Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века

Поэтому, приведенных доводов авторов, говорящих о схожести ремесленных институтов в Западной Европе и в России до 1722 г., недостаточно. В попытке провести параллели между ними, видна тенденция, показать «историческую закономерность» и «детерминированность» исторического развития на примере «корпоративных институтов» ремесленников средневековой Руси. Это, в свою очередь, должно было доказать правильность принципов марксистско–ленинской теории во всех областях исторического знания. Поэтому неважно, Россия или Западная Европа – «исторические законы» должны были распространяться на все области и регионы мира, в том числе и на историю возникновения городов, в которой ремесленники и их цехи сыграли решающую роль637. На самом деле, предполагаемая (формальная) схожесть ремесленных институтов исчезает при более пристальном рассмотрении средневекового ремесла. По существу, формы организации русских ремесленников не имели ничего общего с западноевропейскими. Рычков справедливо замечал, что цехи в России совершенно новый институт.

Что же касается развития цехов в России, то среди подавляющего большинства авторов: И. И. Дитятин, А. И. Гайсинович, А. М. Сахаров, М. Н. Тихомиров, Е. В. Анисимов и мн. др., существует единодушное мнение о бесполезности и ненужности введения цехов как чисто бюрократического проекта, и об отсутствии для них будущности в России, как института «средневекового феодализма». Такой взгляд, предполагающий исключительно рестриктивную роль российских цехов как «феодального» и устаревшего института в XIX и XX вв., требует своего переосмысления638.

Делая данный историко–историографический экскурс в историю городского ремесла, можно невольно подпасть под обаяние «республиканских» традиций Новгорода и Пскова и вынести обвинительный приговор агрессии Московских великих князей, прекративших «естественный» ход развития городов–государств, находившихся на западной окраине Русского государства, и не давшего таким образом развиться ремесленным корпорациям. Но если мы исходим из того, что не существует никакой исторической необходимости, а тем более закона, согласно которому сообщества людей должны проходить определенные стадии развития, то нет такой исторической необходимости для восточнославянских городов, которая бы диктовала необходимость появления в них ремесленных цехов. Такой закономерности просто не существовало. Ремесленные цехи в Западной Европе появились в XI в. и достигли своего расцвета в XIV – XV вв. – именно во время существования и расцвета городов–государств Северо–Западной Руси639. Иными словами, у Новгорода и Пскова было достаточно времени и средств для учреждения ремесленных цехов, тем более, что пример был постоянно перед глазами, но их не было там и в помине. Можно предположить, что исторические реалии и традиции Киевской Руси, а тем более Русского государства, не несли в себе возможности и необходимости возникновения ремесленных цехов в наличном социуме. Цехи, возникшие в государствах западных и восточных славян, в Польше, на Украине (Магдебургское право), были привнесены из Германии, поэтому логично, что и Петр прибег к такому заимствованию.

Гипотетически ремесленников можно считать заслуженными претендентами на возникновение и существование средневековых корпораций, не достигших все же того влияния, которым владело родовое боярство и богатое купечество в жизни Новгорода и Пскова. Этот социальный слой относился к черным или меньшим людям и не мог претендовать на ту роль, которые играли цехи в западноевропейских городах640. Хотя данное утверждение можно распространить скорее на первые столетия существования Новгорода и Пскова. В XV в. наблюдается рост числа «житьих людей» и горожан, приобретавших мелкие вотчины, а значит и претендовавших на гарантии своих прав, что, в свою очередь, могло стать в долгосрочной перспективе основой, в том числе, и для образования профессиональных корпораций641. Но после пройденной этими городами в 1478 г. и 1510 г. исторической «развилки»: событий, казавшихся современникам катастрофой, данный сценарий развития перестал быть актуальным642.

