Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга вторая

– Ну, может, и не друг, – сделал «поправку на реалии» Суслов, – но союзник – несомненно. И мы ни в коем случае не должны оставлять товарища Мазурова в стороне от работы.

«Ай, да, Суслов»! – восхитился глазами Шелепин. «Прямым текстом» восхитился. – «Не „человек в футляре“, а „ай, да сукин сын!“. Надо же, как понимание опасности преображает человека!»

– Мне поговорить с ним, или мы сделаем это оба?

Верный себе и своему деятельному характеру, Александр Николаевич уже решил не откладывать разговора с Мазуровым.

Суслов, не торопясь, помял лицо скепсисом.

– Пожалуй, будет лучше, если я поговорю с ним сам. А не то он подумает, что мы с Вами устраиваем спектакль, чтобы заманить его в ловушку, а потом сдать Брежневу «тёпленьким».

Шелепин одобрительно кивнул головой: разумно.

– А когда мы оба «раскроем карты», тут я Вас и подключу. А Вы будьте готовы.

– «Всегда готов!» – под неизменную ухмылку «отсалютовал» Шурик, и решительно освободился из плена кресла. Уже у дверей он вспомнил.

– Ещё – один момент. Я думаю, что нам следует заготовить письмо в ЦК, и огласить его на пленуме. Но людей надо ознакомить с ним уже сейчас, немедленно – чтобы к пленуму они уже были «доведены до готовности». Надо бы продумать текст, Михаил Андреевич.

«Главный идеолог» помедлил секунду – и выглянул из-за очков.

– Продумаем, Александр Николаевич. Не беспокойтесь.

Даже сейчас он не рискнул «снять кольчугу»: сработал годами шлифовавшийся инстинкт самосохранения, который лишь укрепили всевозможные рефлексы…

Глава тридцать седьмая

Мазуров оказался «не мальчиком, но мужем»: не стал «играть в кошки-мышки» с партийным идеологом. Нарождающееся самовластие Брежнева беспокоило его не меньше, чем Суслова. Пусть и – «с другого фланга»: если Кирилл Трофимович соответствовал песенной установке «прежде думай о Родине – а потом о себе», то Михаил Андреевич поступал с точностью «до наоборот». Но сейчас это не мешало им быть союзниками: для Мазурова «коллективный стиль руководства» не являлся ни идеологическим штампом, ни средством прикрытия собственных интересов. Неправильный Кирилл Трофимович неправильно же и думал.

А думал он о деле. Он уже видел, что Брежнев начинает обходить членов Политбюро – и не только «в забеге», но и во мнении. Речь пока не шла об обструкции взглядов. Да в этом и не было необходимости: Леонид Ильич мог пренебречь чужим мнением, и не прибегая к конфронтации. Конфронтация – не его стиль. А, вот, в «бескровных» методах «борьбы с инакомыслием» Генеральный не знал себе равных.

Меньше всего Мазурова беспокоила податливость Брежнева к лести. В конце концов, это только человеческая слабость – и всё. Куда большую опасность представляли властные замашки Генерального, уже сейчас начинающего демонстрировать характер и «показывать зубы».

Если бы Брежнев обладал талантами Ленина или Сталина, Кирилл Трофимович закрыл бы глаза и на это. Со спокойной совестью или беспокойной, но закрыл. И это несмотря на то, что был убеждённым сторонником выработки коллективного мнения, которое одно только и могло уберечь от принятия ошибочных решений с последствиями. Но Леонид Ильич не обладал такими талантами. Он не был вождём.

Да, Брежнев уже начинал становиться лидером. Но не за счёт выдающегося интеллекта, а исключительно за счёт прекрасно усвоенного им принципа «Кадры решают всё!» И не только усвоенного, но и мастерски реализуемого на практике: и в этом отношении Брежневу не было равных. По части знания кадров, по части умения работы с ними, по части оперативного реагирования на малейшие движения вокруг себя – даже на значительном отдалении – Леонид Ильич наголову превосходил коллег.

Но культуркой и интеллектом новый лидер не блистал, несмотря на реноме знатока поэзии. Факт имел место, но как единичный. Как исключение, лишь обслуживающее правило. Пока Брежнев поудобнее устаивался в кресле, это было не так заметно. Но по мере того, как он всё больше «входил в образ», а его кресло всё больше входило «в образ трона», его недостатки не могли уже не познакомить с собой товарищей.

