Записки сдержанного оптимиста

– А как же «на вечерней поверке должен стоять даже мёртвый»?

– Я скажу, что ты у меня.

Ротный положил передо мной красивую амбарную книгу и сведения о воинах. В так называемой «Книге учёта личного состава» было несколько граф: ф. и. о., дата рождения, время призыва, образование и пр. Однако у меня в памяти навсегда осталось: Жусунбеков Мамадиман Турдумаматович, 1963 г. р., судимый; через пару строчек – Гасанов Муслим Гасанович, 1963 г. р., дважды судимый. «Куда ты попал, дружище?» – спросил я сам себя. Писал книгу я несколько ночей подряд по паре часов после отбоя и установил, что ребят с судимостями была почти одна треть. Потом выяснял – статьи были лёгкими: хулиганство, на стрёме стоял, а сроки – условными. В армию можно, но туда, где нет оружия. А значит, добро пожаловать в стройбат! Сразу хочу сказать, что рецидивы были, не всем удалось дослужить до конца.

С одной стороны, две недели до присяги пролетели как одно мгновение, с другой, в них вместилось столько событий, сколько их не вспомнить и за год гражданской жизни. В какой-то из выходных, по-моему, в субботу, потому что дело было среди бела дня, наш взвод под руководством сержанта Нурумбекова тренировал всем полюбившийся «подъём-отбой». Как по мне, так лучше бы занялись чем-нибудь полезным – побегали или помаршировали, что ли, но начальству видней. В разгар тренировки в роту зашёл Миша Карагодин из старшей роты, знал его по Херсону только в лицо. Он постоял минуту, посмотрел и спрашивает меня:

– Игорь, тебе не надоело прыгать, ты же уже не мальчик?

– Надоело, – ответил я.

– Ну так заканчивай, – и повернулся к сержанту, – Бека, я Малинского забираю.

– Но мы же тренируемся, – возразил Нурумбеков.

– Ты что, не понял? Я сказал, забираю.

Мы отправились в бытовку 2-й роты, где Миша меня познакомил с несколькими своими друзьями. Мы посидели, выпили винца, и я немного расслабился. Начинал Миша Карагодин нормировщиком роты, ну ему и сам бог велел после гидрофака сельхозинститута, однако проштрафился, что у нас в батальоне было обычным явлением, и просто ездил с бригадой на работу. В 1990-м вышел фильм «Сто дней до приказа» – о неуставных отношениях в армии. Сценарий по одноименной повести Юрия Полякова для фильма несколько сгладили, иначе цензура бы придиралась. Фильм, как и повесть, поделил страну на две части – одни возмущались существующим положением дел, другие считали это выдумкой и очернением. Когда писал эти строки, специально посмотрел несколько комментариев в Ютубе: «фильм ни о чём», «этого не может быть», «это, наверное, началось в перестройку» и всё в том же духе. Ну что вам сказать, фильм, действительно, слабоват – в нём не показали и одной десятой части той мерзости, что творилась в армии, да и не могли показать, потому что даже в перестроечные времена это не выпустили бы. Даже сейчас, по прошествии почти сорока лет, я в описание тех событий добавляю изрядную долю позитива. Вот вам очередной фрагмент действительности, какой она была. Проходя курс молодого бойца, как я уже сказал, мы весь день очень быстро двигались, не ощущая декабрьского холода. Другое дело ночью. Не знаю, по какой причине, но в казарме было чуть больше 10 градусов С, а так как мы были ещё «салабонами», то утеплиться ночью не представлялось возможным. Забеги на улицу в туалет в одном белье тоже не добавляли здоровья. Поэтому личный состав дружно кашлял и чихал. Зная себя, решил принять несколько таблеток, чтобы кашель не перешёл в нечто худшее, и пошёл в медпункт. Подходя к его двери, услышал звуки баяна. Нажал на кнопку звонка, мелодия прервалась, и кто-то громко выругался. Послышались быстрые шаги, дверь распахнулась, старший лейтенант, врач, нанёс мне сильнейший удар ногой в грудь. На мгновение я оцепенел, вихрь мыслей пронёсся в мозгу: первая была – броситься на него и бить, пока он не затихнет, вторая, более рациональная, – «ты солдат, он офицер, придётся отвечать». Наш врач-молдаванин, очевидно, прочитал эти мысли в моих глазах, потому что уже в спину мне, уходящему, кричал: «Товарищ солдат, вернитесь!» А товарищ солдат, злой, как чёрт, поднялся в роту и в ленинской комнате нашёл нашего замполита – старшего лейтенанта Семененю. Не помню дословно, что я ему говорил, но что-то вроде: «Сейчас сюда приедет пол-Херсона – и будет мало места и врачу, и всей этой части!» Угроза подействовала, уже через полчаса я был вызван к комбату, где собрался весь цвет: комбат, начальник штаба, замполиты батальона и роты и, конечно, мы с врачом. Разбирательство длилось недолго, доктор выглядел, как побитая собака, хотя извинился весьма оригинально: «Меня достали за целый день, извините, я не знал, что вы образованный человек». На что я, естественно, ответил: «А что, необразованного можно бить?!» В общем, он начал клясться «в вечной любви и дружбе». Комбат спросил: «Ну что, вы будете давать делу ход?» «Нет, не буду». Все вздохнули с облегчением и, по-моему, даже прониклись ко мне симпатией. Сейчас подумал: а ведь я никогда не рассказывал об этом, даже своим домашним.

