Были одной жизни, или Моя Атлантида

В заколоченных ящиках – сыр, большими буханками. Везём его на станцию Менделеево на базу сырпрома, откуда его отправляют на фронт. Я же послана сестрой к маме в Дедюхино, что в семи километрах от Березников. Везу маме муки килограмм пятнадцать. Сижу на ящиках, высоко от полозьев саней. Заехали на лесную дорогу. Сани остановились. Парень достал топор, аккуратно вынул две досочки от одного ящика, достал две буханки сыру, вложил на их место два заранее приготовленных, спрятанных в сено кирпича, заколотил ящик.

Одну буханку тут же разрезал топором на четыре части, раздал всем, и мне тоже. Мы все впились зубами в ароматный вкусный, в меру солёненький сыр. Я без зазрения совести съела свою часть. По телу пошло тепло, начало клонить ко сну, ведь встала рано. Вместо тёплой шали сестра дала мне для дороги старенькое фланелевое одеяло, я завернулась в него, у живота изнутри держу края одеяла, чтобы не терять благодатного тепла. Дремлю. Временами открываю глаза, с восхищением смотрю на природу. Солнце зажигает каждую снежинку, превращая их в алмазы и бирюзу. Деревья покрыты и снегом, и инеем, и тоже сверкают под солнцем. Я говорю себе: «Я вижу такую красоту, какую не каждый увидит!» От красоты захватывает дыхание. Но сон снова наваливается на меня, я уже вижу другие картины. Движение саней, чувствую, как-то замедляется. Открыть бы глаза, нет – сон не отпускает меня!

И, вдруг, сани качнулись, я взлетела в воздух, не разжимая рук на одеяле, и – вниз! Мигом оказалась в снежной яме, голова запрокинута, горло прижато к тверди, в рот лезет снег, не успеваю отплёвывать, задыхаюсь, руки по швам – не достать! Крикнуть не могу, совсем погибаю. Но слышу краем ушей: меня ищут! «Где девка?» – громко кричит Санко. Тут он заметил подошвы моих стареньких валенок, подбежал, подхватил, потянул! Освободились руки, я оперлась о твердь и оказалась на свободе! Еле-еле отдышалась, встала на ноги, осмотрелась. Оказывается, дорога шла под гору, гора не крутая, но длинная и извилистая, сильно укатанная, сани развернулись наперёд лошади и опрокинулись на бок, резко сбросив меня. Я и улетела в «тартарары», в кювет, занесённый снегом. Приземление мягкое, но последствия могли быть не весёлыми, не увидь Санко моих пят. Привели всё в порядок, благополучно приехали на станцию Менделеево, попрощалась я с попутчиками и села в вагон поезда.

Дважды спасённая

Прохладными были последние дни августа 1944 года. Я возвращалась из Перми в село Паздниково, Карагайского района, куда перевели сестру из деревни Марково. Я опять же служила при ней санитаркой, хотя уже пыталась сбежать от неё. Но неудачно. Выжидала более удачного момента для второй попытки. А пока служила ей верой и правдой. Она заставила меня найти для неё у жителей города пальто для зимы. У старушки, хозяйки избы, где мы работали и жили, приехала дочь в отпуск, давняя горожанка. Узнав о желании сестры выменять пальто за муку, пообещала помочь, дала свой адрес. И пришлось мне тащить муку в чемодане на плечах, не много, не мало: двадцать километров до железнодорожного разъезда Мокино, самой ближней от нашего села. У соседки хозяйкиной дочки, дверь напротив, нашлось чёрное плюшевое пальто, на мой взгляд, подходящее для сестры. Срядились за три пуда муки. Дорого это, или дёшево, не знаю. Была я совсем не опытна, посоветоваться не с кем. Оставила первый пуд муки, приехала к сестре, говорю: «Поедем, посмотри сама, чтобы не кота в мешке тебе привезти». Ехать ей не захотелось, сказала, что доверяет мне. Снова по колхозам собрала она пуд муки, и опять я на плечах несу тяжеленный чемодан, двадцать вёрст «киселя» хлебаю.

