Часовщик. Сборник рассказов

Сашенька не заметил, как открылась дверь. Стоило ступням Катерины Матвеевны прикоснуться к матовой чёрной глади, как жидкость тут же забурлила, а под кроватью часто-часто зашуршало. Всё кончилось в одно мгновение: жижа собралась в ногах Катерины Матвеевны, она успела издать тяжёлый «ох», – как будто невзначай стукнулась локтем о дверной косяк – и вот жидкость облепила всю женщину целиком. Чёрный, глянцевый силуэт быстро оплыл. Вскоре жижа вновь растянулась по полу, растворив бабушку целиком. С едва слышным шорохом чёрная лужа поползла восвояси.

– Стой!

Сашенька свесился вниз, набрал полную грудь воздуха и заглянул под кровать. Он ожидал увидеть зубастую пасть, щупальца или хотя бы светящиеся глаза, но столкнулся с абсолютной чернотой.

– Хочешь ещё?

Лужа замедлилась. Поползла назад.

– Но мне надо выйти.

Аккуратно, чтобы ненароком не вляпаться в чёрную жидкость, Сашенька спустился и пошлёпал в сторону двери.

– Я скоро вернусь. Подожди.

Страх ушёл. Его место заняла уверенность, что он поступает правильно. Они обидели его и заслужили наказание. Бабушка никогда не играла с ним так, как с Митей, не гуляла подолгу в парке, не готовила оладушки, стоило ему только заикнуться о них. Всё, что помнил Сашенька, – молочный суп, который она заставляла его есть. Теперь уже не заставит.

А ещё можно избавиться от самой большой проблемы.

Брат дрых между родителями, стянув одеяло с отца. Внезапно Сашенька ощутил в себе такую силу, что просто стянул Митю с кровати, взял на руки и вынес в коридор.

– Отстань… – вяло сопротивлялся младший, но Сашенька держал крепко. Он и не заметил, как одолел путь до своей комнаты с Митей на руках. Толкнув дверь ногой, Сашенька размахнулся и неуклюже забросил младшего брата внутрь.

Жидкости как будто стало больше, но двигалась она медленнее. От удара Митя проснулся, широко открыл глаза и, увидев подползающее к нему пятно, отшатнулся назад, на корточках пополз к выходу. Старший брат встретил его пинком. Удар вышел жёсткий, взрослый. Митя упал набок, перевернулся на спину. Пальцы левой руки угодили в чёрную жидкость, и она тут же обволокла руку мальчика до локтя. Сашенька стоял над братом и смотрел, как пятно поглощает его; смотрел в округлившиеся от ужаса глаза и улыбался. Растворение заняло от силы минуты три, но Сашеньке показалось, что прошло несколько часов. Он представил, как пойдёт сейчас в кровать к родителям, ляжет между ними и крепко заснёт…

Но оставался ещё отец.

– Папа! – закричал Сашенька. – Папа!

Лужа замерла у кровати.

Сашенька спрятался за открытой дверью и позвал ещё раз. И ещё. Отец тяжело протопал по коридору, зашёл в комнату сына. Сашенька даже не смотрел внутрь, только дождался сдавленного «ох» и тихонько закрыл дверь.

Можно идти спать.

>>>

Лёжа у матери под боком, слушая её ровное глубокое дыхание, Сашенька никак не мог заснуть.

Теперь-то его жизнь будет такой, как прежде. Мама вновь будет заботиться о нём одном, может быть, даже больше, ведь теперь её не будут отвлекать бабушка и папа, совсем-совсем не нужные, и Митька – капризный хитрый уродец. Теперь мама будет только его и ничья больше!

Так думал он, медленно погружаясь в дрёму. В это же время тёмная жидкость медленно стекала вниз сквозь перекрытия, оставляя после себя слабый запах то ли влажной пыли, то ли штукатурки. Двигалась она тяжело, муторно переваривая трёх людей. Ей бы хватило и мальчишки со старухой, но неугомонный Сашенька угостил её ещё и отцом, а от таких предложений не отказываются. Не там, откуда родом это существо.