Указание В. А. Аракчеева вслед за Ю. Г. Алексеевым на то, что в событиях 1483–1486 гг. разделительная черта в конфликте четко проходила между двумя социальными группировками: посадниками, боярами, житьими люди, с одной стороны, и черными «молодшими» людьми, с другой, указывает на стабильное сохранение базисного структурного элемента вечевых демократий – посадского торгового и ремесленного населения. Последнее сохраняло за собой право участия в вечевом собрании, составляя, по–видимому, его костяк, хотя реальная власть и сосредоточивалась в руках посадников и городских чиновников – бояр643. Несмотря на это, в большинстве случаев, правящая элита была заинтересована в сохранении внутриполитического баланса в интересах не только своей социальной группы, но и всего городского сообщества: «[…] еще в 1534 г. беглый дьяк Родион делил население Пскова на две части: "купцов, которыи з Москвы приведены и чорных людеи пскович". Причем, по мнению перебежчика, черные люди не могли служить надёжной опорой наместников, так как горожане, несмотря на запреты властей, часто собирают вече»644. Несмотря на это, четкой антагонистической линии между различными социальными группами провести нельзя, так как залогом социального мира был факт раздробленного на локальные группировки купечества с местными интересами, включенного на «нижнем этаже» посадских структур в активное взаимодействие с ними, а значит и с черными людьми645.

С помощью краткого экскурса в историю допетровского ремесла, мы попытались показать альтернативность исторического развития и наличие в каждом моменте времени исторической «развилки», которая, на наш взгляд, находилась между городами–государствами Новгородом и Псковом и существованием ремесла под сильным контролем в условиях Русского государства. После присоединения Новгорода и Пскова к последнему исторический выбор был сделан, а значит вопрос о том, какое развитие с нашей точки зрения могло быть наиболее целесообразным, теряет смысл. В создавшихся условиях цехи могли появиться лишь благодаря инициативе государства, а не «снизу», в результате развития городской «промышленной» прослойки, что в условиях петровских реформ уже не могло стать актуальным трендом.

***

Введение цехов в России и в Петербурге, в частности, обуславливалось рядом факторов: личностью Петра и его пристрастием к ремеслам, внутренней социально–экономической потребностью и отчасти внешнеполитической ситуацией. Обратимся к личности Петра I как к «работнику на троне». Образ царя–ремесленника или царя–работника тесно связан со строительством Петербурга, армии и военно–морского флота, жизнь и существование которых непосредственно зависели от развития ремесел646. В 1714 г., согласно сведениям брауншвейгского резидента Вебера, Петр, празднуя спуск военного корабля в Петербурге, обратился с речью к присутствующим: «Кому из вас, братцы мои, хоть бы во сне снилось лет 30 тому назад, что мы с вами здесь, у Остзейского моря, будем плотничать и в одежде немцев, в завоеванной у них же нашими трудами и мужеством стране, построим город, в котором вы живете, […] что увидим у себя такое множество иноземных художников и ремесленников […]»647. Для царя было характерным и естественным, говоря о своих удавшихся и перспективных идеях и замыслах, обращаться к своим соратникам и сотрудникам, используя образы и понятия «художников», «ремесленников» и «ремесла». Это был способ преобразования России, способ строить ее в прямом и переносном смысле по–новому.

Обращаясь к образу Петра I важно отметить, что речь идет не только об исторических штампах и политических инсценировках власти и «потентата». Известна крайняя непосредственность Петра и задокументированные факты, по которым можно довольно полно реконструировать личные пристрастия царя к ремеслам, не остававшимся «всего лишь» его свободным времяпрепровождением. Можно сказать, что методика освоения и практического применения ремесла была его методикой и стратегией преобразования действительности. Графу Г. Ф. Бассевичу принадлежит ценное наблюдение, относящееся к 1723 году, о повседневной одежде Петра Великого, пригодной «для занятий плотничной и другими работами, в которых он часто упражнялся»648.

