Гарем ундер-лейтенанта Говорова

Выходило так, что две ночи подряд ундер-лейтенант бодрствовал, вовсе не погружаясь в волшебные сновидения. Складывалось полное ощущение, будто бы Говоров переходил в какой-то иной мир, иную реальность, расположенную на границе реального и нереального. А быть может, по своей или чужой воле, он включился в некую загадочную и увлекательную игру, так и не успев познать её правил. При этом отыгравшие карты не сбрасывались в отбой, а доставались ему в качестве трофея. Если принять вышеозначенное за истину, в этом случае оставался открытым ещё один вопрос: с кем именно офицер играет, и что в итоге он может проиграть, либо напротив, приобрести?

«Да, собственно, какая в том разница?..– весело ответил сам себе Говоров. – …Если данная игра доставляет мне неслыханное наслаждение и невероятное удовольствие, так чего ломать голову над второстепенными мелочами!»

Примерно в том же, весьма приподнятом настроение Герман проснулся и на следующее утро. Минувшей ночью в его постели побывала рыжеволосая прелестница по имени Берта. Именно эта самая Берты, ныне смотрела на него с карты номиналом: «двойка червей». Причём, укладываясь минувшим вечером спать, Говоров, конечно же, предвкушал очередное интимное приключения, однако он вовсе не предполагал, с каким, доселе неиспытанным благоговением, офицер будет вспоминать о прошедшей ночи. Дело в том, что Берта не просто лежала под Говоровым, тупо раздвинув ноги, как ранее это было с Кризантой и Карин. Да, собственно, и весь прежний интимный опыт офицера был связан лишь с одним положением тел. Речь ныне идёт об исключительно горизонтальной проекции, когда мужчина находился непременно сверху. Потому и любое новшество воспринималось Говоровым, как нечто диковинное, непознанное, приносящее самые изысканные наслаждения. На протяжении всего последующего дня офицер с приятной истомой будет вспоминать, как Берта приподнимала свои стройные ножки и опускала их на плечи Германа. Именно в этом положении Говоров ощущал свои интимные движения более плотными, более чувственными. Когда ж ночная гостья и вовсе, выскочив из-под ундер-лейтенанта, вдруг уселась на него сверху… Причём, оседлала она его так, что в лунном свете офицер мог видеть всё её стройное и гибкое обнажённое тело. Тут-то Говоров и вовсе поплыл от счастья. В данном положении от Германа и вовсе ничего не требовалось, потому, как рыжеволосая проказница сама принялась вырисовывать просто немыслимые телодвижения. Офицеру оставалось лишь расслабиться и получать непередаваемое удовольствие.

Миновало уже три ночи. В постели Говорова побывали три разные барышни, причём, ни одна из них, ни в чём не уступала иной, у каждой имелась своя изюминка. Все они оказались девственницами. Потому и воспринимал Говоров события последних дней не иначе, как щедрый подарок Небес.

Весь последующий день Герман был полон сил. Он шутил, поднимался вместе с матросами по бушприту, фок- и грот мачтам натягивал и подвязывал фок-марсель; прохаживался по орудийной палубе, спускался в носовой трюм – в общем, был весьма активен и достаточно энергичен. При этом любое занятие, даже самое грязное или чересчур трудоёмкое, было ему исключительно в радость.

– Говоров, тебя кто укусил или ужалил? – глядя на энтузиазм ундер-лейтенанта, в шутку поинтересовался Демидов.

– Почему «укусил»? – не понял вопроса Герман.

– Да, просто ты какой-то нынче чересчур активный!

– Глеб, а ты вспомни, слова Петра-батюшки: «За благо изобрели Воинской устав учинить, дабы всякой чин знал свою должность, и обязан был своим званием, и неведением не отговаривался…»

– Ты это сейчас к чему? – переспросил Глеб.

– К тому, что службу нужно нести, а не с британцами по кабакам кулаки чесать!

