ДНК

Радио было выключено, телефон замолчал, и в квартире установилась тягостная тишина. Можно было даже расслышать звуки, доносящиеся из квартиры ниже этажом. Аустрос жила в двухквартирном доме, и, после того как стала вдовой, ее отношения с соседями совсем разладились. Началось с того, что они никак не могли договориться, в какой цвет должен быть покрашен их дом. О предстоящей покраске разговор шел еще при жизни мужа, и они тогда вместе решили, какой цвет им больше нравился. После его смерти Аустрос настаивала именно на этом цвете и ни за что не хотела уступать соседям, хотя на самом-то деле ей было все равно. Однако в своем горе ей казалось, что борьба за мнение мужа была как бы данью его памяти, что не было ничего справедливее, чем дать дому засиять выбранным мужем цветом. Со временем она поняла, как это было глупо, но отношения с соседями испортились окончательно, и ничего исправить уже невозможно.

Споры о цвете краски мало-помалу затихли, но вскоре разгорелся новый сыр-бор. Супругам с нижнего этажа вдруг начало казаться, что Аустрос уделяет недостаточно внимания уходу за общим участком вокруг дома. Что бы она ни делала, угодить им было невозможно. Она попыталась поговорить с ними, чтобы прийти к какому-нибудь компромиссу, поделить обязанности – например, она могла бы ухаживать за участком и поддерживать чистоту в мусорной подсобке, а они – следить за внешним состоянием дома, подкрашивая его по мере надобности, менять общие лампочки и чистить снег. Стоимость необходимых ремонтов предложила делить поровну. Но мадам с первого этажа заявила, что такое разделение не лезет ни в какие ворота, что лето, когда, в общем-то, и нужен уход за участком, длится в Исландии всего три месяца, мусорная подсобка – вообще не проблема, а вот чистка снега, лампочки и подкраска-подмазка – это куда больше работы. Аустрос попыталась напомнить ей, что общая лампочка на весь дом всего одна и что, если это им так трудно, она вполне могла бы взять на себя обязанность менять ее в случае необходимости, но вот чистить снег была не в состоянии. Однако соседи уперлись, и тогда Аустрос предложила нанимать на расчистку снега кого-нибудь со стороны.

Это предложение окончательно все разрушило. Самое обидное было в том, что, пока был жив муж, они с Аустрос занимались и подкраской, и участком, и снегом, причем гораздо больше, чем соседи. Сейчас все это было забыто – вот какими паршивыми могут оказаться люди! Более того, когда препирательства дошли до высшей точки, этот паразит с нижнего этажа заявил, что он и его жена всегда работали на общей территории больше, чем Аустрос с мужем. Причем его доводы звучали так убедительно, что сама Аустрос чуть было в это не поверила. Правда, лишь на секунду. Конечно же, все это была ерунда – Аустрос и ее муж всегда работали на участке больше, чем соседи.

При воспоминании об этом ей от злости захотелось затопать ногами, но это наверняка не пришлось бы по вкусу соседям. Впрочем, их возможная реакция ее не остановила бы, но тут снова засветился экран лежавшего на столе телефона. Не удержавшись от соблазна, она решила проверить, что там опять пришло. Это было еще одно сообщение; отправитель, как и прежде, неизвестен. Аустрос предположила, что это, должно быть, тот же самый человек. Открыв эсэмэску и увидев вместо цифр буквы, она вздохнула с облегчением. Сообщение гласило: «Я скоро приду – ждешь с нетерпением?»

Подписи не было. Кто этот «я»? К ней никто не должен был прийти; она не помнила, чтобы кого-то приглашала в гости или кто-то собирался заглянуть к ней. Аустрос подошла к зеркалу – если кто-то должен прийти, ей не мешало бы немного привести себя в порядок. Хуже всего, что в послании не говорилось о времени, когда этот загадочный гость собирался прийти. «Скоро» могло означать что угодно и зависело от того, где находится автор послания: в другом городе? за границей? на соседней улице?

После некоторого раздумья на тему «успею – не успею» Аустрос решила все же принять душ. Конечно, ей не хотелось, чтобы ее застали в халате, ненакрашенной и с полотенцем на голове, но она решила рискнуть и побила все рекорды скорости. Однако когда уже вышла из душа и стояла напротив подернутого влажной дымкой зеркала, ей стало невыносимо грустно от этой ее одинокой доли. Она вела себя так, будто целыми днями, а то и неделями, не видела живого человека. Этот странный гость, забывший назвать свое имя, может вполне подождать у дверей, пока она не будет готова.

