Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Во время войны Гучков ездил представителем Красного Креста в Восточную Пруссию, бросился в создание организаций помощи фронту, формировал Военно-промышленные комитеты. Однако очень быстро патриотический подъем Гучкова стал сменяться «патриотической тревогой». В речи 25 октября 1915 года Гучков заявил о необходимости пойти на «прямой конфликт с властью», неумолимо ведшей страну «к полному внешнему поражению и внутреннему краху»[67]. В это же время охранное отделение зафиксировало его слова: «Если я не умру раньше, я сам арестую царя»[68].

Генерал от инфантерии Павел Григорьевич Курлов уверял, что «Россия обязана Гучкову не только падением Императорской власти… но и последующим разрушением ее как великой мировой державы»[69]. Генерал-майор отдельного корпуса жандармов Александр Иванович Спиридович назвал его «величайшим из политических интриганов»[70].

А тогда – утром 2 марта – он был в ужасе от состояния Петроградского гарнизона и страшно возмущен тем, что Совет запретил распространение его прокламации, призывавшей к укреплению обороноспособности для победы над врагом. Ознакомившись с 8 пунктами и декларацией, Гучков устроил скандал и заявил о намерении уйти в отставку. В результате демарша Гучкова договоренности с Советом повисали в воздухе.

Тем утром Гучков успел не только торпедировать (хоть и не на долго) 8 пунктов, но и выступить с серьезной инициативой, озвученной уже своим – без ушедших представителей Совета. Шульгин в мемуарах вложил в его уста решительные слова:

– Положение ухудшается с каждой минутой… Без монархии Россия не может жить. Но, видимо, нынешнему Государю царствовать больше нельзя. Я предлагаю немедленно ехать к Государю и привезти отречение в пользу наследника[71].

Если не знать, что Гучков занимался свержением Николая уже не один год, действительно можно было предположить, что идея впервые его осенила. Милюков, который был о заговоре осведомлен, определил настроение Гучкова в тот момент немецким словом Schadenfreude, которое лучше всего перевести как злорадство, свойство, которое неоднократно замечали в Гучкове. «Низложение Государя было венцом этой карьеры, – констатировал новоиспеченный министр иностранных дел. – Правительство не возражало и присоединило к нему по его просьбе в свидетели торжественного акта В. В. Шульгина»[72].

После демарша Гучкова переговоры делегатов от Исполкома Совета с думским Временным комитетом продолжились. Большевики, не участвовавшие в переговорах из-за принципиального нежелания «торговаться с буржуазией», воспользовались случаем, чтобы провести заседание Бюро ЦК. «Первым пунктом повестки дня стала организация большевистской печати. Шляпников, Молотов и Залуцкий постановили возобновить выпуск газеты «Правда», прерванный в 1914 году[73], – вспоминал Шляпников. Пункт второй – позиция на заседании Совета, где должны были утверждаться вчерашние решения Исполкома об организации власти (8 пунктов). Постановили: попытаться их завалить – всем выступать.

Заседание Совета рабочих и солдатских депутатов открылось часа в два дня. Докладчиком от Исполкома о результатах переговоров с Временным комитетом выступал Стеклов, в выступлении которого родилась популярная позднее формула «постольку-поскольку»: поддерживать правительство постольку, поскольку оно реализует революционную программу в интересах трудящихся[74].

Едва Стеклов завершил под бурные аплодисменты свое выступление, как в зале появился Керенский и стал пропихиваться в президиум. Не преуспев в этом, он вскарабкался на ближайший стул и мистическим полушепотом заговорил.

– Доверяете ли вы мне? – спрашивал Керенский.

– Доверяем, – раздавалось в ответ.

