bannerbanner
Главный инстинкт (сборник)
Главный инстинкт (сборник)

Полная версия

Главный инстинкт (сборник)

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 3

Максим Стрежный

Главный инстинкт (сборник)

© Стрежный М., текст, 2015.

© «Геликон Плюс», макет, 2015.

* * *

Главный инстинкт

Повесть

Спасибо родителям за терпение.

Спасибо всем, кто помогал.

С любовью пишу ваши имена:

Наталья и Александр З.

Евгений К.

Светлана М.

Отдельное спасибо Наталье Д.

Наташа, без вашего участия во мне этот текст никогда бы не был написан.

Если рядом с тобой кто-нибудь умирает, ты этого не чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание – это не боль.

Эрих Мария Ремарк. «Возлюби ближнего своего»1

Хомяк целил в складной столик. В самую его десятку – в стакан с апельсиновым соком. Несколько не слишком решительных попыток, с плавным набором высоты и аккуратным облетом объекта, были явно пробными заходами, а вот теперь он шел на цель со стремительностью хищной птицы. Траектория, по которой он двигался, неминуемо пересекалась с высоким запотевшим стаканом, и уже некоторое время присматривавшаяся ко всем этим хомяковым упражнениями доктор Арцимович поджалась, предчувствуя на теле ледяные брызги.

Однако в самом конце пике, за какие-то пару сантиметров, хомяк свечкой взмыл кверху, кувыркнулся (в шерсти вспыхнули рыжие искры заходящего солнца), выполнил еще два-три рискованных пируэта и оказался вдруг на голой ноге доктора.

Арцимович даже не успела второй раз испугаться. Да и пугаться было уже нечего. Только что метавшаяся над поляной коричневая молния благополучно рассеялась. Хомяк был теперь добрый и пушистый, как знакомая с детства плюшевая игрушка. Он осторожно потрогал лапкой колено доктора, остался им доволен и аккуратными шажками двинулся вверх по длинному полному бедру. Прикосновения мягких подушечек на его лапах напоминали доктору кота, который у нее когда-то был, а скользящий по телу пушистый хвост будил ощущения несколько иного характера. Эти вторые ощущения Арцимович предпочла проигнорировать.

Хомяк тем временем миновал узкую полоску ткани – ни разу на нее не наступив, прошагал по спортивному животу и остановился, оценивая размеры возникшего перед ним препятствия. Он медленно, будто потягиваясь, развернул крылья, но потом, видимо, передумав, вновь сложил их и уселся. Зажмурился и пристроил голову способом, который лет пятнадцать назад Арцимович ни за что бы не позволила даже знакомому с детства плюшевому мишке.

Пахло от хомяка на удивление приятно. Чем-то горьковатым, похожим на пачули. Доктор потянула руку – почесать хомяка за ушком. Но на треугольной трехцветной кошачьей мордочке с белыми отметинами на щеках тут же распахнулись совершенно не кошачьи блестящие глазки и уставились на нее спокойным внимательным взглядом. Глазки были черные. И впрямь медвежонок. Доктор все-таки осторожно провела кончиками пальцев по пушистому загривку, надеясь, что не слишком нарушает принятый у хомяков этикет. К ласке хомяк остался равнодушен. Арцимович повторила жест с тем же результатом, вздохнула и взяла со столика раскрытую книгу.

Она успела пробежать глазами пару страниц, когда на разворот книги легла тень. И сразу же за изголовьем ее шезлонга с тщательной деликатностью покашляли.

– О, дорогой старпом! – сказала Арцимович, салютуя книгой в направлении звука, – вас можно узнать даже не видя – по ауре дисциплины, которую вы распространяете далеко за пределы своей физической сущности.

– Увидев вас в столь пикантной ситуации, и не одну, я, право, поначалу хотел было удалиться, но дело мое столь безотлагательно, что мне просто не оставалось иного выхода, кроме как нарушить ваше уединение. И поскольку постучаться мне было решительно не во что, пришлось обозначить свое присутствие иным… – в речи у старпома Шафранова, которую он произносил, проявляясь в поле зрения доктора по частям – черный рукав кителя, козырек фуражки, серебряный погон, – возникла заминка.

– Способом, – заключил он, но было поздно. Финал оказался уже не тем.

– Браво, старпом! Судя по тому, что вы извели на меня свой полугодовой запас изысканности, ближайшие шесть месяцев нам предстоит общаться знаками. Вы ведь не станете употреблять в разговоре с дамой более привычный вам флотский язык?