Из зеркала на нее смотрело незнакомое ей лицо, за последние несколько лет быстро и уверенно взявшее власть в свои руки. Ей казалось, это лицо женщины гораздо старше ее – усыпанное морщинами, глубокими бороздами на лбу и внушительными мешками под глазами. «Кто ты, черт побери, такая? Кто приглашал тебя сюда?»

Взяв в руки консилер, Аустрос принялась стирать с лица отметки возраста. Она делала это медленно и обстоятельно, странным образом почувствовав, что спешить сосвсем не нужно, что у нее достаточно времени. Еще хуже было охватившее ее еще раньше предчувствие, что этот визит вряд ли принесет ей радость. Откуда вдруг пришла эта мысль?

На щипцах для завивки загорелся зеленый огонек, и Аустрос, не без некоторого удовлетворения, осмотрела свое лицо в зеркале. Отложив в сторону макияж, взялась за укладку волос – неспешно, прядь за прядью. Горячий аромат влажных волос заполнил ванную и немного ее успокоил. Неважно, каким окажется этот гость и его визит – интересным или скучным, – по крайней мере, она будет хорошо выглядеть.

Глава 8

Снаружи дом был похож на множество других таких же построек шестидесятых-семидесятых годов. Безыскусный бетонный корпус, одноэтажный, около ста восьмидесяти метров под простой покатой крышей. Внутренняя планировка была, по-видимому, ориентирована на ушедшие времена: супружеская спальня, столовая, маленькая кухня и несколько крошечных детских комнат с встроенными шкафами, отражающими одноообразие одежды тех времен. В детстве Фрейя мечтала обзавестись именно таким домом – в нем должны были жить она, ее муж и двое их прекрасных детишек, девочка и мальчик. Скорее всего, кот и аквариум в доме мечты тоже присутствовали… В общем, полнейшая противоположность ее теперешней жизни.

По обе стороны калитки стояли горшки с засохшими с прошлого лета цветами; в остальном же ничто не наводило на мысли о смерти. Дом как ни в чем не бывало стоял ровно посередине двора, и если б Фрейя не была в курсе событий, подумала бы, что жизнь здесь идет своим чередом – нигде на участке не желтело ни одной полицейской оградительной ленты; что уж говорить о заклеенных крест-накрест дверях, как она себе представляла…

Фрейя вдруг задалась вопросом, изменил бы что-нибудь архитектор, проектировавший этот типичный семейный дом, знай он, что случится с его жильцами сорок лет спустя? Может, он увеличил бы окна, чтобы Элизе было легче спастись, предусмотрел бы решетки и надежные садовые ограждения, не стал бы подчеркивать беззаботную открытость дома, дабы не усыпить бдительность его хозяев? Фрейя разглядывала дом через заляпанное окно машины, не находя ответа. Она припарковалась на улице, боясь повредить улики на домашней парковке. Но опасения ее, по всей видимости, были безосновательными, так как парковка не была огорожена, и на ней сейчас стояла полицейская машина. Однако лучше сделать несколько лишних шагов, чем быть обруганной полицейским начальством.

Фрейя заглушила мотор, но все еще сидела, держась за ключ и не решаясь выйти на холод. Внутри было не намного теплее – система обогрева в старом драндулете, который она одолжила на время у брата, испустила дух на полпути сюда, и теперь стёкла украшал слой инея. В машине воняло старыми сигаретными бычками, которые давно уже надо было выбросить из набитой пепельницы, и чем холоднее становилось в салоне, тем сильнее была вонь. Она смешивалась с приторным ароматом картонной елки, свисавшей с перекошенного зеркала заднего вида. Во рту у Фрейи все еще стоял привкус утренней яичницы, плохо уживавшийся с насыщенным пихтовым амбре. В надежде подавить приступ тошноты, она сделала большой глоток колы. Полузамерзший напиток гулко бултыхнулся о стенки банки и прохладно заструился к желудку. Ей стало немного лучше, а выйдя из машины и вдохнув свежего зимнего воздуха, она почувствовала, что дурнота исчезла совсем.