– Я говорю, товарищи, от всей глубины сердца, я готов умереть, если это будет нужно. Ввиду организации нового правительства я должен был дать немедленно, не дожидаясь вашей формальной санкции, ответ на сделанное мне предложение занять пост министра юстиции. Товарищи, в моих руках находились представители старой власти, и я не решился выпустить их из своих рук![75]

Собрание, только что приветствовавшее доводы Стеклова о неучастии советских лидеров в правительстве, устроило Керенскому овацию, согласившись на его вхождение в правительство. Керенский покинул зал заседания Совета и больше в нем почти не появлялся.

Зал утих, начались прения. Молотов обвинил руководство Совета в сделке с буржуазией и полном отсутствии в изложенных думцам требованиях таких главных для рабочего класса и крестьянства положений, как установление республики, прекращение войны, решение земельного вопроса.

– Временное правительство не революционно. Гучков, фабриканты, Родзянко, Коновалов посмеются над народом. Крестьянам вместо земли дадут камень![76]

Похоже, любые с пафосом произнесенные идеи проходили на «ура». Дебаты шли долго и яростно. Меньшевики, выступившие в поддержку позиции Исполкома, обещали даже жаловаться на большевистских депутатов Ленину, который, будучи правоверным марксистом, никогда бы не допустил даже мысли о создании советского правительства в эпоху победившей буржуазной революции. Плохо они знали Ленина… Против передачи власти Временному правительству голосовали только 19 депутатов, среди которых были все члены большевистского Бюро ЦК. К тому же большевики тут же сами раскололись: позицию ЦК не поддержат даже многие соратники из городской организации партии.

Во второй половине дня 2 марта Временное правительство решилось более-менее официально заявить о своем существовании. Делать это пришлось Милюкову как наиболее известному его члену:

– Мы присутствуем при великой исторической минуте. Еще три дня назад мы были скромной оппозицией, а русское правительство казалось всесильным. Теперь это правительство рухнуло в грязь, с которой сроднилось, а мы и наши друзья слева выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место первого русского общественного кабинета[77].

– Кто вас выбрал? – донеслось из толпы.

– Нас выбрала русская революция, – гордо заключил Милюков. – Мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободно избранные народные представители скажут нам, что они хотят выбрать других людей.

– А кто министры? – раздались голоса из зала.

Милюков начал с премьера, назвав Львова.

– Цензовая общественность, – отозвался зал.

– Цензовая общественность, – нашелся Милюков, – это единственная организованная общественность, которая даст возможность организоваться и другим слоям русской общественности. Но, господа, я счастлив сказать вам, что и общественность нецензовая тоже имеет своего представителя в нашем министерстве. Я только что получил согласие моего товарища Керенского занять пост в первом русском общественном кабинете.

Керенский прошел на ура. Куда хуже было дело с Гучковым, фамилия которого вызвала недовольный гул[78].

Наконец прозвучал сильно всех возбуждавший вопрос о судьбе династии. Милюков перевел дух перед взволнованной массой с красными бантами и повязками.

– Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит… Старый деспот, доведший Россию до границы гибели, добровольно откажется от престола или будет низложен. (Аплодисменты.) Власть перейдет к регенту – великому князю Михаилу Александровичу (продолжительные негодующие крики, возгласы: «Да здравствует республика!», «Долой династию!» Жидкие аплодисменты, заглушенные новым взрывом негодования). Наследником будет Алексей (крики: «Это старая династия»)… Как только пройдет опасность и установится прочный мир, мы приступим к подготовке Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.

«Речь эта была встречена многочисленными слушателями, переполнившими зал, с энтузиазмом, и оратор вынесен на руках по ее окончании»[79], – скромно заметит Милюков.

Вечером 2 марта было обнародовано решение о создании Временного правительства. Оно само назначило себя, и с этой точки зрения было ничуть не менее самозваным, чем Совет. Ученые, юристы, промышленники, они неплохо разбирались в общеполитических вопросах и парламентской практике, но никто из членов кабинета не обладал ни малейшим опытом административной или государственной работы. В заявлении об образовании Временного правительства вслед за его составом шли «основания» его деятельности, которые после всех согласований, приняли следующий окончательный вид:

«1. Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям, аграрным преступлениям и т. д. 2. Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями. 3. Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений. 4. Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны. 5. Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления. 6. Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. 7. Не разоружение и не вывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении. 8. При сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы – устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам»[80].

