Ничто не случайно
Ричард Бах
Ничто не случайно
Перевод с английского И. Белякова, А. Мищенко, О. Черевко и др. под ред. И. Старых
Глава 1
РЕКА ВИНОМ СТРУИЛАСЬ под нашими крыльями, – темным июньским вином Висконсина. Ее глубокий пурпур перетекал из одного конца долины в другой и возвращался обратно. Дорога перепрыгивала через нее раз, другой, затем еще раз, словно отважный мячик, тянущий за собой бетонную нить.
По мере того, как мы летели, вдоль этой нити возникали поселки цвета здешней молодой травы в конце весны, с деревьями, выкупанными в чистом ветре. Все это, было узорчатой тканью начинающегося лета, а для нас – тканью приключения.
В двух тысячах футов над землей воздух вокруг нас был серебрист, резок и холоден, уходя ввысь над двумя нашими старыми самолетами так глубоко, что запущенный вверх камень пропал бы в нем навеки. Далеко вверху я едва мог различить отливающую сталью синеву самого космоса.
Оба эти парня доверяют мне, думал я, а я не имею ни малейшего понятия о том, что с нами будет. Что и сколько бы я им ни говорил, они все равно думают, что коль скоро все это моя затея, я, должно быть, знаю, что делаю. Надо было мне велеть им остаться дома.
Мы плыли в серебристом воздухе, словно пара пескарей в океане. Щегольской спортивный самолетик Пола Хансена то и дело вырывался вперед со скоростью сто миль в час, затем разворачивался, чтобы не терять из виду мой огненно-красный, цветочно-желтый неторопливо пыхтящий летательный аппарат с открытой всем ветрам кабиной. Мы, словно коням, дали полную волю своим самолетам над просторами земли и позволили им улететь в свои родные времена, уцепившись за их гривы и надеясь увидеть золотой мир бродячих пилотов сорокалетней давности. В одном мы все были согласны – добрые старые времена развлекательных полетов еще должны были где-то сохраниться.
Молчаливый и преисполненный доверия Стюарт Сэнди Макферсон, девятнадцати лет отроду, перегнувшись через борт передней кабины, пристально вглядывался через янтарно-желтые парашютные очки в дно кристально чистого воздушного океана. У бродячих летчиков всегда ведь были прыгуны с парашютом, разве нет? – говорил он, – и такими парашютистами всегда были пацаны, которые таким способом отрабатывали провоз и пропитание, продавая билеты и развешивая объявления, верно? Я вынужден был признать, что именно так и было и что я не собираюсь становиться между ним и его мечтой.
Теперь он то и дело едва заметно улыбался самому себе, вглядываясь сквозь ветер вниз.
Мы летели в плотной пелене грохота. Мой двигатель (Wright Whirlwind) издавал рев и громыхание так же громко и беззаботно, как в 1929 году, когда он был совсем новеньким, – за семь лет до моего появления на свет, – и пропитывал нас вонью выхлопных газов и горячей смазки; он сотрясал нас в тугом потоке разрываемого винтом воздуха. Юный Стью разок попытался что-то прокричать мне через пространство, разделяющее наши кабины, но его голос тут же отнесло ветром, и больше он и не пытался. Так мы узнавали, что бродячие пилоты не слишком много разговаривали в полете.
Река резко свернула на север и ушла от нас. Мы же по-прежнему летели над землей, в край невысоких, с мягкими очертаниями, поросших травой холмов, сверкающих на солнце озер и разбросанных повсюду ферм.
Вот оно… снова приключение. Мы втроем да два наши самолета – вот все, что осталось от того, что начиналось весной как Великий Американский Воздушный Цирк, Презирающие Смерть Мастера Воздушной Акробатики, Настоящие Воздушные Бои Времен Великой Войны, Захватывающие и Опасные Фигуры Высшего Пилотажа и Фантастический Затяжной Прыжок с Парашютом. (А также: Надежные Пилоты с Государственной Лицензией Поднимут Вас в Воздух, и Вы Увидите Ваш Город с Высоты. Три Доллара за Полет. Тысячи Безаварийных Полетов).
Но в нынешние времена все остальные Великие Американские Авиаторы уже были связаны иными обязательствами; они повернули свои самолеты назад, в будущее из Прейри дю Шайен, штат Висконсин, и бросили Пола, Стью и меня летать одних в 1929 году.
