Уфимские девчонки

– Тетя Роза… Они мне столько всего рассказывали про великих музыкантов, про писателей, про… Шостаковича. Книги мне давали, потом мы их обсуждали. Откуда они вообще взялись тут, в нашем городе, где молодежь только матом разговаривает?

– Ну уж, не все же…

– У нас в Затоне все, – отрезала Снежана. – У меня одноклассники знаешь какие отморозки?

Я пожала плечами:

–Ну я-то в гимназии училась, до десятого класса вообще не знала, что есть матерные слова.

Снежанка рассмеялась.

– Ну ты-то мою мамку знаешь – она только матом и разговаривает! А Славик и тетя Роза никогда! Я тете Розе свои стихи приносила, мы читали вслух, Славик, я, она, по очереди. Они говорили мне, что я талантливая…

В общем, я тогда подумала, что если он мне сейчас предложит замуж, я выйду. Это в двадцать-то два года. Он уже тогда в институте искусств учился.

– Ну и что дальше? Что случилось-то? Где он сейчас, вы вообще встречались? – спрашиваю я.

– Я сильно влюбилась… Божечки! И мне казалось, что он тоже. Хорошо было с ним. Спокойно. Мне ни с кем так не было хорошо… – с грустью произносит она и начинает петь: «Собираю марки от чужих конвертов, отпускаю мысли так легко по ветру…»

Она поет громко, но при этом смотрит вниз. Листья утрамбовываются под ее туфлями сорокового размера.

Прохожие оглядываются на нас, но Снежане все равно.

– Мы шли с концерта «Чайф». Свернули в тихий двор, сели на скамейку, – продолжает она. – На улице тепло, даже странно, что во дворе никого, обычно дети носятся или бабульки сидят. А тут никого, прелесть. И вот он мою руку взял. «Холодная, – говорит, – рука». У меня сердце застучало. Ну, думаю, настал мой звездный час. Он сидит, покраснел: «Снежан, я тебе кое-что сказать хочу… Только ты меня и понимаешь». Я сижу, аж коленки трясутся. А он: «Снежан… У меня парень есть. Я хочу тебя с ним познакомить…»

Хватаюсь руками за голову: «Да ты что?!»

– Да, – ухмыляется Снежана. – Парень у него… Мне даже показалось тогда, что у меня инфаркт, так сердце заболело. Помню, достала сигареты и засмолила, а он: «Снежана, ты куришь?» А я ему говорю: «Ага, и пью, и неправильно питаюсь? А что?»

Он: «Ничего, просто не знал, что ты куришь…» Я хотела ему сказать: «А я думала, что ты меня любишь», но не стала. Я, кстати, и не курила почти, когда с ним общалась, просто у меня сигареты всегда с собой. Мало ли что может случиться… И вот – случилось, хотя нет, не случилось!

– Вы, наверное, больше не виделись? – спрашиваю я.

– От таких, как Славик, не уходят. Пусть он и любит парней, я от этого не стала его любить меньше. Познакомил он меня со своим – Валерой. Только что он в нем нашел? Страшненький, маленького роста. Внутренний мир якобы у него глубокий… Не знаю, я не разглядела. То ли мы Славку заревновали, но друг другу точно не понравились… Черт пойми!

– А где он сейчас? Общаешься с ним?

– Они сейчас уехали – в Канаду. Валерка – режиссер, у него там родители, вот они и уехали. А к тете Розе я до сих пор хожу. Она меня дочкой называет даже. Я больше всего на свете хочу свалить отсюда…

* * *

Недели через три Снежана мне позвонила. Оказывается, партизанка слетала в Париж и жаждала рассказать мне подробности путешествия. Мы договорились встретиться в ресторане «Тайм» на Ленина, это центральная улица нашего города, и тут нет дешевых ресторанов, а я бедная студентка, и ресторанные цены меня ужасают… Но Снежанка успокаивает: «Спакуха, возьмем пиво и сухарики, че надо еще? Не жрать же идем туда».

