Максимовна и гуманоиды

Шумахер покачиваясь вышел из дома. Под подмышками и в каждой его руке было по бутылке самогона.

– Э, эй! Семён! Ты тут часом не околел?! – спросил он, видя, как тот подпирает забор, – Ты не боись, ща, греться будем!

Шумахер, откупорив зубами бутылку, подал её Семёну. Тот, раскрутив в содержимое, влил себе в рот, и сделал несколько глотков, будто это была последняя в его жизни выпивка.

– Э, эй, Семён, не гони каурых, не все сразу! Нам еще гешефты крутить с тобой, – проорал Шумахер.

Гутенморген оторвался от флакона и почувствовал, как от желудка к его замерзшим конечностям потекло живительное тепло. На душе стало хорошо и божественно приятно, будто неизвестная неземная благодать опустилась на него с небес и теперь всей своей живительной силой, растеклась по телу.

– Потрясно…

– Это ты про что, – спросил Шумахер.

– Это я про то, что самогон у бабы Тани супер… Его даже закусывать не надо…

– Да, горилка у Канонихи знатная, – ответил Коля, и приложился к бутылке. Оторвавшись, он тут же запел:

– Бутылочка вина, и не болит голова. А болит у того, кто не пьет ничего…

– Мне домой пора идти, – сказал Семён. – Меня Анька искать будет. Я вроде по нужде пошел…

– Правильно! Ты, Семён, мужик мировой! Как договорились – я пошел за трактором. А я ведь тебе уже его привозил, – сказал Шумахер, стараясь понять, что происходит.

– Это, брат, наверное, другой? – сказал Семён, прикидываясь дурачком. Ты мне его Коля, домой его не тащи, там уже ставить некуда. Гони к ферме! Я там буду ждать. Там спрячем— в старый телятник загоним. Сам понимаешь, металл— то цветной, дорогой же собака дикая!

– А— а— а ну, тогда я пошел, – сказал Шумахер. Вот только самогонку отнесу братьям по разуму…

– Каким братьям, – настороженно спросил Семён.

– Каким, каким – пришельцам, мать их! Это ведь их транспортное средство. В клубе они сейчас, с Ильичом лобызаются, – сказал Коля Шумахер. Он обнял Семёна, и на ухо прошептал: – Ты Сеня, никому не говори, что мы с тобой чужой звездолет сперли…

– Какой звездолет? Чего ты мелешь? Иди Коля проспись…

– Ты что Гутенморген, думаешь, что я ничего не знаю…

– Что не знаешь, – переспросил Семён.

– Что – это совсем не молочная ванна— это настоящий межгалактический летательный аппарат, – сказал Шумахер.

– Тс— тс, – приложив палец к губам сказал Гутенморген. – Если будешь молчать, я тебе дам пятьдесят тысяч рублей.

– Могила… – Ты Семён, настоящий друг! Ты друзей в беде не бросаешь! Я с тобой пойду в разведку! Я пойду с тобой в разведку, там, в разведке трахнем Светку— Пипетку! – запел Шумахер, и направился к клубу.

– Не говори никому, – крикнул в след Семён.

– Ты же знаешь – я могила, – ответил шатаясь Шумахер.

Семён подозрительно оглядываясь, еще раз обошел звездолет и направился в сторону фермы. Там вдали от основной усадьбы Горемыкино, было заброшенное здание телятника, которое Гутенморген арендовал у бывшего колхоза под склад. Оглядываясь, словно вор Семён, проскочил деревню с Востока, на Запад, стараясь никому не попасться на глаза. Где— то в лесу выли волки, и от этого по спине Семёна бежали огромные мурашки. Ночь была светла. Луна— словно огромная лампочка, повисла над деревней, наводя на волков магическое действие.

