Дневник школьника уездного города N

Я не смог ответить: что-то промычал, опустил глаза в пол, повторяя про себя какое-то заученное наизусть определение из учебника по обществознанию – тогда я уже знал, что бомж жив и всеми силами пытался забыть о той шестнадцатиэтажке. У меня не получалось придумать убедительной отмазки для моего не совсем адекватного поведения. Свалить на болезнь не получилось – тест показал отрицательный результат.

– Я понимаю, – продолжила мама, – сейчас всем страшно… Коронавирус… Эпидемия… Все эти ужасы по телевизору. Но ты пойми, это скоро закончится, и все будет как раньше.

Я кивал, продолжая повторять про себя заученный абзац из учебника.

– Или дело не в этом? Кирилл, я хочу помочь. Что тебя тревожит?

– У меня все в порядке.

Тут она сама подкинула мне стопроцентную легенду.

– Кирилл, поделись со мной. Тебе станет легче. Скажи, ты расстался с девушкой?

И я ухватился за этот спасательный круг. «Да!» – чуть не выкрикнул я.

– Да, – спокойно ответил я, хотя горло сдавило, будто на него наступили сапогом.

Дальше, естественно, как всегда бывает в таких случаях, она принялась говорить, что мне не стоит переживать, у меня впереди еще вся жизнь, и я встречу кучу девушке в сто раз лучше, а под конец своей речи сказала:

– Главное, все живы-здоровы.

Я невольно усмехнулся, хотя, конечно, она имела в виду совсем другое. На следующий день после того, как у меня не получилось спрыгнуть с шестнадцатого этажа, и я пьяным едва добрался до дома, а потом всю ночь незаметно блевал в сортире, на подозрительный мамин взгляд я признался, что плохо себя чувствую. Они с отчимом тут же запихнули меня в машину, натянули на лицо «намордник», в котором едва можно было дышать, и повезли в больницу делать тест на коронавирус.

Чтобы не толпиться в очереди, мама повела прямо через больничные коридоры. Там мы минут на пять зависли у палаты с надписью: «НЕ ВХОДИТЬ». Какой-то врач остановил нас, отозвал маму в сторону и, указывая на меня, что-то недовольно объяснял. Кажется, он, всплеснув руками, в сердцах крикнул: «Бардак!» И едва не плача добавил: «Ну какой же бардак…» Потом махнул рукой и сказал ждать. Он открыл дверь в палату – я увидел того бомжа.

Сначала я не поверил. Думал, опять мерещится. С гипсом на правой ноге он безмятежно спал на железной койке. Врач быстро вошел. В щель стремительно закрывающейся двери я увидел, как бомж встрепенулся, затравленно оглядел палату, на мгновение его глаза остановились на мне – всего на один миг, за который я почувствовал, как сердце ойкнуло, кольнуло, изо рта вырвался то ли резкий выдох, то ли кашель, потом дыхание вообще сперлось: я секунд десять не мог вдохнуть. Через минут пять врач вышел, и я снова увидел того бомжа.

Но что это были за пять минут! Казалось, вся больница замерла в ожидании. Город затаился – патрульные приглушили громкоговорители, а кареты скорой помощи отключили мигалки. Весь мир мелко потряхивало…

За врачом из палаты вышла медсестра. У меня хватило времени убедиться: никаких сомнений – это точно он.

Я слышал, как медсестра тихо спросила:

– Что делать с бездомным?

– То же, что и с остальными. Делать тест. Если подтвердится, отправим в инфекционное.

Медсестра что-то сказала – я не запомнил. Я вообще не особо обращал внимание на их разговор. Он вспомнился мне только сейчас, когда я пытаюсь собрать осколки того дня в цельную картину, потому что в моем восприятии он немного плывет. Врач с медсестрой еще о чем-то говорили, потом к ним присоединилась мама, потом снова медсестра – она, кажется, размахивала руками, но врач ее резко оборвал:

– Послушайте, у нас один аппарат на всю больницу. Нам на нормальных людей не хватает ресурсов, а вы тут про какого-то бомжа…

И дальше мы куда-то пошли все вместе, медсестра отвалилась по дороге, а мы стали спускаться по лестнице, и я останавливался на каждой ступеньке, слегка посмеиваясь, будто на ухо бубнили уморительные шутки – врач с мамой недоуменно оборачивались и шли дальше, я – за ними, и мне казалось, будто с потолка идет дождь – холоднющий ливень – а я, как Энди Дюфрейн из киноверсии кинговского романа, выбрался из канализации, и эта вода смывает с меня все дерьмо, в которое я умудрился вляпаться за последние пару месяцев.