Сразу у села течёт река Обва. И широкая, и глубокая, быстрая и рыбы в ней много водится. Мужики ловят её бреднями, сетями, удочками и у самого берега ставят плетёные из виц ивы «морды», как корзинки, только с хитрым узким входом в неё. Рыбы в неё заплывают, а обратного выхода нет. Моста через реку не было. Днём рыбаки на лодках перевозили на ту или иную стороны, кому куда. Но был ещё и переход в одном месте по выступающим со дна каменным глыбам, местные жители этот переход хорошо знали, называли его «бродом». Я тоже, вроде бы запомнила его расположение. Второй пуд муки увезла.

Сестра набрала муки на третий рейс. Боже, как я устала!..

Третий поход с тяжёлой ношей на плечах. Чемодан отдавил мне плечи. Отдала женщине третий пуд, осталось взять пальто и в обратную дорогу. Но судьба решила развлечься со мной! Женщина попросила меня чуть задержаться, она только сходит до магазина. Я осталась у закрытой двери. Жду, жду, день проходит, уже вечер, и он к концу. Я голодна, еды не брала с собой, рассчитывая вернуться домой к вечеру.

Опустилась тёмная августовская ночь. В коридоре тьма. Я сижу на чемодане. Где-то бьёт двенадцать. Пришла моя Мария, так имя женщины. Открыла двери комнаты, вошла к себе. Вышла, извиняется, не спешит взять муку и отдать пальто. Не прошло десяти минут, стук во входную дверь. Бежит открывать. Из-за двери голос: «Милиция!» Открыла. Вошёл в форме рослый мужчина. Показал ей корочки, сказал: «Проверка документов!». Раскрытая дверь её комнаты полностью закрыла меня, да ещё тьма в коридоре, я решила, что меня вошедший не увидит. Но он рванул дверь, обнаружил меня и недовольным голосом спрашивает, кто я такая и что тут делаю? Я встала и показываю паспорт, он у меня в нагрудном кармане. «А что в чемодане?» – спрашивает. Я объясняю. «Пойдём в милицию для проверки». Я заплакала, прошу Марию поручиться за меня. А та говорит, что милиция близко, сходишь и вернёшься. Я не иду. «Милиционер» подхватил мой чемодан и пошёл к выходу. Я бегом за ним. На улице тьма!

Шагов на двадцать отошли от дома, он поставил чемодан на землю, полез рукой в карман, достаёт предмет, похожий на наган. Луна осветила его зловещую фигуру с рукой, направленной ко мне и этот предмет. Я замерла, прощаясь с жизнью. В войну за буханку хлеба убивали, а у меня – три пуда муки! Но он отпустил меня, решил, что мараться об меня не стоит, что я глупа. Я потеряла силы от потрясения и голода. Очнулась – сижу на холодной земле. Бегом к Марии, благо ушли не далеко. Она впустила меня, разохалась. Не надо бы тебе с ним идти!.. Я всё поняла, не подняла ночью шума, попросила дать на ночь приют. И она решила, что я глупа… А рано утром я обратилась в милицию, что тоже была не далеко от её дома. Тут и выяснилось, что попала я в шайку воров и убийц. Сын Марии отбывал срок в тюрьме, а приходил его сообщник. Дивились милиционеры, что меня оставили в живых! На квартире сделали обыск, много вещей нашли подозрительных, и ту муку, что я прежде привезла, и пальто, что должно принадлежать мне по праву, конфисковали, принесли в милицию. А потом, глядя, как я рыдаю, а я не знала, как показаться сестре, обливалась слезами, добрые милиционеры отдали мне моё добро.

Я схватила пальто, свернула, завязала в марлевую тряпку и дай бог ноги, умчалась на вокзал «Пермь-II». Потом бежала пешком двадцать километров, к реке прибежала уже темно, только луна светила. Перевезти на тот берег было не кому. Я решила идти по каменному броду. Пошла, Ногами щупаю камни. Прошла половину реки. В руке узелок с пальто. И – вот он, неверный шаг! Я оступилась и потеряла каменную тропу! Глубина – дна не достать! Я барахтаюсь, стараюсь найти камни. Не могу. Машинально держу узел с пальто. И вдруг слышу: «Правее! Правее забирай!» Спасительный окрик! Сумела повернуться правее и почувствовала ногой каменную твердь! Так и выбралась на камни, не выронив узла, только вымочила, барахтаясь в воде. Выйдя на берег, увидела спасителя. Это был рыбак Дороня, сухопарый рыжий старик, в своей бессменной истрёпанной соломенной шляпе. Я благодарю его за помощь, он только улыбается в усы, не глядя на меня. Я побежала к сестре, вся мокрая, как сказочная Ундина. Сестра уже горевала, меня не было неделю, должна была давно быть дома. Я рассказываю свои мытарства, и то, что чудом осталась жива, дважды спасённая. Сестра обнимает меня, плачет со мной. Уснули.