Шафранов молчал. Арцимович понимала, что тираду свою он готовил заранее, еще только подходя к пляжу, может быть, даже специально останавливался, чтобы подумать. Сдаваться, однако, старпом не собирался.

– Честное слово, товарищ доктор, – сказал он, – я готов использовать любой язык, лишь бы вернуть вас к исполнению обязанностей.

Доктор посмотрела на него с восхищением.

– Вы демонстрируете значительные успехи, старпом!

«Но весовые категории у нас с вами совершенно разные», – добавила она про себя.

Она перекатилась на бок, чтобы положить на столик книгу. Хомяк плюхнулся на шезлонг и недовольно затряс мохнатой мордочкой. Доктор чуть изогнула ногу. Серые глаза старпома, не отрывавшиеся от лица Арцимович, были непроницаемы. В них была сталь, в них был устав, в них был долг. Старпом хранил молчание.

– Не столь, впрочем, значительные успехи, для того чтобы пускать вас в места, не тронутые цивилизацией. Под вашим взглядом трава жухнет. Вы тут всю экосистему загубите. А вы посмотрите, какая она здесь замечательная! – доктор повернула голову.

Местность и вправду была хороша. В густых волнах широкой тихой реки дрожала алая дорожка отходящего на покой солнца. Река несла свои воды к полоске леса, в который превращалась окаймляющая пляж золотистая роща, а потом вокруг леса, а потом в какую-то неведомую, раскинувшуюся под прозрачным небом осеннюю бесконечность. Бесконечность, как точно знал старпом, заканчивалась десятком километров ниже, у озера, в техзоне, где располагались основные силовые установки научников.

– А эта замечательная рощица, – продолжала Арцимович, – вы где-нибудь еще видели елки с золотистой хвоей? – доктор чуть шевельнула бедром. Она говорила еще, очень изящно – что-то о художественном ансамбле, могущем послужить утешением для самого притязательного художника, о грибах, непременно прячущихся под этими соснами, о романтике и чувстве, но, уловив ее движение, старпом от рощицы все-таки отвлекся.

– Хомяки, видимо, большие поэты, раз инстинкт направляет их к таким местам… А куда влекут вас ваши инстинкты, дорогой старпом?

Шафранов мгновенно перебросил взгляд на лицо доктора и осознал, что она, скосив глаза, за ним наблюдает. Многоэтажная конструкция «она поняла, что я понял, что она поняла…» воздвиглась над старпомом, нависла всей тяжестью, покачнулась и с жутким треском обрушилась, хороня его в обломках.

Губы Арцимович дрогнули, она откинулась и с видом вполне насытившейся на сегодня тигрицы потянулась.

Шафранов погибал. Он медленно наливался краской, изо всех сил пытаясь этому противиться, и от своих усилий краснел еще больше.

«Инстинкты, дорогой старпом, дремучие инстинкты. Мы старательно прячем их за нашим воспитанием и формой, но стоит только на миг ослабить хватку, как они тут же рвутся наружу – дикие, властные, не желающие ничего понимать… Скрытая в нас природа, старпом… Запоминайте, а лучше записывайте…»

Доктор взяла книгу.

«Станислав Лем», – механически прочел на обложке старпом.

– Вы читаете бумажные книги, – сказал он. Вполне себе ровным голосом. Он признавал поражение.

– Да, старпом. Меня влечет архаика, – сказала доктор и рассмеялась. Вполне себе добродушно. Никакая она была не тигрица. – Простите меня, Алексей. Все от этой дикой осенней скуки… Четвертый месяц осени… Так что там стряслось? Научники вдруг заторопились?

– Да, днями стартует мини-серия. За вами освидетельствование пусковых смен.

– Увлекательнейшие наблюдения за акробатическими этюдами хомяка уступают место унылой сертификации желудочков и предсердий…

Арцимович вздохнула.

Она поднялась и, отряхнув с подошв соринки, сунула ноги в темно-розовые сабо. Накинула форменный халат, тронула панель столика. Они с Шафрановым стали ждать, пока свернется кемпинг. Вновь лишившийся приюта хомяк прыгнул в воздух и заметался над поляной.

Когда последняя направляющая шезлонга втянулась, Шафранов наклонился, подхватил образовавшийся пакет и вопросительно посмотрел на доктора.

– Идемте, старпом, – сказала она.