«Удивительно, конечно, что монстрами называют нас», – думало создание, заторможенно расплываясь по пустующим квартирам пятого этажа. Можно впадать в спячку.

Лидия Степановна, неизменно блюдущая спокойствие парадной на своём посту, резко дёрнулась, прислушалась и поджала губы.

ЛУЧШИЙ РАБОТНИК

Кто-то обмолвился, что знает Гринжа. Я спешно собираюсь и выхожу из салуна вон.

Городок Мордпридж на самом берегу моря Песков – запылённая улица со скопищем домишек – единственное обитаемое место на сотни километров вокруг. Если от Мордприджа двинуть на Запад, то через восемь суток окажешься в Когуолле, где и еда посолидней, и публика не чурается умывальника и мыла. Восемь суток – это пешком. На сухопутном корабле или хлипкой лодчонке в дороге застанешь всего два заката и три рассвета.

Перебежав улицу, я влетаю в первый попавшийся дом – пустой, как того и следовало ожидать. В Почтенный день жители Мордприджа вместо того, чтобы отправиться на кладбище и повспоминать умерших родственников, уходят в пустыню, разбивают там большой лагерь и проводят в песках двое суток. Что они там делают, мне неизвестно. И я бы ни за какие коврижки не полез это выяснять. Мордпридж – обитель стариков и неудачников, полумёртвых калек и детей, которые не умеют говорить, преступников и головорезов, которым больше негде скрыться. Так что какие бы ритуалы они ни проводили в пустыне, ничего хорошего там точно не происходит.

Занавески на окнах и относительная чистота рассказывают мне, что этим домом владеет женщина. Обстановка бедная. Единственная дорогая штука в Мордпридже – бутылка двадцатилетнего «О’Генри», каких на Большой земле днём с огнём не сыщешь. Бармен украдкой показал мне её и заломил такую цену, что я решил довольствоваться тем же пойлом, которым накачивают себя местные.

Интересно, мог ли Мордпридж вырасти вокруг этой бутылки?

Прятаться в единственной комнате на втором этаже негде. На выбор высокий шкаф из рассохшегося дуба и приступка прямо за дверью, встав на которую и втянув живот, можно встретить врага пулей в затылок.

Опыт подсказывает попытать удачу с засадой. Потому что любой идиот проверит шкаф, но далеко не каждый заглянет за дверь. По крайней мере сразу.

Тишина заползает в уши и тянет за ниточки в голове. Мне чудятся шорохи, тихие шепотки потирающих лапки чертей. Паранойя и безумие. И одно, и другое в Мордпридже встречается с завидной регулярностью.

«..ий Гринж…» – вспоминаю я хриплый, будто царапающий по камню наждаком, голос. Такой же был у мистера Тилли, которого на моих глазах пристрелил какой-то молодой лихой сорвиголова. Прожил он ненамного дольше старика. Покончив с могилой для Тилли, я собрал свои вещички и был таков. Но беда последовала за мной.

Грохочет дверь соседнего дома. Значит, убийца – не выдумка моей заскучавшей башки. Инстинкты не подводят.

Этот тупица, судя по всему, и не заметил, что городишко пуст, и каждый его шаг прекрасно слышен. За кого он меня принимает? За опустившегося сбрендившего вдоводела?! Думает, услышав собственное имя, я покорно сдамся на ручки? Может, ещё и сам себе в висок выстрелю?! Чёртов ублюдок! Иди сюда! Постой-ка, Гринж, а чего ты тогда прячешься?

БОИШЬСЯ?!

Вовсе нет. Просто не хочу, чтобы местные проведали, что среди них расхаживает настоящий стрелок. Проблем не оберёшься. Особенно, если они узнают, на кого я работал.

Под грохот и ругань из соседнего дома я тихонько взвожу курок. Убийца явно не семи пядей во лбу, иначе не глушил бы сам себя. От хищного щелчка револьверного бойка по моим рукам и спине бегут мурашки.

