Пирамида не-творчества. Вневременнáя родословная таланта. Том 1.

«Школа Валь-де-Грас, где учился Огюст Роден (1840–1917), состояла, при семинарии, и обучение закону Божьему составляло основу программы. Огюст с трудом усваивал Священное писание. Кроме того, в школе преподавали арифметику, которую Огюст не понимал, латынь, которую он ненавидел, а также чтение и чистописание. У Огюста получались одни каракули, он был неспособен написать хоть одно слово правильно. Преподавали также географию и историю, которые ему нравились, но в которых он не преуспевал из-за своей близорукости, и грамматику, казавшуюся ему невообразимым хаосом» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Я никогда не был способен хорошо учиться в школе, – вспоминал выдающийся американский изобретатель Томас Эдисон (1847–1931). – Я всегда был в числе последних в классе. Я чувствовал, что учителя мне не симпатизируют и что мой отец думает, что я глуп, и я почти решил, что я, должно быть, тупица».

«Гимназию Всеволод Гаршин (1855–1888) не любил. Унылый гимназист плелся по Васильевскому спуску, думая о невыученной алгебре, о придирках попа на уроке Закона божьего, о проклятых тройках в тетрадках… Вечером он писал матери: «Из тригонометрии – 3, из алгебры – 3». Сперва Всеволод отчаянно огорчался; ведь выучивал, что положено! Потом понял, написал: «Я могу работать долго и сильно, но только над тем, что я люблю, на что, быть может, уйдет вся моя жизнь…»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«В 1878 году Василий Розанов (1856–1919) поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Впрочем, учился он не очень усидчиво и, по собственному его признанию, «проспал» университет…» (из сборника К.Рыжова «100 великих имея Серебряного века», Россия, 2011 г.).

«Говорят, что особенности умственного склада физика Пьера Кюри (1859–1906) не позволяли ему быстро усваивать школьную программу. Его мечтательным ум не подчинялся рамкам, налагаемым на мысль школой. Трудность, с которой он поддавался этому режиму, обычно приписывалась медлительности ума. Впрочем, он и сам считал себя тяжелодумом и часто говорил об этом» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«В начальной школе (г. Иглау, Австро-Венгрия) Густав Малер (1860–1911) – Австрийский композитор и дирижер – Е.М. – считался «необязательным» и «рассеянным», но его успехи в обучении игре на фортепиано были поистине феноменальны… Учеба в средней школе складывалась куда менее успешно и отец принял решение перевести его в Прагу, ожидая, очевидно, что там учителя проявят большую строгость… В конце учебного года табель Густава оказался худшим в классе, и отец забрал его с собой в Иглау, чтобы продолжить образование в местной гимназии. Но и теперь он не проявил себя внимательным и прилежным учеником. Куда охотнее он копался в отцовских книгах. По его словам, у отца была «небольшая библиотека», которая сыграла в его дальнейшем образовании более важную роль, чем гимназическая наука. Об этом он сам позднее высказался так: «Юность провел в гимназии, но ничему не научился». Сколь мало его интересовали школьные занятия, столь же упорно он продолжал занятия игрой на фортепиано и ранние композиторские опыты…» (из книги А.Ноймайра «Музыканты в зеркале медицины», Австрия, 1995 г.).

«Осенью 1891 года будущий скульптор Анна Голубкина (1864–1927) сдала экзамены в Московское училище живописи, ваяния и зодчества и была принята на живописное отделение. Успехи Голубкиной оказались более чем скромными…» (из сборника К.Рыжова «100 великих имен Серебряного века», Россия, 2011 г.).

«Учеба в приходской школе для застенчивого тугодума, каким был в ту пору будущий американский классик Теодор Драйзер (1871–1945), была сущей мукой. Сверстники сторонились долговязого, нескладного подростка, нередко поколачивали…» (из статьи Г.Ионкиса «Теодор Драйзер», российск. публ. 2003 г.). «Семья постоянно переезжала с места на место, из одной общины в другую… С каждым новым переездом их надежды на улучшение экономического и социального статуса возрождались – затем только, чтобы обернуться разочарованием: детей вновь и вновь отвергали их сверстники…» (из статьи Р.Спиллера «Теодор Драйзер», сборник «Литературная история Соединенных Штатов Америки», т. 3, США, 1955 г.).

