Полная версия
ДНК
Эксперт некоторое время задумчиво рассматривал пилу в своих руках, будто не уверенный в правильности выбора, затем, видимо согласившись с внутренними доводами, положил ее на поднос рядом с другими инструментами. Вид у них был устрашающий и совсем не вяжущийся с человеческим телом. Если б Хюльдару в нормальной больнице пришлось увидеть что-то подобное, ох и летел бы он оттуда!
– Кого вы подозреваете? Мужа?
– Пока еще рано делать выводы, он только что прилетел из-за границы. Допрос уже закончился, но у меня не было времени ознакомиться с протоколом – я был в Доме ребенка, а оттуда прямиком сюда. Из того, что мне известно по результатам допроса, вряд ли муж замешан в этом деле. Он, похоже, в состоянии шока. Мы уже получили подтверждение, что во время совершения убийства он находился за границей – был на конференции вместе с другим исландцем. То есть к самому акту убийства точно не причастен. Вполне возможно, что он просто хороший актер, а на грязную работу нанял кого-то другого. Единственное, что нам удалось выудить из дочки, так это то, что убийца был черный.
– Черный?! Это здорово упрощает вам жизнь! – порадовался за Хюльдара судмедэксперт и, посерьезнев, добавил: – А как вообще ее самочувствие?
– Паршивое. – У Хюльдара не нашлось лучшего слова, чтобы описать состояние Маргрет; почувствовав, что ему неловко говорить о девочке, стоя рядом с трупом ее матери, он снова перевел разговор на убийство. – Не знаю, говорит она это, потому что на убийце были черные брюки и черная обувь, или имеет в виду цвет кожи. Вероятнее всего, девочка видела его обувь и брюки из-под кровати, хотя она также говорит, что видела его голову. Видимо, до того, как спряталась под кроватью. Голову описывает как необычно большую.
– Большую?
– Да, так она сказала. Но что значит для ребенка «большая голова»?
Чтобы избавиться от необходимости следить за действиями эксперта, Хюльдар сосредоточенно разглядывал пол вокруг своих ботинок; ему вполне хватало уже увиденного. В глубине души он надеялся, что ассистент заплутает в коридорах больницы и вскрытие придется отложить. Потребность в никотине изводила его, но запихивать что-то себе в рот в этих условиях казалось ему немыслимым. Он даже не был уверен, что смог бы сейчас закурить, засунь ему кто-то в рот горящую сигарету. Чем меньше воздуха из этой комнаты попадет ему в легкие, тем лучше.
– Не знаю. Может, с ней мог бы поработать ваш художник?
– Да-да, конечно, но не прямо сейчас. Сейчас она не хочет ни с кем встречаться. Пока мы дали ей передышку; попытаемся снова сегодня – чуть позже или вечером. Нужно выяснить все детали как можно скорее. Я не могу зарядить людей на розыск темнокожего преступника, если имелась в виду черная одежда. – Хюльдар вскинул голову; он вдруг вспомнил одну вещь, о которой намеревался спросить судмедэксперта. – Муж Элизы работает здесь, у вас в больнице.
– Ну? – удивился тот. – Как зовут?
– Сигвалди Фрейстейнссон, гинеколог.
– Не помню такого… Он одного возраста с женой?
– Да.
– Тогда вряд ли я его знаю. Другое поколение. Я из молодых врачей почти никого не знаю. – Эксперт поправил на руке латексную перчатку, щелкнув ею по запястью. – Но что бы там ни было с ее мужем, я предположил бы, что она и преступник были каким-то образом знакомы. Это большая редкость, когда незнакомец нападает на жертву лишь для того, чтобы замучить ее таким образом. Я классифицирую это как истязание, и ничто другое. Мучилась она недолго, но ужасно. Вы видели ее зубы? Он не деликатничал, заталкивая в нее пылесосную трубу. А воздух из легких высасывался с такой силой, что произошел их полный коллапс, и, я думаю, лопнули барабанные перепонки и произошли другие внутренние повреждения. Увидим лучше, когда откроем ее. Это не будет приятным зрелищем, поверьте мне на слово. Так что нет, вряд ли она ему совсем незнакома – наша нация слишком малочисленна для маньяков, так что его выявили бы и обезвредили прежде, чем дошло до такого.
– Ну, это не стопроцентно.