Живой интерес государя к ремеслам, ремесленникам и их образу жизни мог проявляться в повседневности самым неожиданным образом. Камер–юнкер голштинского герцога Карла–Фридриха Берхгольц зафиксировал в дневниковой записи от 5 ноября 1724 г., как царь запросто зашел в гости к немецкому булочнику: «У одного немецкого булочника, живущего в соседстве императорского Зимнего дворца, была свадьба […]. Император, вероятно мимоездом, услышав музыку и любопытствуя видеть, как справляются свадьбы у этого класса иностранцев, совершенно неожиданно вошел в дом булочника с некоторыми из своих людей, приказал накрыть там два особых стола, один для себя, другой для своей свиты, и более трех часов смотрел на свадебные церемонии и танцы. Во все это время он был необыкновенно весел»649. В данном поступке Петра отражались не только его непосредственность и интерес к повседневным западноевропейским практикам. Его поведение манифестировало новое отношение к иностранцам в России не на частном, а на государственном уровне, указывало на их изменившийся статус, когда, согласно свидетельству современника из Германии, «русские отказались от своей ненависти к иностранцам»650. Несмотря на то, что последнее утверждение носило скорее декларативный характер, оно показывает изменившуюся государственную идеологию. Это послание было запущено, и адресат прочитал его совершенно адекватно пожеланиям монарха, возможно, вопреки интенции большинства населения страны.

Будучи человеком «барочным» по происхождению и став сыном эпохи Просвещения651, Петр Великий не был исключением среди европейских монархов, освоив множество ремесленных профессий, среди них: столяра, плотника, кораблестроителя, кузнеца, слесаря, токаря, оружейного мастера и прочих652. Как образно писал В. О. Ключевский: «[Его] рука инстинктивно просилась за инструмент; ему все хотелось сработать самому. Охота к рукомеслу развила в нем быструю сметливость и сноровку […] По смерти его чуть не везде, где он бывал, рассеяны были вещицы его собственного изделия, шлюпки, стулья, посуда, табакерки и т. п. […] Успехи в рукомесле поселили в нем большую уверенность в ловкости своей руки»653.

Не стесняясь учиться «художествам и ремеслам», Петр I охотно брал на себя роль «ученика». Его современник, Жак Савари де Брюлон (1657– 1716), писал о нем в «Экстракте», опубликованном в 1747 г., в духе своего времени: «Ничто от любопытства сего Великого Монарха не ушло, и никакое ремесло от Царских ево очей не укрылось; а все сие изволил для такого ревностного усердия смотреть, дабы подданных своих таким же мануфактурам, ремеслам, и художествам обучить. А понеже намерен был сам мастером и учителем у них быть, во всяких работах и мануфактурах; то для сего высокого намерения сам всему учился, и к мастерам всякого художества собственною особою ходить изволил. С кузнецами, молотом трудился; с плотниками бревна, брусья, и доски тесал; с кожевниками кожи строгал, и одним словом; все то с неописанным усердием своими Монаршими руками делал»654. Не было ничего естественнее для царя–ремесленника, понимавшего «образование и науку как сугубо практические общественные институты», внести перечень ремесленных мастерских в штат петербургской Академии наук655. Логично, что и ремесленники Петербурга – рукотворные создатели города – удостоились пристального внимания историков656.

С начала XVIII в. статус иностранцев в России резко меняется. Их массивное присутствие, а также радикальный отход Петра I от «русской старины» накладывает свой отпечаток на восприятие его в народе. Согласно распространенному мнению того времени, Петра I «подменили немцы», конечно же «на немца». Но кроме отрицательно коннотированных и бытовавших среди населения образов «царя–немца» или «царя–антихриста», позже в литературе утвердился и образ царя–ремесленника, воплощенного в памятнике, установленном в Петербурге напротив здания Главного Адмиралтейства. Монарх изображен с засученными рукавами работающим топором при постройке лодки657. Здесь же у подножия другие ремесленные инструменты: циркуль, угол и киянка. Этот памятник служит буквальной иллюстрацией выражения А. С. Пушкина о том, что «Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек»658.