Это были принципы деятельности правительства страны, ведшей страшную войну. Милюков напишет: «За исключением п. 7, имевшего, очевидно, временный характер, и применение начала выбора к начальству милиции в п. 5, все остальное в этом проекте заявления не только было вполне приемлемо или допускало приемлемое толкование, но и прямо вытекало из собственных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи»[81]. Милюков был скорее горд за итоги своего совместного с социалистами труда.

Современные исследователи от этого документа скорее в шоке. «Эти положения программы приведут к дезорганизации всей общественной жизни страны. Органы власти на местах, земства, городские советы, ничего не выигрывают от того, что в разгар беспорядков их призывают провести неподготовленные выборы и принять на себя неясную ответственность. Оставить оружие в руках восставших солдат равносильно тому, чтобы дать им возможность оказывать давление на власть. Что касается мер по амнистии, то благодаря им из Сибири и из-за границы в столицу вернутся из ссылок наиболее экстремистские политические элементы, которые возобладают над умеренным лагерем»[82], – подчеркивает президент французской Академии Элен Каррер д’Анкосс.

И с этим невозможно не согласиться. Ни одна революция в мире не производила столь опустошительного разгрома государственного и административного аппарата. После этого государство не то что не сможет продолжать войну, оно не сможет функционировать.

Тем временем идея регентства Михаила вызывала бурю протеста в советских кругах, что всполошило и думское руководство.

Когда состав Временного правительства передавался в типографию, Николай II еще не подписал акта об отречении. Когда он это сделал, передав престол Михаилу Александровичу, новой власти приходилось действовать стремительно, чтобы немедленно остановить присягу Михаилу. Временное правительство в полном наличном составе явилось в квартиру княгини Путятиной на Миллионной, где тогда находился Михаил. «Керенский наиболее ярко характеризовал момент… Вчера еще он согласился бы на конституционную монархию, но сегодня, после того, что пулеметы с церквей расстреливали народ, негодование слишком сильное, и Миша, беря корону, становится под удар народного негодования, из-под которого вышел Ники. Успокоить умы теперь нельзя, и Миша может погибнуть, с ним и они все»[83].

Заговорил Милюков, спокойно, хладнокровно, с явной надеждой дождаться подкрепления в лице Гучкова и Шульгина: «Я доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть – и что она может быть такой только тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Таким символом служит монархия. Одно Временное правительство без опоры на этот символ просто не доживет до открытия Учредительного собрания. Оно окажется утлой ладьей, которая потонет в океане народных волнений»[84].

Михаил Александрович вовсе не был тем человеком, который стремился к власти и готов был удерживать ее любой ценой – зубами, железом и кровью. Не был Михаил и теоретиком, кого могли всерьез убедить глубоко научные доводы Милюкова об органичной природе монархии в России. Все было неожиданно, идея принятия короны до утра того дня могла даже не приходить ему в голову. Советоваться было не с кем. Жены, графини Брасовой, чья властная натура могла бы изменить его мнение, не было. Груз ответственности оказался для Михаила непомерным. Связи со старшим братом не было. Михаил согласился отречься.

Тем временем днем 3 марта Петроградский Совет рабочих депутатов, численность которого достигла 1300 человек, решил перебраться в Белый зал, где на протяжении предыдущих 13 лет работала Дума. Чхеидзе под бурные аплодисменты открыл собрание в переполненном зале:

– Это место, где заседала последняя третьеиюньская Государственная дума, пусть же она посмотрит теперь, пусть заглянет сюда и увидит, кто сейчас здесь заседает… Да здравствуют все наши товарищи, которые когда-то сидели здесь, а до сегодняшнего дня томились на каторге[85].