Утром, рассмотрев пальто, сестра избила меня. Пальто ей не понравилось…

Ужас в овощной яме

Расчудесная стояла пора года: май! Весна выдалась солнечная, даже жаркая. После разлива Кама входила в свои берега. За ней и наша Канава тоже. Наводнение в посёлке стихало, вода ещё заливала нижние улицы, что находились за нашим огородом. А там жила моя подружка, Людка. Я прибежала к ней, когда солнышко хорошо пригрело землю, и вода на улице стала тёплая. Нас сразу собралась стайка девчонок моего возраста, чуть постарше и помоложе, а мне исполнилось только что восемь! На днях. И сразу у кого-то появилась идея бродить по разливу воды. Чтобы обезопасить всю ораву, решили впереди пустить дозор. Одна девчонка с длинным батогом шла, прощупывая землю. Нам было весело, мы плескались водой, руками и ногами пуская фонтаны брызг во все стороны. Вскоре все стали мокрые с ног до головы. Подошла моя очередь идти впереди. Я пошла.

Не успела шагнуть и десяти шагов, как провалилась в глубину, не ожидая такого сюрприза! Батог я упустила и он уплыл. Я, как была на ногах, так и ногами вниз полетела в бездну! Я не достала дна, меня подхватила неведомая мне сила и толкнула вверх! Мои ладони скользнули по краю ямы, земля была скользкая, глина. Я сорвалась и так же стреми-тельно полетела в бездну! Какие мысли были у меня в голове, не могу сказать, только всё моё существо пронзила острая боль, хотелось вдохнуть воздуха, инстинктивно я не делала вдоха. В уши заливалась вода с нежным звоном: буль-буль-буль. Было неприятно, кружилась голова, грудь раздирала боль. И снова необъяснимая сила подбросила меня вверх! Я ногтями пальцев ухватилась за скользкий, но спасительный край земли и забросила правую ногу на него. Не знаю, как удалось мне и второй ногой влезть на землю. Желание вдохнуть воздуха было так сильно, что я вот-вот бы не выдержала раздирающей грудь, боли. Но неосознанное упорство жизни гнало меня прочь от края ямы. Ползком, находясь под водой, ведь вода, когда мы пошли вброд, достигала выше колен, я старалась из последних сил отползти от страшной ямы. Без ясных мыслей, в великой борьбе за жизнь, я поднимаюсь на ноги. И только поднялась, вероятно, успела вдохнуть воздуха, потеряла сознание и упала вновь в воду, но уже головой от ямы! И тут же очнулась! И вновь встала на ноги, хватаю воздух всей грудью, не веря в спасение! Ужас погнал меня прочь от страшного места! Подружек – ни одной! Как ветром сдуло!

Разве я долго боролась за жизнь? Ни одна из них не закричала, не позвала взрослых спасать меня. Я вся мокрая, как снег белая, это мне сказала мать Людкина, когда я вошла к ней в дом. Она всплеснула руками, спросила, что случилось и где её Людка? Она одела меня в сухое бельё дочери, утолкала на тёплую русскую печь, дала горячего молока, они держали корову. Потом тихо-тихо заходит Людка. Мать схватила её и тут же надрала ей зад ремнём! Почему не закричала, не позвала на помощь, ведь совсем близко возле дома.

«Вот с тобой случится такое, и никто не позовёт взрослых, ты поймёшь, как бросать в беде друга!» Она ещё много говорила ей, но согревшись, я сладко уснула. А, проснувшись, добрая женщина сказала мне, что их сосед выкопал овощную яму осенью, не успел её доделать, оставил в зиму не закрытой, и вот что произошло… А ведь я чудом выбралась!