На улице было морозно, а одежда Фрейи совсем не подходила для посещения места убийства, да и вообще для улицы. Телефонный звонок застал ее в пути на встречу с подругами. Она собиралась пообедать вместе с ними в центре города и была одета сответственно мероприятию, в меру изящно – не то чтобы «очень», но и не так, чтобы «совсем не». Впрочем, можно было сказать, что небольшой перевес в сторону «очень» все же присутствовал.

Не снимая варежек, Фрейя долго возилась с молнией, пытаясь прикрыть воротником шею, и наконец ей это удалось. Поправив одежду, она получше оглядела дом. Ей показалось, будто над этим местом витает что-то неуловимо-гнетущее: сероватые зимние тени здесь выглядели глубже, а сквозящий по улице ветер ощущался резче, чем у соседних домов. Хотя, скорее всего, это было просто ее разыгравшееся воображение. Она постаралась стряхнуть с себя неприяное ощущение, сунула ключи в карман куртки и медленно и сосредоточенно выдохнула. Изо рта вырвалось растрепанное облачко пара, под ногами заскрипел плотно слежавшийся на тротуаре снег. Это был единственный звук, нарушавший наполнявшую воздух тишину. Такая безмолвная тишина возможна только зимой и совсем немыслима летом: с голых ветвей не доносилось птичьего пения и все вокруг казалось обездвиженным и застывшим. У Фрейи было такое чувство, будто она одна на свете, пока не хлопнула дверь близлежащего дома и не послышались быстрые шаги. Может, кто-то опаздывает на автобус? Остановившись на середине дорожки к дому, Фрейя увидела спешащую к ней женщину, одетую явно не по погоде.

– Здравствуйте! Извините…

У женщины, видимо, не было времени толком одеться, прежде чем выскочить на улицу, и теперь она, дрожа от холода, стояла в тонком дождевике, никак не вяжущемся с временем года. Ее волосы были поспешно забраны в «хвост», и лишь один глаз подведен. Из-за этого она выглядела слегка подвыпившей.

– Извините… меня зовут Ведис, я живу вон в том доме. Это я нашла мальчиков. – Разомкнув прижатые от холода к груди руки, женщина указала на стоящий по соседству дом. Он был совершенно таким же, как и дом Элизы и Сигвалди, и Фрейя заметила в окне фигуру взрослого человека. Она решила, что это, по-видимому, муж женщины. Заметив, что Фрейя смотрит на него, тот тут же отошел от окна, а женщина продолжила: – Мы… я… я имею в виду, мы, жители этой улицы, мы все в шоке…

Фрейя не знала, что ей на это ответить, и женщина еще больше смутилась. Фрейя ей немного сочувствовала, – женщина, несомненно, выскочила на улицу в надежде получить какие-то новости о происшедшем, но в конечном итоге ее решение, как, впрочем, и большинство любых скоропалительных решений, оказалось не таким уж разумным.

– Я просто надеялась узнать, что там с детьми и с Сигвалди… Все жители в курсе, что вы были здесь позавчера и вчера, но никто нам ничего не говорит. Меня опрашивали, просто засыпáли вопросами; я на все ответила, и как можно подробнее. Но ни на один из моих вопросов так никто и не ответил. Я услышала об убийстве по радио, и у меня прямо сердце схватило. Это одно и то же дело?

– К сожалению, ничем не могу вам помочь – я не из полиции.

– Не из полиции? – удивилась женшина. – А откуда?

– Я работаю в государственном учреждении. – Фрейя постаралась произнести это как можно спокойнее. Она не хотела называть Комитет защиты детей или Дом ребенка, чтобы не давать пищу для сплетен. Это могло быть понято превратно: когда люди слышали о Комитете, они, как правило, представляли себе нерадивых родителей, а Дом ребенка связывали с сексуальными преступлениями против несовершеннолетних. Скоро новости об убийстве будут уточнены, и тогда соседка получит информацию, которой так жаждала сейчас. – Я, к сожалению, не могу комментировать происшедшее здесь.

Соседка состроила мину, будто Фрейя сознательно старалась исключить ее из круга посвященных.

– Мы знаем: что-то произошло! – Фрейя ожидала, что за этим последует нравоучительное «на-на-на-бу-бу-бу», но вместо этого соседка добавила: – Мы видели, когда приехала «Скорая». И когда уехала.

Она открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но снова закрыла его. Трудно не понять, когда в машину грузят мертвеца; никто не закрывает лицо человека, если тот просто болен.