Пять лет продержался Леонид Ильич в образе «первого среди равных». Пять лет он внимательно прислушивался к советам и мнениям товарищей. Во всяком случае, так думали они сами. Хотя, похоже, в действительности всё было иначе: Брежнев лишь изучал обстановку и сопоставлял потенциалы. Исключительно «в прикладном» значении: применительно к себе и своим амбициям. Он старательно примерял на себя «венец самодержца»: не тяжело ли будет? Осилит ли? Похоже, теперь он «определился» и «уверовал». Привык к тяжести на голове: свой груз не тянет. Даже больше: бремя власти – сладко.

Мазуров понимал, что концентрация власти в руках одного Брежнева – это не только «покушение на принцип». Если бы он был уверен, что дело пойдёт – Бог с ним, с принципом! Дело – прежде всего! Но такой уверенности у него не было. Напротив, была уверенность другого рода: самовластие чревато обломками – и не только своими. А что касается прогноза: «… напишут наши имена!»… Когда ещё придёт то время?! Да и придёт ли?..

… – Я полностью разделяю Вашу, Михаил Андреевич, озабоченность тем, как развивается ситуация.

Не став «темнить», Мазуров потемнел лицом: одно не мешало другому.

– Последняя атака Брежнева на главу правительства – это не только удар лично по Алексею Николаевичу. Это – удар по всему курсу правительства на экономические реформы. Брежнев явно решил сделать Косыгина декоративной фигурой, и де-факто самостоятельно определять не только политическую, но и экономическую линию руководства.

После такого признания уже нельзя было не покачать головой – и не перейти к следующему, ещё более горькому.

– Как мы просчитались с этим человеком! Каким открытым и доступным он прикинулся! Да-а…

«Посыпание головы пеплом» заняло секунд десять.

– Несмотря на то, что Брежнев уже очень силён и опасен, несмотря на то, что он окружил себя людьми типа Кириленко и Устинова и поставил под личный контроль ГБ, ничего ещё не потеряно. Если только решение вопроса не откладывать «в долгий ящик».

– Шелепин предлагает на мартовском пленуме.

Михаил Андреевич решил, что более подходящего момента для «активации» образа Александра Николаевича и ждать не стоит.

Мазуров отреагировал вполне ожидаемо: ещё решительнеё объединил нос с бровями.

– Шелепин…

– Кирилл Трофимович! – не столько разволновался, сколько раздражился Суслов. – Не время сейчас заниматься амбициями. Станьте выше этого! На кону судьба партии!

Михаил Андреевич недолго «громыхал лозунгом». По окончании фразы он опять «вернулся в себя»: подровнялся, подсох и обесцветился.

– И ещё: не забывайте, что Шелепин – единственный, кто не боится оппонировать Брежневу даже сейчас, когда тот значительно ослабил его, сослав «на профсоюзы». Только он в состоянии бесстрашно ринуться в атаку на Брежнева. И только он готов стать организующим началом для всех здоровых сил.

– Шелепин в должности Генсека видится мне ничуть не выгоднее Брежнева, – не отказался от себя Мазуров.

– Опять Вы…

Суслов поморщился – уже не только по причине недовольства: вновь «прихватило» сердце. Михаилу Андреевичу очень не хотелось показывать своё недомогание на людях – как и всякому «наверху»: вопрос здоровья – совсем не вопрос здоровья. Это – вопрос политический. Поэтому он удержался от того, чтобы тотчас же не засунуть ладонь под сорочку, и не заняться «спасительным» массажем грудины.

Мазуров знал «правила игры», почему и не поспешил за стаканом воды или таблеткой нитроглицерина. То, что у нормальных людей считалось нормой, в их кругу являлось не только признаком дурного тона, не только оскорблением, но и хуже: «подкопом» под товарища. Как минимум, намёком на его некондиционность. Поэтому Суслов мог опасаться только «непрошенной гостьи» – но не забвения норм.

– …Не о том надо думать, – в последний раз покривился идеолог: кажется, отпустило. – По крайней мере, сейчас.

– Хорошо, – после тяжёлой, непродолжительной паузы нехотя согласился Мазуров. – Ради достижения общих целей я готов работать хоть с Шелепиным, хоть с чёртом, хоть с дьяволом.

Последнее слово – пусть лишь в плане аттестации – осталось за ним. А сам Мазуров остался… Мазуровым.