– Да, пошёл ты! – отмахнувшись, недовольно пробурчал Демидов.

«Ну, и пусть злится! И вообще, пускай считает меня кем угодно. Эти придурки даже представить себе не могут, как порой может быть счастлив молодой человек!.. – покидая оружейную палубу, весело присвистнул Говоров. – …Точнее, даже не «счастлив». Речь сейчас идёт о некой гордости, повышенной самооценки… Как не крути, а я действительно горд за то, что мне ныне подвластна, едва ли не всякая баба. Горд за то, что я вовсе не озабочен поиском скорых и беспорядочных любовных утех с грязными девками из портовых борделей. Нет-нет, о своей тайне я никому, никогда не скажу. Не дай-то Бог, сглазят!..»

К вечеру, вернувшись в каюту достаточно уставшим, Герман аккуратно взял в свои руки заветную колоду, осторожно её перебрал, мысленно представляя, какие ещё сюрпризы она может ему преподнести. После чего, завернул ту колоду в белоснежный платок и спрятал её от посторонних глаз, под подушку.

Ближайшей ночью Говорова действительно поджидал сюрприз. Правда, он был скорее со знаком «минус». Причём, как позже признается самому себе Герман, те неприятности напрямую вытекали из его прежней самоуверенности, связанной с доступностью прежних дам… Впрочем, ближайшая полночь началась для ундер-лейтенанта, как и прежде. Не было и намёка на возможные неприятности. Открыв глаза, офицер увидел очередную нимфу. На сей раз перед ним предстала черноволосая девчушка, скромно присевшая на краешек его койки. Полностью обнажённая юная особа, похоже, была вовсе не против ночных утех. По крайней мере, именно так показалось на тот момент Говорову.

– Как твоё имя? – абсолютно без эмоций поинтересовался Герман, будто бы данная информация для него вовсе ничего не значила.

– Хейла! – очень тихо ответила та.

– Надеюсь, ты не против, разделить со мной любовное ложе? – проговорил хозяин каюты, и несколько бесцеремонно попытался притянуть к себе брюнетку.

Барышня легко вырвалась из рук хозяина каюты и встала посередине корабельного помещения. Дама выглядела несколько испуганной, если не сказать сильно перепуганной и порядком опешившей. У неё будто бы пропал дар речи, потому как ночная гостья лишь открывала рот не в силах вымолвить и слова. Меж тем, Говоров времени зря не терял. Встав с кровати, он мигом снял с себя минимальный набор нижнего белья, после чего, закрыл дверь каюты на ключ. Не дав гостье опомниться, Герман развернул даму к себе спиной, и попытался наклонить брюнетку вперёд, в аккурат над расправленной постелью. По сути, он прибег к своему небогатому интимному опыту. Ведь, именно так он иногда поступал с одной из чересчур игривых горничных своего родового имения. Та деревенская барышня, старше Германа лет на семь, любила изображать из себя недотрогу. Правда, то «насилие» было лишь игрой, забавой, прелюдией перед весёлым барахтаньем в мягкой постели. Горничной нравилось, когда ей овладевали после небольшого сопротивления. В данном же случае, всё обстояло несколько иначе.

Похоже, девушка пыталась воспротивиться офицеру на полном серьёзе. Высвобождаясь от жёсткой мужской хватки, Хейла активно принялась работать руками и коготками, при этом, она ещё и извивалась всем своим телом. Однако было уже поздно. Говоров как-то удачно (причём, с первого раза, без холостых тыканий неизвестно куда) сходу вошёл в неё. И не просто вошёл, а проник на всю длину своего твёрдого стержня. Герман держал Хейлу за бёдра, сильно прижимая к себе и совершая очень короткие толчковые движения.

– О-о-ох, какая ты сладкая!.. – шептал Говоров. – …Какая горячая!..

