Золотая непогода, позолоченная грусть…

Татьяна Юдина

г. Почеп

Ах ты, ноченька

Никогда она не любила осень. И удивлялась и недоумевала, что обожаемый ею Пушкин именно осенью чувствовал особенный душевный подъём и писал такие прекрасные стихи. Да, красиво, когда деревья все в ярких жёлтых нарядах, как в золоте, особенно в солнечный день. Кажется, налетит ветерок, и листочки, как тоненькие золотые пластинки, зазвенят звонко-звонко, а потом посыплются наземь. Удивлялась, почему не звенят, как монетки, когда дворничиха тётя Нюся сметает их в кучки; почему горят – разве может железо гореть, и у всех спрашивала: «Золото – это железо?» В её детском понятии металл-золото-железо было одно.

Не любила осень за то, что день рождения у неё был летом, а летом почти все дети из детского дома разъезжались кто куда – в лагерь, санаторий, к родственникам, у кого они были. Ей было ехать некуда и не к кому. Она была одна. Иногда её к себе в гости на день-два брала дворничиха тётя Нюся, на день рождения обязательно, и вся семья поздравляла и дарила подарки, и устраивала чаепитие с огромным красивым и вкусным тортом. Она благодарила, а сама думала: «Вот осенью соберутся все, и я расскажу про день рождения, а мне не поверят, хотя я никогда не лгу. Это потому, что я одна, потому что ко мне никто никогда не приходит, я никому не нужна. Взрослые не рассказывают ничего, говорят – подрастёшь, потом узнаешь, ты ещё маленькая, не поймёшь. Странные они».

Она очень старалась подрасти побыстрей. Во-первых, чтобы всё узнать, во-вторых, она втайне от всех решила изменить свой день рождения на какое-нибудь число любого осеннего месяца, а, став чуть старше, и с этим определилась – десятое ноября, день Параскевы Пятницы. Тётя Нюся её очень уважала и рассказывала, что она женская заступница. Девочке казалось, что тогда непременно в новый день её рождения случится что-то необыкновенное, важное, от чего изменится вся её жизнь!

Не любила она осень из-за дождей. Это ведь летом дождик хороший – и всё польёт-омоет, и пыль прибьёт. И главное – он тёплый, даже если промокнешь – не страшно, под дождём всё быстрей растёт, значит, и дети. А осенние дожди совсем другие, они холодные, долгие. Небо всё заволакивается толстыми серыми тучами, как будто разбухает, а кто-то невидимый ковшом подливает и подливает воды в тучи. И когда переливает через край, то и дождь идёт. А, может, тучу выкручивают, отжимают как после стирки большое тяжёлое одеяло, и тогда с неба текут прямо маленькие ручейки. Стоит выйти без зонтика, сразу становится мокрым и лицо, и волосы, и руки. Одежду приходится сушить, и в помещении появляется запах сырости, делается неуютно, зябко. Девочка была маленькая, худенькая, всё время мёрзла, её из-за этого и прозвали Зябкой. Она не обижалась, что ж обижаться без толку. Была она тихая, молчаливая, не хотела, чтобы над ней смеялись и подшучивали из-за её картавости и пришепётывания. Она старалась говорить вслух, только когда была одна, но это удавалось редко. А тут ещё беда – при волнении она начинала заикаться. Как-то её показали логопеду, который показал ей упражнения для исправления речи и посоветовал петь – помогает при заикании. Но руководитель хорового кружка выставил её, сказав, что картавые заики в хоре не нужны, и дети засмеялись. Горько ей было, но слёзы сдержала, только ещё больше замкнулась в себе.