Тяжёлые шаги внизу. Бегемоты – и те топочут тише. Отчётливо звякают шпоры.

Говорю же, идиот.

Незнакомец что-то бормочет, харкает на пол. Не только дубина, но ещё и свинья. Ненавижу неотёсанных деревенщин. Намечается драчка. Обычно я их избегаю, но когда незнакомец справляется о тебе у бармена в захолустном городке, ты не строишь из себя леди, а защищаешься. Тем более, мне не впервой убивать.

Шаги всё ближе. Скрипят дверные петли. Створка чуть не заезжает мне по носу, но в последний момент я мягко придерживаю её. Убийца этого не замечает и входит прямо в капкан.

Боже, какой он огромный! Под два, может быть, даже больше, метра ростом, в куртке, подбитой медвежьей шерстью, и широкой шляпе с длинными полями. В его сапогах можно воду лошадям носить или тушить горящий дом. Настоящий пещерный тролль. О них мне матушка в детстве рассказывала сказки. И как я не приметил его в салуне?

Он долго стоит на месте, разглядывая пустую комнату. Я мог бы уже застрелить его, но мне хочется посмотреть ему в лицо. Наконец какая-то мысль посещает громадную башку, он вертит ею из стороны в сторону и направляется к шкафу. Вместо того, чтобы открыть одну створку и спрятаться сбоку или просто выстрелить несколько раз внутрь для острастки, убийца крякает и опрокидывает шкаф на пол дверцами вниз. Встав на заднюю стенку, жалобно скрипнувшую под ним, он стучит по ней каблуком. Харя у него уродливее некуда: косматая грязная бородища до самых глаз, здоровенный, ломанный не раз нос и крошечные, глупые глазки.

«Тупица», – думаю я, стреляя ему в голову. Грохот оглушает. Отвык, отвык я от своего ремесла. Кровь, ошмётки мозга и осколки костей украшают стену за спиной детины. Такой себе натюрморт. Туша падает, произведя едва ли не больше шума, чем шкаф до этого. Хорошо, что падает он на спину. Сам я его ни в жизнь не переверну.

Шарю по карманам. Потому что поиздержался, и потому что мне интересно, что привело тупицу в Мордпридж. Понятно, что я. Но кто его сюда направил? Сам бы он меня точно не выследил. В левом верхнем кармане пальто пальцы натыкаются на плотный конверт. Доставая его, задеваю рукоять огромного ножа. В моей руке он смотрится как короткий меч. Присвистнув, отбрасываю клинок в сторону. В поисках денег заглядываю даже в громадные сапоги. Опрометчиво. Стоит их стянуть, и комнату затапливает такой смрад, что мне приходится ретироваться на улицу. Боже. Да этим запахом можно травить людей и животных! М-да, дерьмовый сюрприз я оставил какой-то бедной даме. Но что поделать? Это же Мордпридж.

Выбравшись на улицу, я убираю револьвер в кобуру и прогулочным шагом возвращаюсь обратно в салун.

– Мистер Лидс, вы такое пропустили!

– Ох, Гарри, думаю, чистые портки стоили диковины. А что было-то?

– Детина заходил, ну вылитый тролль! Спрашивал какого-то Гринжа. Я ему сказал, что таких не знаю, – рассказывает бармен, – а он мне: «Если найду его в вашем городишке, то убью сначала его, а потом тебя».

– М-да, тот ещё джентльмен.

Киваю и приподнимаю брови, намекая на стаканчик виски. Гарри тут же наклоняется за бутылкой.

– Будем надеяться, что никакого Гринжа в Мордпридже нет. А то как же мы без тебя, Гарри?

Несколько мрачных мужчин с испитыми лицами усмехаются и продолжают играть в кости. Я беру виски, отхожу к столику в глубине заведения, скрытому от посторонних глаз, и достаю конверт. Внутри написанное знакомой рукой письмецо и моя фотография. Плохонькая, но узнать можно. Мне не нужно читать ни слова. Я знаю, что там написано. Заказ. От самого злобного сукина сына в окрестных землях, а может, и во всём мире.