На присягу приехали родители и друзья. Мама чуть ли не падала в обморок и всё причитала: «Какой худой, только нос и глаза…» Друзья гладили рукой по лысой голове, шутили и немного завидовали мне, ведь почти всем им предстояло идти в следующем году.

– Маля, что самое тяжёлое для тебя в армии? – спросил Юрчик.

– Видеть каждый день проезжающий мимо части автобус Геническ – Херсон.

И это была абсолютная правда. Ну а после присяги жизнь заиграла новыми красками. С утра – развод на работу, и прощай, батальон, на целый день! Сейчас скажу фразу, которая может не понравиться представителям других родов войск, поэтому заранее снимаю перед всеми вами шляпу. Однако по моим наблюдениям, служба в стройбате была одной из самых тяжёлых: во-первых, это был минимум 8-часовой рабочий день, во-вторых, службу тоже никто не отменял. Например, помесил ты весь день бетон, вернулся в часть, поужинал и заступил в наряд. Сутки в наряде несёшь службу, потом ночь поспал, а тут суббота! Позавтракали и давай строевой заниматься… «И такая дребедень целый день», как писал Чуковский. Большинство такого рода инициатив, я имею в виду многочасовые строевые занятия по выходным, объяснялись просто – офицерскому составу нечем было заняться. Посудите сами: после утреннего развода на работу бригада садилась в машину – сержанты и прапорщик в кузове с солдатами, старлей в кабине с водителем. Такой дружной командой они и должны были прибыть на объект. Но не тут-то было! После выезда из части машина останавливалась, офицер заглядывал через задний борт: «Ну, вы давайте там, чтобы всё хорошо было, проследите, товарищ прапорщик. Я сегодня занят». За первым же поворотом прапор стучал по кабине, машина останавливалась, мы получали очередные напутствия. В лучшем случае мы доезжали до мест работы с сержантом, и то не всегда. Иногда командир роты или зам по производству и командиры взводов приезжали на объекты после обеда, особенно если этими объектами были рыбзавод или винзавод, но чаще встречали нас уже в части. Вполне понятно, почему там они демонстрировали служебное рвение. Не жалуюсь – просто констатирую факт.

А мои трудовые будни, как и большинства воинов нашей роты, начались на строительстве жилого дома в Геническе. Стройка была в ста метрах от моря, поэтому для нас, как говорится, две новости – хорошая и плохая. Хорошая – обалденный вид на Азовское море, плохая – пронизывающий до костей декабрьский ветер с моря. Сержанты справились со своей работой за полчаса – показали нам азы кирпичной кладки. После чего они направились в натопленный вагончик, а мы стали тренироваться, периодически греясь у костра. Часика через два вышел Нурумбеков и позвал меня:

– Малинский, зайди к нам в вагончик, сержанты хотят тебя видеть.