Но больше всего она не любила осень из-за вечеров и ночей. Вечер наступал тихо и незаметно, за окном рано начинало сереть, словно пасмурное небо опускалось ещё ниже, придавливая и спрессовывая сырой воздух, особенно в дождливые дни. Чтобы разогнать сумрак в комнате, рано включали светильник под потолком, и он казался маленьким тусклым солнышком, как будто оно было в тумане, и конечно, ничуть не грело. А вечер казался бесконечным, успевали после ужина и почитать сказку, и поиграть в лото, разгадать множество загадок, и всё равно был ещё вечер. Девочка думала: «Как странно, про обед никто не говорит „ранний“ или „поздний“, а утро и вечер бывают такими. Ранней ночи тоже не бывает, а поздняя есть».

А потом они расходились по спальным комнатам и укладывались спать. Все засыпали быстро, а ей никак не удавалось уснуть, она лежала тихо и смотрела на потолок, где мелькали вспышки света, появлялись тени. Иногда тени меняли очертания, и тогда казалось, что они как живые, двигаются. Она знала, что это тени от деревьев, что росли за окном, и всё равно было интересно наблюдать, как они протягивают друг к другу ветви-руки, словно пытаясь обнять и защитить от ветра. Иногда под окнами останавливалась какая-либо машина, и оттуда доносилась музыка. Девочка не любила громкие, крикливые звуки, её привлекала тихая спокойная мелодия, и тогда она представляла никогда не виденные ею леса и рощи, реки и даже море. По телевизору совсем не то, что «на воле». Она старалась запомнить услышанные песни, чтобы петь себе самой, когда будет одна. Поэтому окружающие не заметили, что «молчунья» почти не заикается, не картавит. Её вообще мало замечали, принимая её робость и стеснительность за нелюдимость.

Однажды тётя Нюся с разрешения директора взяла её к себе на целую неделю: все её родные уехали в гости в другой город потому, что были осенние каникулы у детей. Вдвоём они много разговаривали и играли. Тётя Нюся удивлялась, сколько стихов знает и как хорошо их читает её маленькая подружка. Иногда откуда-то слышалась музыка, и тётя Нюся объясняла, что наверху над ними живут музыканты, муж и жена, вот они и играют на рояле. Тётя Нюся это знала точно, так как раз в неделю убиралась у них. Как-то вечером она собралась отнести жильцам верхней квартиры письмо, которое по ошибке попало к ней в почтовый ящик, и предложила девочке пойти с ней и на её вопрос – есть ли там дети, рассказала, что нет, детей нет, живут вдвоём. Попав в квартиру, «где музыка», девочка с любопытством оглядывалась, ей хотелось посмотреть, узнать, как появляется музыка и откуда, ведь у них в детском доме был только баян. И вдруг в приоткрытую дверь она увидела какой-то диковинный большой чёрный блестящий предмет на трёх ножках, над которым как крыло, была поднята крышка, а спереди тянулся ряд белых и чёрных полосок. Девочка догадалась, что это и есть загадочный рояль. Перед ним стоял круглый табурет на одной ножке. Увидев с каким интересом она разглядывает, хозяин улыбнулся и, взяв её за руку, подвёл к инструменту и спросил, умеет ли она играть. Девочка молча покачала головой. Мужчина сел к роялю и заиграл, девочка слушала, затаив дыхание, только дважды нахмурилась. На вопрос музыканта – это ты поёшь у тёти Нюси в квартире, она, к удивлению этой самой тёти Нюси, кивнула.

– Тогда спой нам, пожалуйста, – попросил он.

Девочка сказала:

– Я спою, только без музыки.

Она вышла на середину комнаты, закрыла глаза и запела. Хозяин квартиры хотел ей подыграть, но она замолчала, а на его просьбу продолжать, настойчиво повторила:

– Только без музыки. Вы неправильно играете.

Хозяин и вошедшая в комнату миловидная женщина, его жена, рассмеялись, потом он нахмурился, проиграл мелодию ещё раз и попросил показать, где именно неправильно, и девочка голосом уверенно показала, где неточность. Он удивлённо развёл руками и переглянулся с женой – а чья же такая умница, но девочка только побледнела и ничего не ответила. Хозяйка увела её с собой в другую комнату и попросила помочь накрыть стол к чаю, а хозяин о чём-то начал расспрашивать тётю Нюсю. Затем он попросил маленькую гостью спеть ещё что-нибудь без музыки. Он по-доброму рассмеялся, услышав вопрос девочки на своё замечание о том, что рояль расстроен – он будет плакать?