«Что ж, Консул, значит, охота, да?»

Не раскрывая письма, я рву его на мелкие кусочки, складываю труху в конверт вместе с фотографией и той же ночью сжигаю на подворье, пока Гарри седлает моего коня. Предстоит долгий путь.

>>>

Многие злодеи, на мой взгляд, попросту не готовы к тому, что кто-то их обскочит. А ведь это ремесло предполагает постоянную конкуренцию. Возьмём, к примеру, меня.

Эдвин Гринж, тридцати двух лет от роду. Высок, статен, благороден лицом и скор на расправу. Одеваюсь не броско, но аккуратно и терпеть не могу расхлябанности во внешнем виде. Родился и вырос на Восточном побережье, обучался в колледже при Военно-морской Академии, должен был стать морским офицером, но судьба распорядилась иначе.

Шестнадцать лет – опасный возраст. Меня настигла статья из газеты, в которой рассказывали о Клэнишере, городке старателей в штате Дихайо. Его называли «столицей золота» и «северным Эльдорадо». Драгоценный металл воззвал ко мне, а я и не сопротивлялся. Сборы вышли долгими и тщательными, хотя кроме отцовского коня и пары револьверов я прихватил только небольшой мешок: нож, фляга для воды, пара верёвок, патроны, немного пороха, спички, смена белья. Выехав из города под покровом темноты, я преодолел с десяток километров под звёздами, а заснул под красивейший рассвет вблизи каньона Монахильо.

Мне казалось, что само путешествие напитывает мой желудок. Вторые сутки дороги всё расставили по своим местам. Внутренности горели. Каждый шаг коня отдавался болью. Мальчишка: мне хватило ума подумать о воде, но я не взял ни котелок, ни одеяло, ни запас хоть какой-то снеди. Форменный идиот! Думал, буду охотиться и стрелять дичь в лесах, хотя никогда этого раньше не делал. До Луишвилля – ближайшего города – оставалось ещё два дня пути. Выбившись из сил, я устроился на стоянку у ручья и чуть было не околел до смерти. Разбудила меня странная парочка.

Они поили коней и смывали с рук и лиц запёкшуюся грязь. Меня охватил восторг. Никогда прежде не думал, что встреча с людьми в глуши может так поднять настроение. Кое-как встав, я направился к ним и загодя поднял руки, чтобы не спугнуть «уважаемых ковбоев». Парочка оказалась наёмниками Консула, жестокого и властного сукина сына. Звали их Питер Мур и Габриэль де Марро, и были они настолько отъявленными негодяями, какие вам даже не снились. В своём деле они ничего не стеснялись. От их рук погибали и мужчины, и женщины, и старики, и дети. Даже домашний скот. Так что, пускай я того не знал, но жизнь моя оказалась на кону в игре с непонятными правилами.

Не знаю, чем им понравился: тем ли, что держался смело, или тем, что нагло попросил у них помощи. Знакомство состоялось, я его пережил. Мур и де Марро разделили со мной пищу и отказались от платы. Дескать: «Плохая примета – брать деньги с умирающего с голоду посреди чащи». Интересные они люди.

Луишвилль встретил меня провинциальной улочкой, парой магазинчиков, одним салуном и даже рестораном, управлял которым сморщенный старичок с французскими усиками. Ему недоставало акцента, но стряпня была высший класс. Я решил подзадержаться в городке и там во второй раз встретился с Муром и де Марро. Они убивали какого-то проходимца, задолжавшего Консулу денег. В те дни я уже был смышлёным парнем и в драки зазря не лез. Впрочем, у должника оказалась симпатичная дочка, с которой я быстро свёл близкое знакомство. Не защитить даму в беде – всё равно, что выстрелить в собственный… кхм, в собственное сердце.

Перестрелка вышла жаркой и жадной до крови. Муру я отстрелил мизинец на правой руке, в ответ он всадил пулю мне в плечо, отчего оно до сих пор ноет в дождь и поскрипывает. Де Марро я подарил шрам во всё лицо через обе щеки и нос, а он мне – порванное правое ухо, из-за которого я вынужден носить длинные волосы.

