Да. Нет. Не знаю

«Глаша не помешает», – опрометчиво рассуждала Аурика, даже не догадываясь о том, какую знаковую роль уготовили бывшей няньке сердобольные ангелы-хранители семьи Одобеску. Пока двадцатилетняя девица ломала голову над тем, какое задание дать наивной Глаше, чтобы отвлечь ее внимание, та, мирно полеживая на плече Георгия Константиновича, в деталях пересказывала разговор воспитанницы с той самой подругой, которую ровно через два дня отлучат от дома Одобеску раз и навсегда. Что-что, а отношения выяснять Аурика в принципе не умела, поэтому всегда скатывалась к оскорблениям. Помня об этом, Георгий Константинович редко когда позволял себе открытое сопротивление. Но в момент, когда дочь совсем уж палку перегибала, сквозь зубы выдавливал интеллигентное: «Аурика Георгиевна, извольте выйти вон».

До «извольте выйти вон» в этот раз не дошло, потому что вся накипь негодования досталась ни о чем не подозревающей и, в сущности, верной закадычной подруге, имя которой Аурика Одобеску категорически запретила упоминать в своем присутствии.

Разгневанная Аурика прижала ее к стене университетского коридора и громовым шепотом прошипела:

– Иуда! Что ты ему наговорила?

– Кому? – обмерла ошарашенная наперсница.

– Ты знаешь кому! – шипение Прекрасной Золотинки заполнило весь коридор. На двух студенток стали оборачиваться.

– Кому? – ни жива ни мертва повторила подруга.

– Хватит валять дурака! Только ты знала об этом…

– О чем? – никак не могла взять в толк бедная одногруппница.

Аурика не сдержалась и стукнула ее по плечу:

– Сволочь! Ненавижу тебя! Чтоб ноги твоей больше не было в моем доме!

Кто, спрашивается, после таких слов решится уточнить, что же все-таки случилось, отчего вельможная пани впала в такую немилость?! А ведь при более внимательном отношении к делу сообразительная Аурика легко могла бы обнаружить некоторые нестыковки во всей этой истории. Но страсти разыгрались нешуточные, и оскорбленная отказом девушка в речи предполагаемого жениха не заметила оговорок такого рода: «Да если бы я знал, кто твой отец, разве бы я сунулся?» или «Мне моя жизнь, между прочим, тоже дорога. Еще молодой – не нагулялся, а ты сразу – замуж!» Кстати, про «замуж» Аурика действительно поведала исключительно разжалованной в негодяйки подруге.

– Как ты думаешь, Глаша, – задумчиво произнесла зареванная Аурика, отхлебывая из стакана отвар валерьяны, заблаговременно приготовленный подлинной осведомительницей, – почему люди совершают предательство?

– Завидуют… – быстро среагировала Глаша и погладила воспитанницу по голове.

– А мужчины? – добавила вдогонку Аурика, словно те не люди.

– Не любют, – подлила масла в огонь бывшая нянька и заварила пустырник: «Хуже не будет».

В том, что Сергей Масляницын отказался от визита к румынской царевне, на самом деле не было ничего удивительного. Раздавленный рассказом Глаши, Георгий Константинович Одобеску шума поднимать не стал, а через доверенных лиц пригласил сексуально-прыткого студента в свой «кабинет», закрепленный за бароном в знаменитом «Колизее». Отказаться от приглашения Масляницын не мог: уж очень ласковы и одновременно настойчивы были просители. Брали под локоток, шептали на ухо, похлопывали по плечу. В общем, вели себя крайне бесцеремонно, хотя внешне – невероятно обходительно.

Увидев Георгия Константиновича, вальяжно рассевшегося в кресле «личного кабинета», Сергей от испуга покрылся красными пятнами. Внешнее сходство сидящего перед ним человека с той, что со дня на день должна была превратиться в еще один, причем не самый интересный экземпляр его коллекции, было поразительным и не вызывало никаких сомнений.

«Чего она могла ему наговорить?» – лихорадочно начал соображать студент Масляницын, пытаясь предвосхитить вопрос старшего Одобеску. Георгий Константинович гостя присесть не пригласил, видимо, наслаждаясь растерянностью молодого человека, который чуть не украл прямо из-под носа отцовское сокровище.