Ждать Колю Шумахера пришлось не долго. Еще издали Семён услышал, как возле сельского клуба, завелся тракторный стартер, а следом за ним затарахтел «Белорус». Примерно через полчаса, поднимая клубы снежной пыли, к зданию телятника, подкатил трактор. Он на тросе тащил за собой сворованный дважды «звездолет», который принадлежал неизвестной инопланетной цивилизации. Подкатив к ферме, Шумахер увидел Семёна, который, словно штырь, стоял возле колхозной кочегарки и нервно курил, пряча сигарету в кулак.

– Принимай барин, кастрюлю, – сказал Шумахер, выпрыгивая из трактора. – Ох, и тяжек же гад! Все кобыльи силы вытянул! – сказал он, и постучал валенком по блестящему от снега колесу.

Семён вытащил из— за пазухи деньги. Трясущимися от холода руками он протянул их Шумахеру.

– Окончательный расчет Коля, после праздников! Сейчас сам понимаешь, бабки на исходе, а печатный станок в ремонте!

– Заметано! Мне этих хватит. А после рождества, будь добр мне всё отдай. Ну, давай Семён – бывай! Я в клуб! Там сегодня, настоящий карнавал, – сказал Колька.

Он запрыгнул в трактор и газанув с пробуксовкой, покатил в сторону клуба.

Тем временем Семён, так обрадовался встрече со своей покупкой, что не сдержал эмоций. Решение поцеловать «звездолет» пришло быстрее, чем сработал мозг. Не успел он сообразить, что на улице мороз градусов двадцать пять. Его губы, словно намазанные суперклеем, мгновенно прилипли к холодному инопланетному металлу. Что только ни делал Семён, а отклеиться без посторонней помощи он не мог.

Достав мобильный телефон, он хотел позвонить домой жене. Телефон выскользнул из рук и нырнул в снег. Так и стоял он, вытянувшись в струнку, упираясь руками в инопланетный механизм.

– О, а кто это тут такой, – услышал Семён голос. – Ты, что ли Гутенморген? Народ в клубе веселится, а ты тут какой—то тазик лобызаешь, – сказала Нюрка, которая шла на утреннюю дойку, – И по что ты, цалюешь её?

Семён хотел что—то сказать, но лишь промычал, топая своими валенками на одном месте.

– Во, как тебя милок, пробрало— то! Это ж надо – как?!

Нюрка подошла поближе и запалив зажигалку, стала рассматривать посиневшие губы Семёна, которые в тот момент уже покрылись инеем.

– О, как табе, лихо! Ты, не боись Сеня, я сейчас принесу кипяточку, и мы в твои лизуны отпарим!

Нюрка ушла. Семён сжался весь в комок, ожидая её возвращения. Ему было настолько больно и обидно за себя, за свою дурь, что он, не скрывая чувств, заплакал. Ему в тот миг хотелось выть по— волчьи, но проклятая железка держала мертвой хваткой. Долго ли, коротко ли, но Нюрка пришла в тот самый момент, когда Семён почти распрощался со своей жизнью, потеряв надежду на спасение.

– Что родимый— стоишь? А куда ты на хрен с подводной лодки денешься – то? Вон, как рожа припаялась – хрен отодрать! Сейчас я, касатик, водичкой теплой полью, и ты отойдешь, соколик!

Нюрка из чайника стала лить воду в то место, где крепились губы Семёна с инопланетным «звездолетом». Он почувствовал, как теплая вода коснулась его «ротовых конечностей». Это нежное, словно материнское прикосновение живительной влаги, вселило в него потерянную надежду на жизнь. Рот Семёна Гутенморгена под действием теплой воды, постепенно отошел. Семён отлип. Не удержав равновесие, он завалился задом в снег. Его губы, распухли и напоминали в тот миг, два огромных украинских вареника с вишней. Он хотел Нюрке что—то сказать, но вместо звука своего голоса, он услышал странные звуки. Звуки эти напоминали бьющийся об воду рыбий хвост. Его обмороженные и вытянутые губы странно прыгали перед ртом, и от них исходил не звук – это было какое— то ранее неведанное ему губоплескание.