Открываю тяжелую дверь ресторана. И зачем их делают такими громоздкими? Кажется, в очередной раз они зажмут чье-нибудь хрупкое тельце.

Снежанка уже сидит за столиком.

– Не мо-гу я тут, – задумчиво говорит она, когда я сажусь рядом с ней. – Поздравь, я встретила любовь жизни! Я самая счастливая! Там совсем другой мир, люди другие… Не то что тут. Посмотри-ка вон на ту тетку, – кивает она в сторону соседнего столика. За ним сидит нахмуренная женщина с густыми сросшимися бровями и грозно разглядывает меню.

– Так мир другой? Или любовь? – уточняю я.

Разглядываю Снежану. За три недели она превратилась во француженку. Внешне точно. На ней красный берет, черный блейзер.

– На, попробуй, это нюхательный табак… – говорит она и протягивает мне синюю коробочку. – Это тебе подарок!

– И что надо делать? – вылупилась я.

– Деревня! Надо немного отсыпать и вдыхать.

Я вдохнула и зачихалась. Снежанка захохотала.

– Что за фигня? – спросила я. – В носу все горит.

– Ничего ты не понимаешь, – машет она рукой. – А еще они там пьют пастис… Запомни и везде заказывай – пастис.

Она подзывает официантку и деловито протягивает: «Нам пастис, пожалуйста».

«Пастис» оказался странным на вкус, ну точно «Пиктусин».

– Не-е, говорю же, – улыбается Снежана, глядя на то, как я морщусь, пригубив немного, – божечки, тут в России не привыкли к нормальным напиткам, сиди, пиво глуши тогда.

Она потягивала пастис, а я пиво. Она рассказала, ЕГО зовут Густав, и она хочет стать его женой и что фамилия ее будет Азуле, а не какая-то Мишина.

– А не страшно все бросить и уехать? Ведь тебе осталось экзамены сдать и будет диплом, – волнуюсь я.

– Да ты что? Я – европейская девчонка и всегда ею была! Уфа, Россия – это не мое. Я и скучать не буду…

«Трудно себе представить более русскую бабу», – подумала я.

* * *

Снежана вышла замуж. Сбылась мечта рыжей бестии. Иногда она звонила мне оттуда и рассказывала, как ей хорошо живется на чужбине. Я верила. У них родилась дочка Джулия, и они не чаяли в ней души. Снежана Азуле… Джулия Азуле, а никакие-то там Мишины…

Как-то вечером она позвонила мне на ватсап:

– Привет, я тут выпила водки, решила тебя набрать.

– Чего это ты водку пьешь? Как жизнь? – засмеялась я.

– Знаешь, у меня шикарная хата, вид из окна – море, засыпаю под волны, утром бегу вдоль берега, божечки… Спортом занялась. Мечта, твою мать.

– Ну и здорово. Как Джулия, Густав?

– У Густава две дочки, не знаю, рассказывала я тебе или нет… и бывшая… Мерзкая баба… Для европейца главное – дети, не как у нас. Он все в дом тащит, все ради ребенка. И вообще они все такие приличные, сдержанные, прямо блевать охота иногда. Улыбочки, бонжур, сава… – «здрасте, как дела» значит. И у них в порядке вещей, когда бывшие жены приходят в гости к нынешней семье мужа. Пипец да и только! Густав ее зовет, и она приходит. «Экскьюзи муа», улыбочка, святоша, в общем. А сама шарится по моим кухонным полкам: соль ищет, перец, майонез… а где, мол, штопор, а где вилки. Меня это бесит. Бесит, что дочка моя видит все это. Зачем? И все по-хорошему, как в шведской семье. И Густав такой обходительный с ней: салю, мерси…

Вчера он вообще разрешил им у нас заночевать, даже свою футболку ей дал. Она вина напилась и уже ночью, когда мы на кухне сидели, говорит: «А давайте вместе жить?»

Я схватила половник и ей в лоб как дам. Так она своих девок растолкала, с французскими выкриками, и прямо в его футболке уехала.