– Ну, вот и правильно, – одобрил Суслов, хотя и не смог «покуситься на улыбку»: не хватило ресурса. – А то, получится, как у Крылова: «Когда в товарищах согласья нет…»… ну, и далее – по тексту.

В следующее мгновение Михаил Андреевич уже снимал телефонную трубку с рычагов.

– Товарищ Шелепин? Это Суслов. Вы подготовили соображения по Тезисам?

Текст был «зашифрованный». На том конце провода должны были понять, что разговор состоялся и привёл к положительным результатам. Как в плане согласия на работу, так и в плане согласия на работу «с персоналиями». Видимо, Александр Николаевич настолько «энергично понял», что Суслов поморщился и даже отодвинул трубку от уха, словно контуженный.

– Очень хорошо. Вы можете ознакомить меня с ними сейчас?.. Тогда жду Вас у себя…

… – Вы уже определились с формой работы?

Мазуров не стал бросать в сторону Шелепина взглядов искоса. Напротив: взгляд его был прямым и даже вызывающим. Вряд ли он дополнительно сканировал визави: в «симпатиях» Шелепина к Брежневу сомневаться не приходилось. Скорее всего, Кирилл Трофимович хотел показать «соратнику», что не держит «камней за пазухой», и готов сотрудничать, невзирая на всю «глубину чувств».

Александр Николаевич по достоинству оценил «первый шаг навстречу» – и ответил Кириллу Трофимовичу не только открытым взглядом, но и открытым текстом.

– Да. Мы с Михаилом Андреевичем полагаем, что это может быть письмо в ЦК, с которым будут ознакомлены все члены ЦК в индивидуальном порядке – через наших сторонников на местах. Таким образом, будет подготовлена… как бы это получше выразиться… «идейная платформа» будущего пленума.

– А кто возьмёт на себя работу по ознакомлению?

– Не беспокойтесь, Кирилл Трофимович.

Впервые за все последние годы Александр Николаевич уважил Мазурова «по батюшке».

– Организацию этого дела я беру это на себя. На местах поработают мои люди. Их немного, но все они надёжные, много раз проверенные в деле товарищи. И главное: они – люди дела, а не болтуны.

– А письмо?

Мазуров перевёл взгляд на Суслова: кому, как не главному идеологу, и заниматься «теоретической частью». Михаил Андреевич подумал – и упал духом: решился. После секретов почти стратегического характера можно было доверить чужим глазам и этот, «оперативный». Дело зашло уже настолько далеко для того, что нельзя было не идти навстречу. «Идя навстречу», он медленно подошёл к сейфу, и извлёк из него папку. Письмо находилось «в гуще» других бумаг: непосвящённый сориентировался бы не сразу. Даже «непосвящённый» из КГБ.

– Я ведь обещал Вам, Александр Николаевич, что письмом займусь лично сам?

Шелепин с довольным видом кивнул головой, после чего стал ждать своей очереди познакомиться с эпистолой главного идеолога: сейчас этим занимался Мазуров.

Наконец, Кирилл Трофимович кончил читать – и молча передал документ Шелепину.

– Толково написано, – уважительно резюмировал Александр Николаевич, возвращая документ автору. – Только…

– Только?

Реакции Суслова позавидовал бы сейчас и сам Лев Яшин: он уже догадался, что стоит за этим «невинным» уточнением.

– Только я бы добавил к этому тексту ещё одну строку. Всего лишь одну…

– ??? – в унисон отработали Суслов с Мазуровым.

– «Пленуму ЦК рекомендуется рассмотреть вопрос о выборах Генерального секретаря».

Суслов «проглотил лимон» – но не уточнение.

– Не пойдёт.

– …

Михаил Андреевич добавил «к лимону» непреклонности.

– И всё-таки? – не отступал Шурик. – Это, как раз, придаст конкретику нашим предложениям! Станет, так сказать, последним штрихом! Письмо без этого предложения не только выглядит незавершённым, но и…

Он чуть было не сказал «теряет всякий смысл», но вовремя удержался от «оскорбления»: Суслов иначе и не расценил бы этот выпад.

– … лишённым жёсткой конкретики, – не лучшим образом выкрутился Александр Николаевич.

– Вот именно «жёсткой»! – перевёл дух Суслов: избежал оскорбления. – Ваше предложение, Александр Николаевич, верное по существу, абсолютно неверно по форме.

– Поддерживаю Михаила Андреевича.

Совершенно неожиданно для Шелепина, Мазуров принял сторону «оппозиции».