Я положил мастерок и под сочувствующими взглядами остальных бойцов отправился за сержантом. В вагончике было жарко и пахло вином. Сержанты, расстёгнутые, с розовыми лицами и добродушными улыбками, встретили меня. На полу под столом стояла пустая бутылка из-под портвейна, на столе – чуть надпитая. В Союзе «три топора» (так называли портвейн из-за трёх семёрок на этикетке – 777) пользовался большой популярностью, так как был креплёным дешёвым шмурдяком.

– Малинский, ты наш годок, нам вместе идти на дембель, выпей с нами. – Нурумбеков протянул мне бутылку.

– Ну давайте с вами, – предложил я.

– Нет, мы уже, – Ешмуратов показал на пустую бутылку.

Долго не думая, я принял позу горниста и влил в себя за один раз примерно 0,7 литра вина. В вагончике воцарилось молчание. Четыре пары сержантских глаз смотрели на меня с изумлением. Первым пришёл в себя Нурумбеков:

– Малинский, ты как в часть заходить будешь?

– Спокойно, на своих двоих, – ответил я.

– Я тебя прикрою, – засуетился он.

– Да всё будет нормально, не переживайте.

Они просто не знали, что для настоящих херсонцев это не доза.

Освоив кирпичную кладку, я пошёл в подсобники к сварщику – это было и интереснее, и над душой никто не стоял. Попробовал поварить, нахватался «зайчиков» и даже один раз «покатался» на плите перекрытия, когда не успел отцепить стропы. В общем, жаловаться на отсутствие приключений не приходилось. В наряды заступал теперь только помощником дежурного по штабу, чаще всего с батальонным художником Фоминым. В таком наряде и встретил новый, 1982 год. Ребята из старшей роты позвали в полночь на улицу. Несколько человек кавказцев (ингуши, кабардинцы) угостили соточкой чачи, пока над Новоалексеевкой взлетали одинокие салюты.

Я уже почти заснул, когда до плеча дотронулся Бека: «Малинский, не спи, сейчас Казимирыч уйдёт, будете показывать каратэ с Мелёхиным». Я что-то промычал в ответ и представил себе Мелёхина: это был крупный парень из 3-го взвода, с первых же дней назначенный поваром. Кроме того, слышал, что он год занимался каратэ. Сам я на ІV курсе прозанимался месяца три-четыре шотоканом. Я не имел в этом виде спорта каких-то амбиций, просто нравились физическая нагрузка, тренировки – они очень отличались от тех, к которым я привык на плавании. Я бы занимался с удовольствием и дальше, но в 1980-м эти занятия были нелегальщиной: сегодня мы занимались в спортзале одной школы, завтра ехали в другой район города, постоянно меняя залы. Всё это было поздними вечерами, и это меня утомило. Однако основные стойки, блоки и удары я освоил. Когда сержанты спрашивали, чем занимался, я без задней мысли поделился этой информацией. Теперь «пришёл час расплаты». Время шло, но ничего не происходило, я снова стал засыпать…

– Игорь, не спи. Мелёхин отказался, но согласился сержант Кан, он 2 года занимался. – Нурумбеков радостно тряс меня за плечо.

Наконец дежурный по роте удалился, и шоу могло начаться. В бытовке были все шестеро сержантов и я. Бытовка светлая, вся в зеркалах, и мы с Каном в белье, похожем на кимоно, – ну чем не картинка для блокбастера! Кореец Кан был очень хорош: пластичный, быстрый, вообще отличный парень, очень мне нравился. Но во время боя нужно быть начеку, тут не до сантиментов. Мы поработали некоторое время на дистанции, изучая друг друга. Я заметил, что соперник очень любит пробивать ёко гэри – удар ребром стопы в область живота или груди. Один раз он достал меня этим ударом, благодарные зрители сразу отметили это одобрительными криками. Но второй раз я уже был готов к такому: заблокировав его удар скрещёнными руками, я захватил ногу соперника одной рукой, развернув его лицом в пол, и показал удар рукой сверху в голову, сопроводив это соответствующим криком. Но мой крик – это мелочь по сравнению с тем, что творилось в бытовке.