– Сергей Владиславович Масляницын? – наконец-то разжал губы отец Аурики. – Родом из Брянска, 1928 года рождения, студент третьего курса исторического факультета МГУ, член ВЛКСМ, проживающий в общежитии при университете, где имеет репутацию человека в интимных отношениях неразборчивого и легкомысленного. Так?

Масляницын сглотнул и кивнул головой, понимая, что любой вызов с его стороны может закончиться для него не самым лучшим образом.

– Разрешите представиться: Георгий Константинович Одобеску, отец Аурики, будем считать – неожиданно отменивший важную встречу в связи с предстоящими событиями матримониального свойства.

Что такое «матримониального», Сергей не понял, но слово ему не понравилось, от него исходила какая-то невнятная угроза.

– Я узнал, – кивнул Масляницын, не смея поднять голову.

– Что же вы, Сергей Владиславович, не поинтересуетесь, зачем вы здесь? – тихим голосом произнес Одобеску, и ироничная улыбка исчезла с его лица.

– Зачем? – с готовностью произнес студент.

– Затем, что до меня, вашего покорного слуги (Георгий Константинович, когда волновался, начинал говорить витиевато), дошли, так сказать, слухи о вашем романе с моей дочерью.

Масляницын отрицательно замотал головой.

– Нет, говорите, никакого романа? – Одобеску поднялся с кресла и подошел к еле живому от страха студенту, проклинающему тот день, когда нелегкая его дернула присесть рядом с чернобровой красавицей с горящими голодными очами. – Правильно, молодой человек. Я тоже так думаю: нет между вами никакого романа и быть не может. Ну, а коли вы все-таки будете настаивать на продолжении отношений с моей дочерью, а я об этом непременно узнаю, уверяю вас, Сергей Владиславович, то вынужден буду принять меры. Крайние, я бы так сказал, меры.

Георгий Константинович застыл над Масляницыным, а потом, взяв его за подбородок, резко поменял тон разговора и почти прикрикнул:

– А, может быть, вы и вправду хотите жениться на Аурике Георгиевне? Незамедлительно и на всю жизнь?!

Сергей повел подбородком – Одобеску хватку не ослабил. Наоборот, сделал свое прикосновение еще более унизительным, заложив Масляницыну за шею свою левую руку.

– Хотите? – прошептал он молодому человеку на ухо.

– Нет, – промычал студент, ибо произнести слово внятно, при условии, что твой подбородок зажат двумя цепкими пальцами врага, не было никакой возможности.

– Тогда зачем, юноша, вам понадобилась моя девочка? Разве к вашим услугам не готовы предоставить свои прелести многочисленные подружки, нрава легкомысленного и, я бы сказал, весьма вольного? Попробую догадаться! – Георгий Константинович наконец-то отпустил масляницынский подбородок: – Хотите, попробую?

Сергей изо всей силы замотал головой.

– Так вот! Девочка из хорошей семьи. Вся такая чернявенькая. Даже усики над губой. Вы ведь и правда верите в то, что черные усики над верхней женской губой – это признак темперамента? Она пышная. И к тому же, девственница! Как мило! И даже нервы щекочет: потому что у старого дурака-отца под боком… Та-а-ак?

Масляницын снова отрицательно покачал головой.

– Так. Я знаю, что так. Но вы, молодой человек, недооценили серьезность ситуации и наделали много ошибок. А за ошибки надо платить. Вы готовы платить?

– Я ничего не сделал, – наконец-то высвободился из объятий Одобеску Сергей Владиславович. – Я не настаивал. Аурика меня сама пригласила.

– Не хочу в это верить, но допускаю мысль, что все было именно так. В нашем роду женщины отличаются особой страстностью и смелостью решений. Но ведь вы могли отказаться?

Масляницын посмотрел на Георгия Константиновича как на идиота, но потом быстро понял, чего от него добивается вальяжный румын, и с готовностью произнес:

– Я откажусь.

– И правильно, – поддержал его Одобеску. – Откажитесь.

– Откажусь, – снова повторил студент.

– И как вы это сделаете, позвольте спросить? – полюбопытствовал Георгий Константинович, предложив гостю присесть.

– Ну… Я скажу, что не могу.

– Она спросит, почему.

– Скажу, что не люблю.

– Исключено.

– Скажу – болен.

– Она будет ждать, когда вы поправитесь. Может быть, сказать, что у вас есть невеста?

– Невеста? – удивился Масляницын.

– Невеста. Нет, лучше скажите, тайная жена, и вы боитесь огласки.

Глаза несостоявшегося жениха стали круглыми.