Она спела ещё две песни и после чаепития с вкусными пирожными, нагруженная подарками, вернулась с тётей Нюсей в её квартиру. Весь оставшийся вечер тётя Нюся была задумчива, несколько раз промокнула глаза фартуком, глядя на свою гостью, а потом спросила:

– А вдруг у тебя отыщутся родные, захотела бы ты с ними жить?

Она знала, что отыскаться никто не может, мёртвые не воскресают. Девочка, помолчав, ответила:

– Если они такие, как в той квартире, – и она указала на потолок, – захотела бы!

Ночью ей опять не спалось. Она потихоньку встала и влезла на подоконник. За окном стояла ночь, глухая, осенняя, беззвёздная. Небо было чёрным, оно смотрело прямо на девочку, от напора ветра стёкла в раме тоненько звенели, а ветер ещё плотнее прижимался к окну. Ей казалось, что он просится впустить его, что ночь тоже разглядывает её, особенно пристально после её сегодняшнего пения. Впервые девочке подумалось, кто же написал эту песню, что от слов и мелодии щемит сердце, и наворачиваются слёзы, становится тоскливо и одиноко. И она тихонько запела:

Ах ты, ноченька, ночка тёмная,

Ночка тёмная, ночь осенняя…

На её голос пришла тётя Нюся и, обняв её, укутав в пушистый пуховый платок, как-то непонятно сказала:

– Теперь тебе будет с кем ночки коротать.

Примерно через неделю её вызвали в кабинет директора детского дома. Она вошла туда не без опаски – вроде ничего не натворила, но мало ли! В кабинете она увидела дядю музыканта и его жену, а директор, показав на них, сказала:

– А ты знаешь, нашлись твои родители, они хотят забрать тебя отсюда, чтобы ты жила с ними, ты согласна?

– Конечно! – она бросилась к «папе» и «маме», – конечно, с радостью! На календаре было десятое ноября, запланированный новый день рождения, день Параскевы Пятницы.

Ей вспомнилось, как однажды поздней осенней ночью после юбилейного концерта отца она пела «Ноченьку».

Она улыбнулась: «Глупая, как же можно не любить осень!»

Осенний денёк

Утро выдалось на диво! Солнце разыгралось, так и катится золотым яблочком по серебряному блюдечку! Это перламутровые облака кажутся блюдцем с серым донышком. Ветра нет, даже на берёзках лист не шелохнётся. Уже мелькают изредка жёлтые листочки, как будто первая седина в волосах, но до яркой проседи ещё далеко. Постоит ещё тепло, вот-вот наступит бабье лето – дивная пора! Да и прогноз обещает. Показалось, или в самом деле чья-то усмешка лукавая скользом прошла? Нет, не показалось – вон клён качнул веткой. А с чего бы ему качать, ветра-то нет. Это осень! Ишь, думает, надо же, прогнозам верят! Я хозяйка наступающей поре, как решу, что захочу, так и будет! А потом опять сама, разнежившись на солнышке, улыбается светло и ласково – ладно уж, грейтесь, любуйтесь! И как бы в подтверждение, летит паучок на тоненькой блестящей паутинке. Интересно, куда его занесёт, будет ли там ему уютно, найдёт ли друзей? А вот кружатся, мелькают в воздухе два ярких жёлтых пятнышка, как солнечные зайчики. Неужели листья с берёзы? Нет, это две бабочки резвятся, обрадовавшись теплу и солнцу, подзадоривают друг друга. Кто они – сестрички, братишки, а, может, влюблённая пара, забывшая, что лето прошло?! Ведь любви незнакомы никакие ограничения и запреты, кто-то из поэтов сказал – любовь не знает убыли и тлена. Невесть откуда налетевший ветерок уносит бабочек, вот мелькнули ещё раз и исчезли. А шаловливый ветерок приобнял осинку, и она затрепетала как в ознобе. Мерзлячка, наверное, поэтому и шаль на себя накинула расписную, в багряно-красно-коричневых тонах и узорах. Тряхнул пышным чубом клён, и вдруг в нём красноватый оттенок. Красавец! Стоит, подбоченившись, кажет фасон перед тонкой рябинкой, нашёптывает ей что-то. А она, как юная, неопытная девчонка, смущённо улыбается да покачивает головой – нет-нет-нет! Но ухажёр настойчиво пытается прижаться плечом, поправить монисто из алых ягод…