– А Густав чего? – спросила я.

– А Густав сказал: «Это мать моих детей, и ее надо уважать!» А когда я спросила, нужно ли уважать меня, он ответил, что я перепила, и что в России живут одни алкаши, и что я тоже алкашка, и что если я так себя веду, то могу убираться вон, а дочка по их законам с ним останется. Короче, сегодня я уже перешла на водку. А что? Неплохо. Наша русская. Короче, знаешь что? Только не думай, что я сумасшедшая…

– Нет, конечно.

– Я все еще люблю Славика, написала ему письмо. Если он скажет, чтобы я к нему прилетела, мне надо будет как-то отвоевать у Густава Джулию и свалить отсюда. Я слышала, Славик в Уфе. Запиши телефон его мамы – тети Розы – и спроси, там ли он, попроси его номер.

Она продиктовала мне номер тети Розы.

– Блин, Густав приперся… – сказала она. – Завтра вечером тебя наберу.

Тетя Роза дала мне номер телефона Славика, который и в самом деле вернулся в Уфу. В следующий раз Снежана позвонила мне через три месяца.

– Ну где ты была? Я телефон Славика взяла у тети Розы! – прокричала я в трубку.

– Не надо, божечки, зачем? – грустно ответила Снежана. – Я же теперь не какая-нибудь Мишина, я Снежана Азуле…

***

Я поеду во Францию, к холодному Густаву и русской душе -Снежанне, которой стыдно за его холодность? Сдаю билет, потому что не хочу быть еще одной чужой в другой стране.

Элемент пазла

Я проснулась. Летним утром. На даче. Сквозь доски ставней тонкие струйки солнца проникли в темную комнату. На лице прохлада, а под одеялом тепло. Кажется, я будущая бабочка, живущая в коконе. Хлопковая ночнушка с сиреневыми цветочками, сшитая бабушкой, с кружевами на запястьях, как у принцессы.

В комнате никого. Взрослые боятся меня разбудить и ходят на цыпочках, а на каждый скрип шикают друг другу: «Тсс, ребенка разбудишь».

Мама и папа редко приезжают на дачу, в основном я тут с бабушкой и дедушкой, а вот вчера приехали. Быть бы нам всем – маме, папе, бабушке и дедушке – всегда вместе. Жить бы в большом доме, и чтобы вот так начиналось каждое утро – со струек солнца, шарканья бабушкиных тапочек, с каши, сваренной мамой. Я встану сейчас с постели и выбегу в сад. Там дедушка будет собирать малину и из небольшого ведерка насыплет мне в ладошки бордовые ягоды. Я отнесу их в дом, брошу в чашку, бабушка положит в чашку сметану и приправит все сахаром…

Так, а не иначе должно начинаться каждое утро! Так, чтобы папа и дедушка брали меня с собой в лес на прогулку. И непременно держали меня за руки, рассуждая по дороге о взрослых, непонятных мне вещах.

Счастье – это когда точки: защищенность, радость и любовь – сходятся в одном отрезке времени. В детстве оно кажется бесконечным. Будто никогда не исчезнет, заполнит собой все дни до горизонта. Ты – центр вселенной, ты – цветок, ты тот, для которого и был создан этот мир. Жизнь никогда не закончится! Это утро перейдет в счастливый день, а день – в ночь.

Когда же в следующий раз все точки сошлись в одной?

– Мама, а можно взять этого кота домой? Клянусь, буду учиться на пятерки! «Какие там пятерки, мне бы до четверок дорасти», – вздыхаю я про себя.

Задние лапы кота покачиваются туда-сюда, как маятник. Я смотрю на маму и уверенна – конечно же, не разрешит.

– Мяу…– говорит испуганный кот. Он терпеливый. Молчал, пока несла его в руках до шестого этажа. Кот (чувствую сердцем, как и всякий раз, принося домой очередного пушистого) – мой. Точно мой.