Хомяк отправился вслед за ними, по пути атакуя в знакомой доктору манере редкие букетики каких-то местных злаков. Физически флора не страдала от нападений хомяка, но ее желтый цвет и уныло опущенные стебли свидетельствовали о психологической действенности его усилий. Хомяк почему-то все время выбирал ближайший к людям пучок зелени. Набрав высоту после пикирования, он начинал биться, словно подстреленный спрятавшимся где-то охотником, потом его полет выправлялся, и он уходил далеко вперед, почти исчезая из виду. И вновь возникал рядом с людьми, неожиданно выныривая из-за плеч или проносясь очень низко над головой, обдавая порывом разорванного крыльями воздуха.

– А как называется вот это? – спросила Арцимович, показав рукой туда, где только что пролетела пушистая фигурка.

– Это называется многократная восходящая правовинтовая бочка.

Они шли прямо по степи. Доктор обнаружила пляж совсем недавно во время вечерней пробежки, и тропинка еще не образовалась. Арцимович видела, как изо всех сил старается выглядеть непринужденным обутый в тяжелые армейские ботинки Шафранов и как не слишком хорошо у него это получается. С осторожностью ступавший меж кочек Шафранов отмечал, сколь легка и грациозна Арцимович, даже в своих сабо вышагивавшая, точно по ковровой дорожке на министерском приеме. Еще ее легко было представить на подиуме или… Шафранов оборвал мысль. Он мужественно игнорировал вырезы ее халата, располагавшиеся чересчур высоко – Арцимович была значительно выше ростом.

Они прошли мимо куста, до сих пор украшенного зеленоватыми треугольными цветками. Потом мимо куста, поросшего вьюном с жесткой колючкой. Кустов вообще-то было наперечет – роща осталась у них за спинами, и все разнообразие, которое предлагала их взглядам расстилавшаяся далеко во все стороны серая аскетичная степь, заключалось в неровных рыхлых кочках с шапками реденькой пожухлой травки. Небо над всем этим было бледно-голубым и совершенно пустым.

По кусту, мимо которого они шли, энергично перебирая многочисленными ногами, семенил продолговатый пурпурный жук, окрасом и решительностью явно протестуя против царящего всюду увядания. Куст был третьим. Коричневые без листьев веточки были покрыты желтоватым пушком, отчего казалась, что…

– Скажите, Алексей, а как вы боретесь со скукой?

– Играю в шахматы с Дитрихом.

– Помогает?

– Если Дитрих играет молча, то помогает.

Доктор понимающе усмехнулась.

Они никак не могли пройти мимо солнца, продолжавшего садиться.

– А сегодня, значит, Дитрих был разговорчив. Или он был занят?

Старпом помедлил с ответом.

– Конечно же, можно было просто позвонить. Но Дитрих и вправду был сегодня в ударе. Пришлось по-быстрому проиграть ему две партии.

На плечо старпому упал хомяк. Вцепившись лапками в погон и расставив для равновесия крылья, он стал смотреть старпому в правый глаз.

– Капитан пиратского судна и его попугай, – сказал Шафранов.

– Скорее, прогулочной яхты, – сказала Арцимович, – зафрахтованной столичными туристами, отправленной в несусветную глушь и поставленной на стоянку в пустой гавани необитаемого острова…

– А попугаи были бы кстати, – сказал старпом, – если уж ни нанеров, и ни киберов, и ни космоса… Двадцать первый век. Двадцатый даже. Подобная архаика, доктор, вас привлекает?

Шафранов согнал хомяка.

«Пустая гавань необитаемого острова… – подумала Арцимович, – ни Сети, ни друзей, ни нормального ионного душа. Ни даже работы…

Впрочем, работы нет уже давно», – добавила она к своей мысли через несколько шагов.

Когда они подошли к высокой длинной серой стене периметра солнце еще продолжало садиться. Оно продолжало садиться уже третьи земные сутки.

2

Улыбаться Этьен Мирзоев начал еще до того, как двери медицинского отсека распахнулись.

– Здравствуйте, милый доктор! – склонил он гордо посаженную, слишком рано начавшую лысеть голову. – И здравствуйте…

– И здравствуйте, Этьен! – ответила ему Арцимович, видя как постепенно гаснет его с надеждой обегающий помещение взгляд.

– Аллочки нет, – продолжила Арцимович, – она с вместе вашими коллегами учится на Ангаре.

«Улетела и даже не предупредила», – прибавила она мысленно.

Широкая белозубая улыбка Этьена исчезла лишь на секунду.