Старик-дуб, много повидавший на своём веку гроз и бурей, кряжистый, весь в желудях, которые янтарём блестят на солнце, неодобрительно хмурится – ох, уж эта молодёжь, ни стыда, ни совести! А рябина, ядреная, краснощёкая и пышнотелая укорчиво качнулась в его сторону, усмехается по-доброму – да полно тебе, забыл свою молодость, как ко мне льнул?! И у дуба расправляются сучья-плечи, он весь светлеет от тёплых воспоминаний, поправляет свои доспехи, которые сидят на нём крепко, ладно, и сразу становится понятно, что есть у него ещё порох в пороховнице.

А вон сосенки, сестрички-близняшки, подросшие за лето, но ещё полные озорства, выскочили на опушку, подставили все свои молодые иголки солнышку, просто сияют от радости, и иголки блестят, и впрямь как швейные иглы. Маленькая хорошенькая пушистая зелёная ёлочка боязливо держится возле бабушки-ёлки. Ох, крут у неё характер, скрипучий от старости, въедливый. Она оберегает внучку-ёлочку и от ветра и от неосторожного шага. Покажется ей что-то или кто-то подозрительным, так и норовит ухватить своими цепкими лапами. А ёлочка ещё нежная, маленькая, даже уколоть не может, иголочки крохотные, мягкие.

Пришедшая осень ещё не вошла в пору, но она взрослеет, набирается силы, готовится к своему главному балу. Деревья примеряют наряды, перешёптываются, секретничают, кого и чем будут очаровывать. Незаметно меняется всё вокруг. Небо всё чаще становится белесым, а иногда надуется тучами и начинает кукситься, то просто похнычет, а то и слезу пустит. И речка сразу становится холодной серой лентой. А потом, спохватившись, небо кликнет своего друга-ветра, тот разгонит пасмурь, и вновь сияет, как ни в чём не бывало, синева.

Травы, такие пышные, зелёные летом, наверное, от холодных рос, пожухли, поникли, редко когда мелькнёт поздно-цветущий, какой-то помятый цветок.

Сорока каждый день с утра новости приносит, как говорится, на хвосте. И сегодня стрекотала-трещала, наверное, хотела рассказать, что птицы в отлёт собираются. Эка новость! Опоздала ты, белобока, насыпь себе соли на хвост! И так видно и слышно, а вернее, не слышно ни пения жаворонка, ни щебетания ласточек, ни их быстрого полёта, разрезающего крыльями воздух.

А в воздухе витают вкусные осенние запахи – яблок, сухого душистого сена, дымка от костра, нежных тихих астр. Тени становятся темнее и длиннее, солнышко, пройдя по «малому кругу», к вечеру всё равно устаёт, греет слабее, в воздухе разливается прохлада. А солнце, окрасив напоследок всё вокруг золотистым светом, уходит на покой и уводит с собой чудесный день первоначальной осени.

Светлана Сеген

г. Отрив-ля-Фресс

Здесь утро начинается туманами

Успеть на работу, не опоздать к школьному автобусу, не забыть про покупки, вывести собаку, приготовить ужин, покормить рыбок, вспомнить про себя. Последнее – сложнее всего в бесконечном потоке сентябрьских срочных дел. Срочных ли? Таких ли уж важных?