– Ну, хорошо, скажите, что ваши отношения стали темой для обсуждения на курсе и вы, как порядочный человек, не хотите компрометировать избранницу, тем более что серьезные отношения в ваши планы не входили. И предупреждаю: ни слова о нашем случайном знакомстве! Кстати, может быть, вы хотите денег?

«Кто ж их не хочет?» – подумал Сергей, но вместо этого произнес:

– Я хочу, чтобы вы меня отпустили.

– А кто же вас держит-то? – картинно удивился Одобеску и через секунду оказался около дверей кабинета, задернутых, как и окна, малиновыми бархатными портьерами:

– Пожалуйста… Выход здесь. Прошу вас, Сергей Владиславович. Не обессудьте, – продолжал фиглярничать барон. – Надеюсь на взаимопонимание…

Студент Масляницын с опаской выглянул из дверей кабинета, проверяя, нет ли в коридорах, застланных ковровыми дорожками, тех двух, навязчивых, что сопровождали его от здания на Герцена, пять, до знаменитого «Колизея». Никого не было, если не допускать мысли о том, что от долгого стояния за дверью те двое превратились в пыльные финиковые пальмы, торчавшие из кадок, выкрашенных масляной краской цвета охры.

– Никого? – ехидно шепнул барон Одобеску и подтолкнул гостя в спину. – Счастливого пути, молодой человек. Рад знакомству.

В тот вечер, когда Георгий Константинович, без аппетита поужинав в «Колизее», вернулся домой, Аурика пребывала в отличном расположении духа и с кем-то мурлыкала по телефону, параллельно рассматривая себя в старинное зеркало, обрамленное фацетом по периметру. Увидев отца, она подставила щеку для поцелуя. Поцелуй последовал незамедлительно. Георгий Константинович вспомнил нюансы сегодняшней беседы с господином Масляницыным и заметно приуныл, понимая, какую бездну боли и разочарования придется испытать его Золотинке буквально завтра.

– Ты уезжаешь? – Аурика наконец-то повесила трубку.

– Уезжаю, – легко солгал Одобеску. – Чем будешь заниматься?

– Я? – залилась вдруг краской дочь.

– Ну, я-то знаю, чем занимаются одинокие молодые особы, как только их убеленные сединами отцы отправляются из дома по неотложным делам, – усмехнулся Георгий Константинович и, не дождавшись ответа от дочери, зычно прокричал в сторону кухни: – Гла-а-аша! Согрейте чаю!

Та выскочила из кухни, пообещала «побыстрее» и тут же исчезла, оставив хозяина с дочерью вдвоем. Они так и стояли напротив большого зеркала, испытующе глядя друг на друга, словно хотели что-то сказать, но не осмеливались. Например, Аурике хотелось поведать отцу, что завтра в ее жизни произойдет самое главное: она станет женщиной, а через какое-то время – женой. «И мне не страшно», – мысленно сообщила отцу Аурика и тут же улыбнулась: страшно и правда не было. «А мне – очень, – мог бы ответить Георгий Константинович, если бы догадывался, о чем думает его Золотинка, – потому что этот подонок тебя не любит. Он мой коллега, – хотелось отцу предупредить дочь. – Только я собираю вещи, а он коллекционирует женские души. Нет, неправильно! Я коллекционирую души старинных вещей, а он – женские тела. Это – большая разница!»

– Так чем они занимаются? – выдавила из себя Аурика.

– Они прогуливают занятия в университете и целый день наряжаются для того, чтобы вечером вывести себя в мир соблазнов. Правда, золотко мое? Ты тоже из их числа?!

Аурика хихикнула.

– Слава богу, – рассмеялся Одобеску, продолжая усыплять дочернюю бдительность. – Я так и думал. В твоей прекрасной головке должны роиться мечты о наслаждениях.

Аурика с пониманием кивнула и прильнула к отцу.

– Обещай не скучать и хорошенько повеселись. Кстати, ты ходишь на танцы?

– Мне это неинтересно.

– Это неправильно, – пожурил ее Георгий Константинович. – Танцы – это лучшее, что придумало человечество для того, чтобы между людьми проскальзывали искры. Танец дает мужчинам и женщинам уникальные возможности понимать друг друга без слов, только при помощи прикосновений и красноречивых взоров. Ну и запахи, конечно. В танце зарождается страсть. Например, танго. Ты танцуешь танго, Золотинка?