Доведись нам жить в это время, и мы бы отыскивали для приземления поросшие травой поля и пастбища поближе к городкам. Мы бы на свой страх и риск занимались воздушной акробатикой, находили бы себе платных пассажиров. Мы знали, что пять самолетов, цирк в полном составе, мог бы по выходным собирать толпы зрителей; но захочет ли кто-нибудь в будний день двинуться с места, чтобы увидеть всего два самолета, причем без всякой рекламы? От этого зависели наше горючее и масло, наша еда, наши поиски вчерашнего дня, наш образ жизни. Мы не могли смириться с тем, что времена приключений и самостоятельных людей безвозвратно ушли в прошлое.
Мы выбросили наши навигационные карты вместе с временем, из которого они пришли, и теперь совершенно затерялись в пространстве. Там, в холодной выси серебристого ревущего воздуха, я думал, что мы, должно быть, где-нибудь над Висконсином или над северным Иллинойсом, но определиться с большей точностью был не в состоянии. Не было ни севера, ни юга, ни востока, ни запада. Только дующий откуда-то ветер да мы, гонимые им в неведомом направлении, кружили здесь над городком, над лугом, над берегом озера, вглядываясь вниз. Клонился к вечеру странный день без времени, без расстояния, без направления. От горизонта к горизонту под нами простиралась Америка, широкая, большая и свободная.
Но наконец, когда горючее уже было на исходе, мы сделали круг над городком с находящейся неподалеку небольшой травяной взлетной полосой, заправочной колонкой и ангаром, и решили садиться. Я было надеялся на скошенный луг, потому что в старые времена бродячие летчики всегда садились на скошенных лугах, но этот поселок искрился какой-то волшебной затерянностью. РИО – гласила надпись черными буквами на серебристой водонапорной башне.
Рио был поросшим деревьями холмом, возвышающимся над низкими земляными пригорками, с укрытыми зеленью верхушками крыш и белоснежными шпилями церквей, которые, будто святые ракеты, парили в солнечном свете.
Главная улица (Мэйн-стрит) была длиной в два квартала и дальше терялась в деревьях, домах и огородах.
На спортивном поле у школы был в разгаре бейсбольный матч.
Элегантный моноплан Хансена уже кружил над посадочной полосой на последних галлонах топлива. Он, однако, поджидал нас, чтобы убедиться, что мы не передумаем и не улетим еще куда-нибудь, ибо стоило нам разделиться в этих неведомых краях, и больше мы бы уже не встретились.
Неожиданно для нас полоса была устроена на краю холма, и первая ее четверть лежала под таким крутым уклоном, что зимой здесь, должно быть, хорошо было кататься на лыжах.
Я сделал разворот и сел, наблюдая, как зелень травы медленно приближается, чтобы коснуться наших колес. Мы подрулили к пустующей бензоколонке и выключили мотор, в то время как Пол со свистом пронесся над нами на посадку. Его самолет исчез за гребнем холма, как только коснулся земли, но спустя минуту он появился снова, тихонько пыхтя мотором, и подкатил по склону к нам. Когда наконец оба мотора затихли, в воздухе не было ни звука.
– Я решил, что ты так и не надумаешь посетить это местечко, – сказал Пол, выбираясь из своего Ласкомба. – Что ты так долго раздумывал? Хорош бродяга-летчик, нечего сказать. Почему ты не отыскал какое-нибудь поле еще два часа назад?
Это был широкоплечий, сильный человек, профессиональный фотограф, озабоченный тем, что образ мира не так прекрасен, каким ему следует быть. Со своей аккуратно причесанной копной черных волос он походил на гангстера, изо всех сил старающегося встать на путь исправления.
– Если бы речь шла обо мне одном, проблем бы не было, – сказал я, берясь за сумки, которые Стью передавал мне из биплана. – Но найти место, куда твой самолет-сурок мог бы залететь из… да, сэр, вот это была проблема.
– Как по-твоему, – сказал Пол, пропуская мимо ушей подначку насчет его самолета, – не затеять ли нам прыжок сегодня, или уже поздно? Если мы хотим поесть, то надо бы нам найти каких-нибудь платных пассажиров.
– Не знаю. Как Стью решит. Как ты. Сегодня тебе командовать.
– Нет, не мне. Ты же знаешь, командир не я. Командир ты.
– Тогда ладно. Если уж я командир, тогда давай-ка сначала поднимемся в воздух да покажем кое-что из воздушной акробатики и посмотрим, что будет, прежде чем выталкивать беднягу Стью за борт.
– Значит, придется мне разгрузить мой самолет.
– Да, Пол, это значит, что тебе придется разгрузить твой самолет.