– Но почему?!

– Да потому, уважаемый Александр Николаевич, что постановка вопроса – это не дань стилю.

«Получив подкрепление», Суслов принялся неспешно протирать стёкла очков уже давно не свежим платком. И пока он делал это, в разговоре хозяйничала пауза. Наконец, видя, что Шелепин «держится» буквально из последних сил, Михаил Андреевич водворил очки на место.

– Вопрос должен был не только уместным, но и правильно сформулированным. «Выборы Генерального секретаря»… Ну, нельзя же так прямолинейно, Александр Николаевич!

– Что: неделикатно? – усмехнулся Шелепин. Усмешка вышла неполноценной: напополам с досадой.

– При чём тут деликатность? – поморщился Суслов. – Неосмотрительно. Это ведь всего лишь письмо в ЦК, а не доклад и даже не выступление в прениях.

Михаил Андреевич умудрялся спорить, не ставя «восклицательных знаков» ни лицом, ни голосом: тоже ведь – талант.

– Зачем прежде времени раскрываться?

Да и вопросительные знаки были неочевидны.

– Конечно, если Вы хотите стать Лёнькой…

– Брежневым? – оживился Шелепин.

– Нет: героем стихотворения Симонова «Сын артиллериста»…

– У-у-у!

– …Тогда, пожалуйста: «вызывайте огонь на себя!»

– Если бы только на себя!

К критике предложения Александра Николаевича подключился Мазуров.

– Своей прямолинейностью товарищ Шелепин ставит под удар всех нас! Узнай Брежнев об этом письме, он тут же начнёт действовать! И от него пощады не жди: он, хоть и «в бархатных перчатках», но – «стальные кулаки», как некогда определил его Родионов… опальный!

Уточнение подействовало: Шелепин вздрогнул. Некоторое время он хмурился, а потом махнул рукой – обречённо и великодушно «в одном наборе».

– Хорошо, я не настаиваю на такой редакции. Давайте откорректируем: вопрос о руководстве всё равно надо ставить.

– Вот!

К изумлению соратников, Михаил Андреевич сподобился на одобрительный жест: обе руки вперёд и ладонями «наружу».

– Вот! Как говорится, можем же, когда захотим! Лучше, пожалуй, и не сформулируешь: «вопрос о руководстве». Значит, в окончательном виде последняя фраза…

Суслов нарочно не сказал: «Дополнение Александра Николаевича»: нечего баловать!

– … будет звучать так: «Пленуму ЦК рекомендуется рассмотреть вопрос о руководстве». А?

Ожидая соучастия в энтузиазме от нахождения компромисса, он перевёл взгляд на Мазурова. Кирилл Трофимович немедленно кивнул головой: предложенный вариант был оптимальным. Но кивком он и ограничился: слов одобрения от него Михаил Андреевич не дождался.

По той же причине: нечего баловать.

– Вы, Александр Николаевич?

Взгляд главного идеолога переключился на Шелепина. Председатель ВЦСПС тоже не стал вносить разнообразие «в меню»: ограничился сухим кивком. Да и непорядочно было ждать от него большей капитуляции, чем та, на которую он только что «подписался».

– Значит, с текстом вопрос урегулирован? – из последних сил продлевал момент торжества Суслов: пустячок – а приятно. – Больше дополнений и изменений нет?

В отличие от «главного идеолога», товарищи решили ограничить своё участие в чужих торжествах тем, что уже было сказано и сделано.

– Тогда мы должны определиться с очередностью дел: направим письмо в ЦК или…

Суслов замолчал, обстреливая вопросительными взглядами то одного гостя, то другого, то обоих сразу.

– «Или»! – без долгих раздумий откликнулся Шелепин. – Полагаю, что нам не следует соваться в ЦК прежде, чем мы «отработаем низы».

– Согласен, – поддержал Мазуров. Не «соратника» поддержал: здравую мысль.– Надо вначале ознакомить с ним членов ЦК…

Он выразительно посверлил глазами Шелепина.

– … из числа самых надежных.

– Это я беру на себя.

Теперь уже Александр Николаевич поддержал здравую мысль «соратника»: нормальные отношения нормальных политиков. Оставалось лишь запросить санкции Хозяина – и Шелепин отправил соответствующий взгляд в адрес Суслова. Тот молча наклонил голову…

Глава тридцать восьмая

Вновь и вновь Леонид Ильич анализировал полученную информацию: Суслов, Шелепин и Мазуров только что встретились в кабинете «главного идеолога» на Старой площади.