Первоапрельская шутка

В моё дежурство по вызовам кто-то записал вызов на дом к женщине, работающей на базе сырпрома заведующей производством. Был весёлый солнечный день – весна, первое апреля. Вызовов в этот день мне записали больше, чем обычно, и я решила не ходить на обеденный перерыв, чтобы не припоздниться на работе. Взяла список адресов, сумку скорой помощи и ушла из амбулатории. Первым делом пошла к женщине с сырпрома, она жила ближе других от больницы. Зашла в дом и как обычно, разделась, раскрыла «скорую» сумку, достала градусник, «больная» сидит за обеденным столом. Я ставлю ей подмышку градусник, пока её ни о чём не спрашиваю, жду температуру. И она ничего не спрашивает, кушает с аппетитом. Я взяла у неё градусник – температура нормальная. Теперь приступаю к опросу больной: «Что беспокоит, зачем вызывали?» Она смотрит на меня с удивлением, извините, говорит, я спешу на работу, приходила на обед. Теперь удивляюсь я, ведь я пришла обслужить больную на дому. Из семьи никто вызова не записывал, я собралась и вышла из дому. Обслужив все вызова, возвращаюсь к себе в больницу. Девчонка лет двенадцати, жившая рядом с больницей, ожидает меня у своего дома и» нараспев делает мне серьёзное внушение: «Первое Апреля – не будь Ротопеля». Оказывается, это она записала ложный вызов. Сказала, что её попросили. Ей смешно, и наказания для неё нет – ребёнок! Шутка простенькая, сходила я не далеко, только мне почему-то стало грустно в этот солнечный день. Как она будет шутить, эта девочка, когда вырастет, и над кем?

Неблагодарный подкидыш

Мороз стоял трескучий. Январь 1956 года. Метелям вроде ещё и рано, они обычно воют в феврале-марте, а в тот вечер такая снежная буря, да ещё при морозе градусов в двадцать пять. Мы, два сельских фельдшера, несли ночные дежурства в стационаре, что сами и построили для людей нашего сельсовета, деревянный домишко на две палаты, в которых поместились десять коек. Лечили тут больных, которым требовалась неотложная помощь, таким, как маленькому ребёнку, которого сложно отправить в районную больницу из-за тяжёлого состояния, или старушка, старичок, что не сможет влезть в кузов грузовика, автобусного сообщения с райцентром ещё не было. Для людей, конечно же, облегчение, а нам, патриотам-медикам, лишняя нагрузка к основной работе без дополнительной оплаты. Почему-то было так.

В это моё дежурство койки занимали три старушки по общему заболеванию, мама с ребёнком, больным расстройством желудка, агроном с тяжёлой двусторонней пневмонией, и перед моим приходом привезли пострадавшую от проходящего железнодорожного состава, добрую, очень милую, знакомую мне старушку. Бабушка ходила в церковь за семь километров, дорога шла вдоль железнодорожных путей, из-за шума метели старушка не услыхала движущегося поезда, и её помяло, ран не было. Пострадали внутренние органы. Были и переломы рёбер. Больная была безнадёжна, но меня узнала и улыбнулась мне. Из Перми позвонил её сын, тоже машинист паровоза, умолял меня любыми средствами задержать жизнь матери до его приезда. Ехать ему до нашей станции на скором поезде часа полтора. Я взглянула на всех других больных, все назначения им были уже выполнены, и сосредоточилась над умирающей старушкой. Ночью опустели кислородные подушки, пришлось срочно бежать в другое здание больницы, где стоял баллон с кислородом.

Открываю дверь, она не открывается! Что-то мешает снаружи! Толкаю со всей силой, кое-как сдвинула, высунула голову. Поперёк двери лежит человек! Я испугалась, ведь не слышно было ни шагов, ни стука, и, сколько он тут лежит, ведь мог и замёрзнуть до смерти! На помощь звать некого. Начала затаскивать здоровенного мужика, таким оказался новый больной, он был таким тяжёлым и неподвижным, я еле втащила его в коридор больнички. Мужик оказался молодой, весь пропах алкоголем, пьяный вдрызг! Видимо он потерял сознание ещё при друзьях, с кем вместе пил. Они и подкинули мне его без шума, знали, что его бы не приняли пьяного. А что он бы замёрз, их не обеспокоило. Если бы не кончился кислород, я не открыла бы дверей! А у мужика двое маленьких мальчишек, я узнала его, механизатора из близлежащей деревушки. Мне пришлось оставить умирающую бабушку, я провозилась с алкоголиком два часа, пока привела его в сознание. Маленькие дети могли остаться без кормильца!