Весь тот день я пребывал в эйфории, в каком-то полунаркотическом опьянении, только без наркотиков. Меня будто запихнули в магический пузырь, и оттуда я смотрел на весь этот мир сквозь тонкие полупрозрачные розовые стенки. Пузырь сходил постепенно. Стенки истончались. Голова – сначала пустая – наполнялась жужжанием. Я еще успел сделать те две записи с описанием предшествовавших событий, но под конец уже выдохся – пузырь окончательно лопнул. Я вдруг со всей ясностью осознал, что едва не натворил. И самое страшное – все это было впустую, бессмысленно до отвращения.

Про Авдея и остальных я вспомнил не сразу – только через несколько дней. Еще какое-то время размышлял, стоит ли им вообще рассказывать, но потом решил, что буду полным моральным уродом, если не скажу. Авдею, Игорю и Севе написал в телеге, что бомж не сгорел – видимо, выпрыгнул из окна, сломал ногу, и сейчас лежит в больнице. Игорь тут же перезвонил и выпытывал у меня мельчайшие подробности: как я узнал, где его видел, в каком он состоянии и так далее. Я ему все рассказал. Сева ответным сообщением спрашивал: «Правда?» «Да», – коротко подтвердил я. Авдей засыпал меня вопросами – телефон минут пять не переставая вибрировал. «Да ладно» «Серьезно?» «Гонишь!» Последним сообщением выдал: «Фух, значит, пронесло». Потом он еще минут тридцать названивал, но я не взял трубку. Тарасу, естественно, я ничего не сказал. Может, ему передал кто-нибудь из остальных, а может, ему пофиг.

15 мая 2020. Пятница

Хочется распахнуть все окна, вырваться на балкон, сунуть голову наружу и дышать теплым майским воздухом, но вирус… Нет, умом я, конечно, понимаю, что в воздухе никакого вируса нет, и открывать окна безопасно – даже необходимо, чтобы не задохнуться от спертой атмосферы запертого одиночества, но все равно, когда подхожу к окну, воображение рисует картинки из «Сталкера» с зараженной радиацией Припятью. Поэтому окна наглухо задраены. Шторы опущены. Двери закупорены на оба замка.

Такое чувство, словно я заперся в подводной лодке, которая медленно, но неуклонно опускается все глубже ко дну – железные стенки уже трещат от давления, пространство вокруг сжимается все сильнее, и если я хоть с кем-нибудь не заговорю, не услышу чей-нибудь голос, то подводная лодка сомнется, как яичная скорлупа, и внутрь хлынут черные воды океана.

Когда голова начинает гудеть, а мозги забиваются настолько, что я уже физически не могу учить всю эту муть из учебников, я на несколько минут откладываю книги в сторону, беру в руки телефон и листаю список контактов из ВК, Вотсапа и телеги. На днях я понял: мне некому написать.

Друзей у меня, по-видимому, больше нет. Хотя, если хорошо задуматься, были ли они вообще? То есть Авдея, Севу, Игоря и Тараса я считал своими друзьями. Они меня, наверное, тоже, но были ли эти приятельские отношения, зародившиеся пару лет назад и оформившиеся прошлой весной в общую тусовку, настоящей мужской дружбой, которую так любят восхвалять в фильмах вроде «Бригады»? Не знаю. Честно говоря, не хочется об этом думать, потому что тогда сама собой вспоминается наша последняя встреча…

Всех одноклассников я игнорировал последние два месяца. Они либо обиделись, либо в пылу борьбы с надвигающимися экзаменами обо мне забыли. Ну а с чего они должны помнить? Кто мы друг другу? Как там говорил Миша: пришел какой-то непонятный хрен к ним в класс, где они учились вместе одиннадцать лет.

Черт, это ведь было в другом мире – без вируса, без эпидемии, без этого долбанного бомжа…

Саша… Что у нас с ней? Очень хороший вопрос. Боюсь ей звонить. Боюсь писать. Надо ли? Наш разговор так и не состоялся. Наша переписка закончилась сотней не отвеченных ей сообщений и десятками пропущенных звонков. Может, мы все-таки поговорили? Я, наверное, что-то соврал ей и остальным. Ну ведь не может быть так, чтобы никто – совершенно никто – не заметил, как рядом с ними корежило человека, пока они сидели дома, смотрели сериалы и готовились к экзаменам.