Дама упёрлась ладонями в кровать, ноги её слегка подрагивали. Кажется, она совершенно не слышала слов агрессора, пребывая в каком-то непонятном отрешённом состоянии. И вдруг Хейла звонко вскрикнула, потом ещё раз. Кричала вовсе не от возбуждения, а от испытанного ею сильнейшего болевого синдрома.

– Не ори!.. – прикрикнул на неё Герман. – …Если б ты не дёргалась, я бы сделал всё более аккуратно!

– Мне больно, у меня нет сил, терпеть!.. – всхлипнула Хейла. По её щекам ручьём текли сейчас слёзы. Однако Говоров этого вовсе не видел, потому, как перед его взором была лишь её спина, точёные бёдра и два полушария упругих «булочек». И всё же, офицер замер. Сейчас он не двигался. Это помогло даме справиться с изначальными болевыми ощущениями. Впрочем, если б мужчина немедленно вышел из неё, Хейле было бы гораздо легче.

Слившись в одно целое, парень и девушка стояли довольно-таки долго. Офицер прекратил всякие движения своим тазом, он лишь продолжал осторожно ласкать своими ладонями спину партнёрши, мял булочки и, чуть нагнувшись, несильно сжимал её грудь. Возможно поэтому, то, что было нынче внутри дамы, вовсе не думало уменьшаться. Детородный орган был таким же твёрдым, как и в момент проникновения. Именно этот факт наводил барышню на мысль о том, что рано или поздно, этот самый зверь возьмёт то, зачем он, собственно, и пришёл (точнее, вошёл).

– Заканчивай уже быстрее!.. – тяжело вздохнув, безучастно проговорила Хейла.

Детородный орган начало понемногу двигаться. Опасаясь почувствовать прежние болевые спазмы, дама сильно напряглась всем своим телом. Однако очень скоро барышня безвольно обмякла. Очевидно поэтому, сделав ещё пару более сильных толчков, Говоров облегчённо застонал…

Разомлевший офицер плюхнулся на кровать. Удовлетворив свою плоть, можно было, расслабиться, послав всё к чёртовой матери. В то время, как девушка вдруг уткнулась в подушку и разрыдалась в полный голос.

– Ты меня использовал!.. Какой же ты сволочь!.. Просто взял и надругался, лишив меня невинности!.. – причитала она, уливаясь слезами.

– Хейла, перестань! Я ведь не знал!.. – офицер принялся поглаживать даму по спине, словно то был маленький обидчивый ребёнка. – …Не надо!.. Успокойся!..

– Чего ты не знал?.. – оторвавшись от подушки, Хейла уставилась на ундер-лейтенанта. – …Ты даже не удосужился узнать кто я, откуда. Лишь спросил, как моё имя и тотчас вогнал в меня свой шампур!..

– Ну, извини! Подскажи, чем я могу искупить свою вину? – почувствовав некоторую слабинку, Говоров перешёл из глухой обороны в осторожную контратаку.

– Мог бы для начала налить девушке вина, поговорить, расположить!.. А уж после и начинал свои похотливые приставания…

– На военном корабле спиртного нет!.. – Говоров попытался возразить, однако тотчас встрепенулся. – …А впрочем, обожди!..

В голову Германа вдруг пришла идея, сбегать к Лазареву, отвечавшему за продовольственное снабжение корабля. У этого прохвоста всегда можно было разжиться чем-то этаким. Но в самый последний момент что-то заставило его заглянуть в свой сундук. Именно там он и обнаружил две бутылки французской наливки. В сознании офицера тут же мелькнула мысль: «Ну, конечно. Ведь это сон, потому и всё здесь возможно».

Молча выпили. Дама чуть повеселела. На её лице появился румянец, кое-какой намёк на улыбку.

Следующая их близость была уже обоюдно желанной. И, тем не менее, под самое утро, когда мужчина и женщина в блаженной истоме оторвались друг от друга, Хейла вновь закрыла лицо одеялом и тихо расплакалась.