– Возможно, нет, но, к счастью, у нас здесь, на Западе, истязания случаются редко – по крайней мере, как самоцель. А в тех редких случаях, когда происходит, это обычно связано с сексуальными отклонениями. В других странах истязания могут практиковаться в определенных кварталах крупных городов; у нас, к счастью, пока такого нет. Да, бьют, пытают, истязают, но, как правило, с целью запугать. В Исландии, насколько мне известно, еще не было смертельных случаев или серьезных увечий в результате таких пыток. В противном случае я был бы в курсе – ведь пострадавшие в конце концов попадают в больницу, а здесь все фиксируется.
– Скорее всего… Но что за человек способен на такое?
– А вот это вопрос. Даже при наличии желания замучить кого-то до смерти немногие способны на такое, и неважно, сколько у человека накопилось ненависти. У большинства людей существует внутренний тормоз, не позволяющий переступить определенную черту. Но тут мы опять возвращаемся к факту, что в данном случае не применялось режущее или колющее оружие, а акт убийства заключался в нажатии кнопки пылесоса. – Врач повернулся к Хюльдару: – Я, конечно, не знаю наверняка, но, поскольку нет никаких признаков изнасилования, думаю, что преступник ненавидел эту женщину всем своим существом. По крайней мере, пока ясно, что нападение не было вызвано сексуальными мотивами. Возможно, позже обнаружатся следы спермы, если преступник предпочел мастурбирование изнасилованию, но, когда я был на месте преступления, ничего такого не было выявлено и, думаю, вряд ли мы что-то упустили.
– Нет, при повторном осмотре тоже ничего не найдено.
– Эта Элиза как-то связана с криминалом? Обнаружу я в ее крови наркотики?
– Думаю, что нет. Если судить по тому, что мы успели по ней накопать, это самая обыкновенная женщина. Работала в налоговой нспекции, занималась семьей, досуг типичный. Ничего подозрительного или вызывающего вопросы ни в прошлом, ни в настоящем мы не нашли. Все выглядит гладко, и я буду очень удивлен, если обнаружится обратное, а также если окажется, что ее пытали для получения какой-то информации. Это должна быть какая-то чудовищная тайна, если она так упорно отказывалась ее выдать. У любого развязался бы язык перед угрозой такой смерти. Боль, видимо, была адская. – Хюльдар невольно скользнул взглядом по истерзанному лицу; меж посиневших губ поблескивали поломанные зубы. Подавив подкативший к горлу приступ тошноты, он снова уставился в пол. – Наверное, бесполезно пытаться представить себе его побуждения, ибо ничто не может оправдать такого.
– А вы уверены, что это мужчина? Раз мы не нашли сперму, вполне возможно, что убийство могла совершить женщина.
Хюльдар задумался. Он еще ни в чем не был совершенно уверен. К счастью, расследование пока находится на начальной стадии, и есть еще время для предположений и гипотез.
– Я не исключаю такую возможность, но больше склоняюсь к тому, что преступник – мужчина; это больше соответствует описанию дочки. Кроме того, женщине было бы труднее удерживать Элизу при обматывании головы и рук скотчем – та, должно быть, сопротивлялась изо всех сил.
– Да, это так, о чем мы имеем свидетельства… – Оба уставились на рассыпанные по телу Элизы синяки. – Конечно, встречаются и исключительно сильные женщины… Хотя сама Элиза тоже была в хорошей форме, так что если речь идет о женщине, то тут понадобилась бы исключительная сила. Но нельзя забывать, что в состоянии аффекта человек становится намного сильнее.
– А если это было состояние аффекта, как долго, по-вашему, оно могло длиться?
Хюльдару приходилось иметь дело с индивидами в состоянии неистовства – как вследствие употребления каких-нибудь веществ, так и без них. Такие приступы обычно длились недолго, но, как и везде, здесь тоже могли быть исключения.
– Трудно сказать. Я думаю, непосредственно процесс убийства длился минут двадцать-тридцать. Сомневаюсь, что вскрытие или дальнейшее исследование может установить более точное время. Вероятно, мы сможем уточнить момент наступления смерти, но что-то другое – маловероятно.
Хюльдар кивнул; он и сам предполагал что-то подобное. Преступник наверняка спешил закончить свое дело, и вряд ли ему хотелось оставаться в доме дольше, чем это было необходимо.