Аня… Вчера, когда терпеть гнетущее ощущение съезжающихся стен стало совсем невыносимо, я решил написать именно ей. Открыл Вотсап, набрал: «Привет, как дела» – и не отправил. Наше общение обрывалось моим ответом «все ок» на ее вопрос, все ли у меня хорошо. Дальше она еще много писала, пыталась выведать мое истинное состояние – может, даже о чем-то подозревала – каждое сообщение отмечалось двумя синими галочками, но моих ответов не было. Последние ее слова выглядели так: «Странно, конечно, что ты читаешь и молчишь». «Ладно. Не хочешь общаться как хочешь». Они пришли три недели назад.

Я закрыл Вотсап и перешел в телегу. Там мы с ней ни разу не болтали. Получалось, как будто все только начинается, словно нет никакой истории переписки.

Я написал: «Привет».

Две зеленых галочки загорелись почти сразу, но еще долго ничего не происходило. Потом снизу маленьким наклонным шрифтом появилось: «Печатает…». Так длилось минуты две, прежде чем я увидел: «Привет».

Я залип. Рядом с миниатюрной фотографией под именем Ани значилось: «В сети». Она, видимо, ждала, а я тупил, как заглючившая компьютерная программа… Я написал: «Как дела» – и сразу понял, что не отправлю – удалил и набрал: «Что делаешь?» «В сети» сменилось на «Был(а) недавно» – Аня вышла из Телеграма. Я снова стер сообщение.

В таких случаях интернет советует писать то, о чем действительно хочешь говорить. «Спроси у нее, что хочешь узнать», – кричит заголовок первой статьи в Яндексе. Я ничего не хотел знать – мне просто нужно было услышать чей-то голос. Набравшись смелости, я отправил: «Можно тебе позвонить?» – и вышел из Телеграма.

Прошло много времени – полчаса или больше – прежде, чем телефон завибрировал. На экране всплыло: «Зачем?»

Я понял, что сделал глупость. Действительно – зачем ей меня слушать. Какое ей дело до меня?

Потом сообщение исчезло с экрана – Аня, видимо, его удалила – и появилось новое: «Можно».

Еще какое-то время я нерешительно крутил телефон в пальцах. Дыхание участилось; бешено стучало сердце, разгоняя кровь по артериям; мозг впрыскивал в них адреналин и, опьяненные красные кровяные тельца неслись от клетки к клетке, чтобы снабдить организм питательным кислородом. Я подумал, что зря боюсь – нет ничего страшнее пережитого мной в апреле… Я нажал на иконку с трубкой. В динамиках раздалось несколько гудков, потом они резко оборвались и послышался, как будто слегка запыхавшийся голос Ани:

– Алло.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

– Как дела?

– Нормально.

Повисла пауза.

– А у тебя? – через несколько долгих секунд спросила Аня.

– Тоже.

Опять пауза. Она угрожающе нависла, и, мне на мгновение показалось, будто Аня бросила трубку.

– Я тебя не сильно отвлекаю? Может, ты занята?

– Нет. Не особо. Так…

– Готовишься к экзаменам? – перебивая, затараторил я, чтобы больше не допускать этих ужасных пауз.

– Немного…

– Не боишься сдавать?

– У меня ведь олимпиада…

– А-а-а, точно…

– Могу теперь без экзаменов…

– По французскому?

– Да.

– А я вот все время готовлюсь…

Постепенно разговор, кажется, набрал обороты, и холостые паузы уже не повисали мертвыми петлями. Около часа мы болтали обо всем подряд – пару раз Аня даже засмеялась моим глупым шуткам. Потом у нее разрядился телефон, но перед тем, как голос в динамике угас я успел сказать:

– Ань…

– Да?

– Я хочу извиниться перед тобой.

– За что?

– Не знаю… За все, наверное…

– Передо мной тебе, в общем-то, не за что извиняться…

– А перед кем есть?

На этой драматичной фразе телефон замолчал. Не уверен, что Аня ее слышала.

Сегодня снова переписывались с ней – так по пустякам: обсуждали третий сезон «Мира дикого запада». Я его не смотрел. Чтобы поддержать диалог, пришлось прочесть краткое описание серий.

В мою подводную лодку словно провели телеграф. Она все еще падает на дно, но уже как будто не так быстро.