– Ах, – сказал он, – Не знал, что вы одна, – непременно захватил бы вина! – и прищелкнул пальцами.

– Я бы вас с ним и забраковала…. Поберегите его лучше для Аллочки. Впрочем, если я узнаю, что вы ее здесь поите, забракую вас обоих.

– Вы сегодня суровы. Куда прикажете?

Легкое пришепетывание, которым приправлялись реплики Этьена, удачно оттеняло чересчур вежливый тон, с которым они подавались.

– А вот в креслице присаживайтесь. Только разденьтесь сначала.

Этьен стал раздеваться.

– Прямо даже неловко, – пробормотал он.

– Ничего-ничего. Поднимите-ка руки. Отлично! Вы случайно танцами не занимаетесь?

– Как же не занимаюсь? Приходите как-нибудь к нам на хуторок в пятницу, сами все увидите.

– Непременно, вот только Аллочку дождусь.

Арцимович принялась закреплять на нем датчики «обвязки».

– Может быть, я лучше сам?

– Зачем же сам? Сервис входит в стоимость… Вы сегодня начальство вперед не пропускаете? Владимир Евгеньевич обычно первым заходит. А сегодня уже и материаловеды прошли, и физзащита.

– Владимир Евгеньевич там, в коридоре. Он… еще зайдет.

Владимир Евгеньевич зашел предпоследним.

– Здравствуйте, коллега-диагност, – сказал он неожиданно глухим голосом. Левую руку он держал в кармане пиджака, а правой делал какие-то невнятные движения – то ли призывал доктора без нужды не хлопотать для него, то ли одобрительно поглаживал по голове воображаемого ребенка.

Арцимович прищурилась.

Владимир Евгеньевич улыбнулся.

«Улыбка у него была хорошая. Как у многих некрасивых людей», – в который уже раз припомнила Арцимович. Она поздоровалась и предложила Владимиру Евгеньевичу раздеваться и присаживаться.

Когда она начала крепить на нем «обвязку», Владимир Евгеньевич вдруг стал морщиться.

– Простите, – сказал он, – сегодня просто день очень… выразительный.

И опять сделал неловкое движение рукой.

Арцимович украдкой проверила свое декольте – но нашла его не более выразительным, чем обычно.

Получив результаты обследования, она несколько секунд постукивала ноготками по рамке планшета. Ноготки были аккуратно отточены, и звук получался весьма вкрадчивым.

Владимир Евгеньевич какое-то время тихо переносил взгляд ее больших, окаймленных длинными ресницами синих глаз, потом поднял руку и провел ею по седоватым и в самом деле несколько встопорщенным усам.

– Владимир Евгеньевич, – сказала Арцимович, прекращая экзекуцию.

Но тут на планшете появился сигнал вызова. «Дитрих», – прочла на экране Арцимович.

Она приняла вызов, и они с Дитрихом обменялись приветствиями.

– Как у вас дела, доктор? – спросил Дитрих, откидывая со лба модную синюю прядку.

– Замечательно! – ответила Арцимович, широко улыбаясь. – А у вас?

– Тоже неплохо, – Дитрих говорил легко, даже с небрежностью, – собственно, я хотел поинтересоваться относительно медосмотра. Вдруг вам нужна какая-нибудь помощь? – Дитрих завершил фразу улыбкой. В этой улыбке была начальственная великодушная забота.

– О, вы спрашиваете очень кстати! Я как раз осталась без персонала, после того как четверть нашей бравой Экспедиции, включая вашего шефа и большинство моих сотрудников, отправилась на обучение в рамках подготовки к следующему эксперименту. И только осознание того факта, что мы с вами трудимся в совершенно разных и решительно не подотчетных друг другу ведомствах, мешало мне обратиться к вам за помощью. Но раз уж вы столь любезны, что позвонили сами, не пришлете ли мне кого-нибудь с дипломом медика? Или, быть может, этот диплом есть у вас, мы все знаем вас как большого эрудита?

Дитрих принялся перебирать темные бусины этнической фенечки, овивавшей его нежное запястье.

– Мне приятно слышать столь… э-э-э… лестное обо мне мнение, – начал он, – но, к сожалению, диплома медика у меня нет. С другой стороны, в настоящий момент наши компании работают довольно тесно, и я, доктор, весьма мотивирован на то, чтобы задачи выполнялись на должном уровне, в кратчайший срок, и готов этому посильно содействовать.