– Как вы думаете, что же все-таки могло толкнуть его на такое? – Вопрос был задан скорее с целью отвлечь эксперта от его приготовлений, так как в дверях наконец-то нарисовался ассистент, что означало начало вскрытия, но Хюльдар чувствовал, что еще не готов к нему – ни морально, ни физически.
– Не знаю. К счастью, ответ на этот вопрос – не моя головная боль, и сомневаюсь, что вскрытие что-то прояснит. Она могла, например, выявить чьи-то нечистые махинации в связи со своей работой в налоговой. Во всяком случае, я не стал бы игнорировать такую возможность. Люди на многое способны из-за денег. Особенно если им светит полный финансовый крах. – Судмедэксперт потер подбородок, оставив на нем белый тальковый след. – Да! Я забыл спросить: что там было в конверте? Какая-то подсказка?
При первичном осмотре дома на холодильнике в кухне был найден конверт. В отличие от других записок, открыток и прочего, державшегося на дверце с помощью разноцветных магнитиков, он был приклеен тем же скотчем, которым были обмотаны голова и руки Элизы. Никаких отпечатков пальцев на конверте не обнаружено; внутри лежал небольшой клочок бумаги с наклеенными на нем вырезанными из газет цифрами и буквами – наподобие тех, что можно увидеть в фильмах о похищениях людей.
– Мы пока не расшифровали послание. Если это, конечно, послание. Там в самом начале стоит фраза: «И что скажешь теперь», а дальше – длинный ряд цифр, смысл в которых найти невозможно. Мы сейчас пытаемся разгадать их, но пока продвижение медленное… – Это было более чем оптимистичное заявление – на самом деле продвижения не было никакого. – Я снял копию, на случай если вам нужно присовокупить записку к отчету.
Сдвинув очки на самый кончик носа, эксперт внимательно прочитал стоявшие на листке цифры:
68 16, 33–16, 99–16, 3–53, 57 79–92, 110–16 32, 9, 89–6 63–92, 7 90, 53, 80–1, 106–16, J, 33–16?
– Что это может означать?
– В данный момент мы не знаем. У мужа эта белиберда тоже никаких ассоциаций не вызвала. Спецы говорят, что это, скорее всего, шифровка, разгадать которую, возможно, и не удастся. Они склоняются к тому, что цифры соответствуют определенным буквам, а точки означают пробел между словами. А вот черточки между цифрами – это загадка. К тому же никто не знает, на каком это языке, исландском или бог знает еще каком. Работа над расшифровкой будет продолжаться, но, может, это просто бред сумасшедшего, имеющий смысл только в его больном воображении?
– Возможно. А возможно – и нет, – не согласился эксперт. – Не забывайте о том, что я говорил ранее о психозах. Изготовить такое послание стоило немалого труда: вырезать, составить, приклеить… Лично я, к примеру, не стал бы этим заниматься без какой-либо цели. Почему-то это было ему важно. К тому же первая строчка послания звучит довольно интимно, не находите? – Он положил листочек на столик, прикрыв его сверху полиэтиленовой пленкой, чтобы не забрызгать кровью, когда дело дойдет до пилы и кусачек.
– Да, возможно…
Хюльдар старался не думать о предстоявшем, переключив все мысли на предмет разговора. Бумажка с цифрами так крепко засела у него в голове, что уже мозги заплетались, потеряв всякую способность к анализу. К чему это шифрование, для кого предназначалось послание и что на самом деле оно означало? Вряд ли это послание составлялось для Элизы – он убил ее раньше, чем она смогла увидеть конверт. Может, оно было адресовано полиции? Или супругу Элизы, хотя тот и не понял, о чем там говорилось? Возможно, дальнейшее расследование откроет что-нибудь в его прошлом, хотя сейчас он утверждает, что у него вообще нет врагов. Где-то в глубине души Хюльдар теплил надежду откопать в прошлом этого Сигвалди что-нибудь ужасное, чтобы дело наконец перестало буксовать на месте. Если вскрытие не покажет ничего нового, непонятно, каким должен быть их следующий шаг.
Хюльдар перевел взгляд на Элизу и проглотил подкативший к горлу ком. Скоро он увидит, как она выглядит изнутри… Следователь почувствовал легкое головокружение и побледнел. Судмедэксперт, взяв из рук ассистента баночку с кремом, протянул ее Хюльдару:
– Помажьте под носом. Я вижу, вам не по себе; но поверьте, дальше будет только хуже, и запах станет интенсивнее. Крем поможет перебить его – хоть и не совсем, но все же… – Он улыбнулся и натянул на лицо висевшую на шее маску. – Если вас начнет тошнить, постарайтесь, чтобы рвота не попала на тело убитой, такое здесь уже случалось. Да, и не забудьте снять маску – у меня нет желания снова стать свидетелем подобного.