Как только он взялся за это дело, с шоссе на грунтовую дорогу, ведущую к бензоколонке аэропорта, скатился красный пикап. На его борту красными буквами было написано: ОБСЛУЖИВАНИЕ, ЭЛ СИНКЛЕР. И, судя по имени, нашитом на его кармашке, за рулем сидел сам Эл.
– Ничего себе у вас самолеты, – обратился к нам Эл, хлопая пустотелой стальной дверцей с пустотелым стальным звуком.
– Само собой, – сказал я. – Старички.
– Еще бы. Я думаю, вам нужно горючее?
– Немного погодя, пожалуй. Мы просто пролетали мимо, и по дороге мы устраиваем развлекательные полеты. Как по-вашему, неплохо было бы подхватить здесь парочку пассажиров? Посмотрели бы люди на свой город с воздуха. – Шансы пятьдесят на пятьдесят. Он мог и разрешить нам остаться, и вышвырнуть с поля вон.
– Конечно, это было бы здорово! Я рад, что вы тут появились. Собственно, аэропорт только выиграет от того, что люди смогут вылетать отсюда. Они уже почти забыли, что у нас в городке есть аэропорт. – Эл заглянул через обтянутый кожей ободок в старую кабину. – Вы говорите, развлекательные полеты. А Райо для вас достаточно большой город? Население 776 человек. – Он произнес это как Рай-о.
– 776 – это в самый раз, – сказал я. – Мы сейчас взлетим, покажем кое-что из воздушной акробатики, потом сядем, заправимся. Стью, выставь-ка объявления там, на дороге.
Ни слова не говоря, паренек кивнул, подхватил объявления (красными буквами по белому полотну: ПОЛЕТ $3 ПОЛЕТ) и молча, размашистым шагом пошел к шоссе, отрабатывая свое содержание.
Как нам было известно, для бродячего пилота единственным средством выжить было катание пассажиров. Многих пассажиров. А единственный способ заполучить пассажиров – это, прежде всего, привлечь их внимание.
Нам сразу надо было дать понять, что на летном поле начинают твориться странные, невероятные и удивительные вещи, нечто такое, чего не было уже лет сорок и что, возможно, уже никогда не повторится. Если бы нам удалось заронить искру приключения в сердца жителей городка, которых мы еще даже не видели, тогда мы позволили бы себе лишний бак горючего и, может, даже по гамбургеру.
Наши моторы снова ожили, пробудив оглушительное эхо в жестяных стенах ангара и пригнув траву двумя шумными механическими ураганами.
Шлемы застегнуты, очки опущены, ручки газа вперед на полную мощность, два стареньких самолета покатили, подпрыгнули и поднялись из зелени в глубокую прозрачную синеву, так же жадно охотясь за пассажирами, как волки за оленями.
Пока мы забирались повыше над окраиной городка, я присматривался к толпе на бейсбольном поле.
Еще пару лет назад все это было бы мне безразлично. Пару лет назад моя кабина сплошь из стекла и стали была напичкана электроникой, а мой истребитель с изменяющейся геометрией крыла, сжигая 500 галлонов топлива в час, мог обгонять звук. Тогда не было нужды в пассажирах, а если бы даже они были, то три доллара не возместили бы стоимости ни полета, ни взлета, ни даже запуска двигателя. Они не возместили бы даже расходов на вспомогательную силовую установку, подающую электроэнергию на старте. Чтобы воспользоваться истребителем-бомбардировщиком для развлекательных полетов, нам бы понадобились двухмильные взлетно-посадочные полосы, целый корпус механиков и объявление, гласящее «ПОЛЕТ $12 000 ПОЛЕТ». Но сейчас этот самый трехдолларовый пассажир составлял основу нашего существования; горючее, масло, питание, мелкий ремонт, заработок. А в данный момент мы и вовсе летели без пассажиров.
В 3000 футов над кукурузными полями мы начали наш Презирающий Смерть Показ Воздушной Акробатики. Белое крыло Пола резко ушло вверх, я успел скользнуть взглядом по днищу его самолета в потеках масла и грязи, и он тут же резко ушел в пике. Секунду спустя его гладко зализанный нос снова начал задираться вверх и вверх, пока его самолет не устремился прямо к полуденному солнцу, с ревом проносясь мимо моего биплана, затем начал заваливаться на спину, перевернувшись днищем вверх, потом снова нырнул носом вниз, чтобы закончить фигуру. Если бы у него на борту была дымовая шашка, он оставил бы в небе след в виде вертикальной петли.