– Это просто невыносимо – ничего не знать! Они нам не просто соседи, мы с Элизой были хорошими подругами! – Ведис находилась примерно в том же возрасте, что и Элиза – где-то в районе тридцати, – и они вполне могли дружить. Фрейя обратила внимание на то, что эта женщина говорила об Элизе в прошедшем времени. Она стояла, дрожа от холода; а может, это на нее так действовал предмет разговора? – Так кто это был на носилках?

– К сожалению, я ничего не могу сказать по этому поводу. Но, думаю, все в скором времени прояснится. – Фрейя старалась не выказать ни единой эмоции, чтобы соседка не могла истолковать ее по-своему.

Та ответила не сразу. Будто сбившись с фокуса, какое-то время смотрела не на Фрейю, а на что-то позади нее. Потом снова заговорила:

– Мне вообще хочется пожаловаться на то, как с нами обращаются, в особенности со мной. – Теперь она говорила гораздо быстрее, будто предвидя окончание разговора, что было признаком развитой интуиции.

– Я не могу этому препятствовать.

Мелькнувшее было на лице женщины негодование сменилось смирением.

– Конечно, я не стану этого делать, но мне кажется, это просто элементарное уважение – ввести меня в курс. Я же не кто-то посторонний, никак не связанный с этим. Я живу по соседству, и это именно я нашла мальчиков. Я, можно сказать, причастна к делу. По крайней мере, как свидетель – меня опрашивали. Разве не положено объяснять свидетелям суть происшествия, к которому они причастны?

– Нет, это так не работает. – Фрейе очень хотелось, чтобы женщина ушла прежде, чем сама она примерзнет к дорожке. – С вами наверняка поговорят еще раз, и тогда, возможно, вы узнаете об этом деле больше, чем сейчас. Но я не связана с ним таким образом, чтобы могла сообщить вам какую-либо информацию. К сожалению.

Фрейя повернулась к дому, тем самым поставив точку в разговоре. За спиной послышались удаляющиеся шаги соседки. Теперь Фрейя увидела, что привлекло ее внимание в конце их беседы: в приоткрытой двери дома, с явно недовольной миной, стоял Хюльдар. Во рту Фрейи, как по волшебству, снова возник противный привкус утренней яичницы. Она вовсе не ожидала его увидеть – в отделении было предостаточно полицейских, кто мог бы ей здесь попасться. После того как прошла их встреча в Доме ребенка, Фрейя была уверена, что Хюльдар будет стараться избегать ее. Но, возможно, он был даже более странным, чем она предполагала. Гордо выпрямившись, Фрейя ответила ему той же миной.

Подойдя ближе, она увидела поблескивающую за плечом Хюльдара расписанную вручную табличку с именами жильцов дома. В уголках таблички были нарисованы цветы, почти стертые дождями; теперь от них остались только стебельки с редкими лепестками. Но черный шрифт устоял, и сейчас имя Элизы неприятно четко выделялось там во второй строчке. В остальном это был самый обыкновенный вход в семейный дом: прислонившись к стене, стояла пара сложенных вместе санок, в углу у самой двери – новенькая лопата для снега; вряд ли кто-то будет пользоваться ею в ближайшее время.

– Здравствуй.

Фрейя посчитала лишним протягивание руки для приветствия – ей не хотелось прикасаться к этому человеку. К тому же рукопожатие казалось какой-то дурацкой формальностью в этом печальном месте.

– Здравствуй.

Хюльдар был не в духе – возможно, тут сказывалась усталость: он был с темными мешками под глазами, небритый и какой-то помятый. Фрейе показалось, что он был в той же одежде, в которой явился вчера на провалившийся опрос в Дом ребенка. Но когда Хюльдар снова заговорил, пропуская Фрейю в дом, она поняла, что дело тут не только в бессонной ночи.

– Когда я пригласил тебя сюда, я не предполагал, что ты вообразишь себя официальным спикером полиции. Мы в силах справиться с этим сами, без помощников.

Фрейю это задело.

– Я всего лишь ответила женщине, что не могу ничего сказать по этому делу!

Хюльдар смутился и, покраснев, прокашлялся:

– О! Извини, эти соседи пасут нас с того момента, как мы сюда прибыли; буквально сидят в засаде. Оба, и муж, и жена, изнывают от любопытства. – Он виновато улыбнулся. – Тут у нас многие поддались на разговоры с ними, и мне пришлось их распекать, так что это я по инерции…

– Ладно… успокойся.