17 мая 2020. Воскресенье

Уже второй день, как я снова выхожу на балкон, и даже открываю окна, чтобы полной грудью вдохнуть теплого медово-травянистого аромата цветущей акации. Он, кажется, повсюду. Сам воздух будто слегка загустел, и над пустырем перед домом, если присмотреться, можно увидеть едва ощутимое колебание золотистой пыльцы.

Похоже, в городе штиль, хотя обычно это время ураганов. Ветра магии, спрятанные в мешке Эола, смиренно спят или носятся где-нибудь за городом между селами, где человек строит для них ветряки, которые направят их бездумную могучую силу на благо всего человечества. В безветрии к полудню от разгоряченного асфальта вверх тянется запах обожженной смолы. Он смешивается с ароматом акации, и кажется, будто полупустой город, одурманенный, свалился в тяжелый дневной сон.

Чувствуется скорое приближение развязки со всей этой историей про вирус, эпидемию и карантин: люди появились на улицах – даже со спущенными масками, потому что дышать густым горячим воздухом сквозь марлевую ткань едва ли возможно. Моя лента Инстаграма наполнилась уличными фотографиями.

Сегодня видел Костю. Я стоял на балконе, высунувшись из оконной рамы. Телефон на подоконнике вещал лекцию из темы «Право» к экзамену по обществознанию. Плакучая ива потряхивала тонкими косами. Желтое пятно солнца липло к небу. Телефон на секунду умолк и сразу же разразился монотонной мелодией вперемешку с треском от вибрации. На экране высветилось: «Костя».

Я протянул по экрану зеленый значок телефонной трубки – из динамика донесся Костин голос.

– Посмотри вниз! – кричал он.

Я вздрогнул. Несколько секунд как бы раздумывал. Потом с некоторым трудом все же опустил глаза. На лавочке у подъезда сидел Костя в военной форме. Рядом задними красными фарами светил коричневый уазик. Сперва я подумал, что он сбежал со службы. Оказалось, его «подрядили на работу» (если я правильно понял, это вроде волонтерства, но не совсем добровольное).

Он попросил выйти к нему. Я возразил, что карантин. Он ответил:

– Да насрать!

Некоторое время я колебался, потом все же решил к нему спуститься. В конце концов, я ведь не собирался отходить от подъезда дальше пары метров – безопасней, чем выгуливать собаку.

– Где этот гандон? – спросил он, как только я вышел из подъезда.

– Что?

– Ты че не отвечаешь на сообщения? Ты че, с этим уебком заодно? – набросился он на меня.

Он все время нервно и много курил. Как только заканчивалась одна сигарета, он тут же доставал вторую. Затем третью. Пока мы говорили, он выкурил штук пять или шесть.

Я сначала ничего не понимал – хлопал глазами, будто только проснулся, и смотрел, как разъяренный Костя брызжет слюной и весь дрожит от злости. Потом я въехал в суть дела, и мне стало смешно и одновременно как-то до уныния безразлично.

Пока Костя отбывает службу в армии, его лучший друг – тот самый, которого прозвали Пушкиным за его кудрявую прическу – увел у него девушку.

– Главное, я ему еще говорил: «Береги ее. Смотри, чтобы к ней никто не клеился». А он, сука, мразь, хуйло, сам же к ней и подкатил.

Теперь Костя ищет их, чтобы выместить обиду.

– Найду – убью обоих! – внезапно крикнул он, бросил недокуренную сигарету под ноги и с силой впечатал в нее подошвой ботинка.

Я в основном молчал. Кивал, типа соглашаюсь, и думал, что, в сущности, это такая ерунда, а я зря трачу время на разговоры и рискую – так неоправданно рискую, потому что вирус, или потому что в любой момент с крыши может упасть кирпич прямо на голову, с хрустом проломить череп, с чавканьем погрузиться в мозг…

От его последних слов меня резко затошнило. Я с нетерпением и мукой ждал, когда он выкурит последнюю сигарету, всплеснет руками и уберется прочь искать свою любовь.

Он, наконец, забрался на водительское сидение уазика, крикнул еще раз: «Убью!» – и я опрометью бросился в подъезд, вбежал на третий этаж, захлопнул дверь в свою комнату, схватил первую попавшуюся книгу – брошюру с правилами русского языка – и насильно впихнул себя аккурат между правописанием личных окончаний глаголов и суффиксов причастий.