Далеко внизу, в толпе, я представил себе, что увидел одно-два лица, глядящих в небо. Если бы мы могли покатать хоть половину людей, собравшихся на матч, – подумал я, – да по три доллара с каждого…
Мы с бипланом ушли в разворот с крутым снижением влево, набирая скорость, пока ветер не завизжал в расчалках. Черно-зеленая земля заняла все пространство перед нашим носом, ветер молотил по моему кожаному шлему и заставлял очки вибрировать перед глазами. Теперь быстренько ручку управления на себя, и земля ушла, а все пространство перед нами заняло синее небо. На вертикали, глядя на кончики крыльев, я видел, как земля медленно поворачивалась за мою спину. Прижавшись шлемом к подголовнику, я наблюдал, как поля, крошечные дома и автомобили перемещались сзади вверх, пока все они не оказались прямо у меня над головой.
Дома, автомашины, церковные шпили, море зеленой листвы, – все в до мелочей подробном разноцветье, – все это я видел над бипланом. Пока мы летели вверх брюхом, ветер совсем стих, и мы не спеша плыли в воздухе. Покатали бы мы, скажем, сотню человек. Это принесло бы триста долларов, по сотне на каждого. Минус топливо и масло, разумеется. Но может, мы и не покатаем так много народу. Это получился бы каждый восьмой житель городка.
Мир медленно становился вертикально перед носом биплана, а затем вернулся под днище, и ветер снова завизжал в расчалках.
Недалеко от меня самолет Пола замер в небе носом вверх, вся его машина, словно грузик отвеса, держалась на длинной ниточке, спускающейся с небес. Тут он резко оборвал эту ниточку, сделал левый разворот и так же резко рванул вниз.
Все это не было таким уж вызовом смерти, как гласили наши объявления; собственно говоря, самолет не может сделать ничего смертельно опасного, пока он находится на своем месте, то есть в небе. Неприятности начинаются тогда, когда самолет связывается с землей.
Из мертвой петли в бочку, потом в штопорную бочку, – самолеты кувыркались над окраиной городка, постепенно теряя высоту, с каждой минутой приближаясь на сотню футов к этому многоцветью земли.
Наконец моноплан со свистом устремился на меня, словно шустрая ракета, и мы затеяли Настоящий Воздушный Бой Времен Великой Войны, с ревом проносясь в крутых спиралях, бочках, пике, горках, замедляя полет и уходя в срыв. Все это время белая дымовая шашка, закрепленная на подкосе крыла, дожидалась своего часа. Несколько минут мы еще продолжали эту круговерть, смазывая очертания мира, перебрасывая черноту, зелень и ревущий ветер из ладони в ладонь, а дома городка выныривали то с одной стороны, то с другой.
Получили бы мы, скажем, чистыми двести долларов, думал я. Сколько бы пришлось тогда на каждого? Сколько будет двести разделить на три? Я скользнул под моноплан, сделал левый разворот и наблюдал, как Пол пристраивается в хвост биплана. Так сколько же, черт побери, будет двести разделить на три? Я следил за ним, оглядываясь через плечо, поднимаясь и падая, а он изо всех сил старался удержаться за мной на крутой спирали. Ну, если бы это было 210 долларов, тогда было бы каждому по семьдесят. Семьдесят долларов каждому, не считая топлива и масла. Скажем, каждому по 60.
В бешеном ураганном реве пике на повышенном режиме я коснулся кнопки, прикрученной изолентой к ручке газа. Широкий шлейф белого дыма вырвался из левого крыла, и я поволок след смертельной спирали назад, к аэропорту, едва не касаясь верхушек деревьев. Насколько могли судить присутствующие на матче, этот старичок биплан только что был сбит и упал, охваченный пламенем.
Если это срабатывало с пятью самолетами, пусть даже такое короткое время, оно должно все лето срабатывать и с двумя. Нам, собственно, и не нужно по шестьдесят на брата. Все, что нам действительно нужно, – это топливо, масло да по доллару в день на питание. Так мы могли бы продержаться все лето.
Холодное красное топливо уже лилось в бак биплана, когда приземлился Пол. Он заглушил мотор, катясь вниз по склону, и последнюю сотню футов проехал с замершим винтом. За шумом льющегося в бак из патрубка топлива я слышал, как его колеса шуршат по гравию, окаймлявшему заправку и служебное помещение.
Он помедлил секунду в кабине, потом не спеша выбрался из самолета.