Замедлиться. Хотя бы на пару минут. Выйти рано утром из дома и погрузиться в туман. Позволить ему расплакаться на твои щеки мелкими капельками, мягко лечь тебе на плечи пуховым платком, увлечь твой взгляд верхушками елей, уходящих до горизонта. Этим пуховым платком укрыт весь холм, каждый его склон, каждая елочка, каждая травинка. Часовня в соседней деревне с разноцветным мозаичным куполом. Дорога, внезапно выныривающая из тумана. Трактор, готовый начать рабочий день. Пара зябнущих лебедей на берегу.

Влажный воздух наполнен переливами колокольчиков. Слева – тонкий и резкий звон, справа – густой и тяжелый, где-то за спиной такой мягкий и легкий. Словно колокольчики разговаривают друг с другом. Деревенская часовня тоже участвует в разговоре звоном к заутрене. А ты оказываешься в самом центре этого волшебства. Совсем скоро ночи станут холодными, и коровы уйдут с полей зимовать на фермы. Колокольчики уйдут вместе с ними. Трактор расстанется с дорогой. Туман с часовней останутся одни. И только ты будешь по-прежнему выходить утром, чтобы пожелать им доброго дня.

Задержись на минуту. Просто побудь здесь и сейчас. Не уходи. Не начинай этот суматошный день с бесконечными неважными делами.

Чья-то добрая рука заботливо поправляет туманный платок на твоих плечах, стирает мокрые капельки с твоих щек. «Светочка, послушай, как звучит это утро. Запомни, как звучит эта осень. Потому что только это утро – важно. И эта осень. И мы с тобой. Вот-вот заскрипит первый трамвай, город проснется и побежит на работу. Всех затянут дела, всем будет некогда… Но пока первый трамвай не прошел, есть только мы и это утро…»

Невольно протягиваешь руку в осенний туман. Вот сейчас бабушка протянет свою, такую большую, мягкую, пахнущую горячими пирожками с капустой. Сожмет твою детскую ладошку крепко-крепко.

И можно будет переходить дорогу. И бежать навстречу первому трамваю.

И начинать новый взрослый день.

Михаил Ломако

г. Москва

Солнце внутри

Осень в этом году не стала чем-то неожиданным. Можно сказать, я к ней подготовился. Как не подготовиться, если по ощущениям она началась еще в июле. Или в июне. Или, если уж быть предельно точным, весна в этом году плавно перетекла в осень. Лета как-то не случилось. А вот осень – да.

Так и я. Честно изобразив бурную радость весной, я сразу начал готовиться к осени. Все эти: тоска, уныние, апатия, хандра, которые каждый год разгоняет лето, заполнили меня еще поздней весной. Календарь отщелкал первое июня, а у меня уже была осень. Природа расцвела, распустилась, а я уже мог разглядеть в ней зачатки угасания и увядания. Что бы ни говорил календарь, лета в этом году не заметилось.

Не было прожигающей до самых костей жары. Не было наполняющих встречами путешествий. Не было главных встреч, а с ними не было гранитного спокойствия, что все в моей жизни хорошо. Первое лето, когда ничего этого не было.

Нет, лето было, я бы сказал, замечательным. Солнечным и не жарким. Солнце вообще часто наведывалось на небо, позволяя себе разогревать наши тела. Да, в этот раз оно не жгло, ошпаривая прохожих своим кипятком, не прогоняло с улицы, и другой бы сказал, что это было замечательное солнце. Так бы сказал и я. В другой раз. Но в этот раз, надо признаться, было теплое весеннее или, может, приятное осеннее солнце. Никак не летнее. Лета в этом году не случилось. Ни внутри, ни снаружи.

Осенью все по-другому. Прохлада, буйство красок и переменный дождь – важные, но не главные для меня атрибуты осени. Осенью дует ветер. «Да, – заметите вы, – летом тоже бывает ветер». Бывает, только не такой. Осенний ветер, он особенный. Не жаркий, сбивающий дыхание, и не ледяной, пронзающий своими иглами, а в самый раз, с нужной толикой прохлады. Что-то есть в нем для меня другое.