– Посодействуете в получении разрешения на использование штатного оборудования?

– Э-э-э… Доктор, к сожалению, физикам нужно полное молчание – каппа-поля, вы ведь…

– В таком случае вы крайне обяжете меня, позволив мне продолжить заниматься своим делом, – Арцимович продолжала светски улыбаться.

– Значит, вы говорите, что у вас нет совершенно никаких затруднений, проблем, ЧП?

Арцимович чувствовала, что ему очень хочется вытянуть из нее какое-нибудь заявление или обязательство – например, закончить с осмотром к обеду – или иным способом заставить ее признать подчиненное по отношению к нему положение, но решительности пойти в открытую ему пока недостает (точнее, обстоятельства пока не позволяют ему быть решительным) и все, что он сейчас может, это лишь обозначить намек.

– У меня нет совершенно никаких затруднений и проблем, Дитрих, – ответила Арцимович, не колеблясь, – была очень рада с вами побеседовать. Спасибо вам за заботу.

– У нас с вами большие затруднения и проблемы, Владимир Евгеньевич, – сказала она секунду спустя, отключившись и вновь повернувшись к инженеру, продолжавшему сидеть так тихо, что казалось, будто его и вовсе нет в отсеке. – Как же вы так неаккуратно?

Владимир Евгеньевич виновато улыбнулся и развел руками.

– А что, сильно заметно? – спросил он, указывая подбородком на планшет, – я надеялся, что обойдется.

Держался он хорошо, но в глазах у него была затаенная мука. И мучило его, как теперь точно знала Арцимович, жесточайшее похмелье.

– А я надеюсь, что среди тех, с кем вы выпивали, есть человек, который может почистить мою базу данных. Система говорит мне, что к мини-серии вы не допущены, а от работы отстранены. Так что смело можете одеваться. Пиджак только пока оставьте и закатайте рукав у рубашки.

У инженера опустились уголки губ.

– Отстранение с отсечением? – печально спросил Владимир Евгеньевич, – можно тогда левую?

Доктор хмыкнула, поднялась из кресла и, отстукивая каблучками, прошагала к киоску с препаратами. Она коснулась пальцами панели, прослушала череду негромких сигналов, перемежавшихся щелканьем смесителя и журчанием переливающейся жидкости, и извлекла из выдающего отсека большой холодный стакан и капсулу инъектора.

Инженер сидел уже одетым, держа в большой ладони собранную «обвязку».

– Рубить… – проговорила Арцимович. – Варварство какое. Это не наши методы. Сейчас я вас уколю – сама отвалится. Берите стакан. Мелкими глотками. Давайте руку. Так и быть, левую.

Арцимович прижала к вене капсулу, надавила на нее, дождалась, пока содержимое всосется. Взяла у инженера датчики и вместе со смятым инъектором бросила в корзину утилизатора.

– Вкусно, – сказал Владимир Евгеньевич, глотнув из стакана.

– Вкусно, – со знанием дела подтвердила Арцимович, – сейчас должно стать получше.

Они несколько минут посидели молча. Доктор покачивала ногой в изящной туфельке, инженер медленно опустошал стакан.

– Ну как? – спросила Арцимович, когда Владимир Евгеньевич, перегнувшись в кресле, аккуратно опустил пустой стакан в корзину.

– Чудесно, – ответил Владимир Евгеньевич, – вы, доктор, волшебница. Прекрасная синеглазая волшебница.

– Не подлизывайтесь. Насчет антитоксинов могли бы и сами побеспокоиться, между прочим, – выпивку вы ведь как-то провезли…

– Доктор, – сказал Владимир Евгеньевич серьезно, – мне правда очень неудобно. Глупость такая получилась.

– Да уж, не шедевр. С кем выпивали?

Владимир Евгеньевич растерянно улыбнулся.

– Простите, доктор, – сказал он.

«Не скажет, конечно. Старая союзная закалка», – подумала Арцимович и сказала:

– Ладно, Владимир Евгеньевич, идите работать, я как главный врач вас допускаю, с базой что-нибудь придумаем.

Владимир Евгеньевич не поднимался из кресла.

– Анна Николаевна, – ее отчество он произнес на старинный манер – «Николавна», – а у вас неприятностей не случится? По каким-нибудь не моим каналам, – он вновь указал головой на планшет, имея в виду, конечно, ее разговор с Дитрихом.