Этот мотив также использован художником А. Толяндером в 1874 г. Напротив памятника расположился берег Васильевского острова, речь о котором пойдет ниже. При строительстве новой столицы в «финских болотах», царь–реформатор имел ясное представление о новой столице, как о цветущем городе ремесленников: «Желание мое – насадить в столице сей рукомеслие, науки и художества вообще»659. В связке «наук и художеств» преобладали последние, так как имели прежде всего прикладное значение и отвечали таким практическим интересам Петра I, как строительство Петербурга, армии и флота. К «художествам» относили как технические науки, так «и сложные ремесла, требовавшие больших навыков и длительного обучения»660. Как отмечал С. П. Луппов, «переселение в Петербург большого числа ремесленников создавало в городе постоянные кадры мастеровых людей разных специальностей, что содействовало как развитию промышленности Петербурга, так и строительству самого города, и его благоустройству»661. Нужно сказать, что данная практика массового привлечения ремесленников для выполнения градостроительных и иных работ большого объема имеет глубокие исторические корни662.

Можно сомневаться в достоверности и точности записок А. К. Нартова, но важен его посыл, не способный исказить главный смысл петровских начинаний, черты характера самого Петра, его высказывания, в которых отразились среди прочего корпоративные нормы цехового ремесла в виде «регулярного» ученичества. Нартов писал, что царь говаривал во время работы на токарном станке: «Я должен у моего механика и токарнаго мастера урок свой кончить»663. Согласно свидетельству придворного токаря о путешествии царя по Европе, в мае 1697 г. тот «посещал ремесленников, осматривал работу и рукоделие их» в Кёнигсберге, а в августе в Заандаме, к северо–западу от Амстердама, «обучался […] корабельному строению, здесь работал, яко простой плотник, […] здесь имел знакомство с лучшими рукодельщиками и в часы отдохновения учился токарному искусству»664. Купив «разные плотничьи инструменты», Петр «хотел изготовить себе ванну и сделать разные другие вещи»665.

Для Петра как практика, было естественным сравнивать воспитание «нового человека» с обработкой материала на токарном станке: «Таково–то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов»666. Таким образом, цареву токарню можно назвать не просто производственным помещением, но и экспериментальной лабораторией, важным жизненным пространством царя, где он, кроме непосредственной работы на токарных станках, размышлял о новых проектах, обедал и принимал членов правительства с докладами, обсуждал решение государственных проблем, в том числе и вопросы «регулярного» ремесленного образования667.

Известно, что в петровской библиотеке имелось одиннадцать иностранных произведений по токарному искусству, что позволяет предположить наличие глубокого понимания Петром важного значения данного ремесла в развитии русской промышленности, как крупной, так и ремесленной. Характерно, что во время месячного пребывания Петра: конечно со своим токарным станком и с Нартовым, на Истецких железных заводах Миллера в 1724 г., царь собственноручно выковал 18 пудов железа, за что и потребовал платы с заводчика в 18 алтын. На эти деньги он приобрел себе в московских торговых рядах башмаки, «которые, подлинно купя и нося, показывал многим и разсказывал, что выработал (заработал. – А. К.) он их сам своими руками»668.

Заметим, что токарное мастерство было не только способом ремесленников зарабатывать себе на жизнь, но и излюбленным занятием многих представителей дворянства, вплоть до императоров и королей. Петр I страстно любил токарничать, для чего при Летнем дворце имелась специальная токарная мастерская («токарный кабинет») с обширной коллекцией в 27 токарных станков. Первоначально царь работал на станках из Амстердама и из Франции, позже коллекция пополнялась изделиями собственных мастеров. Петр особенно любил вырезать предметы из слоновой кости и из дерева – именно те предметы, которые изготавливал немецкий токарный подмастерье Герман Верман – герой в повести Н. С. Лескова «Островитяне»669.