19 мая 2020. Вторник

Мы с Аней много переписываемся. Несколько раз даже созванивались. Ощущение полной изолированности, будто весь мир рассыпался на мелкие кусочки размером с квартиру, и теперь все люди живут в своем небольшом личном пространстве из нескольких квадратных метров – это ощущение постепенно проходит.

Уроки в Зуме, раздражавшие раньше, сейчас даже как-то радуют своей бесполезностью. Связь прерывается уже не каждые пять минут, и учителя привыкли ко всяким неожиданностям, которые раньше выбивали их из колеи, заставляя униженно краснеть и бубнить под нос какие-то извинения, пока ученики, чувствуя свое техническое превосходство, с легкой издевкой помогали настраивать программу. Пару недель назад был случай в девятом классе: какой-то умелец взломал аккаунт одного из учеников и во время урока английского языка запустил на его экране в Зуме порноролик. Таинственного хакера не нашли, а возмущенная учительница следующие уроки вела через Вотсап: девятиклассники записывали свои устные ответы и посылали их учительнице в качестве аудиосообщений. Потом еще долго по нашему школьному паблику в ВК ходила шутка, типа девятиклассники перепутали урок английского с немецким.

Мне эту историю рассказал Эдик. Они с остальными часто устраивают видеоконференции в Зуме. Вчера меня к ним пригласила Аня. Я подключился сначала без камеры и микрофона, чтобы в случае чего сразу же отключиться.

– О! Какие люди! – воскликнул Эдик.

Потом, как это всегда бывает, я долго пытался настроить нормальный звук и видеоизображение, постоянно повторяя, слышно ли меня, и нет ли помех. Во время этой настройки, ничего не сказав, только написав в общий чат «ладно, мне уже пора», конференцию покинула Саша. Через пару минут за ней последовал Миша. Эдик, Дима, Аня и Арина остались. Мы болтали о всякой ерунде. Спорили, о чем поет Билли Айлиш в «Bad Guy»: Эдик доказывал, что о девушке, которой хочется казаться плохой, Арина возражала, что о девушке, которая крутит своим парнем как хочет. Прогнозировали, когда закончится эпидемия и каким будет мир после нее.

– Мне кажется, ничего не изменится, – сказал Дима.

– За последние сто лет такого еще не было… – возразила Арина.

Дима открыл было рот, но ничего не ответил – только кивнул с каким-то обреченным согласием и закрыл рот.

– А вообще, я думаю, скоро все кончится, – воодушевленно сказала Аня.

На этой оптимистической ноте она нас покинула, а за ней – Арина и Дима. Мы с Эдиком остались вдвоем. Тут он разошелся не на шутку. Найдя во мне благодарного слушателя (а я с жадностью отощавшего от голода волка внимал его словам), он рассказал все последние новости: и про эту историю с порнороликом, и про то, что последний звонок отменили и выпускного скорее всего не будет, но тогда мы проведем свой выпускной с блек-джеком и выпивкой, и про Димин подкат к Арине, и как она его жестко отшила… Черт, с каким же удовольствием я его слушал!

Один только раз его безостановочно льющаяся с экрана речь запнулась. Он сбился, замялся, впопыхах попытался что-нибудь придумать и, не сумев, замолчал, глядя на меня испуганными глазами. Это случилось, когда, пересказывая школьные слухи, он добрался до Саши и Миши. Я сделал вид, типа ничего не заметил. Мы еще минут пять поболтали – уже без прежнего запала – он вяло сообщил, что учительница по русскому слегла с пневмонией, но это вроде как тайна – боятся травли соседей. Теперь ее будет заменять молодая по литературе, которая все-таки беременна. Потом мы разъединились.

Последнее его сообщение сыграло со мной забавную штуку на сегодняшнем уроке русского (естественно, проходившего онлайн). Учительница что-то у меня спросила, я не слышал – переписывался с Аней – сквозь шумы динамиков ноутбука до моих ушей долетел ее упрек:

– Этот экзамен определит всю вашу будущую жизнь…

«Будущую жизнь», – подумал я и машинально посмотрел вниз экрана. Там, за его границами, вне доступа видеокамеры, должен быть живот. Он уже, наверное, округлился и слегка выпирает под строгой белой блузкой. А может, еще нет.

Тут пришло сообщение от Ани, и я перевел взгляд ниже на экран телефона, так и не ответив на вопрос учительницы, но прочесть сообщение не успел. Уже закипавшая к этому моменту, она окончательно вышла из себя.