Сержанты очень шумно оценили красоту комбинации, настолько шумно, что дверь распахнулась, и влетел прапорщик Казимирыч, старшина роты.

– Что тут происходит? – заорал он, сверкая глазами.

– Посмотрите, как тут красиво, товарищ прапорщик, – сказал Руслан Исмаилов, сержант 2-го взвода.

– Я сейчас сделаю вам красиво, всем спать, – дежурный был непреклонен.

В феврале небольшой бригадой мы перебрались на строительство арматурного завода. Здесь поначалу я «кормил» огромную бетоно- и растворомешалку. Готовый раствор загружали в тачки, минимум килограммов по 50 в каждую, после чего бойцы бегом по доскам катили их на верхние этажи. Лестничных пролётов ещё не было, потому это занятие оказалось весьма опасным – одно неверное движение или остановка, и ты летишь с тачкой с огромной высоты. Пронесло, обошлось без жертв. Чуть позже нас отправили на крышу строившегося завода покрывать её пенобетоном. Технология была простая: к железным трубам были приварены топорища, мы разбивали большие куски пенобетона на мелкие кусочки и распределяли их равномерно по крыше. Хоть крыша была и большой, но за пару-тройку недель управиться можно было. Однако зоркий солдатский глаз уловил, что никто из начальства, включая и прораба, к нам на крышу не спешит, поэтому был выработан свой график работы. Мы приезжали, забирались на крышу и ждали открытия продуктовых магазинов в окрестностях, благо сверху нам было видно всё. Потом гонца отправляли за булочками, конфетами и молоком. Употребив всё купленное, мы часик честно работали, после чего отправлялись в городскую столовую на обед. После обеда сам бог велел полежать, переварить. Дальше, не очень торопясь, ещё часа 2 работали и спускались вниз для отъезда в часть. Однажды, расслабившись, как всегда, после обеда, мы не заметили, что были застигнуты врасплох главным инженером, прорабом и ещё какими-то людьми, которые наконец добрались до крыши. Они очень возмутились, что крыша была покрыта лишь на одну четверть. Уже на следующий день появилась бригада крымских татар, они работали очень быстро, и воинам филонить в их присутствии было не с руки. К концу недели работа была закончена.

Армия является отражением того, что творится в стране. А то, что происходило в стране в начале 1980-х, у меня большого энтузиазма не вызывало. Но армейская реальность иногда поражала даже меня. Служил у нас во взводе Сваранс – типичный «горячий» латышский парень. Так вот у него в очках стояли линзы, как в бинокле. Недели через 2 после начала службы очки упали, что немудрено, и Сваранс ходил с одной из двух линз, но… и она была треснутой. Парень практически ничего не видел, так как у него было 10% на оба глаза. Я помнил очень хорошо, с каким трудом прошёл медкомиссию, но не везде было так. Сваранс рассказал, что в команде не хватало одного человека, парню написали «Годен» и загребли. Кроме того, наш латыш храпел, нет, это был не просто храп, это было рычание целого прайда львов. Никогда больше в жизни я не слышал таких звуков. Если он засыпал раньше, тебе заснуть уже не представлялось возможным. Мы пытались с этим бороться: укладывали его на левый бок, на правый, на спину, на живот, с руками вдоль тела и за головой – экспериментировали, как могли. Всё было бесполезно – он храпел даже через противогаз. А ещё в роте было человек пять, которые почти каждую ночь мочились под себя. Им даже определили соседние кровати. Впоследствии дневальные будили их раза 3 за ночь, но за полгода матрацы всё равно сгнили. Вот так людей с энурезом отправили служить. Одного из них, маленького полненького казаха, мы назвали Пятницей. Он не говорил по-русски, да я не слышал, чтобы он вообще разговаривал. А ещё он никогда не мылся, сам не мылся. Мы его мыли из шланга. Так вот, Пятница попал в мою бригаду на арматурном заводе. Я был за старшего и вёл бойцов в городскую столовую на обед. Вдруг ребята остановились, и я увидел Пятницу, у которого текло по ногам прямо посреди улицы… Вам описать то, что творилось в моей душе?! Я думаю, не нужно.