– Идите работать, Владимир Евгеньевич, – сказала доктор, демонстрируя улыбку, лежащую почти на противоположном конце спектра относительно любезности, доставшейся Дитриху. Собственно, не демонстрируя даже, а просто улыбаясь, – никаких неприятностей у меня не случится. Если, конечно, вы во время серии не поднимете на воздух пару техбоксов. Идите, чем быстрее вы закончите, тем скорее мы все отсюда вырвемся.

Она могла бы еще добавить, что не нужно больше пить перед экспериментами, но, конечно, не стала этого делать.

– Спасибо вам, Анна Николавна, – сказал Владимир Евгеньевич.

В списке доктора оставалась еще одна фамилия.

Ее обладатель вдвинулся в проход отсека, заполнив собой почти всю его ширину и высоту.

– Здравствуйте, доктор, – объявил он торжественно. В блестящих глазах переливалось лукавство.

– Здравствуйте, Лоусон, – ответствовала Арцимович, – раздевайтесь.

– Просьба из ваших уст всегда звучала приказом для нас, – сказал Лоусон, – особенно просьба раздеться, – добавил он, растянув тонкие губы в задумчивой улыбке.

– Ну тогда, будьте любезны, и помогите себе сами, – доктор указала на стопку пакетов с «обвязками», – разберетесь? Там есть схема.

– Ха, – сказал Лоусон.

Двигался он неторопливо и в то же время как-то быстро и точно. В осанке было изящество медведя, способного на скорость гепарда. Закрепление на себе очередного датчика он увенчивал довольным междометием, которое, видимо, брал из приберегаемого как раз для такого случая запаса, а может быть, мастерски изготавливал прямо на месте. Датчиков было больше тридцати, и в первой дюжине Лоусон в своих репликах не повторялся. Потом Арцимович перестала его слушать.

– Проверяйте, – сказал Лоусон.

Доктор взглянула на планшет и обнаружила, что в «обвязке» Лоусон ни разу не ошибся.

Пока шла диагностика, Лоусон сидел в кресле и, не отрываясь, смотрел на Арцимович таинственным взглядом. Было понятно, что вот-вот случится затейливый комплимент, или вырвется-таки наружу тщательно и тщетно скрываемая сногсшибательная новость, или, в самом крайнем случае, извлечется из воздуха букет желтых венецианских роз. Но ничего этого не происходило, Лоусон продолжал молча рассматривать доктора.

Когда Арцимович увидела результаты, то сначала решила, что в диагностике произошел сбой. Она повторно запросила часть данных и вновь всмотрелась в таблицы. «Что же это получается? – подумала она. – Если в крепком, то… не меньше литра. Впрочем, при его комплекции», – она взглянула на широкую грудь атлета и могучий живот любителя фастфуда.

– Что вы меня так разглядываете, доктор? – поинтересовался Лоусон невинно. – Я где-то с датчиками ошибся?

– Внешностью вашей любуюсь. У вас случайно древнеримского шлема с пером нет? Вам бы пошел.

– А, вы про это, – Лоусон повернул голову и действительно весьма похоже изобразил четко высеченный профиль с древней монеты. – Нет. Я – русский. Я сибиряк.

– С обычной сибирской фамилией Лоусон, да?

– Фамилия ни при чем. Я русский по духу.

– И по образу жизни. Вы Владимира Евгеньевича зачем напоили?

Лоусон не смутился.

– Я его не напаивал Он как-то сам напоился. Постепенно… Вчера был день рождения моей жены, я, как русский и как сибиряк, не мог его не отметить.

– Расскажете супруге, когда вернетесь из Экспедиции, что по случаю дня ее рождения мини-серию отменили, а руководитель диагностов оказался неспособным исполнять свои обязанности. Вы понимаете, что натворили? Владимир Евгеньевич – человек чуткий и интеллигентный, он не мог вам отказать, а вы его так подставили!

– Да? А это не Владимир Евгеньевич только что от вас вышел? Он будто бы ничего себе вышел, без посторонней помощи.

Автоматическая дверь отсека распахнулась, коричневая тень сквозь проем метнулась к столу доктора и обернулась пушистым зверьком.

– Ой-бай, – прошептал Лоусон, подпрыгнув в кресле.

Доктор выдохнула.

– Что же это такое, – сказала она, – куда физзащита смотрит, в медотсеке хомяк!

– Физзащита смотрит в ту же инструкцию, в которую смотрим мы все и которая запрещает использование… практически всего. Что им, хомяков руками ловить?

На страницу:
1 из 3