– Три недели! Три недели! – кричала она. – У вас осталось три недели! Что вы делаете? Где вы летаете? Вся жизнь зависит от этих экзаменов. Да что же вы не думаете о своем будущем?!

Я осторожно заметил, что экзамены перенесли на неопределенный срок. Лучше бы я этого не делал. Учительница вся затряслась от негодования и минут на пять впала в истерику.

Я чувствовал себя неловко. Получалось, сам того не желая, я довел беременную женщину до слез и чувствовал на себе осуждающие взгляды всех одноклассников разом.

Телефон снова завибрировал. Всплыло новое сообщение от Ани. В предыдущем говорилось: «Я бы на твоем месте не злила девушку в ее положении». Следующее гласило: «Поздно».

С трудом удерживаясь от смеха, я принялся извиняться, а потом как бы случайно выключил камеру со звуком и вообще вышел из конференции. Отсмеявшись и придя в себя, я вернулся, соврав, типа у меня отрубился интернет. Учительница спокойно вела урок дальше.

Неожиданно для себя я узнал, что Аня увлекается искусством. На предыдущем уроке – шла математика – я серфил по ее инстаграму и наткнулся на фотку, где она в рамках этого популярного флешмоба, в котором люди парадируют известные картины, изображала «Абсент» Дега. Подпись под картинкой гласила: «До чего довел карантин».

Пародия и правда выглядела забавно. Я написал ей: «Почему вдруг Дега?» Она ответила: «Ого!» – и приложила несколько удивленных смайликов, подразумевая, видимо, что она нигде не оставляла подсказки об имени художника и восхищена моими познаниями. (Последнее, конечно, моя фантазия).

Она рассказала, как в раннем детстве – настолько раннем, что она плохо себя помнит – ее отдали в художественную школу, а потом отправляли в разные лагеря во Францию и Бельгию, и везде были картины, выставки и инсталляции. «В детстве я представляла себя героиней какого-нибудь жутко увлекательного детектива в стиле Дэна Брауна», – писала она. А я ее «слушал» и думал, как же по-разному у нас прошло детство…

Незаметно мы подкрались к совершенно другому вопросу. Математика к тому моменту сменилась русским, а Аня вдруг написала: «Так вы еще встречаетесь?»

Конечно, мне не надо было уточнять, о чем она – понятно и так. Я, наверное, с минуту залипал на ее сообщение, не зная, как ответить. Саше я пытался написать несколько раз, но ни в одной соцсети не мог отправить сообщение. Она везде меня заблокировала.

«Нет. Наверное…» – ответил я Ане.

На экране всплыло:

«Из-за этого у тебя было такое странное поведение в последнее время?»

Просто сказать «да» не поворачивался язык. Точнее, пальцы не опускались на буквы клавиатуры. Но стоило ли отвечать правду? От неразрешимой дилеммы меня спасла учительница по русскому. Именно здесь она стала вытряхивать из меня ответы на какие-то дурацкие тесты, я ее не слушал, а она сказала, что экзамен определит всю нашу будущую жизнь, и ее накрыла истерика. Отвечать Ане мне уже не пришлось.

21 мая 2020. Четверг

Так странно, я тут понял, что школа вот-вот кончится. Осталось два дня. Сегодняшний – уже выдохся, дальше пятница, два выходных и… Финал. Конец детства. Открывай дверь в лето, запасайся одуванчиками – хранилищем ностальгии – и, переступив порог дома, в который больше не вернешься, с зажатым в кулаке маховиком времени смело шагай в наружность.

В голове не укладывается. Кажется, совсем недавно – буквально за одним поворотом реки времени – я сел за парту в новой школе, и этот день, когда все кончится, болтался где-то впереди далеко за горизонтом событий. А теперь он наступил. То есть наступит в понедельник. Два дня – ничтожно малый срок. Хотя некоторые и в один умудряются запихнуть целую жизнь…

Когда нас переводили на дистанционное обучение, мы все думали, что это временно. А оказалось, для нас – навсегда. Такое странное тягучее ощущение, будто нас отправляют на последнем пароходе в неведомое и, возможно, недружелюбное будущее, и хочется в последний раз, обернувшись, взглянуть на уплывающие вдаль берега, но, когда высовываешь нос за борт, понимаешь, что проспал погрузку – пароход уже дрейфует в открытом океане. Все-таки одиннадцать лет мы ходили в школу – с настоящими стенами, крышей, доской и партами, к которым можно было прикоснуться руками, а закончили ее в виртуальном классе.