– Я же сказала, мне это неинтересно.

– У тебя просто нет подходящего партнера для танцев, – сделал вывод Одобеску и представил студента Масляницына танцующим вприсядку. – Смотри, – повернулся он к дочери и, приобняв ту за талию, запел свою любимую мелодию Сиднея Бише «Маленький цветок»: – Пам-пам, тиба-да-тиба-да… Тара-рара-ри-ра-ра… Давай, золотко мое, папа покажет тебе, как это красиво и замечательно – танцевать танго!

Аурика поддалась чарам волшебной мелодии, которую ее отец напевал практически всегда, когда приходил в прекрасное расположение духа. Она даже попробовала подпеть Георгию Константиновичу, но тут же сбилась с ритма и застеснялась.

– Смотри, детка, – притянул ее к себе Одобеску и показал несколько экстравагантных па. – Попробуй, это просто. Главное – слушать музыку.

Аурика попробовала повторить за отцом пару движений. С первого раза не получилось, она топнула ногой и прикрикнула с очевидным раздражением:

– Папа! Я не умею. Я как слон!

– Какие глупости! – запротестовал Георгий Константинович: – Пару уроков у прекрасной Изольды – и ты начнешь танцевать, как Анна Павлова.

– А кто такая Изольда? – заинтересовалась Аурика, наблюдая за пританцовывающим отцом.

Продолжая мурлыкать себе под нос, Георгий Константинович охотно пояснил:

– Прекрасная Изольда – это прозвище известной танцовщицы, имя которой гремело во времена моей юности. Мы с товарищами были ее страстными поклонниками. Долгое время она преподавала в хореографическом училище, параллельно занимаясь частной практикой.

– И сколько же ей лет?

– Неприличный вопрос, дитя мое, – засмеялся Одобеску.

– И все-таки…

– Если мне не изменяет память, где-то около восьмидесяти. Сейчас она похожа на чудом сохранившуюся мумию с трюфелем на голове.

– С чем? – не поняла Аурика.

– Трюфелем, – повторил Георгий Константинович. – Это такой гриб.

– А я думала, конфета.

Одобеску зажмурился, видимо, представляя знаменитую Изольду, и тут же согласился:

– Так тоже можно. Гриб… Конфета… Какая, в сущности, разница. Главное, что она обладает исключительным педагогическим талантом и способна научить танцевать танго даже неповоротливого бегемота.

– То есть меня, – подытожила Аурика.

– Кокетка! – проворчал Георгий Константинович. – Ты хочешь, чтобы я убеждал тебя в обратном?

– Какой смысл? – трезво отметила дочь.

– Знаешь ли, золотко, род Одобеску издревле славился крупными дамами. Местами – очень крупными. И, поверь мне, наши мужчины всегда умели это ценить! Роскошные формы – это визитная карточка темперамента и визуализация способности к деторождению. Это я тебе говорю как представитель рода Одобеску.

– И сколько детей обычно рожали ваши крупные дамы? – язвительно поинтересовалась Аурика, особо, кстати, не ломающая голову над тем, как привести свое тело к общестатистическим в студенческой среде нормам.

Георгий Константинович замялся, как будто его поймали с поличным, и, придав своему лицу важное выражение, торжественно заявил:

– Много.

– Ну сколько? – продолжала настаивать Аурика.

– Ну много, – не сдавался барон Одобеску.

– Сколько? – сдвинула брови дочь и дернула отца за руку.

– Точно не знаю, но, думаю, что много, – начал юлить Георгий Константинович.

– Насколько я знаю, господин Одобеску, вы на этом свете один, как перст. Значит, либо ваша маман родила вас одного-единственного, либо…

– Во всем виновата революция, – свалил вину на исторические обстоятельства Георгий Константинович, а потом, сделавшись серьезным, шепотом признался: – В моем случае произошла генетическая поломка.

– Чего?

– Мои родители были кузенами. С точки зрения эволюции – связь, чреватая осложнениями. В итоге – из Одобеску сегодня только двое: ты и я. Кстати, что ты сделаешь с нашей фамилией?

– А что ты хочешь, чтобы я сделала с нашей фамилией?

«Ну, уж точно, не поменяла ее на фамилию Масляницына или Иванова», – подумал Георгий Константинович, и у него испортилось настроение.

– Папа, – окликнула его дочь и повторила вопрос: – Что ты хочешь-то?

– Хочу, чтобы ты была счастлива, – странно ответил Одобеску и опустил голову.