«Альберта Эйнштейна (1679–1955) никак нельзя было назвать не по годам развитым, мальчиком. Позднее его мать с огорчением писала кому-то из друзей: «Право, я ума не приложу, что мы будем делать с Альбертом; он почти ничего не учит… Зубрежка не давалась. Мать укоризненно смотрела на цифры, выведенные в балльной ведомости. Ему не раз доводилось слышать, как учителя называли его за глаза «туповатым парнем»… Он отвечал невпопад. Его нередко оставляли после уроков в классе… Позднее Эйнштейн написал: «С жаждой более глубоких знаний, но недостаточными способностями к усвоению, и к тому же обладая неважной памятью, приступил я к нелегкому для меня делу учения»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«В 1890 году семья Николая Гумилева (1886–1921) переехала на Кавказ. Гумилев учился в тифлисской гимназии, но недолго, два с лишним года. В 1903 году семья вернулась в Царское Село. Учился Гумилев плохо, окончил гимнастический курс лишь в 20 лет. Правда, он сумел издать сборник стихов «Путь конквистадоров» (1905 г.)» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Училась я в Царскосельской женской гимназии, – вспоминала Анна Ахматова (1889–1966), – сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно…» Почетный доктор Оксфордского университета, лауреат Международной поэтической премии, Анна Ахматова всегда, училась неохотно…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Шарль де Голль (1890–1970) – генерал, президент Франции в 1959–1969 гг. – Е.М. – учился в иезуитском колледже на улице Божи-раре… Много лет спустя, будучи президентом Республики, генерал де Голль неожиданно признался своим внукам и внучатым племянникам: «В начальных классах школы я никогда не учил уроков. Но этому примеру не следует подражать!» …1 октября 1912 года Шарль закончил Сен-Сир, получив звание младшего лейтенанта. Он завоевал 13-е место в выпуске, состоявшем из 211 человек, что было весьма почетно. Однако один из преподавателей дал ему такую характеристику: «Отличается средними данными во всех отношениях, за исключением роста»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Владимир Маяковский (1893–1930) учился сначала в Грузии, потом в Московской гимназии. В автобиографии, которая называется «Я сам», поэт писал: «1905-й. Не до учения. Пошли двойки. Перешел в 4-й только потому, что мне расшибли голову камнем (в Рионе подрался), – на переэкзаменовках пожалели… В 4-м классе пятой гимназии. Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой «Анти-Дюринг»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

Сын учителя и сам писатель, автор монографий о Л.Толстом, Ф.Достоевском, В.Маяковском и др., Виктор Шкловский (1893–1984) свидетельствует, что учился плохо: «Ходил в классы, учился пестро, делал в диктанте грамматические ошибки… Был у меня ужасный порок: орфографические ошибки в диктанте. Казалось, что я выпущен в свет без сверки, по первой корректуре, со всеми опечатками…» (из воспоминаний «Жили-были», СССР, 1962 г.).