В начале XVIII века резьба по кости вошла в моду в Европе, где при многих европейских дворах имелись токарные мастерские: «В этом отношении токарня при дворе [Петра I] придавала личности монарха оттенок рачительного хозяина государства и человека высокой европейской культуры»670. Известно, что царь, находясь в дружеских отношениях с прусским королем Фридрихом Вильгельмом I, подарил ему в октябре 1718 г. кубок, изготовленный им лично, и доставленный в Берлин «любимым токарем» Петра А. К. Нартовым, вместе с токарным или «медальерным» станком, на котором тот обучал короля токарному делу671. Еще один токарно–копировальный станок для «медальерных» работ, подаренный Петром французскому двору в 1720 г., был изготовлен, по–видимому, специально для несовершеннолетнего Людовика XV. Эти станки разных конструкций, разработанные «царскими токарями» И. Блюхером (Еган Блеер), Ф. Зингером, А. Нартовым, Г. Занепенсом, С. Яковлевым можно увидеть сегодня в Государственном Эрмитаже (12 станков), Летнем дворце Петра I и в Меншиковском дворце в Петербурге672. Что пристрастие Петра к токарному ремеслу стало традицией в семье Романовых, свидетельствует учебная комната сыновей Николая I, Николая и Михаила, в Эрмитаже. Основу экспозиции в ней составляют станки из придворной токарной мастерской Петра I: три боковых токарно–копировальных станка, два медальерных и станок для нарезания зубчатых колес, созданные за период с 1712 по 1729 гг. мастерами «токарни». Во времена Анны Иоанновны токарные станки вместе с учениками и мастеровыми переданы в ведение Академии наук673.

Помимо сложной социально–сословной идентификации российского городского ремесленника, существовала еще одна трудность, характерная для протоиндустриального периода, особенно в XVII и XVIII вв., – это проведение границы между ремесленными мастерскими, фабриками и заводами674. В каких–то случаях ремесленная мастерская сохраняла свой формат, в каких–то – она перерастала в мануфактуру, фабрику или завод, или входила в последние как их составная часть в форме «цеха». Эта специфика размытости границ между формами промышленного предприятия существовала большую часть XIX в., не говоря уже о XVIII в., где фабрикантом или заводчиком могли назвать и ремесленного мастера. Все зависело от того, проходил ли промышленник по ведомству Мануфактур–коллегии или другого государственного ведомства, цехового ремесленного управления после его введения в 1722 г., или купечества и мещанства. Так, посадские люди вообще редко отмечали свою специальность в сказках 1718 г., тем не менее О. Е. Кошелевой удалось выявить среди этой категории населения каменщиков, слесарей, столяров, мастеров серебряного дела, калашников, портных, шапошников, сапожников, шорников и седельников675.

Л. В. Милов и Н. И. Цимбаев, говоря об относительности успеха мануфактур, имевших компенсационные механизмы выживания, основанные на подневольном труде, назвали три фактора, негативно сказывавшихся на развитии крупных форм производства и генезиса капитализма в России, что в свою очередь обеспечивало благоприятные условия для существования ремесленных форм производства676. Это отсутствие экспроприации непосредственных производителей ввиду «остр[ого] дефицит[а] свободной рабочей силы, господство краткосрочной системы вольного найма (поденщины) как в ремесленном, так и в мелкотоварном производстве и высокий уровень оплаты труда »677. В XVII в. «изделия мануфактурного производства […] составляли незначительную часть обращавшихся на нем товаров. Потребности населения в промышленных изделиях по–прежнему удовлетворялись ремеслом и мелкотоварным производством. В условиях отсутствия товарного характера промышленного производства не могли осуществляться ни увеличение предпринимательского капитала, ни расширенное воспроизводство»678. Согласившись с выводами Милова, можно все же, сославшись на данные Е. И. Заозерской, констатировать определенное развитие на текстильных мануфактурах в первой четверти XVIII в. в сторону вольнонаемного труда. 90% рабочей силы на этих мануфактурах комплектовалось по найму, и лишь в 1730–40–х гг. наблюдался резкий рост принудительного труда, после чего наемный труд снова нашел более широкое распространение и занял ведущее место679.