– Слушай, ты из меня все потроха вытряс этими своими разворотами. Не делай больше таких крутых разворотов, а? У меня ведь нет такого летного опыта за плечами, как у тебя.
– Да я лишь старался, чтобы все выглядело по-настоящему, Пол. Ты же не хотел бы, чтобы все смотрелось слишком легко, верно? Как только ты скажешь, мы можем привязать шашку к твоему самолету.
С шоссе к нам свернул велосипед, – два велосипеда, несущихся во весь дух. Они юзом затормозили, размазав траву задними колесами. Мальчишкам было лет по одиннадцать-двенадцать, и после своего сумбурного появления они не произнесли ни слова. Они просто стояли, во все глаза глядя на самолеты и на нас, и опять на самолеты.
– Полетать охота? – спросил их Стью, приступая к обязанностям Продавца Полетов. В пятисамолетном цирке у нас был свой зазывала в соломенной шляпе, с бамбуковой тростью и рулоном золотых билетов. Но это было уже в прошлом, и теперь этим занимался Стью, более склонный к спокойным интеллектуальным уговорам.
– Нет, спасибо, – сказали мальчишки и снова погрузились в молчаливое наблюдение.
На траву вкатилась легковая машина и остановилась.
– Хватай их, Стью-малыш, – сказал я и приготовился снова запустить мотор биплана.
К моменту, когда мотор запыхтел тихо и нежно, словно огромный двигатель «форда» модели Т, Стью уже возвращался с молодыми мужчиной и женщиной. Оба посмеивались друг над другом за то, что оказались достаточно безумными, чтобы прокатиться на этом странном старом летательном аппарате.
Стью помог им забраться в широкую переднюю кабину и пристегнул их, тесно прижавшихся друг к другу, одним ремнем. Сквозь шум «модели Т» он прокричал им, чтобы они придерживали солнечные очки, если захотят выглянуть за лобовое стекло, и с этими словами отошел в сторону.
Если они и побаивались кататься на этой дребезжащей старой машине, то раздумывать было уже поздно. Очки опущены, ручка газа вперед. Нас троих поглотил рев взбесившейся «модели Т», отшвыривающей за себя и за наши спины стомильные ветры, смазывающей мир в травянистую круговерть, сначала встряхивающей нас с приглушенным треском, пока высокие старые колеса бежали по земле. Потом тряска стихла и ушла вниз вместе с землей, и остался чистый звук мотора и хлещущий нас ветер, а деревья и дома становились все меньше и меньше.
На этом ветру, в реве двигателя и со все уменьшающейся под нами землей я наблюдал за моим парнем из Висконсина и его девушкой и видел, как они меняются. Несмотря на смех, они все же боялись самолета. Все свои сведения о полетах они получали из газетных заголовков, – сведения о столкновениях, катастрофах и жертвах. Они никогда не читали ни единого сообщения о том, как маленький самолет взлетел, полетал себе в воздухе и благополучно приземлился. Они могли лишь верить, что такое возможно, вопреки всем газетам, и на эту веру они поставили свои три доллара и свои жизни. А теперь они улыбались и что-то кричали, глядя вниз и показывая что-то друг другу.
Почему это так приятно видеть? Потому что страх уродлив, а радость прекрасна, и все так просто? Может быть, и так. Нет ничего приятнее исчезающего страха.
Воздух благоухал, как миллион смятых травинок, а солнце садилось, превращая серебро воздуха в золото. День был славный, и мы все трое были счастливы, что летали в небесах так, словно это был яркий, звучный сон, такой подробный и ясный, какими сны никогда не бывают.
Спустя пять минут, проведенных над землей, на втором круге над городом мои пассажиры расслабились и освоились с полетом. Забыв обо всем, с горящими, как у птиц, глазами, они жадно всматривались вниз. Один раз девушка тронула плечо соседа, чтобы указать на церковь, и к своему удивлению я увидел у нее на пальце обручальное кольцо. Наверняка они совсем недавно вышли из дверей этой церкви под рисовый дождь, а теперь это был игрушечный домик в тысяче футов под нами. Такой крохотный? Да ведь тогда церковь была такая большая, и цветы, и музыка. Может, она была так велика, потому что это был особый случай.
Мы спустились ниже, последний раз охватили взглядом весь городок и скользнули вниз над деревьями, с воздухом, притихшим в расчалках, на посадку. Стоило колесам коснуться земли, как сон рассыпался в дребезжании и громыхании принявшей нас вместо нежного воздуха жесткой земной тверди. Медленнее, медленнее и наконец мы остановились там, откуда начали, а «модель Т» тихонько бормотала что-то себе под нос. Стью открыл дверцу и отстегнул привязные ремни.