В тот день возникли комиссии Совета, которые брали на себя функции, параллельные правительственным: продовольственная, агитационная, железнодорожная, почтово-телеграфная, финансовая, литературная, автомобильная, информационная. Через день – иногородняя и законодательных предположений. Многие из этих комиссий создавались как общероссийские органы и в дальнейшем явятся инструментами советского контроля над министерствами.

В экстренном прибавлении к № 4 «Известий Петроградского Совета», датированном тем же 3 марта, огромными буквами напечатано: «Отречение от престола. Депутат Караулов явился в Думу и сообщил, что государь Николай II отрекся от престола в пользу Михаила Александровича. Михаил Александрович, в свою очередь, отрекся от престола в пользу народа. В Думе происходят грандиозные митинги и овации. Восторг не поддается описанию».

Милюков и Гучков, добивавшиеся сохранения монархии, в знак протеста подали в отставку. Милюков с Миллионной поехал домой, где уснул, сломленный бессонными ночами и крахом надежд. «Через пять часов, вечером, меня разбудили. Передо мной была делегация от Центрального комитета партии: Винавер, Набоков, Шингарев. Все они убеждали меня, что в такую минуту я просто не имею права уходить… Я уже и сам чувствовал, что отказ невозможен – и поехал на вечернее заседание министров»[86]. Милюков, в свою очередь, уговорил остаться Гучкова, чье место уже готов был занять Энгельгардт.

Вечером 3 марта Временное правительство смогло собраться на свое первое формальное заседание в полном составе. Продолжалось оно около шести часов и было посвящено главному вопросу: в каком виде публиковать акты об отречении. Рассказывает призванный на заседание в качестве хранителя оригинала акта Николая II замминистра транспорта Ломоносов: «Я шел в святилище русской революции – к героям, а застал каких-то испуганных пигмеев. У нас в министерстве жизнь била ключом, а тут какое-то мертвое царство. И мне стало так тоскливо, больно, точно внезапно попал на похороны близкого человека… На похороны своей мечты». Споры о тексте отречения продолжались шесть часов.

Около 2 часов ночи соглашение было достигнуто. Набоков написал на двух кусочках бумаги названия актов. I. Акт об отречении Государя Императора Николая II от Престола Государства Российского в пользу Великого Кн. Мих. Ал. II. Акт об отказе В.К. М. Ал. от восприятия Верховной власти и о признании им всей полноты власти за Временным правительством, возникшим по почину Гос. думы. Над этими строками можно поставить заглавие: «Результат первых шести часов работы первого Временного правительства»[87].

Власть Советов?

Идея Советов после 1905 года автоматически возрождалась при всяком подъеме революционного движения и была органичной для социалистов всех оттенков. «Самочинное, стихийное создание Советов рабочих депутатов в Февральскую революцию повторило опыт 1905 года»[88], – заметит Ленин. Но все же элементы стихии были умело направлены в организованное русло прежде всего рабочей группой Военно-промышленного комитета. Скобелев свидетельствовал: «Еще 22–25 февраля к нам в Таврический дворец приходили передовые рабочие различных кварталов за советами и директивами, что предпринять, на что ориентироваться. Конкретно мы предлагали им немедленно создавать заводские центры, заводские комитеты и подготовлять по заводам выборы в Совет рабочих депутатов»[89]. Одна из первых попыток формализовать Совет была предпринята на собрании в Петроградском союзе рабочих потребительских обществ под председательством Чхеидзе 25 февраля, однако многие его участники в тот же день были задержаны.