– И всё же, ты меня подло опорочил!.. – её голос, прорывающийся сквозь тяжёлые всхлипывания, звучал несколько отрывисто и весьма сумбурно. – …Ведь я тебя никогда более не увижу!.. Как и ты меня… Поматросил, и бросил!..

Герману ничего не оставалось, кроме как тяжело вздохнуть, закрыть глаза и погрузиться в блаженную полудрёму.

Глава 6

На сей раз, пробуждение Говорова было несколько тягостным. Нет, не в физическом плане, а скорее в эмоциональном. После минувшей ночи, со слезами, всхлипами, обвинениями и прочими девичьими капризами, на душе офицера остался какой-то неприятный осадок. Ранее, всё было гораздо проще, более беззаботней.

Герман достал из своего потайного места магическую колоду карт, разложив её на столе веером.

«Вот она, та самая «двойка пик»!.. Эта чёртова Хейла, сумевшая подпортить мне настроение. Как не крути, а женщины всегда оставались для меня непредсказуемыми существами. Даже во сне, они умудряются устроить какие-то истерики, скандалы!.. – всматриваясь в карты, Говоров принялся размышлять о представительницах противоположного пола. – …Выходит так, что между дамами, побывавшими в моей постели, не так уж и много общего. Их ни в коем случае нельзя укладывать в одну единую «колоду». Каждая из тех красоток – это отдельная, самостоятельная история, своя независимая повесть, потому и должен я, каждый раз подстраиваться, аккуратно прощупывать свою очередную гостью, дабы вновь не попасть впросак, как это было с Хейлой. Впрочем, кто его знает… Быть может, минувшей ночью я столкнулся с некоторым исключением из общих правил. Как говориться: для каждой бочки мёда, должна быть и своя ложка дёгтя. Ладно, поживём – проверим!..»

При этом офицер вовсе не заметил одну немаловажную деталь. Дело в том, что все «двойки» в мистической колоде карт, каких-то четыре дня назад, казавшиеся ундер-лейтенанту абсолютно новенькими (от них как будто бы ещё пахло свежей краской), на сей раз выглядели несколько потрёпанными, примерно такими же, как «тройки» или «четвёрки».

Ближе к полудню Герман столкнулся на верхней палубе с Русаковым.

– Говоров, ты чего по ночам орёшь?.. – завидев ундер-лейтенанта, с некоторым вызовом поинтересовался Мирон. – …Причём, уж в который раз просыпаюсь от твоего, едва ли не бабского: ни то визга, ни то скуления!..

Здесь стоит отметить, что каюты Говорова и Русакова располагались совсем рядом; буквально за тонкой деревянной перегородкой.

Благо, Герману удалось перевести данный, не очень-то и приятный ему разговор в шутку.

– Мирон, после недавнего инцидента на датском берегу, тебя более не отпускают с фрегата, ты наблюдаешь за мирской жизнью, за теми же барышнями, лишь с палубы «Полтавы». Потому и мерещатся тебе женские страдания с визгами, смехом и криками!..

Про себя ж Герман всерьёз призадумался о том, с чем, собственно, он имеет нынче дело, коль голоса его ночных посетительниц слышны в соседних каютах.

«Если забавы, которыми я наслаждался на протяжении последних четырёх ночей, всего лишь сон, то каким образом завывания Хейлы могли долететь до слуха лейтенант? Он что ж, видел со мной один и тот же сон? Если ж всё ранее сказанное происходило наяву!.. Да, нет. Этого не может быть. Каким-таким образом эти чёртовы «двойки» могли незаметно проникнуть не только в мою каюту, но и на судно? Да, и куда, все они подевались позже, ближе к рассвету?.. Помнится, ранее я уже размышлял о нечто среднем состоянии: ни то полусном, ни то полуявью. А может, речь ныне идёт о некой бесовщине, магии, ворожбе!..»