– О, милок, как твои вареники занемели! Ты Семён, теперь похож на самого Поля Робсона! Тот тоже был на весть мир знаменитый губошлеп! Может и ты, апосля таких стрессов, станешь знаменитым, как сам Поль? Может, в нашем деревенском хоре будешь петь? Ты же мужик видный, и красив – до безобразия, – сказала доярка. – Губы у тебя Сеня, похожи на станок для лобызания баб! Ты ж таперь своими грибами, всех девок деревенских зацелюешь до смерти, – сказала доярка и рассмеялась.

Семён осторожно трогал пальцами рот и удивлялся своему слабоумию. Раз от разу, он что—то старался сказать Нюрке, но губы не слушались его. Они болтались, и ими невозможно было управлять. Губы издавали такое шлепанье, что Гутенморген засмеялся сам. Сейчас ему было просто смешно. Рот не хотел слушаться, будто это был не его любимый рот. Он был – словно чужой. Будто— это был не тот рот, который час тому назад прикладывался к бутылке с самогоном. Будто бы это был не тот рот, который еще два часа назад целовал дома под елкой жену Анюту. Что теперь скажет она, когда увидит эти фиолетовые губы похожие на перезрелые сливы? Что подумает? Тревожные мысли закрались в голову Гутенморгена. Он даже представил себе, как войдя в дом, он получит удар скалкой по голове. И Анька заорет – заорет, на всю деревню, словно сирена гражданской обороны:

– «А, а, а!!! Где это ты шлялся, кобель ты занюханный? Кто это тебе так „грибы“ отсосал»…

Вряд ли Анька поверит, что вот так, в новогоднюю ночь, он, великий деревенский предприниматель Семён Гутенморген, прилип на ферме к инопланетному звездолёту. Вряд ли она поверит, что он не лобызался эти два часа в деревенском клубе с новенькой практиканткой, слух о которой пронесся по всей деревне, словно курьерский поезд.

Изрядно околев, Семён ввалился в деревенскую котельную. Нюрка к своему заработку доярки, еще прирабатывала истопником, чтобы содержать пятерых детей, которых она родила от разных мужчин. Усевшись на топчан, напротив котла, он взглянул в запыленный осколок зеркала и потрогав вздувшиеся уста, простонал. Грудной рык вырвался из его нутра, напугав даже Нюрку, которая трижды перекрестилась.

– Ты мне Нюрка, шправку напр – напр – напрши! Дря моей Анюты! Напр – напрши, что я к шалезяке швоей ха – харей прилипт!

– Да! Анюта ввалит тебе Сеня, как коню германскому! На кой хрен ты полез целоваться с этой железякой? Невошь ты забогатеть так хочешь, что свою харю в такой мороз суешь туда, куда мой кобель хвост не совал? – спросила Нюрка.

– Ничехо тшы Нюрка, не понимашь. В этой шалезяке тонн двадцать чистого люминия. А може и еще какой хрени? Шла бы ты, к своим коровам, да начинала бы доить, а то молоко перегорит. Тогда тебе предшедатель тошно, как коню навалит. Тшы мне шпрафку будешь пишать?

– А что я тебе напишу? – спросила Нюрка, сворачивая «козью ножку» из собственного самосада.

– А напиши так – Я, Матренкина Нюрка, наштоящей шпрафкой жаверяю, что Шемен Морозофф, в шкобках Гутенморген, получил проижводственную травму в виде обморожения ротовых конешностей, то ешть губьев. Поштавь свою подпишь.

Нюрка, взяв тетрадный лист, посередине вывела:

Справка.

Ниже она написала:

«Настоящая справка дана Семёну Морозову для предъявления жене Аньке, которая подтверждает, что он в новогоднюю ночь получил обморожение рта не в результате страстных поцелуев с чужими бабами, а в результате прилипания к металлическому предмету округлой формы и неизвестного происхождения (предположительно НЛО)».