Когда 27 февраля распахнулись ворота «Крестов», освобожденные Гвоздев и другие руководители рабочей группы были с почетом встречены руководством Военно-промышленного комитета и усажены на автомобиль. Гвоздев объезжал «с благословения лидеров Военно-промышленного комитета заводы и бросал в рабочие массы лозунг немедленных выборов в Совет рабочих депутатов по примеру 1905 года»[90]. К двум часам дня Гвоздев был в Таврическом дворце, где на лету прошло собрание всех наличных деятелей, так или иначе связанных с рабочими кругами, – Чхеидзе, Скобелев, Керенский. Они провозгласили себя Временным исполнительным комитетом Совета рабочих депутатов, от имени которого было немедленно выпущено воззвание, опубликованное в единственной вышедшей в тот день газете – «Известиях петроградских журналистов»: «Всем перешедшим на сторону народа войскам немедленно избрать своих представителей по одному на каждую роту. Заводам избрать своих депутатов по одному на каждую тысячу. Заводы, имеющие менее тысячи рабочих, избирают по одному депутату»[91].

Приблизительно 4 часа дня к Керенскому «подошел кто-то и попросил найти в Таврическом дворце какое-нибудь помещение для только что созданного Совета рабочих депутатов». Тот обратился к Председателю Думы.

– Как вы считаете, – забеспокоился Родзянко, – это не опасно?

– Что ж в этом опасного? – ответил Керенский. – Кто-то же должен, в конце концов, заняться рабочими.

– Наверное, вы правы, – заметил Родзянко. – Бог знает, что творится в городе, никто не работает, а мы, между прочим, находимся в состоянии войны[92].

Совету были выделены большой зал бюджетной комиссии Думы за № 13 с прилегающими приемной и кабинетом ее председателя. К семи вечера туда стал прибывать народ, вот только избранных депутатов среди них почти не было. Ждали, пока наберутся хотя бы два-три десятка. Собрание открылось только около девяти. К этому времени в Таврическом дворце появились и первые большевики.

Ориентироваться в постфевральской обстановке им приходилось с колес без Ленина и без других лидеров. 27 февраля был обнародован Манифест, окончательный вариант которого готовил Молотов[93]. Большевики знали, что в апреле 1905 года на третьем съезде РСДРП по предложению Ленина был выдвинут лозунг Временного революционного правительства, которое должно было состоять из представителей всех революционных партий и временно удерживать власть до выборов в Учредительное собрание. Другими концептуальными основами манифеста стали циммервальдская платформа по отношению к империалистической войне и большевистские «три кита» – демократическая республика, 8-часовой рабочий день и конфискация земли. Революционное правительство должно было «войти в сношения с пролетариатом воюющих стран для революционной борьбы народов всех стран против своих угнетателей и поработителей, против царских правительств и капиталистических клик и для немедленного прекращения кровавой человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам»[94]. Таким образом, большевики, не дожидаясь исхода революции, уже предлагали платформу ее углубления. Узнав о революции, Ленин в письме В. Карпинскому скажет: «ЦК есть в Питере (во «Frankfurter Zeitung» были выдержки из его манифеста – прелесть!)»[95].

Руководитель Русского бюро ЦК Шляпников узнал о предстоявшем заседании Совета на квартире Горького, и с сотрудником его «Новой жизни» Николаем Николаевичем Сухановым тут же направился в Таврический дворец. Двое других членов Русского бюро – Молотов и Залуцкий – подошли попозже, когда заседание уже началось, столкнувшись с уже выбегавшим из зала Керенским, произнесшим краткую приветственную речь.

Точное количество и состав участников исторического учредительного заседания Совета ни современникам, ни историкам установить не удалось. «Никакой проверки прибывших делегатов не было, – писал Шляпников. – Не было также и никакой регистрации представителей. Большинство, если не все поголовно, имели «устные» мандаты, без всяких удостоверений от заводов. Да и кто же мог проверять? Предполагалось всеми, что сегодняшнее собрание является инициативным, а настоящее с нормальным представительством мыслилось впоследствии». Именно это собрание неизвестного количества людей с неизвестными полномочиями легитимизировало создание могущественных Советов.