– Господи, ну и глазища… – говорит мама и треплет кота за ухом. Он снова говорит: «Мяу», и я опускаю его на пол.

– Учиться на пятерки, говоришь? – спрашивает мама, садясь на корточки, чтобы получше разглядеть кота.

– Ну ладно!

Почему на этот раз она сказала «Ну ладно», не важно. Просто все точки сошлись в одном времени.

Я всегда была одна – в этом новом районе на улице Аврора, в своей комнате с розовыми обоями, в школе, где никто не хотел дружить со мной. А теперь у меня есть кот – о нем можно заботиться.

Кот остался и был моим другом целых тринадцать лет…

* * *

У меня выпускной.

– Давай я сошью тебе платье, – предлагает тетя Таня – мамина подруга. Ей сорок пять, а ее дочке двадцать, но это не мешает им вместе ходить по дискотекам в поисках богатых ухажеров. И та и другая расфуфыриваются, словно павлинихи, рассказывая о новинках в мире моды. А я в моде не разбираюсь. Что мне мама покупает, то и ношу, поэтому смотрю на них как на экспертов. Таю в душе надежду, что и у меня будет много ухажеров, но не обязательно богатых. И вот – модная тетя Таня предлагает сшить платье – удача.

Серебристое, роскошное, с голой спиной. Голая спина у семнадцатилетней девчонки, которая и юбки-то короткие стесняется надевать! Но мне придется засунуть стеснение подальше – ведь мне нравится парень из параллельного класса, и я собираюсь его покорить!

В день выпускного мы пригласили на дом парикмахершу. Она нахлобучила мне высокую прическу с мелкими кудряшками, а еще нарисовала на лице голливудский макияж. Подхожу к зеркалу: «Кто это?» Из зеркала на меня смотрит женщина лет тридцати с ярко-красными губами, какая-то Анжелина Джоли. Мама и бабушка утешают – яркий мэйкап нужен для четких фото.

Спускаюсь по ступенькам в клуб. Мое платье ниже колена, но почему-то без разреза, неудачный широкий шаг. Нитка – тонкая, неудачно пришитая тетей Таней рвется… И я чувствую, что голой сейчас будет не только спина. Праздник испорчен. Набрасываю на плечи черный уродливый пиджак… Он мешком висит на мне, укрывая спину и плечи. Разве макияж и прическа спасут положение?

Подруга Гузелька утешает: «Да ты и в пиджаке хороша». Гузелька просто очень добрая. Врет, чтобы я не расстраивалась.

– Нет, Гузелька, – говорю я. – Никакого Вадика теперь…

Высоченный Вадим в синем костюме проходит мимо меня вразвалочку, рядом с ним плетется небольшого роста друг. Кажется, они решили сыграть в бильярд. И мы с Гузелькой наблюдаем это зрелище. Ничего не понятно – их действия кажутся бессмысленными, машут палками, радуются, что шар попал в лунку. Скукотища… Но я не оставляю своей мечты. Неуклюже беру кий и, поглядывая на Вадика, оттопыриваю большой палец кверху. Черный пиджак… Провалился бы он, да и тетя Таня со своим платьем.

– О господи, как же это делается? – хохочу я, запрокидывая голову (и откуда во мне возникло кокетство?) Я ощущаю себя беспомощной и в то же время наслаждаюсь процессом – надо же когда-то побыть и дурочкой.

Он всякий раз оборачивается на мой смех, на фоне остальных играющих он, словно преподаватель по бильярду. Он уверенно держит кий, дает советы другу. Наконец он не выдерживает:

– Девушка, давайте я вас научу.

«Ха-ха-ха, сработало», – думаю я.

Ну вот он уже касается моей руки, причем так, словно мы знакомы уже давно. Он пахнет терпким парфюмом.

Я – скромная девчонка, и как себя вести с парнями не знаю, но внутри, кажется, просыпается странное чувство – могу быть такой – кокетливой и игривой.

– А почему я вас раньше не видел? – спрашивает Вадим, смотря мне прямо в глаза.