«Испанский поэт Гарсиа Лорка (1898–1936) в детстве был худеньким мальчиком… о прилежании и говорить нечего. На уроках он сидел с отсутствующим видом, а когда учитель спрашивал его о чем-нибудь, поднимался и глядел удивленно, словно только что проснувшись» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«С 1908 по 1917 годы будущий Нобелевский лауреат Фредерик Жолио-Кюри (1900–1958) учился в лицее Лаканаль… Он мало интересовался учением. Но популярность все же была завоевана. Правда, не успехами в науках, а в футболе. Футбол так увлек лицеиста, что он чуть было не стал игроком-профессионалом, все шло к этому. Физика, химия, механика одинаково привлекали Фреда, но рыбная ловля и футбол были дороже. Мать приходила в отчаяние от легкомыслия сына. Знаний, приобретенных в Лаканале, оказалось недостаточно для конкурсного экзамена в Парижскую школу физики и химии…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Президент США Рональд Рейган (1911–2004) как-то признался, что учебе всегда предпочитал спорт и не знал оценки выше “с” (то есть был закоренелым троечником). А когда колледж в признание последующих заслуг вручил Рейгану почетный диплом, он даже пошутил: «А я-то думал, что почетным был тот, первый диплом, который мне вручили по окончании»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Самая отрицательная характеристика у премьер-министра Великобритании (в 1990–1997 гг. – Е.М.) Джона Мейджора (р.1948): «Сознательно решил бездельничать». В ней сказано, что естественные предметы вызывают у него невообразимую скуку. Совершенно иная характеристика была дана учителями в свое время будущему президенту Франции (в 1981–1995 гг. – Е.М.) Франсуа Миттерану (1916–1996) – он был застенчив невероятно. Настолько, что на устном экзамене на звание бакалавра не смог рта раскрыть – и провалился…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«В одном из рассказов немецкий писатель Генрих Белль (1917–1985) пишет, признаваясь в невероятном факте своей биографии. Оказывается, всемирно известный писатель в школьные годы позволял себе прогуливать уроки. «Правда превыше всего: иногда, я прогуливал школу; извиняться за опоздание было для меня невыносимо унизительно и я предпочитал жертвовать шестью часами занятий, нежели унизиться из-за четырех минут опоздания». Случалось, что запоздавшие учителя ловили мальчика где-нибудь в городе, но чаще всего ему удавалось благополучно улизнуть…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Невысокий, задиристый Андрей Тарковский (1932–1986) в школе учился скверно, слыл настоящим хулиганом…» (из книги С.Волкова «История русской культуры XX века от Льва Толстого до Александра Солженицына», Россия, 2011 г.).

В «Преждевременной биографии» (1962 г.), поэт Евгений Евтушенко (1932–2017) пишет: «Мама хотела, чтобы я учился, учился и учился. А учился я необыкновенно плохо… К некоторым предметам я вообще был неспособен – например, к физике. Я до сих пор, кстати, не могу понять, что такое электричество и откуда оно берется. Плохие отметки у меня были всегда по устному русскому. Писал я почти без ошибок, и мне казалось бессмысленным заучивать грамматические правила, если я и так пишу правильно».

Многим гуманитариям и, что особенно удивительно, естествоиспытателям и шахматистам с трудом давались точные науки. Математика, королева всех наук, оказалась настоящим камнем преткновения.

Великому Исааку Ньютону (1643–1725) не давалась школьная физика и математика.

«Людвиг ван Бетховен (1770–1827) учился плохо. За 5 лет, проведенных в школе, он выучился немногому – чтению, письму, начаткам латыни и арифметики. А считать так никогда и не научился толком. Когда ему, уже всемирно известному композитору, требовалось для подсчета гонорара помножить 251 на 22, он столбиком выписывал цифру 251 двадцать два раза и складывал. К людям, умевшим быстро считать и владевшим непостижимыми для него тайнами умножения и деления, Бетховен навсегда сохранил наивное уважение…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

Иван Пущин, лицейский товарищ Александра Пушкина (1799–1837), оставил следующие воспоминания: «В математическом классе раз вызвал его Карцев к доске и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы. Карцев спросил его наконец: «Что же вышло? Чему равняется икс?» Пушкин, улыбаясь, ответил: «Нулю». – «Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи»…» (из «Записок о Пушкине», Россия, публ. 1859 г.).