– Тебе, случаем, не больно? – осторожно поинтересовался Герман, как только его мужской стержень оказался в Женевьеве.

Очередной гостьей Говорова нынче была стройная дама лет девятнадцати-двадцати. Она разбудила офицера среди ночи, погладив того своей нежной ладошкой по спине. Ундер-лейтенант нашёл Женевьеву аккуратной, миниатюрной и чертовски обворожительной девушкой. Её струящиеся светлые волосы прикрывали оголённую грудь. В общем, весь негатив, с которым Герман столкнулся минувшей ночью, сам собой отошёл на задний план. Речь, как вы и сами наверняка поняли, ныне идёт о Хейле, о её обидах и капризах. Тем не менее, памятуя о своём недавнем, достаточно печальном опыте, ундер-лейтенант постарался быть с Женевьевой предельно тактичным и обходительным. Потому и задан был тот самый вопрос, когда продолжительная и отчасти невинная прелюдия с поцелуями, поглаживаниями и прижиманиями тел, наконец-то переросла в нечто иное, в более интимное. Вместо ответа, дама подалась немного вперёд, погрузив мужское естество ещё глубже. Широкие мужские ладони, блуждавшие по мягкому и нежному женскому телу, продолжали возбуждать и без того перевозбуждённую Женевьеву. Похоже, ей нравилось чувствовать себя хрупкой и беззащитной, рядом с сильным и статным самцом.

После того, как дама подалась навстречу движениям офицера, Говоров несколько осмелел, превратившись в более активного и напористого партнёра. Его движения приобрели быстрый и размашистый темп. В ответ, барышня принялась размеренно постанывать…

И тут, в самый неподходящий момент произошло непредвиденное. Дурман обоюдного наслаждения любовными утехами разом развеяли голоса, вдруг донёсшиеся с обратной стороны каютной двери.

Герман замер, чуть затаившись. Однако очень скоро те голоса, затихая, начали сходить на нет. Двое мужчин, шатавшихся по корабельному коридору, успели удалиться на почтительное расстояние. Говоров продолжил в несколько ускоренном темпе. У него попросту не хватило терпения. В этот самый момент, утопая в океане удовольствий, Женевьева непроизвольно выкрикнула. Причём, тот вскрик оказался достаточно громким, его эхо прокатилось всё по тому же корабельному коридору. Очевидно, в какой-то момент, дама попросту потеряла над собой контроль. Офицер едва успел зажать её рот своей ладонью.

«Твою ж мать!.. Что ж они так орут?.. – чертыхнулся про себя офицер. – …Орут в самый неподходящий момент!..»

Вновь прислушавшись к мужским голосам за дверью, ундер-лейтенант понял, что они уж полностью стихли. Причём, было вовсе не понятно: то ли мужчины ушли, то ли услышав девичий крик, они в недоумении притихли. Говорову отчего-то стало стыдно. Стыдно за то, что он злостно нарушает Устав, дисциплину на судне. Впрочем, достаточно скоро Герман успокоил себя мыслью о том, что ни даму; ни его самого; ни то, чем они ныне занимаются – никто не видел. Даже если кто-то из посторонних и услышал тот короткий окрик… При этом в его каюте в последствие будет тихо. В общем, никто и вовсе не узнает, кому именно принадлежал тот вскрик удовольствия, полный похоти и страсти. И главное, никто не узнает, из какой именно каюты он прозвучал. Потому и продолжал Герман держать свою ладонь на устах Женевьевы до тех самых пор, пока сам глухо не застонал.

– Ох, какое блаженство!.. – с тяжёлым выдохом произнёс офицер. – …Ты прелесть! Такая горячая, такая!.. Прости, если сделал тебе больно. Я не хотел… Ты не сказала, вот я и подумал!..