Когда я смогла вернуться к искалеченной старушке, она была мертва! Я заплакала. Я понимала, кислород бы не спас, но, может быть, сын застал бы последний взгляд матери. Он приехал, но не застал! Мне тяжело было видеть, как плачет по матери пожилой уже сын, я плакала вместе с ним и чувствовала угрызения совести, что не смогла выполнить его просьбу. Но отца маленьких детей я спасла, он теперь спал безмятежным сном, прямо на полу, я положила ему под голову подушку и укрыла одеялом. Рассвело. Сын ушёл за подводой, чтобы увезти мать домой. Пьянчуга проснулся, огляделся, спрашивает: где он находится? Как попал сюда? Когда всё понял, всё что я ему сказала, сколько мне пришлось ползать на коленях возле него, чтобы вернуть его к жизни, умерла бабушка, оставленная мной из-за него, стал клясться, что отблагодарит меня за спасение. «Я принесу тебе пол-литру!» Вот такую благодарность он пообещал мне. Но расстаться с той пол-литрой он, конечно же, не смог. Такая благодарность мне и вовсе не была нужна. Но мужик прятался от меня с тех пор, на глаза не показывался. Жена же его сказала мне, что не надо было спасать алкоголика, житья от него нет! Вот так бывает в жизни!

Пуганая ворона и куста боится

По календарю уже была весна. Конец марта. А там, куда занесла нас с сестрой судьба, в далёких лесных деревушках, приход её пока не был заметен. Глубокие снега чуть-чуть подтаивали за день, а ночью покрывались толстой коркой льда. Ледяная корка называлась «настом». Бежать по этому насту было одно удовольствие, особенно в лаптях. Мне приходилось часто в эту весну бегать по нему по делам.

А дела были такие: то за хлебом за десять километров, то за медикаментами в районную аптеку за пятнадцать километров. В аптеку я стеснялась входить в лаптях, я их прятала в снегу возле коновязи. В помещение входила, одев на ноги маленькие старенькие калошки на чулок, чем удивляла аптекарей. Они спрашивали меня, как я дошла в такой обуви? Я смущалась и не отвечала, в душе боясь, что вдруг мои лапотцы кто-либо найдёт? Вот тогда я и запляшу на обратном пути, можно сказать, босиком! Но мои лаптишки никому не были нужны, и я бежала в них, как в «сапогах-скороходах». Такое было не раз.

Но сегодня я шла по лесной дороге не одна, а с сестрой, моей начальницей и повелительницей. Мы шли лесной дорогой в дальнюю маленькую деревушку делать малышам прививку от дифтерии и, заоднем, весенний обход изб и дать наставления жителям, как избавиться на лето от мух, как жить без вшей, тараканов и прочей твари. Мы шли не в лаптях, сестра их не одела бы ни за какие блага. У неё уже были настоящие валенки, скатанные местным каталем. У меня старые-престарые, чуть повыше лодыжки, но все-таки валенки! Сестра была в благодушном настроении, не ругалась. Говорили на отвлечённые темы. И я была довольна нашей беседой. Дорога шла среди высоких пихт и елей, тесно подошедших к тропинке и нависавших над ней.

Частые повороты тропинки закрывали даль, было ощущение, что мы одни в дремучем зимнем царстве. Я осматривала каждое дерево, удивляясь ему и восхищаясь его могучей силой. Вдруг, из-за крутого поворота выскочил зверь, небольшой, но страшный-страшный! Он кинулся было на нас, немного приостановился, и мы рассмотрели его, перепуганные насмерть. Мы даже присели со страху! Это оказался крупный заяц, меняющий шубку с белой на серую. Белая шёрстка местами болталась клочьями, среди этих клочьев выглядывала новенькая, блестящая серенькая шкурка. Какую-то минутку мы рассматривали друг друга, тут заяц стремительно дал стрекача в сторону и исчез между деревьев. Мы с сестрой пришли в себя и долго смеялись над испугом и над косматым зверем. Заяц пугал меня и раньше, в нашем родном, Дедюхинском, лесу в мои детские годы, но об этом после. И получается, что, как говорится в народе, пуганая ворона и куста боится.

Урок «русского» языка, или мужик в луже

Далёкое босоногое детство. Но такое любознательное, как у всякого малыша. Всё хотелось знать, на всё найти ответ. Бесконечными «почему» я мучила папу при каждом удобном моменте. Он был очень начитанный человек, и никогда не оставлял меня без ответа. Иногда его ответ ставил меня в тупик, и тогда другой ответ я мучительно искала в другом месте. Многих слов родного языка я ещё не знала и не слыхала. И вот настало время познакомиться с родным русским «фольклором». Благо и «преподаватель» оказался в глубокой луже у отцовского дома. Он не имел сил выбраться из неё самостоятельно, а поблизости никого, кто бы мог помочь.