– Тшы что, дура? Какой на хрен НЛО? Это же корыто для молока ш худолеффшского шыр— жавода. Мне так Шумахер шказал…

– Ты, Семён, сам дурак! Я же видала, как это корыто худолеевского сыроваренного завода над деревней летало, пока не шмякнулось к Канонихе в огород… Я давеча вышла покурить на свежий воздух, гляжу, а это корыто без звуку в воздухе висить, а потом, как полетить: туды – сюды, туды – сюды! Я думала, померещилось мне, а оно во как…

– Тшы, Нюрка, никому не гофори! Я тебя денех дам, чтоб ты молчала. Народ, как прожнает про тарелку, понаедут к нам вшякие профессоры со швоими приборами. Шкажуть, радиация у наш! Жаберуть этот тазик, да ф Мошкву швою шволокут. Они, гады ученыя, фсе в швою Мошкву волокут, что крыши амбарные! А мы по вешне на этой тарелке жемлю пахать будем. Шолярки не надо, ГШМу вшякого не надо. Прифяжем её к плухам, да айда мужички, жемлю пахать и шеять! Ты ж, Нюрка, перфая будешь картошки шажать? – прошепелявил Гутенморген, уговаривая доярку никому не говорить.

– А как же, милок, без картошки – то? У меня пять ртов и все жрать хотят. Нет, мне без картошки никак нельзя! А коли к нам её хозяева наведаютси? Та давай нашего брата швоими лазарями, да атомами палить, да люд земной изничтожать, как когда— то германец изничтожал? Что ты тогда скажешь?

– Какие, лажари дура?! Какие, на хрен, атомы?! Видали мы их лажари! У наш такое оружие ёсь! Мы их вилами, да топорами, как наши деды германца шупоштата били! До Марса ихнего долетим и жнамя победы на Рейхштаг поштавим!

Долго ли коротко ли Семён спорил с Нюркой, но все же уговорил её никому ничего не говорить. Хотя сам Гутенморген знал, что уже сегодня всё село Горемыкино будет знать о нашествии инопланетного разума на российскую глубинку. Нюрка хоть и поклялась гвоздем, на котором висит портрет её дедушки белогвардейца, только для нее эта клятва ничего не стоила. Нюрка имела настолько буйную фантазию, почерпанную из книг великих фантастов, что могла к уже свершившемуся факту добавить такое, что к вечеру из Горемыкина вполне могут потянуться в район толпы беженцев.

Неистовое мычанье коров на ферме оторвало Нюрку от общения с шепелявым Гутенморгеном.

– Во, завелись, будто все разом рожать удумали! Сейчас, сейчас уже иду! – сказала она сама себе и, включив доильный аппарат, вышла из котельной на дойку.

Семён воспользовавшись, случаем отсутствия доярки, тихо вышел на улицу и приблизился к уже своему внеземному аппарату. Озираясь по сторонам, он приложил руку к пластинке. Когда межгалактическое судно распахнулось, Морозов влез в него и расположился в кресле командора корабля.

– «Шваливать надо! Бабы пойдут на дойку, да увидят мой аппарат и тогда жди гоштей иж штолицы», – сказал он сам себе, и уселся в кресло, как у себя дома перед телевизором.

Все произошло, как и прошлый раз. Аппарат ожил, приподнялся и Семён Морозов волей своего разума направил его в сторону своего дома. «Таз» послушно скользнул над снежной целиной, приподнимаясь только над заборами, кустами, деревенскими хатами и хлевами. Он, шел на минимально низкой высоте, словно старался слиться с серебристым земным покровом и лишь слегка поблескивал металлическими боками в холодном свете Луны.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПОБЕГ

К трем часам ночи, наступившего нового года слегка уставшая от концерта Максимовна, собрала всех доморощенных актеров и приближенных к массовой культуре в помещении «красного уголка». Запланированные новогодние торжества успешно финишировали. Теперь наступало личное время – время разговения и культурного застольного отдыха. Народ не причастный к деревенской элите, неспешно расходился по домам. Деньги, отпущенные отделом культуры района, были на этот раз освоены до копейки. Атмосфера необузданного торжества в доме культуры была переведена в состояние вялотекущих танцевальных ритмов.