– Да, всё нормально!.. – тихо усмехнулась партнёрша, упоительно потягиваясь на скомканной кровати. – …Не бери в голову. Мне было вовсе не больно. Ведь я уж давно не девица. Ранее, у меня уже был мужчина… И не просто мужчина, а штурман с голландской шхуны. Единственное, что я могу о нём сказать: весьма похотливым он оказался самцом!.. Здоровый, сильный, не знающий ни сострадания, ни жалости. Однако, как партнёр, он тебе и в подмётке не годиться. Потому как ты гораздо мягче, обходительней!.. – дама нежно провела своей мягкой ладошкой по плечам Германа.

Не обращая внимания на отпущенный в его адрес комплимент, на приятное поглаживание, Говоров напрягся всем телом, повторив про себя: «штурман с голландской шхуны!..»

– Не припомнишь, как звали того штурмана? – офицер пристально глянул в глаза дамы.

– Разве женщина может забыть того мужчину, который, собственно, и сделал из неё женщину!.. – вновь беззаботно усмехнулась длинноволосая блондинка. – …Имя штурмана Ван Дей Кюйст!..

И тут Говоров открыл глаза.

Он проснулся. В каюту пробивались первые лучики рассвета.

«Эх, чёрт!.. Ведь я вовсе не успел расспросить Женевьеву о том штурмане!.. Меж тем, именно с него всё и началось. Точнее, с его колоды!.. – припомнил про себя ундер-лейтенант, и тотчас его разум посетила несколько неожиданная мысль. – …А быть может, кто-то не пожелал, чтобы я услышал ответ барышни, потому и не дал он ей договорить, разбудив меня в самый неподходящий момент. Ага!.. Всё ж таки «разбудив»! Как не крути, а я действительно проснулся. Выходит, всё происходившее со мной нынешней ночью было исключительно моим сновидением. Да, и хрен с ним, с этим «кем-то», меня разбудившим!.. Как и с тем чёртовым штурманом!..»

Непроизвольно Говоров взял в руки колоду. Перебрал её и очень скоро отыскал среди карт Женевьеву (то есть, «тройка бубей»).

«Эх, хорошая девочка!.. – с определённым сожалением вздохнул Герман. – …Я был бы вовсе не прочь провести с ней ещё одну ночку! Потому как из всех предыдущих дам, именно она понравилась мне больше остальных!.. И не только потому, что барышня похвалила меня в сравнении с иным мужчиной!.. Ну, вот, я вновь вспомнил об этом штурмане! Пожалуй, мне необходимо навсегда выкинуть голландца из своей головы!..»

Тем не менее, на протяжении всего последующего дня Говоров невольно возвращался своими мыслями именно к Ван Дей Кюйсту. Стоило Герману отвлечься от своих прямых служебных обязанностей, в его разум тотчас просачивался ряд вопросов. К примеру, почему Ван Дей Кюйст передал колоду карт именно ему? Почему он сам, так легко отказался от фактически бесконечного ночного блаженства? Почему штурман выглядел как старик, если моряки с «Фортуны» или та же Женевьева описывали Ван Дей Кюйста, исключительно как крепкого, молодого самца?

Толком, не ответив ни на один из вышеозначенных вопросов, ундер-лейтенант решил дождаться следующей ночи в надежде предметно расспросить о штурмане, уже следующую ночную гостью.

Очередной дамой, посетившей каюту ундер-лейтенанта, оказалась Бланка.

Барышне было около девятнадцати. Темноволосая дама вовсе не пыталась разбудить офицера, не лезла к нему под одеяло, не прижималась, не приставала со своими поцелуями. Она сидела тихой мышкой на самом краешке табурета, приставленного к кровати Говорова, молча ожидая, что будет дальше. И если бы Германа не мучила жажда, если бы он не проснулся среди ночи с пересохшим горлом, то Бланка возможно и просидела бы так, с краю, до самого утра. До той же самой поры проспал бы и ундер-лейтенант.