Мне было лет семь, я любила лазать по деревьям да по крышам и с высоты наблюдать за поведением людей, и любоваться окрестностями. И сейчас я сидела на конке крыши нашего дома, ноги свесила по скатам досок, и глядела вокруг сверху вниз. Мне было очень удобно и приятно. Летний день был на исходе, солнышко не жгло, недавно прошёл сильный дождь, деревья ещё не успели отряхнуться и блестели в сказочном убранстве драгоценных камней. Мне хотелось найти настоящий изумруд, или сапфир, я о них читала и в разговорах взрослых слыхала, и искала их в разных местах. Я сидела и размышляла. Вдруг мой взгляд упал на землю возле дома, в сухое время тут было углубление и трава не росла. В дожди набиралась вода и смешивалась с землёй, превращаясь в глубокую лужу. И вот в этой луже, как в западне, барахтался мужик. Он поворачивался с боку на бок, ползал на коленках, иногда уже казалось, что вот-вот выберется, справится, но снова шлёпался то на спину, то на живот. И так было забавно смотреть на него сверху, я умирала от смеха. Но вот его терпение кончилось, мужик начал ругать лужу, погоду, жизнь, жену и детей! И такими словами он поминал мать, отца. Но больше мать. Но слова подбирал такие… Да и целые выражения… Я жадно их слушала, хотя смысл их был мне не понятен. Одно я поняла, что речь мужика не из литературных произведений. Но, не в похвалу мне, все они, эти слова – запомнились. В конце концов, мужика вытащил другой мужик, посадил его на землю, оттащил от лужи и ушёл. А этот тут же уснул. Земля тёплая, солнышко греет, мужик спит. Я спустилась с крыши и забыла про мужика. Но вот, дня через два, нас девчонок, человек шесть, моих ровесниц-подружек, собралось в маминой половине дома, у сестры Риты, что жила с мамой, а я с папой. Мы собирались там ватагой, когда мамы не было дома и веселились. И в тот день тоже было весело. И кто-то из подружек, уже знающих русский фольклор, предложил провести конкурс на эти самые, «фольклорные» слова. И мы стали соревноваться. Девочки выступали одна за другой. Сестра была постарше всех, и была за судью. Девочки знали немного слов – одно, два.

Подошла моя очередь. Я собралась, и выложила всё, что услыхала у мужика из лужи. Выступала с выражением, громко. А окно мы на улицу не закрыли, ещё не знали, что ведём себя неприлично. Ума ещё было мало. Мимо дома шла соседка, Наталья Малютина, мой враг номер один. Мы не ладили с её сынишкой, я его била. А она била меня, когда ей это удавалось. Соседка прислушалась, моё выступление её заинтересовало, она подпрыгнула и заглянула в окно. «А-а-а, – растянула она, – Вот ты что рассказываешь! Скажу мачехе!» Нас словно громом ударило! Мы все сели на пол и не могли прийти в себя! Все поняли, что натворили что-то ужасно нехорошее. Я не знала, как появиться домой? Ясно, что меня ждёт ремень! Домой идти все равно пришлось, хотя я появилась там заполночь, надеясь, что мой приход не заметят. Но меня ждали. И папа, и мачеха спать не ложились. Я вошла, уже чувствуя себя виноватой. Еле перебирая ногами, голова низко опущена. Когда и вины за собой не вижу, все равно перед мачехой как будто провинилась, а сейчас – точно, виновата. Ведь Наталья доложила о нашем сборище, и о моём выступлении. Мачеха скрутила полотенце, она всегда его скручивала потуже, чтобы было больнее.

«А скажи-ка, повтори-ка своё выступление, только слова говори те самые!» У меня сердце похолодело! Но в этот раз выручил папа. Он с весёлым видом сказал, чтобы я не боялась, а повторила только то, что слышала соседка. И подмигнул мне незаметно для мачехи. Я повеселела, и, вдохновенно, с выражением, для папы, повторила мужикову ругань. Да ещё рассказала, как мужик ползал в грязной луже, крутился как пельмень в уксусе, и как его вытащил другой мужик и оставил тут грязного и мокрого, и как он тут же и уснул! Папа был очень доволен моим рассказом. Закинув голову назад, он хохотал так заразительно, что ни я, ни мачеха не могли удержаться, и тоже расхохотались. Успокоившись, папа сказал мне, чтобы я больше никому этого не повторяла, слова эти очень неприличны. Я запомнила его совет и «плохих» слов не говорила. Но знала, что есть такие слова, которыми пользуются или пьяные, или хулиганы.