«Что бы это значило? Три таких разных человека, три антипода – и вдруг уединяются почти на два часа? Почему? И главное: для чего?»

После непродолжительных раздумий Брежнев пришёл к мысли о том, что отталкиваться в своих рассуждениях следует от того факта, что первый за все годы «конфеданс» антиподов состоялась вскоре после пленума. Того самого пленума, на котором он умышленно выдал свою «провокационную» речь: объективную, изобилующую фактами, но «целевым назначением вскрыть недругов». Это был не только зондаж настроений, но и недвусмысленное провоцирование. Похоже, что его расчёты оказались верны: «народ» зашевелился.

Но что могло связывать этих, таких разных, людей – хоть попарно, хоть в трио? Людей, которые «так сильно любили друг друга», что даже в кремлёвском буфете расходились по разным столикам, как по разные стороны баррикад! Да и не в подполье встретились: в кабинете секретаря ЦК! За ответом глубоко и ходить не надо было. Ответ лежал на поверхности. Что связывает? Да, то, что и всегда связывает врагов в тактическом союзе: наличие общего врага.

Рука Брежнева сама потянулась к сигаретной пачке. Прикурив от пламени зажигалки, Леонид Ильич жадно затянулся ароматным дымом – и опять ушёл в мысли. Нетрудно было предположить, что на этой встрече намечались планы работы… по Леониду Ильичу. Вопрос – лишь в конкретике: что за планы?

К огорчению Леонида Ильича, люди Комитета, сообщившие ему об этой встрече – хотя он уже знал о ней от человека из секретариата Суслова – не смогли предоставить никаких сведений о содержании переговоров.

А в том, что это были именно переговоры, Леонид Ильич не сомневался. Временами он жалел о том, что жизнь сформировала его неправильно: слишком порядочным – и от этого он был страдать, не будучи готов воспользоваться опытом незабвенного Лаврентия Палыча. По линии «надзора» за соратниками.

Хотя и так было ясно: товарищи собрались явно не для того, чтобы обменяться восторгами по адресу «дорогого Леонида Ильича». Речь могла идти лишь о должности – и человеке на ней. Эти люди не стали бы «светиться» лишь для того, чтобы возмутиться «самоуправством узурпатора». Только конкретные планы – и в адрес конкретного человека – могли свести вместе этих людей.

Предельно сосредоточенный взгляд Леонида Ильича исполнился решимости: теперь это состояние было на очереди – всеми остальными он исполнялся прежде.

– Ну, что ж, ребята: «раз пошла такая пьянка…»!

Он поднял трубку одного из аппаратов.

– Юра, здравствуй. Что удалось выяснить? Кому звонил? Елистратову и Семичастному?.. Так и сказал?!.. Спасибо, Юра…

Брежнев медленно положил трубку.

– Значит, «готовься к пленуму»… Ах, ты…

Последнее, высказанное им, а ещё больше – невысказанное, адресовалось Шелепину, чьи звонки указанным абонентам были зафиксированы КГБ. Теперь у Леонида Ильича имелись прямые доказательства характера «тайной вечери»…

Вначале Михаил Андреевич не придал значения тому, что Генерального секретаря в день международного женского праздника не было в Москве. Леонид Ильич всегда предпочитал шумной столице загородную дачу, где он мог отдохнуть душой и телом. Но когда «добровольные помощники» информировали Суслова о том, что «следов» Брежнева не зафиксировано ни на даче, ни в Завидово, ни дома, «главный идеолог» встревожился. Сразу вспомнилось, что в последнее время Брежнев, ни с того, ни с сего, «подобрел душой». Всё чаще он стал обращаться к нему за советом по каким-нибудь мелочам. Это удивляло и настораживало: Михаил Андреевич не давал ни малейших поводов для «сердечности».

Уже тогда ему в голову начала закрадываться мысль о том, что всё это – неспроста. Вряд ли Брежнев решил «отыграть назад», почувствовав неодобрение отдельных товарищей. Не такой человек был Леонид Ильич, чтобы отступаться от намеченной цели. Разве, что – для перегруппировки сил. А цель – неограниченная власть – и уже не намеченная, а реализуемая, была видна невооружённым глазом. И вот теперь – ещё и это!

«Где, всё-таки, Брежнев? Что он задумал?»