Приведенные Миловым данные об оплате ремесленного труда, дают ориентир для оценки последующего развития оплаты труда и цен на продукты повседневной жизни, прежде всего на питание и одежду. Минимальная поденная оплата малоквалифицированного или неквалифицированного труда чернорабочих в XVII в. достигала одного алтына или 3 коп. в день. Примерно столько же получали мастеровые при эпизодическом найме у ремесленников, оплачивавших свободный труд по его стоимости. Во второй половине XVII в. «на один алтын можно было купить 5–6 кг ржаной муки или каравай хлеба в 9 кг, или 4 кг гречневой крупы, или 9 кг яшного солода, или пять–шесть десятков яиц, или 1,7 кг свиного сала, 1,5 кг свежей осетрины или семги»680. Трудясь только 5 дней в неделю, «поденщик мог заработать в год на алтынной оплате примерно 7 руб. 50 коп. А годовой прожиточный минимум (на питание) одного работника мог быть равным 2–2,5 руб. […] Комплект летне–зимней одежды стоил ориентировочно 1,5–1,8 руб. Готовый сруб большого дома (ок. 70 м2) стоил 8–10 руб.»681. Сравнительно с ними, монастырские ремесленники или так называемые «шваленные» мастера: кузнецы, кожевники, сапожники, суконники, портные, коновалы и т. д., имели более благоприятные условия, так как получали бесплатное питание и одежду, но годовое жалованье у них было гораздо ниже: от 0,7 до 1 руб., редко доходя до 2–2,5 руб.682 С дневным алтынным заработком, поденщик мог жить 3–5 дней.

Фабрикам и мануфактурам трудно было перебить предложение ремесленной промышленности ввиду значительно более высокого уровня оплаты квалифицированного свободного ремесленного труда, целью которого не являлось все большее капиталистическое накопление, играющее не самую важную роль в жизненных ориентирах ремесленника, основанных на иной системе ценностей. Его интерес заключался, прежде всего, в обеспечении своего безбедного и достойного существования. В 1613–1614 гг. рядовые ремесленники в Москве поденно зарабатывали 3–4 коп., что соответствовало 4,2–5,6 коп. по ценам второй половины XVII в. и составляло при 250 рабочих днях условный годовой оклад от 10,5 до 14 руб. Для примера, сапожник «в начале XVII в. получал за шитье пары добротных сапог один алтын (3 коп.)»683.

Примерно такое же соотношение в оплате труда квалифицированного и малоквалифицированного ремесленника существовало в XVIII в., с постепенной тенденцией ее роста в связи с дороговизной в новой столице. Для сравнения, сапожник первой четверти XVIII в. в год мог заработать 12 руб., если принять в расчет его среднюю производительность в неделю (8–10 пар). Соответственно, суммарный идеальный итог стоимости его работы за год при производительности в 400 пар мог составлять 12 руб., а то и 18 руб. при шитье более дорогой обуви684.

Москва, как крупнейший центр ремесленной промышленности России, располагала множеством ремесленных кварталов и слобод685. Вот как описывал Адам Олеарий московских ремесленников в Китай–городе: «Перед Кремлем находится величайшая и лучшая в городе рыночная площадь. […] На площади и в соседних улицах каждому товару и каждому промыслу положены особые места и лавки, так что однородные промыслы встречаются в одном месте. Торговцы шелком, сукном, золотых дел мастера, шорники, сапожники, портные, скорняки, шапочники и другие – все имеют свои особые улицы, где они и продают свои товары. Этот порядок очень удобен: каждый, благодаря ему, знает, куда ему пойти и где получить то или иное»686. Далее Олеарий сообщает о различных ремесленниках, преимущественно булочниках, в Белом городе.

Слободской принцип расселения ремесленников одной специальности был характерным структурным признаком городских поселений с древнейших времен в Европе, Азии, на Дальнем Востоке. Ремесленные слободы как территориальные корпорации с фискальными функциями дополнялись объединениями ремесленников в форме артелей при отхожих промыслах, крестьянами–кустарями, «промышлявшими» ремеслами, иногородними ремесленниками, а также представителями городских состояний: мещанского, в меньшей степени купеческого, и, в редких случаях, дворянского687. Фискальные функции сотен и слобод подтверждались указами также после учреждения цехов688. Безусловно, эту российскую традицию, особенно в первые десятилетия своего существования, унаследовали и российские цехи.