Дальнейшая судьба моя – больше сказка, нежели правда. К тому же впереди уже маячат огни Когуолла. Сверну-ка я свой рассказ, пока окончательно вам не наскучил.

>>>

Есть в Когуолле традиция: путника, пришедшего с воды, угощают рыбой, а того, кто пришлёпал по земле, – мясом. Изучая меню, я понимаю, что пеших здесь не ждут. Ненавижу рыбу.

– Уважаемый, – обращаюсь я к официанту, – а есть ли у вас что-нибудь из старого доброго мясца?

– Сэр, а чем плоха рыба?

– Терпеть её не могу. Ни в каком виде.

– Сегодня четверг… Но я спрошу на кухне.

Паренёк в чистой, но изрядно потасканной временем рубашке исчезает за кухонными дверьми. Остаётся сидеть и ждать. Пустыня выела из меня всю воду, так что первым делом в Когуолле я осушил четыре больших графина воды, заказал пятый и цежу его медленно, перекатывая воду на языке. Нет ничего лучше, чем напиться воды после того, как губы потрескаются, а нёбо высохнет настолько, что начнёт царапать язык.

Кантина оказывается крохотной: зал дай бог на двадцать человек. Три длинных общих стола, барная стойка с непритязательным выбором напитков, меню на меловой доске. Написано округлым женским почерком. Я представляю себе дородную стряпуху: в этих краях их днём с огнём не сыщешь, они всё больше предпочитают южное побережье. Такие женщины умеют вкладывать в свою еду не только ингредиенты, но душу. А уж вкусно поесть я не дурак.

– Сэр, есть вчерашнее рагу.

– Из чего?

– Свинина.

– Что-то не видел я тут у вас свиней.

Паренёк заливается краской.

– Ты что, чучело, думаешь, я свинину от угря не отличу?

– Сэр, что вы..!

– Я, кажется, понятно объяснил, – говорю я, как бы невзначай убирая полы плаща в сторону и оголяя рукоять револьвер, – что ненавижу рыбу, а вместе с ней и всех морских обитателей, включая крабов, креветок, угрей, осьминогов, лангустов, мидий, устриц и вообще всех, кто обитает под толщей пресной или солёной воды!

Официант белеет и исходит потом. Теперь он либо принесёт то, что хочу я, либо…

– Эй! Ты чего Джерри пугаешь?!

Не знаю, какой инстинкт во мне срабатывает, но вместо того, чтобы обернуться на грубый окрик, я кубарем скатываюсь со стула и прячусь за массивной ножкой стола. Выстрел, больше похожий на раскат грома, превращает стул в щепки. Я прикрываю глаза рукой. Джерри голосит, как шальная девка, и уносится в кухню. Убийца стреляет в ножку стола, но та оказывается крепче стула.

«Да из чего он палит?!» – думаю я, контуженно встряхивая головой.

– Выходи, Гринж!

«Да что же вам всем так неймётся?!»

– Давай лучше ты сюда, приятель!

Полы – слабое место нашей страны. Особенно в таком климате. Доски рассыхаются меньше, чем за год, и без скрипа по ним уже не походишь. Уж поверьте наёмному убийце.

Бегущий на меня стрелок либо идиот, либо отчаянный храбрец. Оба варианта так себе. Он вскакивает на стол. Хочет перегнуться вниз и всадить в меня дроби. Вот только я уже под столом, оба револьвера в руках. Предупреждаю поганца, что я вооружён, а моя репутация – не бабкина брехня. Вот незадачливый авантюрист и попал в ловушку. Попытается спуститься – откушает свинца. С другой стороны, и мне не вылезти. Скрип выдаст меня с головой.

– Эй!

– Чего?

– Тебя хоть как звать-то?!

– Пошёл в жопу, Гринж.

– О, интересное имя, Пошёл-в-Жопу. Откуда ты?