Осенний ветер, он как пастух, сбивает в отару разбредшиеся облака и гонит их на юг. Я жду, когда в облаках появятся бреши и выхожу во двор. Пустынные лавочки аллей приглашают меня к себе. Я выбираю одну из них, закрываю глаза и греюсь под теплыми лучами ускользающего солнца. Я жду. Ждать недолго. Прохладная волна окутывает с боков, нос щекочет избыток кислорода. Я делаю глубокий вдох. Всё, меня здесь нет.

Может быть, я в тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Может, в девяносто восьмом или девяносто девятом. Цифры потерялись во времени. Несколько лет слились в один миг, счастливейший миг моего существования. Осень. Пятничный вечер. Я выбираюсь из автобуса, подхватываю пустую сумку и иду домой. Там меня ждут. На плите готовится что-то вкусное. Может, это тефтели в томатном соусе, может, фаршированные перчики или огромная кастрюля наваристого борща. Я буду торопливо есть, не смолкая рассказывать о хорошем и плохом, своих удачах и провалах, планах и наивных мечтах. Буду грубить, дерзить, спорить, буду глупым и капризным, взбалмошным и невоспитанным. Мне простится всё. С кем не бывает. Здесь меня любят. Любят, какой есть, и лучшего от меня не ждут. И я, я люблю свой дом и, выплеснув, накопленную за время разлуки грязь, я наполняюсь теплом родного дома и самых близких людей. Мы прижимаемся друг к другу и, где-то внутри меня зажигается маленький комочек тепла. Мое солнце.

Зазвонит обязательный телефон. Короткий разговор, и я брошусь со всех ног к выходу.

– Сынок, побудь с нами.

– Мама, но меня же ждет она.

– Долго не гуляй, я не буду спать, буду ждать.

Дальше будут жаркие поцелуи, признания в любви, в верности, разговоры о том, что было, планы на то, что будет. Будет теплая ладошка, и будут ночные прогулки. Будут взгляды в бесконечное небо и вера в важность и уникальность того самого момента наших жизней. Момента, когда ты, окруженный влюбленными по уши в тебя людьми, разрываешься криком, бросая свой рык во время:

– Остановись мгновенье! Я ничего другого не хочу!

Но стрелки тикают. Отщелкивает пустые дни невидимый календарь. Вот уже нет теплой ладошки, предательски оставшись в прошлом. Вот уже по-другому горит свет в знакомых окнах, и чужие голоса бродят по родному дому. Прижаться же можно разве что к неказистым нагретым солнцем насыпям, холодной своей глубиной леденящим душу.

Осень в этом году не стала чем-то неожиданным. Времена года сменили друг друга привычным календарем. Так было и будет, к этому легко привыкнуть. Привычка есть ко всему. Даже жить жизнь – что может быть абсурднее. За размышлениями я погружаюсь в сон.

Но задремать не удается. Сквозь дремоту я слышу, как за рукав теребит возвращающийся из садика мой маленький сын. Он зовет играть. Я открываю глаза. Осенний ветер вновь обдувает меня. Я срываюсь со скамейки и, театрально размахивая руками, устремляюсь за своим мальчуганом. Солнце, мама, оно внутри. Оно твое. Я знаю, что мне с ним делать…

Дина Нагорнова

г. Прокопьевск

Причуды осени

Стоял один из тех дней конца сентября, когда прохладная погода странным образом сочетается с почти по-летнему ярким солнцем. Деревья уже полностью поменяли свои зелёные летние наряды на кричаще-карнавальные осенние одежды. Парк поражал взоры гуляющих людей своим пышным великолепием. Берёзы и тополя грациозно встряхивали золотыми кудряшками, рябина ярко полыхала листвой и тяжёлыми гроздьями алых сочных ягод. Изумрудные иголки травы тут и там пестрели рыжими и жёлтыми листьями-бабочками. Это своенравный ветер уже начал раздевать деревья и кустарники, утомившись от пестроты и маскарадности.