Когда это всё видишь своими глазами и читаешь лозунг «Всё во имя человека, всё для блага человека», возникает устойчивое отвращение к системе. Задаю вопрос: «Чем думали горе-медработники, зная диагнозы ребят и посылая их в армию?». А ничем не думали, это же не их дети. Может быть, немного резко, но скажу о них так: быдло, тупое советское быдло.

Суббота! По субботам нас баловали: во-первых, давали по два кусочка жареной рыбы, и это были «именины» для желудка, во-вторых, вечером в клубе на пятом этаже крутили кино. Правда, первые пару месяцев с просмотром фильмов была проблема. Некоторые из воинов подходили к этому процессу, как в известном анекдоте: «А нам кино и не надо, только бы свет выключили». Так вот, минут через 10 после выключения света в зале начинал нарастать гул, здесь надо было занять стратегические высоты, чтобы тебя не зацепили, то есть выскочить на подоконник. Опять же сверху удобно было наблюдать дальнейшую батальную картину, которая разворачивалась под тобой. Когда дежурный включал свет, можно было лицезреть очередное подтверждение «дружбы народов» – народы «дружили» в основном врукопашную, например, 20 на 20, иногда с применением летающих кресел. Обычно прекращалось это быстро, при свете драться им почему-то не нравилось, и если урон был небольшим, то демонстрация фильма возобновлялась. По второму году службы мы устраивали себе ночные закрытые просмотры для приближённых особ. Раз пять посмотрели «Бездну» 1977 года выпуска по роману Питера Бэнчли.

В жизни всегда есть место празднику. Особенно если это 23 февраля (День Советской Армии), а ты как раз служишь. 22-го вечером я должен был заступить в наряд по штабу. Я уже вышел на развод, когда дежурный по батальону сказал: «Малинский, я снимаю тебя с дежурства, к тебе отец приехал». Вот так сюрприз! Заходя в штаб, а он занимал весь второй этаж здания, увидел перемещавшегося неуверенно вдоль стены майора Носовца, зама комбата по производству. На моё приветствие он только промычал что-то в ответ. Дальше по коридору встретил замполита батальона, тот был тоже хорошо выпившим, но на ногах стоял твёрже: «Иди, там у комбата твой отец».

– Товарищ подполковник, разрешите зайти, – я отдал честь комбату.

– Заходи, – махнул он мне рукой.

Комбат сидел, откинувшись на спинку стула, в фуражке, сдвинутой на затылок, и его лицо излучало абсолютное удовольствие. Кроме него в кабинете был начальник штаба капитан Дерябин – наиболее уважаемый мною, и не только мной, офицер в батальоне, и хороший друг моего отца, его однополчанин Герой Советского Союза Анатолий Коваленко, которого я знал с детства. Папа же деловито разливал водочку. Я обнялся с ним и с Толей (папа всегда так его называл).

– Какой же у тебя прекрасный отец, – сказал комбат, – участник войны, лётчик, приехал к нам на праздник, да ещё не один, а с Героем Советского Союза!

– Завтра после торжественного собрания поедешь с отцом домой. Три дня хватит? – капитан Дерябин посмотрел на меня вопросительно.

– Конечно, хватит, товарищ капитан! – Я уже мысленно расписал свой краткосрочный отпуск.

Нужно было встретиться с друзьями, обязательно ушить по себе форму 52-го размера и ещё много всего. Так через 3 месяца после начала службы я попал домой.