«Да потому что я сегодня, как Золушка, пришла на бал вся такая с голливудским макияжем», – думаю я про себя. И говорю: «Даже не знаю, меня Маша зовут, а вас?»

По-моему Вадим совершенно не умеет общаться с девчонками. Он как-то с ходу, с первого смеха уже влюбился в меня, растерялся. Хотя, что и говорить, я сегодня и вправду Золушка, только вместо потерянной туфельки у меня на плечах черный пиджак, закрывающий голую спину.

Я, Гузелька, низенький друг и Вадим идем на танцпол. Диджей в смешной шапочке с кисточками принципиально не ставит медляки. Он любит «тыц, тыц», а мне так надо, чтобы поставил медляк.

И Вадику все равно. Он приглашает меня на танец. Выпускники орут и дергают руками и ногами, изображая танцы. А мы не слышим «тыц-тыц», у нас совсем другая мелодия – Уитни Хьюстон или Селин Дион.

«А теперь надо незаметно уйти», – думаю я после танца. Вадим говорит: «Подожди меня здесь, я сейчас вернусь». Я стремглав вылетаю из клуба. Пусть меня будет немного, чуть-чуть. Надо оставлять после себя шлейф – духов, воспоминаний, мыслей. Я бегу по дороге и гляжу в рассвет – розово-голубой, ватный. Над Белой туман. И я так хочу запомнить это утро навсегда. Таким – легким и водным, с розово-голубым горизонтом. Мне кажется, что все это никогда не закончится. Я думаю, что Вадим будет не спать еще две-три ночи и захочет узнать мой телефон… И позвонит мне. И что это здорово ощущать себя Золушкой в черном дурацком пиджаке. А дома на столе меня ждет торт, приготовленный бабушкой, – пять коржей пропитанных сгущенкой со сметаной, а сверху – малина…

Но это после сна. Будет новый день, будет много дней…

* * *

Мы с Вадиком так больше никогда не увиделись.

Офисный серпентарий

Я сижу в комнатушке, называемой кабинетом. А точнее это проходное место, промежуток между комнатой, в которой трудятся коллеги женского пола и работаю я. Пишу статьи для журнала. Тематика издания от меня далека – медицинская, но за хорошую зарплату я пашу на нелюбимой работе. И не думаю о счастливых элементах пазла.

Бабские коллективы, наверное, бывают разные, а у нас классический. Настоящий серпентарий. Редакция это – Гульнур, которую муж, достал своими загулами, Альфия – у которой ипотека, мать алкоголичка и любовник актер, и смазливая студентка Анечка, приехавшая из Дюртюлей покорять Уфу.

Наш серпентарий любит в обед собираться в общем кабинете на чаепитие. Отказаться от этого ритуала сложно. Нельзя отделяться от коллектива.

К нам в редакцию каждый божий день заходит полненькая, большого роста – Маша, у которой на голове химка, делающая ее голову огромной и несуразной. Громкая Маша плюхается на стул и выкладывает на стол пряники. Пряники уже давно засохли, и ими можно забивать гвозди, но она почему-то все время таскает их с собой. Сама она их не ест. Зачем? Ведь Альфия приносит домашнюю выпечку, а Маша любит мучное.

––Машка, какая ты миленькая с этими кудряшками, – ласково говорит Альфия. Сама Альфия – женщина сорока лет выглядит на все пятьдесят. Она, как и я ненавидит свою работу, но ипотека куда важнее самореализации.

Маша рассказывает, что муж купил билеты в Турцию и подарил кольцо на годовщину свадьбы.

– Какие же вы молодцы, – улыбается узкоглазая Гульнур . Ее муж может подарить ей в лучшем случае астру с городской клумбы, ведь он все деньги тратит на неузкоглазых блондинок.

– А ремонт уже начали делать? – вопрошает Альфия с наигранным интересом.

– А мы уже сделали, – отвечает Маша. – Мой бригаду нанял и сделали вот.