Хюльдар кивнул и взял баночку. От желеобразного крема шел крепкий мятно-ментоловый запах. Этим кремом он пользовался не впервые – проклятая вонь сопутствовала его профессии. Щедро наляпав под нос спасительного снадобья, Хюльдар тоже натянул на нос маску; она ослабила запах. Но мандраж так и остался – было невыносимо следить за расширением всех отверстий лежавшего на столе тела. Другие манипуляции следователь переносил лучше, хотя каждое прикосновение врача к убитой отдавалось в нем всплеском тошноты. Труднее всего было следить за исследованием повреждений на лице. Вопреки здравому смыслу, Хюльдару казалось, что рот Элизы вот-вот скривится в гримасе боли. Что уж тогда говорить о пиле и прочем…
– Вы готовы? – Во взгляде судмедэксперта мелькнула тень сомнения – по-видимому, чуть заметный кивок Хюльдара показался ему малоубедительным. – Ваше присутствие здесь не обязательно; не вижу в этом никакого смысла, кроме разве того, что нам, – он ткнул рукой в сторону улыбающегося, натягивающего на лицо маску ассистента, – будет веселей в вашей компании. Да и, возможно, после такой встряски вам захочется поскорее поймать виновника.
– Возможно…
Что-то было в этих словах эксперта – Хюльдар уже сейчас испытывал жгучее желание как можно скорее упрятать этого изувера за решетку. Когда он только пришел сюда, желание не было таким всепоглощающим. Было бы несправедливо оставить без наказания того, кто совершил такое.
Облаченная в перчатку рука эксперта парила над подносом с поблескивающими инструментами. Хюльдар следил за ней, пытаясь угадать, на какой из них падет выбор. Но прежде чем он пришел к какому-то заключению, эксперт, неожиданно повернувшись к нему, после небольшой изучающей паузы спросил:
– Вы не находите немного странным, что расследование такого дела поручено именно вам?
Вопрос Хюльдару не понравился, он прозвучал как недоверие к его компетенции и был тем обиднее, что следователь и сам об этом думал.
– Что вы имеете в виду?
– Нет-нет, ничего просто это одно из самых жестоких убийств, когда-либо здесь случавшихся. Я, например, не поручил бы малоопытной молодежи руководить вскрытием. Может так статься, что выбор пал на вашу кандидатуру по каким-то другим соображениям, а не из-за профессиональных качеств? Насколько мне известно, у вас в отделении есть следователи и поопытней?
– Это вопрос не ко мне, у меня нет на него ответа.
Конечно, у него был на это ответ. Причем расширенный и аргументированный. Причина, по всей видимости, крылась в том, что репутация всех опытных сотрудников в данный момент оказалась, мягко говоря, подмоченной. Проверка специального прокурора обнаружила серьезные нарушения в работе полиции, и в этой связи было начато расследование методов ее работы. В процессе выявилось, что прослушки и обыски производились без ордеров, те стряпались задним числом, если в них вдруг возникала необходимость, материалы следствий бесследно исчезали, на свидетелей оказывалось давление, на допросах применялось запугивание и даже побои. Короче, список был обширный.
СМИ обсасывали этот скандал неделями, расколупывая всё новые и новые подробности, и почти все высокие чины следственной полиции были втянуты в это болото. Однако никто не был уволен или даже понижен в чине, и, насколько Хюльдару было известно, ничего подобного не ожидалось. Ситуация была абсурдной – большинство работников полиции выполняли свой долг с честью, и пока те немногие, с рыльцем в пуху, не были наказаны, тень недоверия ложилась на всех остальных. Но, к сожалению, никаких изменений, видимо, не предвиделось – виновники надеялись просто отсидеться. За годы работы некоторые из них влипали в делишки и похуже без привлечения к какой-либо ответственности, так что это была уже своего рода традиция. Однако со времени скандала прошло еще недостаточно времени, чтобы кто-то из этих типов захотел сейчас высовываться. Руководитель расследования – лицо публичное, а им сейчас меньше всего хотелось напоминать публике о том, что они по-прежнему занимают все те же посты. Поэтому выбор и пал на Хюльдара: его репутация была безупречна, во всяком случае, служебная. В личной-то жизни он ангелочком не был…
– Не принимайте это на свой счет, мне просто хотелось вас предостеречь. Если вам поручено расследование по той причине, которую я предполагаю – и, думаю, вы тоже, – будьте уверены, что ваши предшественники совсем не заинтересованы в успешном завершении дела. Будтье осторожны, я говорю это от чистого сердца.
