сменный инженер.