Запахло весной… С первыми весенними днями мы небольшой бригадой перебрались в один из колхозов бетонировать дороги. Собственно, до нас дорог там не было. В нескольких огромных коровниках содержалось приличное стадо, и все эти животинки много лет подряд удобряли колхозную почву. В общем – было ни пройти ни проехать. Мы выставляли опалубку, затем приезжала машина с бетоном, выгружалась. Кто-нибудь из бойцов, и я в том числе, вскакивал в кузов и вычищал остатки бетона, затем разносили бетон с помощью БСЛ (большая совковая лопата) ровным слоем внутри опалубки. Действовать надо было быстро, чтобы бетон не застыл, тем более что везли его в обычном самосвале минимум полчаса – машин с бетономешалкой тогда ещё в помине не было. После этого в дело вступала тяжёлая длинная виброрейка. Обычно её тянул я с ещё одним солдатом хорошей комплекции – это дело требовало определённой силы и сноровки. Вот так сантиметр за сантиметром конструкция продвигалась вперёд, оставляя за собой ровную поверхность дороги. Сейчас точно не помню, но где-то метров 5 широкой 3-метровой дороги с одной выгрузки получалось. Пока ждали следующую машину, баловались свежим хлебом, молоком и конфетами (местные угощали). Двигались мы достаточно быстро, было приятно видеть результат своей работы. Ну и весна, свежий воздух и, опять же, никто над душой не стоит. В общем, мне там очень нравилось. Если знали, что машины с бетоном уже не будет, и заканчивали раньше, то по дороге в часть заезжали на берег Сиваша, он был рядом. Валялись на песке, смотрели на бескрайнюю водную поверхность, любовались дикой природой. Заметил, что киргиз Назиев сел на песок, опустил голову и обхватил её руками.

– Что с тобой, Назиев?

– Голова кружится, никогда столько воды не видел.

– А ты откуда?

– Я из Ошской области, там всё не так, даже песок не жёлтый, как у вас, а чёрный.

Разговорился с ним, парень был очень тихий, скромный. Спросил, что собирается делать после армии.

– Надо работать, заработать хоть на 20 баранов, жениться хочу.

– А что, без баранов никак не получится? – усомнился я.

– Нет, калым обязательно, чем больше баранов, тем красивее невеста.

Прослушав ещё несколько сюжетов из жизни в этой республике, я понял, что по сравнению со временем баев и басмачей, фильмы о которых мы так любили смотреть, в принципе ничего не изменилось. Разве что бай теперь назывался секретарём обкома партии.

Как говорил известный комментатор профессионального бокса конца ХХ – начала ХХІ веков Гендлин-старший: «Разница в стилях и делает бокс интересным». Действительно, если бы мы все были одинаковыми, жизнь показалась бы совсем пресной. Но иногда попадаются «редкие кадры», особенно в армии, и я продолжаю знакомить вас с ними. Я упоминал уже одного из херсонцев Квашу. Это был рыжий высокий парень, с которым я пересекался редко, так как он служил в другом взводе. Но однажды ночью меня позвали в бытовку сержанты, чтобы я присутствовал при разборках с земляком. Я был не в теме, но, судя по допросу с пристрастием, который учинили ему сержанты, и ответам Кваши высоким просящим голосом, я понял, что парень наобещал «сорок бочек арестантов». Джинсы, настоящие фирменные джинсы, тогда были ещё редкостью, и Игорёк представился зачем-то своему сержанту большим фарцовщиком, для которого нет ничего невозможного. В результате все сержанты захотели дешёвые джинсы. Время шло, а обещание не выполнялось, и вместо дешёвых джинсов получился дешёвый авторитет. Но это были ещё цветочки, ягодки ожидали впереди. В один из дней прямо в казарме наш герой свалился в эпилептическом припадке. Когда он лежал якобы в беспамятстве в медпункте, врач прямо над его койкой сказал фельдшеру: «После такого припадка он ровно через 10 минут должен обосцаться». И что вы думаете – провокация сработала успешно. В результате в батальоне от него поспешили избавиться. Он «пустился во все тяжкие»: использовал родственников, лежал в дурке и даже отрубил себе фалангу пальца, после чего был комиссован.