Больше убийца мне не отвечает. Наверное, настроение пропало.

– Сколько Консул даёт за мою голову?

Молчок. Надо же, двое бугаев в двух разных городах пытаются отправить меня на свидание со Всевышним или рандеву с Чёртом, но не рассказывают, ради чего так надрываются. Ладно, у первого я и не спрашивал.

С каждой секундой ожидания незадачливый убийца приближается к своей глупой смерти. Ведь все знают, что Гринжа в одиночку не взять. Максимум – сдохнуть с ним за компанию. Но не взять.

«Интересно, Пошёл-в-Жопу об этом вообще знает?»

Проходит минут пять. Десять. На полу удобно, хотя я и предпочитаю пуховые матрасы. Но в дороге чего только не случится. Тем более – на работе.

– Эй! Эй!

– Да чего тебе?!

– Давай слезай уже, и покончим с этим. Ты попробовал, не получилось. Расскажешь на небесах, что чуть было не убил самого Гринжа! Из всех претендентов ты… ну, месте на пятом. Для такого дуболома – неплохо!

– Заткнись!

– Так я ж со всей душой, приятель.

Горький запах дыма щекочет ноздри.

– Ты там что, куришь, что ли?!

– Не твоё собачье дело!

– Ты пришёл убивать самого Гринжа! Так что это моё собачье дело!

– Ну, курю! И что с того?!

– Сволочь! А ну угости меня!

– Ага, чтобы ты меня прикончил?

– Не стану я тебя убивать.

– Мне тебе на слово, что ли, верить?

Боже, какой идиот.

– Да!

– Держи карман…

– Всё равно у тебя никаких шансов. Рано или поздно ты уснёшь, и я тебя грохну, только в этом случае мы оба потратим дохрена моего драгоценного времени. Вместо этого можем покурить как два старых приятеля и обсудить ситуацию. Может, даже замнём.

Он молчит так долго, что я начинаю скучать и подумываю поколотить каблуками в столешницу.

– Ладно.

– Что?

– Я верю тебе.

– Вот и славно. Давай, спускайся.

– Нет. Ты первый.

– Тогда выбрось подальше винтовку, из которой разнёс в щепки прекрасный стул.

– Я поставлю её.

– Дулом вверх.

– Хорошо, дулом вверх. А ты выбрось револьвер.

Огромный приклад, спусковой крючок, что твой полумесяц. До сих пор не знаю, что это было за чудовище. Хмыкнув, отправляю покататься по доскам своего верного друга.

Ладно, условия он выполнил. Конечно, всегда есть опасность, что у противника окажется пистолет, или, скажем, нож, но на то она и жизнь, чтобы рисковать. Выдохнув, я резко перекатываюсь и вскакиваю. Вместо того, чтобы хвататься за винтовку, мой убийца вскидывает руки. В его зубах курится хорошая, плотная самокрутка. Улыбнувшись, я выхватываю второй револьвер и стреляю ему в лицо. Ненавижу самоуверенных дилетантов.

– Эй! – Я подхожу к кухне и стучу в дверь. – Разборки окончены. Тащите своё рагу, да побольше хлеба и эля.

Стресс я умею только заедать. Или запивать, но свежая голова мне ещё понадобится.

Итак, Консул устроил на меня охоту. Дурачок в Мордпридже мог быть приглашением, попыткой заново вернуть меня на службу. Но этот дуболом… Точно охота. За какие-такие грехи Консул решил меня наказать, один Бог знает. Вот только теперь изрядная часть душегубов нашей великой страны не даст мне покоя. А это не дело.

Взяв другой стул, я сажусь обратно за свой стол и, дожидаясь еды, прикидываю, как бы мне побыстрее добраться до Дерриджа.

>>>

За неполный месяц на пути от Когуолла до Дерриджа мне приходится убить пятнадцать человек и трёх цепных псов. Обычно собак я не стреляю, но когда на тебя несутся здоровенные клыкастые мастифы, выбора особо и нет.