Михаил Андреевич почувствовал, как у него под ложечкой начинает посасывать – и совсем даже не от удовольствия. Он не сомневался в неслучайном характере отсутствия Генсека. Обычно, его уверенность либо подкреплялась, либо базировалась на данных информаторов, «завязанных» только на него. Связи были глубоко «законсервированы», и реанимировал их Михаил Андреевич только в моменты крайней необходимости. До последней возможности он анализировал ситуацию, прежде чем признать её крайней: берёг людей – а, значит, себя. Анализ данной ситуации показал: момент крайней необходимости наличествует. «Подключение» неизбежно.

Слухи «приказали долго жить» уже на следующий день. Михаил Андреевич прочитал сообщение информатора – и тут же упал. Хоть и духом – но «приложился» основательно. Прошедшая по обычным каналам «молния» гласила: «Работа воспитанию советского патриотизма свете последних военных учений будет усилена. Планы разрабатываем».

Бумажка выпала из рук Суслова: значит, Брежнев находится в Минске. Значит, он – на учениях «Двина». Впервые за всё время пребывания в должности Леонид Ильич самостоятельно навещал Вооружённые Силы, не только ни с кем не согласовав вопрос поездки, но даже и не поставив никого в известность о ней. Значит, в привлечении армии на свою сторону он опередил их всех.

Михаил Андреевич ощутил, как закололо сердце и стремительно начала онемевать левая рука…

Брежнев неожиданно, едва ли не в манере инкогнито, прибыл в штаб Белорусского военного округа, где его встречали «осчастливленные до шока» командующий войсками округа генерал-полковник Третьяк и начальник штаба генерал-полковник Арико. Уже через полчаса, в течение которого Брежнева вводили в курс дела, в штабе сосредоточилось всё руководство учений «Двина-70»: министр обороны Маршал Советского Союза Гречко, начальник Генерального Штаба Маршал Советского Союза Захаров, главный инспектор Министерства обороны Маршал Советского Союза Москаленко, Главнокомандующий сухопутными войсками – заместитель министра обороны генерал армии Павловский, начальник Главного Политического Управления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерал армии Епишев.

«Налёт» высокого гостя не только не испугал руководство Министерства обороны, но даже настроил его на мажорный лад. Ещё бы: давно уже никто из «небожителей» не удостаивал военных такой чести! Уже по одной этой причине Леонида Ильича всюду сопровождали, едва ли не «под белы ручки».

Но Генеральный секретарь оказался удивительно простецким мужиком. Он не счёл зазорным пройтись по «полям сражений», лично ознакомился с планом учений, принял деятельное участие в рекогносцировке на местности, несколько часов провёл на замаскированном НП. Генеральный не корчил из себя знатока военной стратегии, но и не выглядел «штафиркой»: чувствовалось, что мужик он – бывалый и не чуждый армии. Его суждения были дельными и конкретными. И это дополнительно пришлось по душе военным. И не только пришлось, но и прошлось: бальзамом и елеем.

После учений Леонид Ильич не погнушался солдатской трапезой и не побрезговал чаркой водки в кругу командиров, чем окончательно сразил «Вооружённые Силы». А когда он заметил – решительно и безапелляционно – что поверхностному отношению к армии отныне приходит конец, и он лично позаботится о том, чтобы наши доблестные Вооружённые Силы не знали нужды ни в чём, армия «пала к его ногам». В лице высшего руководства, конечно.

Четырнадцатого марта Леонид Ильич выступил с речью на разборе учений. Впервые за всё время с момента избрания. Да и в войсках «по-настоящему» он тоже был впервые: совместная с Косыгиным поездка на Северный флот тремя годами раньше – не в счёт: «турпоездка» – и не больше того.

Всё было впервые: и поездка, и пиетет военных, и отношение к нему, как к Верховному Главнокомандующему. Не по должности, а по сути: до Леонида Ильича ни один из ныне действующих политиков не проявил такого неподдельного интереса к проблемам армии. Никто не озаботился ими. Разве, что первые секретари ЦК республик, по должности являющиеся членами Военных Советов округов. Но там – иной масштаб, иные задачи.

А здесь: вся армия! Все Вооружённые Силы! И такое выступление перед военными тоже было первым. До этого Леонид Ильич несколько раз выступал в Кремле на традиционном ежегодном приёме в честь выпускников военных академий. Но разве можно сравнить: то – и это?! Там – и здесь?!