Плот подвёл

Весна 1940 года. Такая весёлая, солнечная. Май месяц. Мне пятнадцать лет, я студентка первого курса медтехникума. Дело перед переводными экзаменами, я простудилась, и у меня признали сухой плеврит. Мои преподаватели-доктора дали мне кучу рецептов, на месяц освободили от занятий, отпустили домой в Дедюхино лечиться и готовиться к экзаменам. Лечиться я не лечилась. Правда, один раз сходила в амбулаторию на банки, остальное время проводила весело, иногда садилась за анатомию. Наука скучная, но преодолеть её необходимо для избранной профессии.

День воскресный, солнечный. Кругом сверкает вода. Кама разлилась, затоплены улицы, огороды. Одним словом – не до анатомии. Папа пьёт вино, мачехи нет дома. Выскочила в ограду. Дядя Петя, что выменял мамину половину дома на свой крохотный домишко на окраине Дедюхино, сидит на крыше, ремонтирует её. Увидел меня, кричит: «Плот, плот делай, плавай, пока вода в огороде!» И мне действительно, так захотелось сделать плот и поплавать по огороду! Я прибежала к папе спросить разрешение на постройку плота. Папа не соглашался, я умоляла, он разрешил. С условием: не потерять плот, чтобы он не уплыл без присмотра – доски и брёвна большая ценность. Я обещала, выскочила за дверь. Резво взялась за дело. Собрала всё необходимое. Брёвнышки были короткие, метра по полтора, или ещё короче. Да и было их всего три. Я, не задумываясь над всем этим, приколотила к ним старую дверь от туалета и плот, на мой взгляд, – готов! Подтащила его к воде в огороде, вместо весла прихватила багор, которым пользовалась при ловле брёвен на лодке. Этим промыслом я занималась каждую весну в половодье, обеспечивая дровами на зиму семью. Была за мальчишку, папа доверял мне все свои инструменты и лодку. Недолго думая, вскочила на плот, оттолкнулась багром, плот отъехал от берега метра на три, выехала на глубину, земля огородная опускалась под горку и поэтому сразу же под плотом оказалась глубина. Я решила повторно оттолкнуться багром, переместив его вперёд плота. Но как только я подняла багор, чтобы повторно оттолкнуться им о землю, о ужас! Плот не выдержал моей тяжести, и я потонула вместе с ним! Плот вынырнул из-под меня и один, без меня, поплыл вдаль от берега! Я в пальто, ботинках и в шапке, не ожидала такого. Вся промокла, поплыла к берегу. Глянула – мой плот уплывает! А папе обещала не потерять его! Снова бросилась в воду, доплыла до плота, схватила за доску и прибуксировала к берегу, не успев испугаться. Дядя Петя хохотал на крыше! В растерянности стою у воды. «Иди скорее к нам на печь, греться!» – кричит наш сосед. Домой идти страшно, побежала к дяде Пете, в мамину половину. Жена Петра переодела меня в сухую одежду, дала кружку горячего чая и утолкала меня на печь. Я согрелась и уснула. Пальто моё отжали, сколько-то посушили, пока я спала. Ботинки ещё были мокрые, но я, встав с печи, оделась и ушла домой. Никому об этом ничего не рассказала, никто не заметил моей мокрой одежды, всё прошло гладко. И дядя Петя с женой не сказали об этом случае ни папе, ни мачехе, жалея меня. А я после этого холодного купания перестала кашлять и забыла, что по болезни освобождена от занятий в техникуме. Экзамен по анатомии я выдержала на четвёрку, перешла на второй курс. Дядя Петя не мог меня видеть без смеха. А ведь, если бы я тогда начала тонуть, он не успел бы и с крыши слезть, чтобы спасти меня. Сама дивлюсь, как я справилась? Видимо, только страх перед папой не сдержать слова, что не потеряю плот и спас меня. Всё произошло так стремительно, быстро, я и испугаться не успела!