Узнав имя ночной гостьи, Говоров попытался тотчас увлечь её под своё одеяло, однако та оказала, пусть и слабое, а всё же сопротивление.

«Может, и к лучшему!.. – не стал настаивать офицер. – …Вначале, немного поговорим, познакомимся, а уж после, когда дама малость пообвыкнется, мы и перейдём к главному. То есть, к любовным утехам!»

– Бланка! Тебе ни о чём не говорит имя: Ван дей Кюйст? – как бы, между прочим, поинтересовался Герман.

– Ван дей Кюйст извращенец! Он лишил меня девственности, причём, в самой непотребной форме! – несколько безучастно ответила дама.

– Вот даже как! – едва ли не присвистнул Говоров.

«Уж вторая девица кряду, вовсе не девица. Причём, как в первом, так и во втором случае, успел-таки наследить именно тот самый голландский штурман! Вот уж точно: наш пострел везде поспел!.. – усмехнулся про себя Герман и тотчас спохватился. – …Интересно, в каких эпитетах будут описывать свой первый сексуальный опыт те же Карин, Кризанта, Берта или Хейла? Впрочем, с Хейлой, похоже, и без того, всё ясно и понятно. Эта дамочка, наверняка, опишет меня, как самого распоследнего злодея!..»

– Почему «извращенец»? – меж тем, поинтересовался ундер-лейтенант.

– Ну, а как иначе?.. – переспросила Бланка, после чего поведала Говорову довольно-таки занимательную историю.

– Когда ж голландец затащил меня в постель!.. – в самый разгар своего повествования тяжело вздохнула дама. – …Мы уже были абсолютно голыми. И тут я вдруг почувствовала, как к моему животу прикоснулось нечто мерзкое. Это был его отвратительный детородный орган. Причём, он был в самом боевом состоянии. Ван Дей Кюйст совершенно не думал его скрывать. Напротив, он старался теснее потереться им о моё тело и прижаться ко мне как можно плотнее. Я задрожала, когда его крепкая рука легла на мой живот, когда она начала шарить по моим бёдрам. Дыша мне в лицо, своим омерзительным перегаром, голландец ещё и целовал меня в щёку, непрерывно спрашивая: дескать, хорошо ли мне; приятно?..

Идиот. О каком возбуждении вообще могла идти тогда речь, когда меня едва не выворачивало от столь мерзкого запаха: не только алкоголя, но и его пота. Дабы не взбесить голландца, я всё же отвечала ему: мол, мне приятно. Сама же отворачивала свой нос как можно дальше в сторону. Тут-то и впился он своими губами в мои губы, подминая меня под себя. Мне оставалось лишь терпеть и исполнять то, что требовал тот бесцеремонный мерзавец.

Лишь в самый последний момент, когда Ван дей Кюйст почти полностью был на мне, я вдруг поняла, что будет лучше, если я сама раздвину ножки. Иначе, в порыве страсти, он их попросту переломает. Как только я это сделала, тотчас же почувствовала его омерзительный отросток. Он наглым образом проник в мою нетронутую «девочку». Боль была просто адской. А этот извращенец принялся ещё и неистово двигать своим тазом, тереться об меня своим жарким и потным телом. Я уже не могла себя сдерживать, потому и начала стонать. Нет, вовсе не от наслаждения, как очевидно показалось Ван дей Кюйсту, а от дикой боли и жжения, которое причинял мне каждый его толчок.

Казалось, данная пытка длилась целую вечность. Моряк никак не мог закончить. Возможно, данный ляпсус случился из-за того, что голландец был слишком пьян. Он лапал меня за бёдра и оставлял засосы на моей груди. Помниться, входя в меня на всю длину своего хозяйства, он ещё и приговаривал, дескать, ух ты, как туго идёт! Превозмогая мучения, я как могла, сдерживала себя от крика, хотя боль становилась всё сильнее и сильнее. Она была уже невыносима!..