Александр Дюма (1802–1870) еще как-то усвоил азы латыни и грамматики и в немом изумлении остановился перед арифметикой: он никогда, не смог пойти дальше умножения…

«Еще в детстве Чарльзу Дарвину (1809–1882) нравилась ясность и точность геометрии, но этот интерес не выделял его среди всех остальных. Учеба в колледже и дополнительные занятия были бессильны втолковать юноше элементарные принципы алгебры…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Насекомые всего мира должны быть благодарны своему великому покровителю – французскому исследователю Жану Фабру (1823–1915), особенно за его 10-томное сочинение «Энтомологические воспоминания» (1879–1907 гг.). Но знаменитый ученый, один из основателей антологии, плохо учился в школе. По субботам вслед за первым учеником дети хором повторяли таблицу умножения до 12 х 12. Счет велся на дюжины. Но для этого надо знать хотя бы азбуку. От Фабра, как это ни прискорбно, сия премудрость долго ускользала. Школа мало дала ему. Но его заметили: аттестовали как лентяя, к тому же лишенного способностей…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.).

«Большинство учителей в Училище правоведения (Петербург, 1850–1859 гг.) относились к Петру Чайковскому (1840–1893) благосклонно – даже математик, несмотря на то, что математика всегда была и осталась для Чайковского наукой таинственной во всех отношениях. И когда один-единственный раз у него вышла алгебраическая задача, он был настолько поражен, что сам себе не поверил, от радости бросился обниматься с товарищами, точно в Светлое Христово Воскресение…» (из книги Н.Берберовой: «Чайковский», Франция, 1937 г.).

Иван Бунин (1870–1953) вспоминал: «Директором моей гимназии был старичок из балтийских немцев по фамилии Закс… Пришел он как-то на мое горе на урок математики, которую я с колыбели люто ненавидел. Я рассеянно сидел за партой, обмахивался тетрадью, потому что от моего соседа изо рта несло пшеном, а от сапожищ дегтем, и думал о моей горькой судьбине. Неожиданно меня вызвали к доске, на которой красовались нарисованные мелом какие-то вопросы… один, другой… я стоял как вкопанный с мелком в руках, ничего не понимал и молчал. Директор с жалостью посмотрел на меня и во всеуслышание на весь класс процедил: «Тупоголовый!»… (из воспоминаний А.Бахраха «Бунин в халате и другие портреты. По памяти, по записям», российск. изд. 2005 г.). «В четвертом классе… все шло гладко, кроме математики – алгебру Бунин совершенно не мог постичь: «a» плюс «b» равняется «c», он так и не уяснил себе, – все абстрактное его ум не воспринимал… пришлось махнуть на математические науки…» (из воспоминаний В.Муромцевой-Буниной «Жизнь Бунина: 1870–1906. Беседа с памятью», сов. изд. 1989 г.).

«Бытует мнение, что для достижения высоких спортивных результатов шахматисту нужно непременно иметь математические способности. Это далеко не так… Один из ярких примеров – Александр Алехин (1892–1946), который не проявлял интереса к математике, а был предрасположен к изучению истории, литературы, иностранных языков. Надо отдать должное его родителям, – зная наклонности младшего сына, они определили Сашу в гимназию Л.Поливанова (Москва, 1902–1910 гг.) с четко выраженным гуманитарным направлением… Большинство преподавателей гимназии относились к Алехину благожелательно, не мешали ему в занятиях шахматами, но некоторые позволяли себе иронические замечания: «Помню как-то классную работу по алгебре, – вспоминал сосед Алехина по парте Г.Корсаков в 1967 году. – Все юнцы притихли. Одни ученики, раскрасневшиеся, потные, взволнованные, поскрипывая перьями, торопятся скорее сдать письменную работу. Другие – бледные, растерянные, оглядываются по сторонам, всем своим жалким видом взывая к товарищеской помощи. Вдруг Алехин стремительно встает, с сияющим лицом молча обводит класс гимназии и в то же время, по всегдашней привычке, крутит левой рукой клок волос, сбившихся на лоб. «Ну что, Алехин, решили?» – спрашивает его преподаватель Бачинский. «Решил… Я жертвую коня… и белые выигрывают!» Класс содрогается от смеха… Хохочет в свои длинные усы всегда сдержанный Бачинский… Весь углубленный в свои шахматные дела, Алехин настолько выключался из окружающей его среды, что не всегда ясно осознавал, где он находится и какой идет урок…» …» (из книги Ю.Шабурова «Алехин», Россия, 2001 г.).