Анечка глупо заливисто смеется : «Маша, как хорошо, а я вот в общаге с тремя девками живу, спать не дают, стервы…»

Я утыкаюсь в свой кофе – горький, без сахара. Кофе без молока и сахара – честный напиток. Ничего лишнего – горечь и темнота.

Маша щебечет и поглощает домашнюю выпечку Альфии. У нее и в правду все так замечательно, что даже верится с трудом. Бывает ли так? Но Маше нравится говорить о своих победах, о своем распрекрасном муже-волшебнике.

– Ну, за работу, – восклицает Гульнур, и со звоном ставит чашку на стол– этот звон, как сигнал для Маши – уходи.

– А пряники вам оставить, девчонки? – интересуется Маша.

– Нет, ты что забери, – отвечает Гульнур, садясь за компьютер.

Маша встает, отряхивает с платья крошки, и удаляется. Какая же она беззаботная, чем-то напоминает корову. Как-то раз я гостила в деревне, и, прогуливаясь по берегу речки увидела, что туда свалилась корова. Вся деревня бросилась ее спасать. Она лежала на спине и хлопала глазами. Кажется, если Маша упадет в речку, она вот точно также будет лежать и хлопать глазами. А потом придет ее муж-волшебник и вытащит ее оттуда под аплодисменты нашей редакции.

Гульнур Машу воспринимает по-другому, не как священное индийское животное:

– Тупая овца, все пирожки съела, хоть бы раз что-то на стол принесла нормальное, нет, тащит свои пряники деревянные, – фыркает она, как только дверь благополучно закрывается. – И на какие шиши только квартиры покупают? Ну чем вот я хуже, а Альфия? Почему у меня не получается? Мой каждый выходные по клубам… И ведь уйти я не могу, дочка еще маленькая.

– Да врет она все, – подключается Альфия, – им родители помогают… У нее муж кто? Строитель. Строитель простой. Вообще не понимаю как со строителем можно жить, без образования… Вот мой – творческий человек, талантливый. Знаете как мне с ним интересно?

Мы все знаем, что живет талантливый человек на деньги Альфии, и что его творческие проекты почему-то никогда не выстреливают, и в театре ему не дают хороших ролей, и… При ссорах с ней он, входя в образ, вопит: «Я живу здесь, в квартире с твой матерью алкоголичкой, только потому что пока еще не нашел свою настоящую музу!». Но Альфия считает, что она и есть его муза, и отказываться от такого счастья не хочет.

Анечка молчит. У нее пока нет парня, да и кроме стерв-соседок в общаге никаких проблем у нее тоже нет. Она знает как и где нужно вовремя улыбнуться, пококетничать. Ее и сюда взяли только потому, что она, понравилась директору. Толку от нее никакого.

Это мы сидим тут от звонка до звонка – то есть с девяти до шести. А у нее ненормированный рабочий день – ведь она студентка. Правда, зарплата у нее такая же, как у остальных. А еще, на фоне цветущей и вертлявой Анечки, я – угрюмая, задавленная бытовыми проблемами стареющая женщина двадцати шести лет. И за это я терпеть не могу Анечку. Впрочем я могла бы ей простить молодость, если бы не одно но. Ее должность выше моей, но она ни черта не делает. Я сижу в своей комнатушке и одна составляю план будущего журнала, сама провожу интервью, пишу статьи. Анечка должна все это делать со мной в команде. Однако, все, что я вижу это открытые на компьютере соцсети и верчение перед зеркалом. Ее интересуют престиж, красивые люди, дорогие дома, богатые парни. И, наверное, она в силу юного возраста полагает, что меня в мои двадцать шесть лет могут интересовать только медицинские аппараты, про которые я пишу в журнал.

Еще в начале, когда я пришла на работу (меня видимо взяли на должность, чтобы помочь Анечке больше времени тратить на соцсети и верчение перед зеркалом), я с дуру поведала ей о своем будущем проекте – журнале для детей.