Шумахер не смотря, на все приключения, вернулся в «храм культуры» нации с четырьмя бутылками самогона. В «красном уголке» былых времен, на кумачовых скатертях коммунистического бытия, словно на свадьбу, был накрыт корпоративный стол. Каждый горемыкинец, приходивший в клуб на празднование нового года, считал своим долгом принести с собой подарочное подношение завклубу и сельских актеров, занятых в новогоднем спектакле. Все дары складывалась на биллиардный стол под образами и знаменами колхоза «Красный пахарь».

Зеленого сукна на столе уже лет пять не было. Чтобы не пропадать добру, Галька – гражданская жена Сашки Зека в одну из ночей аккуратно экспроприировала сукно, очарованная его цветом и добротной фактурой. С тех пор свиновод Сашка Зек, с гордостью носил зеленые штаны, выдавая их за авторское творение Вячеслава Зайцева.

Сашка Зек был знаменит тем, что «на зоне», где он когда-то отбывал наказание, приобрел редкую специальность «кольщика». Благодаря его умелым рукам и художественному таланту, половина деревенских мужиков ходили в эксклюзивных татуировках. Они украшали их тела в различных, и даже интимных местах, которые могли радовать взор, только очень близким родственникам. Однажды по—пьянке, ради шутки напоив свинью водкой, он наголо обрил её опасной бритвой. Пока та валялась, как «свинья» в состоянии алкогольного опьянения, Саша так разрисовал «машинкой» её тело татуировками, что она стала похожа на настоящую палехскую шкатулку. На работу свинаря, прибежала глядеть вся деревня. Народ каталась покатом, умирая от смеха. Наколотые на свиных боках картинки, Сашка взял из старого журнала «Крокодил».

Выходка Зека вызвала гнев у председателя колхоза, но когда за шкуру свиньи сданной на бойню один из предпринимателей заплатил бешеные деньги, то профессия «свиного кольщика» стала для Зека основной.

С тех пор каждый рабочий день, жужжал Зек машинкой, разрисовывая деревенских «пятачков» замысловатыми хохломскими узорами, которые он срисовал из книги «Узоры русских народов севера». Свиньи из села Горемыкино стали пользоваться огромным спросом и шли на рынке по тройной цене. Сумочки, кошельки из шкур местных хрюшек, стали модными аксессуарами среди богатых дам Рублевского шоссе. С тех пор художественная «роспись» была поставлена председателем на широкую ногу. Вот так, благодаря Сашкиному умению расписывать хрюшек, словно пасхальные яйца, в село Горемыкино потянулись всевозможные торговые дилеры из известных кожгалантерейных фирм. Бюджет колхоза начал прирастать твердой валютой, а Сашка получил в народе широкую популярность. Особый спрос закрепился за молочными поросятами на тушках которых, Зек каллиграфическим почерком цветной тушью выводил вензеля, словно на праздничных тортах – «Совет да любовь», или «Саньку от Вована».

Закончив работу, Максимовна, восседала за столом в самом центре, не выходя из образа «Снегурочки». По правую руку в костюме «Деда Мороза» сидел колхозный инженер и тайный кандидат на её сердце Колька Крюков. Сквозь свисающие пейсы белоснежной шевелюры, он косился на Максимовну, нежно и ласково называя её Машенькой. Раз от разу он подливал ей «бальзам», в надежде в эту чудесную ночь разжечь в груди красавицы огонь бушующей страсти.

Максимовна, с полным равнодушием глядела на старания Николая Крюкова. Хотя, где—то в душе она мечтала не о колхозном инженере, а о брутальном самце типа «Тарзана» из самых высших слоев общества. В её планах, уже как неделю, сформировалась абсолютно иная, полная приключений жизнь. Николай Крюков в её жизни был той сухой постельной крошкой, которая мешала сбыться её планам.