Я встретил его один раз уже на гражданке и задал вопрос: «Игорёк, оно того стоило? Не легче ли было просто отслужить?» Он ответил, что стоило.

Второй наш герой – солдат с замечательной фамилией Гаар, призванный с Дальнего Востока. Я никогда там не был и уже, наверное, никогда не буду, и я хорошо понимаю тот стресс, который испытала группа ребят, вынужденная проехать несколько тысяч километров до места службы. Но зачем же так чудить? Однажды в казарме всей роте зачитали его письмо домой. Я не думаю, что вскрывали все письма, возможно, это делали выборочно. Краткое содержание письма: «Третий день наступаем, двое убитых, пятеро раненых, тяжёлые бои с применением артиллерии». Короче, всё в стиле «пишу письмо на сапоге убитого товарища». Если бы сам не слышал, то никогда бы не поверил. Однако его подвиги не на фронте, а на обычной службе оказались куда более значимыми. В один из дней Гаара и ещё одного его земляка Новичихина очень быстро выволакивали из казармы, чтобы бойцы из их третьего взвода и все, кто был в курсе событий, не устроили над ними самосуд. Оказывается, эти два орла в свободное от работы время прямо на стройке принуждали своего сослуживца узбека Рахматова к, как бы это сказать помягче, минету. В тот же день появился особист из Запорожья и уже от нас не уезжал. Двум героям несказанно повезло, что Рахматов сказал, что занимался этим и на гражданке. Всех троих раскидали по разным частям. А ведь могло всё закончиться и дисциплинарным батальоном. Раз уж мы затронули неуставные отношения, ещё немного о них и о дедовщине. Естественно, по официальной версии ничего этого не существовало вплоть до развала СССР. Но неофициально все об этом знали и даже время от времени боролись. Так как стройбат более других частей был склонен к этому явлению – отсутствие оружия, бесконтрольность за пределами части и т. д., то во время моей службы роту набирали одного призыва, а старослужащие из других рот контактировали с нами редко и вообще держались подальше. Однако это совсем не исключало всякого рода издевательств внутри подразделений одного призыва. Я, например, точно знаю о существовании в нашей роте служивых, которые с завидным постоянством по ночам мыли полы вместо дневальных, в чьи обязанности это входило. Я даже просыпался поначалу и объяснял Давтяну, что это именно он должен мыть пол, а не Голошубов. Но вставать каждую ночь я не мог, а у Голошубова, видать, на роду было написано работать за других. Причём хочу заметить, что это совсем не зависело от размеров и мышечной массы, а только от силы духа, армейская служба буквально за месяц показывала, кто есть кто. Летом 1982-го появился секретный приказ №0100 Минобороны СССР «О борьбе с неуставными взаимоотношениями в армии». Каждое утро во время развода на работу нам зачитывали информацию о таких происшествиях и последующих наказаниях. Как я уже упоминал, наш плац находился в прямой видимости и слышимости от соседних домов, а их жильцы с удовольствием поглощали секретную информацию. Кстати, о секретности. Капитан Дерябин как-то мне сказал: «С американского спутника читаются номера наших машин на хоздворе, о какой военной тайне ты говоришь?» Напоминаю, это было уже в 1982 году! Позже старший лейтенант Филимонов поведал мне весёлую байку о двух бомжах, которые оказались американскими шпионами. Мужики бродили по свалке под Николаевом и собирали макулатуру. Там же, под Николаевом, находились учебки разных родов войск. Так вот, оказалось, что это не просто макулатура, это списки, журналы, накладные, короче – вся отчётность из воинских частей. Проанализировав всё это, можно было не только узнать информацию о численном составе подразделений, но и как кого зовут, кто здоров, а кто болен, что ели и сколько горючего потратили на заправку техники. Да!.. «Большой секрет для маленькой такой компании…»