Хюльдар решил промолчать. От ментоловой вони у него перехватывало дыхание, и он слегка оттянул край маски, впустив под нее воздух. Глаза судмедэксперта сощурились в улыбке, и он хлопнул ладонями, возвещая, что пришло время начинать. Затем, выбрав скальпель, занес его над Элизой. Хюльдар пристроился сбоку и, когда острие скальпеля заскользило по белесому телу, закрыл глаза.
Глава 7
Голос дикторши звучал серьезно и даже несколько трагично. Аустрос Эйнарсдоттир обычно нравился этот голос, он очень подходил для радионовостей. Когда дикторша сообщала радостную новость – о каком-нибудь городском празднике или открытии новой дороги, – ее голос звенел воодушевлением. Иногда она слегка перегибала палку, и тогда создавалось впечатление, что событие, о котором сообщала дикторша, касалось ее лично, будто она сама принимала участие в организации празднества или была главным пользователем новопроложенного куска трассы в каком-нибудь захолустье. Но когда сообщалось о чем-то серьезном, дикторша непременно прикручивала энтузиазм до минимума, читала размеренно, будто хотела вчеканить в сознание слушателя каждое слово. Именно так она говорила сейчас.
Впрочем, возможно, этим неспешным чтением маскировалась топорность самой новости. В ней просто коротко сообщалось, что в Рейкьявике, в ночь на пятницу, умерла женщина, что смерть, по всей видимости, была насильственной и что полиция не дает никаких комментариев по поводу происшествия. И всё. Вот зачем, спрашивается, сообщать такую новость? Будто людям невтерпеж услышать о возможном убийстве… Неужели нельзя было подождать до выяснения всех фактов? По крайней мере, Аустрос от этой новости легче не стало.
Она встала, чтобы выключить радио. Теперь передавали спортивную сводку; слова буравили барабанные перепонки, как визг мела по школьной доске. К слову, за все годы преподавания Аустрос так и не смогла привыкнуть к этому – и вздохнула с облегчением, когда пришло время маркерных досок. Она никогда не раздражалась, если ученики забывали закрыть маркер и тот высыхал, – все что угодно, только не режущий слух визг, сухая кожа рук и меловая пыль.
Выключив радио, Аустрос сразу почувствовала себя лучше. Это была единственная положительная перемена в ее жизни с тех пор, как почти два года назад умер ее муж. При жизни он всегда, как приклеенный, сидел у радиоприемника, внимая перечислению всех футбольных голов мира, и обязательно на зашкаливающей громкости. Его не интересовал Интернет, а также что эти голы можно было посмотреть-послушать в тишине и спокойствии, – нет, ему нужно было обязательно воспринимать все на слух.
Но теперь Аустрос скучала по общению с ним – ей не хватало его заботы и тепла. Сейчас она с радостью согласилась бы на пересадку в собственное ухо постоянно транслируемого спортивного канала, если б только это помогло вернуть мужа.
На кухне тренькнул телефон, лежавший на столе рядом с остатками нехитрого обеда. Аустрос готовила на скорую руку, без каких-либо предвкушений. С тех пор как она перестала работать, пропала разница между буднями и выходными. Раньше Аустрос накрывала на стол не спеша, вдумчиво сервируя блюда, предусмотрительно оставляя по правую руку место для газет, которые любила просматривать во время еды, а после обеда усаживалась за чашку кофе.
Теперь кофе стал одним из пунктов бесконечного списка запрещенных врачом продуктов. В этот же список загремели масло, соль, жир и масса всего того, что делает еду съедобной, поэтому и невозможно было ею наслаждаться – творог с огурцом и хлебом из спельты трудно назвать яством.
Экран телефона светился синевой, и она с удивлением взяла его в руки. В последнее время ей мало кто звонил по воскресеньям – впрочем, как и в другие дни. Еще реже случалось получать эсэмэски. Ни ее сестра, ни подруги не пользовались таким видом связи. Все они были дамы дальнозоркие и с трудом попадали пальцами по нужным буквам. Аустрос была единственной, кому удалось отключить автокоррекцию, постоянно предлагающую какую-то галиматью.