«Открытие первого заседания первого Петербургского Совета рабочих депутатов произошло коллективно, сумбурно, одновременно целой группой лиц»[96]. Наконец меньшевику Николаю Дмитриевичу Соколову удалось открыть собрание и предложить избрать председателя. Были выкрикнуты и тут же без возражения или голосования сочтены избранными и заняли свои места Чхеидзе, Керенский и Скобелев. После этого «Керенский прокричал несколько ничего не значащих фраз, долженствующих изображать гимн народной революции», и выбежал из зала.

В воздухе витал вопрос о власти, но никто не решался вынести на обсуждение Совета, как не спешили форсировать события. Борьба пошла не за власть Совета, а за власть внутри Совета при выборах его Исполнительного комитета и председателя. Меньшевики выдвинули Чхеидзе и Скобелева, эсеры – Керенского, и дальше имена выкрикивались из зала самым неорганизованным порядком: «Александрович! Гвоздев! Гриневич! Панков! Сурин! Беленин! (под псевдонимом Беленин тогда скрывался Шляпников) Петров! (Залуцкий)» Председателем избрали Чхеидзе, товарищами председателя – Керенского и Скобелева. Шляпников, Залуцкий и Молотов вошли в состав Исполкома.

Решили выслушать главных героев дня – солдат. Требование с энтузиазмом было поддержано. «Зал слушал, как дети слушают чудесную, дух захватывающую и наизусть известную сказку, затаив дыхание, с вытянутыми шеями и невидящими глазами, – писал Суханов.

– Мы собрались… Нам велели сказать… Офицеры скрылись… Чтобы в Совет рабочих депутатов… велели сказать, что не хотим больше служить против народа, присоединяемся к братьям-рабочим, заодно, чтобы защищать народное дело… Да здравствует революция! – уже совсем упавшим голосом добавлял делегат под гром, гул и трепет собрания»[97].

В этот момент Молотов выкрикнул предложение включить солдат в состав Совета и отныне называть его Советом рабочих и солдатских депутатов. Керенский припомнит, как 27 февраля «по предложению Молотова было решено, несмотря на протесты меньшевиков и некоторых социалистов – революционеров, обратиться ко всем частям Петроградского гарнизона с предложением направить в Совет своих депутатов»[98].

Вслед за этим была создана военная комиссия во главе с эсерами Василием Николаевичем Филипповским и Сергеем Дмитриевичем Мстиславским, которой поручались дальнейшая организация революционных выступлений в армии, а также установление связи с воинскими частями и управление ими. Кто-то напомнил собравшимся, что революция еще окончательно не победила – император в здравии и остается Верховным главнокомандующим. Президиум вздрогнул и предложил дать директивы о выделении заводами каждого десятого рабочего в отряды милиции и назначении в районы специальных эмиссаров для водворения порядка.

Совет порешил немедленно приступить к выпуску своей газеты, дав рождение «Известиям». Издательские дела были поручены Борису Васильевичу Авилову, Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу и Юрию Михайловичу Стеклову, которые с отрядом преображенцев отправились занимать лучшую в городе типографию газеты «Копейка», чтобы там начать выпуск газеты.

Встал вопрос об отношении к Временному комитету Думы. Решено было, что все члены Исполкома должны следить за тем, чтобы «господа Милюковы и Родзянки» не вступили в сделку с царизмом за спиной народа.

Само размещение Совета в Таврическом дворце придавало Совету авторитет. «В глазах политически неискушенных обывателей из-за непосредственной близости Совета к новому правительству этот институт представлялся им в какой-то мере равнозначным правительству и посему обладавшим властью в пределах всей страны»[99], – напишет Керенский. И в марте в Таврический дворец шли послания, адресованные в «Исполнительный комитет рабочих и солдатских депутатов Государственной думы». В общественном сознании не было привычки к разделению власти. Возникало знаменитое двоевластие, которому суждено было парализовать российский государственный механизм.