В письме к своей приятельнице детства Ж.Прозоровской (СССР, сентябрь 1974 г.) Фаина Раневская (1896–1984) вспоминала: «…Гимназию ненавидела: не давались четыре правила арифметики, задачи решала, рыдая, ничего в них не понимая. В задачнике купцы продавали сукно дороже, чем приобретали! Это было неинтересно… отсутствие интереса к наживе…».

«Выключение из среды», которому подвержен художник-творец, – это, пожалуй, единственное неоспоримое, что присутствует во всех регламентированных методах его обучения и воспитания… Крайности могут не только сходиться, приходя «к общему» с центростремительной силой, но даже образовывать единый поток, если имеется консенсус для формирования общей установки. Таким общим как для «физиков», так и «лириков» является критика «внедрения ложной учебы» и решение «обучить себя, минуя гимназию и даже домашних учителей-наставников». Мария Кюри (1867–1934), первая женщина-лауреат Нобелевской премии (1903 и 1911 гг.), в письме к сестре рассматривала даже крайнее средство: «Иной раз у меня создается впечатление, что детей лучше топить, чем заключать в современные школы». Свою дочь (тоже в будущем лауреата Нобелевской премии) она в гимназию не отдала, но организовала экспериментальную школу из десятка детей выдающихся ученых, учителями которой стали их родители. А представитель неточных дисциплин, поэт Андрей Белый (1880–1934), придал своему отказу от схоластических форм обучения «вид настоящей революции». Здесь и демонстративное неучение уроков, и дерзкие «ответы не по теме» учителям, и вызывающее молчание на экзаменах. Некоторые из протестующих зашли в своем «воспитании» наставников еще дальше. Эварист Галуа (1811–1832) метнул в голову профессора губку классной доски. Фенимор Купер (1789–1851) взрывал запертые двери класса…

Едва ли таким образом они хотели «расцветить» посредственность своих школьных баллов. По их мнению, ничего лучшего они и не могли получить в эти «самые темные и стесненные годы жизни», когда конец отрочества «отравлен гимназией».

«Никогда не забываются травмы, нанесенные в самую ранимую пору, – в детстве, – отмечает доктор экономических наук и литератор Виктор Черняк. – И десятилетия спустя прославленные поэты, живописцы, ученые – бывшие тупицы, двоечники, второгодники – в письмах, дневниках, мемуарах жаловались на незаслуженную кару школьного начальства. Потрясение было так велико, что воспоминания вызывали такую горькую обиду, будто все это происходило лишь вчера» (из «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.):

• «О том, где молодой Питер Брейгель Старший (1525–1569) – нидерландский живописец и график, создатель национального искусства, опирающегося на местные традиции и фольклор – Е.М. – получил общее образование, у кого, как, чему и сколько времени он учился, исследователям приходится только догадываться. В то время в Нидерландах было великое множество школ. Они существовали не только во всех городах и городках, но даже во многих деревнях. Глядя на сатирическую гравюру, выполненную по рисунку Брейгеля, можно представить, какой была эта начальная школа. Классная комната заполнена множеством учеников разных возрастов. Самый старший школьник с тоской выглядывает из-за решетки школьного карцера. Остальные ученики сидят на полу, некоторые вокруг учителя. В руках раскрытые буквари. Другие, пользуясь тем, что наставник не обращает на них внимания, озорничают: гримасничают и кувыркаются. Третьи зубрят. Двое учеников сидят под огромной шляпой с павлиньим пером. Один залез в неизвестно как попавший в класс улей, а оттуда вылетает рой пчел. Тела некоторых учеников перекручены, как у балаганных паяцев… Скорей всего, эта гравюра – воспоминание о собственной школе и о поре учения в ней – о маленькой деревенской школе, где одновременно учатся и дети, и великовозрастные парни…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);