«Молодырь», который висел на её полносочных грудях, открывал перед ней такие возможности, которые она не могла и даже не имела права упустить. Сдерживало Максимовну только одно: по паспорту она числилась, как глубокая и древняя старуха, а на вид она выглядела, словно молодуха из танцевального ансамбля «Березка». Этот факт, мешал ей полноценно выйти из тени подпольной жизни, и развернуться на всю катушку.

В углу под пологом из бархатного колхозного красного знамени, обняв своими хлипкими ручками гипсовый бюст Ленина, который сохранился в клубе еще со времен правления коммунистов, крепко спали пьяные гости планеты Земля. Самогон местного разлива, настолько задурманил их головы, что они не могли даже осознать, на какой планете они в данный момент находятся и для чего вообще прилетели.

– Ша, – сказала Максимовна, и стукнула так кулаком по столу, что тарелки со звоном подпрыгнули и громко опустились. – Это кто такие будут?! – спросила она у Крюкова, зная наверняка, что гуманоиды прибыли по её душу.

– Ты же их сама награждала за лучший карнавальный костюм, – ответил Крюков, колупая вилкой салат оливье.

– А почему они тут лобызаются с вождем мирового пролетариата? – спросила Максимовна.

– Ну, их Шумахер «клюквянкой» угостил. Вот они и ослабли…

– Что Шумахер, – завопил Коля. – Я что знал, что они слабы на убой. После второго стакана пришлось их тащить в самое теплое место, чтобы не околели на морозе… И так какой-то зеленью покрылись!

Максимовна встала из—за стола и подошла к бюсту Ильича. Его обнимал один из пришельцев, прижимаясь щекой к гипсовой прохладе. То ли вид разгневанной Максимовны, то ли излучение «молодыря», привели гуманоида в чувство. Он открыл свои бездонные глаза и что—то прочирикал на таком языке, который на Земле еще ни кто никогда не слышал.

Эти слова настолько тронули Максимовну, что она погладила его по лысой голове и как-то по— матерински сказала:

– Спи родимый, когда оклемаешься, тогда и по душам поговорим… Твое пьяное чириканье в нашей деревне один хрен ни кто не поймет, а толмачей у нас отродясь не было.

Гуманоид закрыл глаза и вновь отошел ко сну.

– Что, делать будем мужики? – спросил Шумахер, рассматривая гуманоидов. – Их же, наверное, жены и дети ждут?..

– Что – что допросим с пристрастием, когда очухаются! А там и решим – валить им на свою «Альфу— Центарву», или здесь остаться для расплоду, – сказал кузнец Прохор, кусая куриную ножку.– Погуляли на Земле, пора и честь знать! Бесплатно кормить дармоедов ни кто не будет! Много таких по вселенной шатается и все хотят на нашу матушку Землю – на наши харчи!

Шумахер, выслушав кузнеца, засмеялся так, что стал икать.

– Ты что ржешь, придурок, – спросил Крюков.

– Что – что! Вы тут все до последнего за их счет «горелку» пьете и новый год гуляете!

Присутствующие переглянулись.

– А ну—ка поясни нам Колюня, за чей счет мы пьем, – спросила Максимовна, и за чей счет новый год гуляем?!

– За чей, за чей – за их! Я же их транспортное средство Семёну Гутенмогену сдал в металлолом! А деньги, которые он мне дал, мы уже пропили! Теперь, чтобы им тарелку вернуть, нужно или деньги назад забрать у Канонихи и отдать Гутенморгену. А, как Сеня, их тарелку автогеном режет? Что тоды?! Так что не видать им своей Альфы – Центарвы, как своих ушей! Долетались! Будем их по стране возить и за деньги показывать…

– У нас на ферме третий год баб на дойку не хватает, – пробурчал кузнец Прохор. – Пусть работать идут…