– Что-то я ничего сегодня не понимаю! – разозлилась Аурика, в голове которой никак не выстраивалась логическая цепочка. – То ты уезжаешь! То ты танцуешь! То ты хочешь, чтобы я была счастлива!

– В чем вы меня обвиняете, Аурика Георгиевна? – Одобеску привстал на цыпочки и поцеловал дочь в макушку.

– Па-а-апа! – запротестовала девушка и притопнула ножкой, обутой в атласную туфельку с аппликацией из лебяжьего пуха, выкрашенного в темно-коричневый цвет. Туфельки были ручной работы: Георгий Константинович не признавал в своем доме некрасивых вещей массового производства.

– Ну что «па-а-апа»?! – передразнил Аурику отец. – Ты будешь учиться танцевать танго или нет?

– Нет.

– Какой ужас! – притворно закатил глаза Одобеску. – Моя дочь не хочет учиться танцевать танго! Тогда что вы танцуете, дитя мое? Эту безумную летку-енку?

Оказалось, что Аурика ничего не танцует.

«Это плохо!» – мысленно подвел итог Георгий Константинович, но вслух произнес следующее:

– Женщина должна красиво танцевать, Золотинка. Давай наймем Изольду.

– Эту восьмидесятилетнюю старуху? – скривилась Аурика.

– Эта восьмидесятилетняя старуха, девочка, двигается так, что со спины вы не сразу догадаетесь, кто перед вами. Зато педагогический опыт! Так сказать, владение ремеслом! Давай, детка?!

– Танго танцуют вдвоем, – резонно заметила Аурика.

– Пригласи своего молодого человека, – быстро среагировал Георгий Константинович и впился в дочь глазами. – У тебя есть молодой человек?

– Ну, па-а-апа, – снова заныла девушка.

– Ладно-ладно, – тут же сдался барон. – Не хочешь являть миру своего избранника, – а ведь он у тебя есть, я уверен, – твой отец будет твоим партнером!

– Ты?

– А чем я тебе не подхожу? – Одобеску выкатил грудь, расправил плечи и манерно отвел локоть в сторону, чтобы его двадцатилетняя дама могла пройти с ним в гостиную рука об руку.

С точки зрения Аурики, все складывалось как нельзя лучше. Во время чаепития Георгий Константинович рассказывал о своих завтрашних планах, предупреждал, что может задержаться в Коломне, обещал позвонить, если возникнут непредвиденные обстоятельства, и настоятельно рекомендовал Глаше тоже развлечься как следует. Например, сходить в кино или в театр.

– Глаша, вы любите театр? – картинно разглагольствовал Одобеску, развалившись на кожаном диване.

Глаша молчала и с готовностью кивала в ответ.

– Не сидите, Глаша, дома. Идите в кино. Кино вас устроит?

Глаше было все равно. Она могла простоять несколько часов неподвижно, если только это понадобится хозяину. В кино? В театр? В парк? Надо, значит, надо.

– Какие картины показывают нынче в кинотеатрах? – обращался Одобеску к дочери, правильно рассчитав, что та моментально откликнется на брошенный призыв. – Что порекомендует нам просвещенная в вопросах киноискусства молодежь?

– В «Центральном» идут «Друзья-товарищи». Посмотри, няня, – внешне доброжелательно и спокойно порекомендовала Аурика, а ее сердце в груди забилось быстро-быстро, как будто она бежала стометровку.

– Сеансы? – поставил задачу Георгий Константинович и почувствовал легкое головокружение.

– Надо звонить, – Аурика метнулась к телефону и по памяти стала набирать номер кинотеатра.

– Шесть часов подойдет? – спросил у Глаши Одобеску.

Та согласно кивнула.

– Или половина восьмого?

И Глаша снова была не против.

– Лучше на половину восьмого, – вмешалась Аурика и выказала готовность купить билет заранее.

– Ну а ты, золотко, сама придумаешь, чем занять вечер, – улыбнулся Георгий Константинович, уговаривая себя быть спокойным.

На самом деле в душе темпераментного Одобеску бушевали страсти, удерживать которые ему час от часу становилось все труднее и труднее. Повышалось давление – Георгий Константинович чувствовал это по повторяющемуся головокружению. Чуткая Глаша не сводила преданных глаз с хозяина, молниеносно подмечая незаметные чужому глазу изменения в его лице. Барон и сам понимал, что любое промедление может привести его к гипертоническому кризу, но все равно пытался сохранять спокойствие и изображать полное благодушие, ненавидя себя за этот тщательно срежесированный спектакль.