Она открыла сообщение. Это, должно быть, какая-то ошибка. Может, и здесь каким-то неведомым образом постарался автокорректор и изменил слова на цифры? На экране стояло: 2, 116, 53, 22, 16 22, 19, 49 90, 49. Цифры не были похожи ни на что, ей известное, – ни на номер телефона, ни на номер кредитки, ни на номер лотереи. Отправитель неизвестен. Может, это какой-то вирус? В смартфонах, наверное, такое случается…
Чтобы без толку не задаваться бесполезными вопросами, Аустрос решила позвонить провайдеру и, после бесконечного ожидания, наконец попала на слишком уж говорливого, по ее мнению, юнца. Как можно точнее объяснив суть дела, она добросовестно ответила на все его вопросы, но юнец, видимо, решил, что она давно выжила из ума, и ей пришлось без конца повторять одно и то же и отвечать на вопросы, не имеющие никакого отношения к делу. В самый разгар их разговора телефон опять дзинькнул, что еще больше вывело ее из себя, особенно после того, как парнишка принялся убеждать ее, что ничего не слышал.
Наконец ей стало ясно, что добиться чего-то внятного не удастся. Аустрос распрощалась с юнцом, так и не поняв, подхватил ее телефон вирус или нет. Единственное, что она поняла, так это то, что можно выслать им официальный запрос – в этом случае провайдер попробует установить, откуда пришло сообщение. Тон парнишки, однако, убедил ее в том, что сделать это не так уж и просто. Но на самом-то деле ей было все равно, кто прислал это сообщение; она просто хотела знать, нужно ей спасать телефон или нет.
Теперь ее ожидала еще одна эсэмэска. Она была похожа на первую – правда, теперь цифр было меньше, и последовательность их была другая: 90, 92 68, 43–6 16, 92 11, 99, 73. Это не обещало ничего хорошего – видимо, все же вирус, что бы там ни говорил молодой болтун в службе поддержки. Наверное, ей следовало снова позвонить туда и сообщить о второй эсэмэске, но после некоторого раздумья Аустрос решила этого не делать.
А потом снова раздался сигнал телефона. Пришло еще одно сообщение – как и первые два, от неизвестного отправителя: 75, 53, 19, 11, 66–39, 92 7, 92.
Аустрос поспешила закрыть послание в надежде, что так вирус не распространится дальше, а чтобы проверить, работает ли телефон, позвонила подруге. Телефон работал, но Аустрос тут же пожалела о звонке, вынужденная выслушивать бесконечные восторги о предстоящем круизе подруги и ее мужа. Она давила в себе зависть, несмотря на то, что до круиза было еще восемь месяцев. Наконец, в самый разгар подругиных объяснений о том, сколько пришлось доплачивать, чтобы получить каюту с балконом, Аустрос удалось оборвать разговор, соврав, что к ней кто-то пришел. Она отметила про себя, что звонить этой подруге в ближайшее время не стоит – во всяком случае, до тех пор, пока из нее немного не выветрится эта круизная эйфория.
Экран телефона погас. Подумав, Аустрос решила на всякий случай выключить и звук. Телефон выглядел совершенно нормальным, но в понедельник она все же сходит в пункт обслуживания и попросит проверить его на вирусы. Это будет несложно, делами она не завалена. И Аустрос снова, в который уже раз, пожалела, что перестала работать.
Тогда она решила использовать свое право работника госсектора на ранний выход на пенсию[9], но спустя месяц после этого у мужа случился инфаркт, и он умер. Немного придя в себя после случившегося, Аустрос первым делом сходила в гимназию, в которой проработала бóльшую часть своей жизни, в надежде устроиться назад, – но там на ее место преподавателя биологии уже приняли какого-то молодого учителя и в ее услугах не нуждались. Воспоминания об этом моменте до сих пор окрашивали ее щеки краской стыда. Тогда Аустрос лишь промямлила, что, конечно, ей было известно о новом учителе; она просто думала, что могла бы подменять его в случае болезни или работать экзаменатором во время сессий. После этого она стала обходить гимназию десятой дорогой, стараясь избегать встреч с завом по кадрам и бывшими коллегами, которые, Аустрос была уверена, все уже были наслышаны о ее неудачном визите.