На самом деле это не было «ладно». Фрейя не выносила выговоров – никогда и ни в каком виде. Тем более от него и тем более незаслуженно! Она пришла сюда взять кое-какую одежду и другое необходимое для детей Элизы. Их родные не получили разрешения на посещение дома, даже отец детей, и Фрейя поэтому согласилась помочь, несмотря на то что опаздывала на обед с подругами. Ей казалось, она делает полиции одолжение, – и, естественно, надеялась на другой прием.

Фрейя осторожно обошла стоявшую в коридоре вешалку, увешанную куртками, шапками и шарфами – по большей части ярких детских расцветок. Пол был буквально усыпан детской обувью, будто дети сфутболивали с себя ботинки, еще не войдя в дом.

Фрейя огляделась, подыскивая место, где можно было снять обувь. Она еще никогда не бывала на месте преступления и не знала правил.

– Мне нужно разуться?

– Нет. Разве только если ты сама хочешь. Но я бы не советовал. Пол после нас далеко не чистый.

Наклонив голову, Хюльдар уставился на ее ноги, будто ничего удивительнее в жизни не видел, – скорее всего, был рад возможности не встречаться с ней взглядом. По нему было заметно, как неловко он себя чувствовал; это придавало ей уверенности и даже радовало. Он это заслужил.

Устав любоваться его макушкой, Фрейя откашлялась:

– С чего мне лучше начать? Не лучше ли поспешить? А то люди ждут.

Это было преувеличение. Никакой особой спешки не было, никто не сидел раздетым, ожидая этих вещей.

– А? Да! – Он так стремительно распрямился, что Фрейя испугалась за его шею.

Хюльдар открыл дверь из прихожей, приглашая Фрейю следовать за ним. Она избегала смотреть на него сзади, опасаясь, что в памяти могут всплыть картины той ночи, которую они провели вместе. Что и случилось – несмотря на все старания отогнать вспоминания, – и она слегка покраснела. Слава богу, что он не видел ее лица. Черт бы побрал этого Хюльдара…

Она постаралась сосредоточиться на окружающей ее обстановке. Отделку дома, казалось, не трогали со времен постройки, что было довольно необычно. Потолок облицован темно-желтой панелью, которая в свое время была светлой. Освещение тоже допотопное – встроенные в деревянную облицовку выпуклые светильники. По текстуре стен можно угадать, что они были покрашены прямо поверх обоев. Жаль, если это были обои времен постройки дома, – сейчас пестрящие узорами стены опять вошли в моду.

Хюльдар, обернувшись назад, открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Фрейя намеренно его перебила. Не имея времени на размышления, она брякнула первое, что пришло ей в голову:

– Они были хорошо обеспечены?

Судя по обстановке в доме, семья не бедствовала, хотя нигде не было видно дорогих вещей. На стоявшем перед телевизором диване лежали скомканный плед, большая книжка с картинками, детский носок и пульт. На столике, поверх рассыпанных по столешнице кружочков «Чириоса», лежал другой носок, сложенная газета, стояла большая миска с остатками попкорна и полупустой стакан с водой. По полу были разбросаны кубики «Лего».

Фрейе подумалось, что Элиза, наверное, не преминула бы перед сном потратить пять минут на уборку, если б знала, как все повернется. Было видно, что смерть застала ее врасплох. Может, именно поэтому Фрейя всегда старалась держать все свое в чистоте – не хотела, чтобы незнакомые казенные люди застали ее жилище в бардаке. И ей не следовало расслабляться, пока она жила в квартире брата. У нее, правда, еще не хватило духу затеять там доскональную генеральную уборку, но помыть-почистить до такой степени, чтобы не стыдно было принимать гостей, она уже успела.

– Думаю, с финансами у них было нормально. Банковские счета показывают, что задолженностей по оплатам не имелось – впрочем, как и особых накоплений. Так что вряд ли все это связано с деньгами. – Теперь он вел ее по коридору и, казалось, был рад, что нашлось о чем поговорить. – Элиза, как оказалось, вообще не застрахована, что исключает убийство на почве страховки. И вряд ли муж стал бы убивать ее с целью завладеть общей недвижимостью – их доля в доме мизерная.

Они остановились у одной из дверей. Пол перед ней был усыпан темным порошком, который также виднелся на дверной ручке.