– Что с тобой, папа? – заметила Аурика, перехватив взволнованный взгляд бывшей няньки. – Тебе плохо?

– Что ты, что ты! – замахал руками Георгий Константинович. – Немного волнуюсь перед завтрашней встречей.

– Ты-ы-ы? – вытаращила глаза девушка. – А что там у тебя за особенная встреча?

«Это не у меня особенная встреча! – хотелось закричать Одобеску. – Это у тебя встреча!» Но потом барон вспомнил, что встречи у его дочери завтра не будет. И ему стало стыдно – и за подлый маневр, предпринятый им несколько часов тому назад по отношению к этому парню по фамилии Масляницын, и за свое лицедейство, длящееся целый вечер. Ему захотелось признаться во всем, но отцовские чувства заставили его справиться с нахлынувшим раскаянием, и он жестко сказал себе, что так поступил бы на его месте любой.

«Любой!» – снова и снова повторял он себе, ворочаясь в постели под грохот собственного сердца. Эта сердечная канонада измотала Георгия Константиновича так, словно всю ночь его допрашивали с пристрастием. Причем, главный страх барона Одобеску был связан не столько с тем, что его дочь приговорена собственным отцом к убийственному разочарованию, личной драме, называйте это как хотите. Главный страх был связан с другим. С тем, что она узнает о его причастности к происходящему и не простит. «А вдруг этот идиот ненароком проговорится?!» – метался Георгий Константинович из стороны в сторону. – Нет, – успокаивал он себя. – Этот юноша слишком труслив. Не посмеет». «А если глуп?» – точил его червь сомнения. «Ну почему сразу же глуп? – делал Одобеску шаг назад. – По-моему, вполне сообразительный юноша!»

Георгий Константинович был и прав, и не прав. Из благородства он мог бы представить старомодное объяснение в духе романтических историй, где искусителю ночью является ангел и грозит пальцем, после чего прозревший преступник садится в седло и несется на край света со словами раскаяния: «Простите меня… – говорит он той, которая ради него готова отказаться даже от честного имени. – Я виноват перед вами. И покидаю вас, чтобы не губить вашу душу, чистую и невинную». «Ах-ах!» – падает в обморок обманутая барышня, а через год выходит замуж за пожилого генерала, рожает ему дюжину детей и живет долго и счастливо на лоне природы в окружении своего семейства.

Жизненный опыт подсказывал встревоженному отцу, что время романтических историй кануло в Лету, а значит, делать ставку на людское благородство, по меньшей мере, глупо: красивого расставания не получится. И Георгию Константиновичу не оставалось ничего другого, как уповать на то, что студент Масляницын просто исчезнет из жизни его драгоценной Аурики, не обременяя себя никакими объяснениями.

Почти так и случилось: в тот день испуганный до истерики юноша просто не явился к означенному времени, понадеявшись на то, что его избранница молча сглотнет обиду и из гордости перестанет с ним здороваться.

Почему Сергей Владиславович делал ставку на ее девичью гордость, не совсем понятно. Уж кто, как не он, должен был представлять себе истинные размеры готовности, которую Аурика проявляла в вопросах сексуального характера! Да и за подтверждением далеко не надо было ходить: встреча была назначена за неделю, накануне оговорены детали, и самому Масляницыну только и осталось, что прийти, увидеть и победить этот девственный бастион.

Не тут-то было! Совсем не гордая, получается, Аурика взяла быка за рога и затащила бывшего возлюбленного в закуток возле деканата, используемый влюбленными парочками для продолжительных и жарких поцелуев. О существовании этого «уголка утех» знали все, в том числе и преподаватели, но тактично делали вид, что, кроме пустых ведер, пары швабр и обломков развалившейся от студенческой энергии мебели, в нем ничего особенного нет. Одним словом, на историческом факультете жили по законам любимого в Средневековье Праздника дураков, когда можно почти все, но только раз в году и с разрешения муниципалитета. Факультетская власть в этом «приюте влюбленных» никакой угрозы для образовательного и воспитательного процесса не усматривала. Проходя мимо укромного местечка, откуда порой доносились рваные вздохи вперемешку с причмокиванием. «Молодежь!» – улыбались профессора и спокойно шли мимо, гася в себе зависть.