• «Философ и поэт Джордано Бруно (1548–1600) оказался плохим учеником, посмел иметь собственную идею и догадки в космологии. Еще в школьные годы он досаждал учителям каверзными вопросами. Его увещевали верить не рассуждая. Воспитывали, как и в других, чувство приниженности. Не внял…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.). «Благодаря своему гению и усиленному труду Бруно еще в монастыре (Неаполь, 1562–1572 гг.) окончательно выработал свое самостоятельное и совершенно независимое от учения церкви миросозерцание, однако под страхом тяжкой ответственности ему приходилось тщательно скрывать свои убеждения. Впрочем, последнее не всегда ему удавалось вследствие замечательной искренности и прямоты его характера. Так, однажды, видя, с каким усердным увлечением один из молодых монахов отдавался чтению поучительной книги о семи радостях Пресвятой Девы, Бруно не мог удержаться, чтобы не заметить монаху, что для него было бы гораздо полезнее заняться изучением творений святых отцов церкви, чем читать подобные книги. Замечание это немедленно било доведено до сведения монастырского начальства: Бруно грозила тем большая опасность, что к обвинению в ереси присоединился донос монахов, будто брат Джордано вынес из своей кельи иконы святых угодников и оставил у себя одно лишь распятие. Дело могло принять очень дурной оборот, но, к счастью Бруно, монастырское начальство, снисходя к молодости обвиняемого, отнеслось не очень строго к его проступку и на первый раз обвинению не был дан дальнейший ход» (из очерка Ю.Антоновского «Дж. Бруно, его жизнь и философская деятельность», Россия, 1892 г.);

• «В 1755 году основан был в Москве университет, и отец Дениса Фонвизина (1744–1792) немедленно отдал сына в университетскую гимназию. Таким образом, Фонвизин был одним из первых, вместе с Потемкиным и другими прославившимися впоследствии «орлами» Екатерины, учившихся в гимназии и университете. Главной целью обучения в гимназии было научить читать, писать и говорить сколько-нибудь по грамматике. Так говорит Державин… Гимназия должна была подготовлять вполне образованных людей, в духе петровской реформы, но… человек лишь предполагает. Где было взять учителей? Благих предначертаний было много, исполнителей – мало. Итак, цель далеко не достигалась, но приобретенное на пути к ней уже составляло громадное богатство… Ни хороших учебников, ни книг для чтения не было. Только сочинения Ломоносова, напечатанные в академической типографии, присылались в университет… Из воспоминаний Фонвизина узнаем, как шло тогда преподавание. По латинскому языку проходили Юлия Цезаря, Корнелия Непота, Цицерона и Вергилия. Учитель латинского языка приходил на экзамен в кафтане и камзоле; на кафтане было пять пуговиц, а на камзоле – четыре. «Удивленный сею странностью», Фонвизин спросил о причине. «Пуговицы мои вам кажутся смешны, – отвечал преподаватель, – но они суть стражи вашей и моей чести: ибо на кафтане значат пять склонений, а на камзоле четыре спряжения; итак, – продолжал он, ударя по столу рукой, – извольте слушать все, что говорить стану. Когда станут спрашивать о каком-нибудь имени, какого склонения, тогда примечайте, за какую пуговицу я возьмусь; если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. Со спряжениями поступайте, смотря на мои камзольные пуговицы, и никогда ошибки не сделаете». Имена лучших учеников печатались в газетах… Насколько похвалы означали приобретенные знания, свидетельствует эпизод получения Фонвизиным медали. Учитель географии был тупее учителя латинского языка и не сумел даже фокусом подготовить учеников к экзамену. Поэтому на вопрос: «Куда течет Волга?» – один отвечал «в Черное море», другой – «в Белое». Фонвизин «с таким видом простодушия» отвечал «не знаю», что экзаменаторы, «единогласно» присудили ему медаль. Однако Фонвизин благодаря своим природным дарованиям и любознательности вынес некоторые познания, особенно в языках, а «паче всего получил вкус к словесным наукам»…» (из очерка С.Брилианта «Д.Фонвизин, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1892 г.);