Анечка, недолго думая, пересказала идею проекта своей подруге. Они тут же составили бизнес- план и теперь ждут сентября – их отцы вернуться с вахты и отвалят дочкам деньги на выпуск журнала.

Я сижу в комнатушке, расшифровываю интервью и ненавижу Анечку. Есть в ней что-то бесцеремонное. Я представляю, как Анечка, если понадобиться с легкостью зарежет и общиплет курицу, или без сожаления саданет крота по голове лопатой, если он придет к ним в дюртюлинский огород. Она все время повторяет фразу: «Наглость – второе счастье»… Только почему-то пословицу эту она говорит о других. А впрочем, Анечка и есть тот самый крот, который забрался в мой офисный огород и отжевал у меня мечту – проект журнала. И я думаю: смогу ли и я садануть этого наглого крота лопатой?

***

Герпетолог – нахожу я в интернете, это специалист по рептилиям…

–У тебя тут ошибки, будь внимательней…– забегает ко мне в комнатушку Анечка. Она с какой-то радости решила прочесть мой написанный материал.

Я поднимаю на нее глаза.

– Ты мне лучше скажи, когда ты работать начнешь? – взрываюсь я. – Нечего мои статьи читать, для этого корректор есть!

Альфия и Гульнур таращатся. Кажется, шоу начинается. Пора звать герпетолога.

– Девочки не ссорьтесь! – кидаются они к нам, а сами, конечно, ждут продолжения. На крик прибегает Маша. – Вы чего орете? – восторгается она.

– Послушай, девочка, ты уже два месяца пялишься в соцсети, не пора ли тебе и честь знать? – гневно выкрикиваю я.

Анечка плачет.

–А я думала ты нормальная, – всхлипывает она, надувая губки.

***

Иду разговаривать с директором. Хватит терпеть и делать вид, что все порядке. Я захожу в огромный кабинет с картинами во всю стену. И угрюмо плюхаюсь на стул. Начальник у нас человек хороший.

– Виктор Николаевич, у меня предложение… Давайте, я одна буду делать журнал, ведь Анна только создает видимость. Уже третий номер я делаю в одиночку.

Реакцию директора трудно назвать предсказуемой. Он хохочет, так что стены трясутся, а мне не по себе. Не очень-то хочется сейчас лишиться работы…

– Да знаю я как она работает, давай ей дадим срок, – отвечает он…

Он вызывает ее в кабинет.

– Анечка, еще одно замечание от миссис Ларкиной и ты уволена.

В такой атмосфере теперь трудно дышать одним воздухом. И все время хочется курить. Вот мы с Альфией и Гульнур бегаем на перекур, Анечка не курит, поэтому у меня есть чудесная возможность рассказать коллегам обо всем, чем раньше делилась со мной Анечка. Это такие небольшие секретики о том, что она думает об Альфие (что у той дурной мужик-актер и что Альфия любит выпить после работы) и о Гульнур (и как с ней такой неухоженной муж живет?). И я выдаю эти секретики выдыхая никотиновый дым, под возмущенные возгласы теток, которые еще в обед обмывали косточке Маше из соседнего отдела… Мы все вдруг заражаемся серпентариумным вирусом – теперь мы команда, а Анечка наш враг.

С тех пор мы подмигиваем, переглядываемся, покашливаем и вместе раздражаемся на Анечку. Нам теперь кажется, что Анечка во всем не права, что при ней нельзя больше ничего обсуждать и даже когда Маша уходит, мы молчим…

Анечка ищет работу и вот в этом мы ее подбадриваем… И вот она приходит с тортиком – нашла работу. «Наконец-то ты научишься трудиться», – радуюсь я за нее.

***

В наш офис иногда врывается симпатичная, девушка с каре. Она, жестикулируя, громко просит нас сказать ей где нужные журналы. Недавно она вышла из декрета, это все, что я о ней знаю.

– Опять эта сумасшедшая… мы ей что слуги журналы выдавать? – возмущается Альфия.