– Правильно! Туда и определим гуманоидов! Пусть они, коров за сиськи дергают, да на жизнь себе зарабатывают! Может они нам настоящий социализм построят?! – сказал Крюков, – а не какой – то там заморский…

Он налил в рюмку самогона и запрокинул стакан в рот. А выпив, сказал: – Вот поженим их на Нюрке! Она нам будет детей индиго плодить. Хоть кто—то потом в этом колхозе головой работать будет…

– Правильно говоришь Крюк! – крикнул Сашка Зек, – Я вот на свинарнике, как папа Карло навоз выгребаю. Провонялся уже до самых костей. Пусть пришельцы там поработают. Не хрен на халяву нашу водку употреблять! Я хочу блатным быть! Хочу сидеть на шконаре, и жизни радоваться. Я что зря зону тапочками топтал?!.

Максимовна сняла с головы кокошник, и надела его на голову спящего гуманоида.

– А ничего – смотрится! А ну Николай, сфотай меня с этими пришельцами… Когда еще будет такая возможность…

Николай снял с головы шапку «Деда мороза» и надел на другого спящего инопланетянина.

– А вот теперь у нас полный комплект, – сказал Крюков.

Он достал смартфон и сделал несколько фотографий Максимовны, которая сидела посередине между гуманоидами и улыбалась, обнажив жемчужины зубов.

– Я мужики, после новогодних каникул поеду в Москву! Там эти фотки покажу. У них в столицах есть все, а вот настоящих инопланетян у них нет…

– Во как, – сказал Крюков, – а как же мы?

– А вы Коленька, будете этих пришельцев учить землю пахать и коров доить. Мне надоело на ваши пьяные рожи смотреть. Нам своих пьяниц хватает, а тут еще эти понаехали. Уеду я от вас! Мне размах нужен…

Услышав неприятную для себя новость, Крюков посмотрел на Балалайкину, и с болью в груди сказал:

– Жаль… Ты ведь Машуля, даже не успела в нашей деревне корень пустить, а уже сматываешься?! Что так?! Может, среди нас достойных мужиков нет?

Максимовна откусила кусочек маринованного огурчика и похрустывая, сказала:

– Нет – Колюня, среди вас достойных! Нет – и никогда не будет! Надоело, жуть как! Куда ни глянь – одна лишь пьянь! А я хочу жизни красивой и полноценной, как у Волочковой. Хочу на сцене петь и жить на полную катушку, как Алла Пугачева, чтобы у меня – аж дух захватывало!

– Какие парни в Москве – дурочка, сиди уже! Там одна голубизна! – сказал Шумахер. – А у нас хоть гуманоиды теперь есть, а там таких нет…

Максимовна посмотрела на него такими глазами, что тот, опустив глаза в «селедку под шубой», сделал вид, что ест.

– Я хочу попасть на конкурс «хрустальный голос России»! Хочу петь! Хочу славы, хочу денег! Буду петь и на вас из телевизора глядеть, как вы тут самогонку пьете…

– Машуля, а ты возьми себе этих – для подтанцовки, – сказал Прохор. – Они в своих шмотках больше похожи на балерунов, чем на инопланетян…

– Ты Прошка, что с головой не дружишь? Какая подтанцовка! Да их сразу ФСБ за жабры и в стойло, – сказал Шумахер.– Они же теперь, как хлобкоробы из Таджикистана – гастарбайтеры! Им бляха медная, документы нужны…

– Не гастарбайтеры, а гости инопланетных цивилизаций! – поправила Максимовна. – Нам надо дружить с ними, а то вдруг они надумают войну объявить, или наш колхоз колонизировать…

В этот самый момент в клубе появился местный участковый. Майор Бу— Бу вошел в клуб в самый разгар общенародного гуляния. Отряхнувшись от снега, он снял форменный полушубок, и молча вытащив из планшета бутылку «гарелки», сказал:

– Всех поздравляю бу, с новым годом! Желаю, бу, богатства и уважения к правопорядку…