– Удалось вам найти какие-нибудь отпечатки?

– Наверное, нет. Здесь, в доме, везде только отпечатки жильцов, что указывает на то, что преступник был в перчатках. Во всяком случае, самые свежие, найденные нами на дверях в детские комнаты, – отпечатки Элизы и самих детей. Если б он работал без перчаток, мы бы это увидели, так как он закрыл и запер двери в комнаты детей на ключ. К счастью. Благодаря этому они не увидели свою мать мертвой. – Хюльдар усилием воли подавил зевок. – Дверь в спальню Маргрет он тоже запер, но, как ты знаешь, девочки в комнате не было. В ее кровати, под одеялом, лежало несколько мягких игрушек; это могло сбить убийцу с толку, если он заглянул в комнату, прежде чем запереть ее. В темноте можно было подумать, что в кровати лежал ребенок. – Хюльдар поднял на Фрейю воспаленные от бессонницы глаза. – Ты бы стала запирать на ночь детей в их комнатах?

– У меня нет детей.

Фрейе показалось, что он остался доволен таким ответом.

– Нет, конечно, нет. У меня тоже нет детей. – Улыбнулся. – Во всяком случае, мне о таковых ничего не известно.

Фрейя не ответила на его улыбку. Кем он пытается прикинуться – жеребцом-осеменителем? И она сухо отчеканала:

– Я уверена, что у меня нет детей. Я бы заметила.

– Да-да, естественно, – подхватил он как ни в чем не бывало, будто не понял ее колкости, а может, был просто слишком вымотан. – Но если б у тебя были дети, стала бы ты запирать их на ночь? А если, к примеру, случился бы пожар?

– Нет, наверное, я не стала бы запирать.

– Конечно! Так что вряд ли это сделала Элиза, и муж того же мнения. Во всяком случае, по его словам, они никогда этого не делали.

Двери в комнаты, как, впрочем, и все остальное в доме, не менялись со времен постройки. Убийца запер их на ключ, чтобы избавиться от невольных свидетелей. По всей видимости, это и было его целью.

Фрейя в раздумье разглядывала замочную скважину.

– А как мальчики смогли выйти из комнаты, если она была заперта снаружи? У них был ключ?

– Нет, старший вылез на улицу из окна и помог младшему выбраться тем же путем.

– А где ключ?

– У нас. Мы нашли только один; он торчал в двери мальчиков, со стороны коридора. Этот ключ подходит ко всем дверям внутри дома. Остальные, видимо, утеряны. Сигвалди не помнит, сколько у них было ключей, так как они никогда ими не пользовались. Не исключено, что убийца взял один или парочку с собой. Но на самом деле я не понимаю, зачем ему это было нужно.

– А как он попал в дом?

– Тут одно из двух: либо входная дверь была незаперта, либо у него были ключи; во всяком случае, мы не нашли следов взлома. – Хюльдар открыл дверь в комнату. – Пожалуйста, ты можешь смело трогать всё, что тебе нужно. Мы досконально прочесали дом.

В комнате тоже все было засыпано порошком, будто в только что открытом пыльном склепе, по совместительству выполнявшему роль игровой комнаты. Всюду высились кучи игрушек и детской одежды, часть которой аккуратно сложили. Видимо, этот бедлам можно было отнести на совесть работников полиции – невозможно представить, чтобы комната находилась в таком состоянии до их прибытия. Пустые полки на стенах и в открытом шкафу тоже указывали на это. Скорее всего, сложенная в шкафу одежда была сброшена с полок на пол в процессе обыска.

– И что, мне выуживать вещи из этой пыльной кучи?

– А откуда еще?

Прислонившись к дверному косяку, Хюльдар наблюдал, как Фрейя бродит по комнате, наклоняясь над завалами и выбирая наиболее подходящие одежки. Она пожалела, что была одета в такие узкие брюки, – сейчас больше подошла бы широкая длинная юбка. Он мог вобразить, что она специально вырядилась в обтягивающую одежду, чтобы произвести на него впечатление, и эта мысль была невыносимой. Ей было неприятно сознавать, что его взгляд следит за каждым ее движением, и хотелось попросить его выйти из комнаты. Но Хюльдар ее опередил:

– В прачечной комнате тоже полно одежды, но не в лучшем состоянии, чем эта, к тому же нестираной. – Он опять улыбнулся, и усталость будто исчезла с его лица.