Кинклейдж, известный как Псарь, тот ещё урод. Живёт в горах, покупает щенков, превращает их в машины для убийства и отправляется на «промысел», как он это называет. На деле – банальная охота на людей. До того, как наняться к Консулу, он работал на контрабандистов, грабителей банков, законников, нечистых на руку владельцев шахт или обозлённых шахтёров – в общем, тех, кто больше заплатит.

Я сталкиваюсь с ним на горном перевале, среди утопленных в снегу сосен, яркого голубого неба и ослепительного солнца. Он чуть не заканчивает нашу беседу одним метким выстрелом, но мне в очередной раз везёт. Одна из его шавок вцепилась мне в ногу, каким-то чудом не прокусив голенище сапога, и я упал за мгновение до того, как пуля подарила мне свинцовый поцелуй. Псарь, помимо прочего, ещё и меткий стрелок, так что шрамов на мне прибавилось. А вот он убавился. До нуля.

Личи Таракашка, быстрый и юркий мексиканец, поджидал меня в Созоне, городке лесорубов. Чувствовал я себя неважно, на предыдущей стоянке пришлось сражаться с Индейцем, и пару раз он-таки сильно меня достал. Болело ребро – я подозревал трещину, болело плечо, перевязанное намокшим от крови платком, болела задница от долгой дороги. Первым делом я наведался к местному доктору. Тот крепко перевязал меня и выписал морфия, предупредив, чтобы я не налегал на обезболивающее.

– Не дурак, док, – уверил я его, а сам тем временем выпил добрую четверть бутылька, едва выйдя за дверь. Быстро накатило, убаюкало. Словно в тумане я добрался до салуна, занял столик в углу, подальше от окон и входа, заказал бифштекс с кровью и кофе. Хозяйка, обслуживающая клиентов сама, предложила стаканчик виски, но я отказался. Мешать алкоголь и лекарства опасно. А на меня и так объявлена охота.

С трапезой я покончил быстро, расплатился по счёту и вышел на улицу подышать остывающим вечерним воздухом. Выкурить самокрутку-другую. Присел на лавочку тут же, на крыльце, достал табак и бумагу. Вдруг ко мне подсел Личи.

– Ну привет, старый друг, – сказал он с широкой улыбкой. Усы и тёмно-медная кожа висели в воздухе. Я отмахнулся от них, как от галлюцинации.

– Привет-привет. Дай покурю спокойно.

– Кури.

Не торопясь, со знанием дела, я достал папиросную бумагу, оторвал кусочек, взял щёпоть табаку и размял в пальцах, чтобы он наполнился воздухом.

– Ты будешь?

– Нет, спасибо. Завязал.

Я никак не мог поверить, что Личи здесь. Обычно он работает на Востоке, ближе к границе. Дела Консула он разрешает переговорами. Если доходит до револьверов, то палит Личи настолько быстро, что больше походит на пулемёт, чем на стрелка. Меткость у него хромает, но с такой скоростью меткость и не нужна.

– А помнишь, как мы уделали того пастора, как же его… – начал было я.

– Гроуштмана?

– Не, то был офицер из наших, задолжавший Консулу. Как же его…

– Лазетти?

– Нет, это итальяшка из Керри-Йорка.

– О’Финниган?

– Точно! О, мать его, Финниган. Вот это был засранец, конечно, так людям мозги промыть, чтобы они с голыми руками на нас бросились.

– Да, было время, Гринж.

– Точно, Личи. Слушай, а сколько Консул даёт за мою голову?

Мексиканец покачал головой и выдал одну из своих фирменных грустных улыбок. Понятно. Он мне тоже не скажет. Тогда я подумал: «А ведь сейчас всё может закончиться». Под «всем» я подразумевал свою жизнь, конечно же. Прохладный ветерок гладил наши суровые лица, как ласковая женщина. Жители разбрелись кто куда, заметив подозрительную парочку. Может, они нас и не узнали. Как любые травоядные, они остро чувствовали хищников, а стрелки, как ни крути, – одни из самых опасных хищников в этих местах.