– Большое спасибо, – сказал молодой человек. – Это было здорово.
– Это было потрясающе! – сказала его сияющая жена, забыв надеть маску будничности на свои слова и глаза.
– Рад был полетать с вами, – моя-то маска прочно сидела на своем месте, моя радость запрятана глубоко внутрь и находится под жестким контролем. А я ведь столько еще хотел сказать, спросить: скажите, что вы чувствовали в первый раз… было ли небо для вас таким же голубым, а воздух таким же золотым, как для меня? Видели ли вы эту глубокую, глубокую зелень луга, когда после взлета мы словно плыли в изумруде? Будете ли вы помнить об этом через тридцать, через пятьдесят лет? Я искренне хотел знать это.
Но я лишь кивнул головой, улыбнулся и сказал, – рад был полетать с вами, – и на этом конец. Они ушли к машине, держась за руки и все еще улыбаясь.
– Это все, – сказал Стью, подходя к моей кабине. – Больше никто не хочет летать.
Я очнулся от своих далеких мыслей.
– Как это никто? Стью, да ведь там стоят еще пять машин! Не приехали же они все только поглазеть.
– Они говорят, что собираются летать завтра.
Будь у нас пять самолетов и побольше оживления в воздухе, подумал я, они полетели бы уже сегодня. С пятью самолетами мы бы смотрелись как настоящий цирк. С двумя самолетами мы, возможно, лишь предмет любопытства.
Ветераны, внезапно подумал я. Сколько их вообще выжило, ведя жизнь бродячих пилотов?
Глава 2
ВСЕ ЭТО БЫЛА ПРОСТАЯ, свободная и очень славная жизнь. Бродячие пилоты двадцатых годов, заведя вручную моторы, поднимали в воздух свои Дженни, летели в какой-нибудь городок и там приземлялись. Там они катали пассажиров и зарабатывали кучу денег. До чего же свободными людьми были эти бродячие пилоты! Какая, должно быть, это была чистая жизнь.
Те же небесные цыгане, уже в летах, прикрыв глаза, рассказывали мне о таком прохладном, свежем и желтом солнце, какого я никогда не видел, и о траве такой зеленой, что она искрилась под колесами; о небе таком синем и чистом, каким оно никогда не бывает, и о тучах белее, чем Рождество в воздухе. Вот это были края в старые времена, куда человек мог свободно попасть и летать там, куда и когда он хотел, не подчиняясь ничьей воле, кроме своей собственной.
Я задавал вопросы и внимательно слушал старых пилотов, и где-то в глубине души уже задумывался, нельзя ли было бы проделать то же самое сегодня, в спокойных просторах Среднего Запада.
«Мы были сами по себе, сынок, – слышал я. – Вот это было здорово. По будням мы спали допоздна и работали на самолетах до ужина, а затем катали людей до самого заката и после него. Бывали случаи, черт побери, когда тысяча долларов в день получалась запросто. По выходным мы начинали полеты с восходом и не останавливались до самой полуночи. Желающие полетать выстраивались в очереди, настоящие очереди. Жизнь была что надо, сынок. Поднимались мы утречком… а мы сшивали вместе пару одеял и спали под крылом… поднимались и говорили: Фредди, куда это мы сегодня летим? – А Фредди… он уже умер, классный был летчик, но он так и не вернулся с войны… а Фредди говорит: А откуда ветер дует?
– Ветер с запада, – говорю я. – Тогда летим на восток, – говорил Фредди, и мы заводили вручную наш старенький самолет, забрасывали в него наше барахло и взлетали по ветру, экономя горючее.
Потом, конечно, наступили трудные времена. Наступил великий кризис 1929 года, и у людей не было лишних денег на полеты. Мы сбросили цену до пятидесяти центов за полет, хотя раньше мы брали и по пять, и по десять долларов. Нам даже горючее не за что было купить. Временами, если мы работали в паре, то сливали горючее из одного самолета, чтобы мог летать второй. Позже заработала авиапочта, а потом начали действовать авиалинии, и им понадобились пилоты. Но какое-то время, пока все это продолжалось, это была славная жизнь. О, с двадцать первого года по двадцать девятый… было просто замечательно. Как приземлишься, первым делом видишь двух пацанов и собаку. Первым делом, раньше всех…» И снова прикрывались глаза, что-то припоминая.
