Младший сержант Ф. Крюгер

– Один отправляешься. Няньки немае. Штабу, художники требуются. Запрос на тебя пришел. Видно, хороший ты художник, Ипатов. Что же ты молчал? Так, наверное, хотел в тайне оставить свои таланты, а зря. Художникам везде почет. Будем надеяться, долго тебя не продержат, а вернешься, там и найдем применение твоим талантам. Альбомы дембелям малевать не в счёт, это уж без меня и чтоб я не знал, иначе найду, накажу, а альбом уничтожу, будешь заново малевать. Понятно? Понятно. У нас красная комната до конца не оформлена, да и рекламные щиты вокруг плаца, требуют марафета, так что готовь кисти, карандаши и что там у вас еще… Вернешься и за работу. А сейчас. Кругом! Шагом, марш! Художник, вашу…

Когда майор остался один, он замычал, подпевая, уже другому произведению, несущемуся из динамика

* * *

Военные двигались как приведения, измученные учениями. Из офицеров в казарме был только замполит, остальной же командный состав обнимал подушку или сопел в бок жене. Жизнь двигалась, как и всегда по расписанию, но лишенная какой-либо инициативы и блеска. Денис же, если, не считать дискомфорт в теле и небольшого тумана в голове от недосыпа, чувствовал себя отлично. Мысль, что он смоется из дивизиона, приговоренного к каторге бесконечных учений, вселила оптимизм и сняла усталость, так что наваленные хлопоты перед поездкой, давались легко и с удовольствием

Весь день был свободен, и он бесцельно слонялся. Постиранная форма висела в сушилке, среди комбинезонов, горой наваленных на горячие трубы, среди валенок, влажных и измученных на полигоне и, судя по повышенной влажности в помещении, просохнет не скоро. Глажка откладывалась.

Не придумав, ничего лучшего он решил черкнуть пару строк домой. Сев за стол в красной комнате Денис, взял ручку и листок бумаги, подпер голову рукой и стал рассматривать плакаты, которые нужно будет обновлять или переделывать, когда он вернется.

Комната напоминала класс перед уроком: так же стояли парты с поднятыми на них стульями а, он пришел первым, сидит и ждет одноклассников и учителя. Начнется урок, и армия растает как кошмар задремавшего ученика.

Но высшие силы, влияющие на нашу жизнь, дергающие за нити судеб, никогда не отдыхают, как будто разыгрывая шахматную партию между собой, радуясь победам и расстраиваясь поражениям, блефуя и, подставляя друг друга. Войны, уносящие миллионы, стихийные бедствия, страдание и даже минутные радости и годы счастья, скорее всего, всего лишь комбинация и стратегия холодных и расчетливых, не знающих сострадания и сопереживания сил. Хотя может быть, они вместе со своими фигурками, переживают весь колорит эмоций в поворотах человеческой судьбы, кто знает?

Как бы то ни было: отрезок времени, между красной комнатой и штабом ПВО, не закрепиться в памяти Дениса и он никогда не будет вспоминать поезд, вокзал и то, как он добрался от вокзала до военной части. Все это растает как сон, не оставивший дорожки в нейронах, запечатывающих все виденное и слышанное в глубинах подсознания.

Атолос, одна из трех сестер, прядущих нить человеческой судьбы, суровая старуха неотвратимо и неуклонно приближающая будущее, поставила на прокрутку фильм о младшем сержанте Ипатове до момента, когда он сошел с поезда в Новосибирске и прибыл в штаб ПВО, Краснознаменного сибирского округа, для дальнейшего прохождения службы.

По иронии судьбы, сюда он прибыл так же ночью, как и в дивизион. Часы отбили четыре утра и в связи с тем, что на сон оставалось мало времени, дежурный по роте разрешил Денису, не вставать, вплоть до самого завтрака, что допускалось только, после полтора года ношения сапог, за полгода до дембеля.

* * *

Команду, «рота подъем», запрограммированный мозг на отдых, проигнорировал. Игнорировал он и шум суеты полусонных солдат. Прошла утренняя зарядка, солдаты подшили воротнички и привели себя в порядок, умылись и собрались в столовую.

Очнувшись на мгновение, Денис решил пропустить завтрак, ведь так приятно обнимать нежную подушку, чем тереть ноги в кирзовых сапогах. Перевернувшись на другой бок, он отключился.

Солдаты вернулись из столовой и сквозь полусон, Денис услышал диалог трех местных. Они говорили о нем:

– Смотри-ка, – сказал один из голосов. – Что это за фрукт?

– Наверное «Дедушка». «Спит как у себя дома, даже дежурный его не трогает», – сказал другой.

«Пусть думают, что я дед, – думал Денис, притворяясь, что глубоко спит. – Лишь бы не принялись будить, а впоследствии разберусь, тем более, дежурный разрешил. Е-мое, по карманам шарят. Да, повалялся. Жаль, что я не дед, встал бы и пошарил по ушам»

– Сейчас посмотрим, что за супчик. Военный билет, врать не будет, – продолжал голос.

– Ну что там? Дай посмотреть, – сказал третий.

После зависший паузы, голос, в котором слышались более наглые оттенки, перешел с шепота на более высокие ноты:

– Ни фига себе оборот! Салага! – голос материализовался, в вполне земного военного, который стащил Дениса с постели, за ногу на пол.

– Мне дежурный разрешил, я прибыл в часть ночью, – попытался оправдаться Ипатов, поднимаясь с пола.

– Дежурный говоришь? Когда это дежурный решал, кому спать положено? – выдавил из себя слова, обладатель наглого голоса. Его решительная поза и затуманенный взгляд, предрекали беду. Расстёгнутая гимнастерка, ослабленный ремень поддерживающий, обозначенный живот, указывали на его статус.

– Сколько дней до дембеля? – спросил второй. Он был лысый и почти одного роста с Денисом. – С луны свалился? Ищи календарь и считай. А это за то, что не знаешь. Держи!

Мощный чилим, чуть ли не сбил с ног Дениса.

Третьим был сержант, с узким лицом и с тщательно ухоженной внешностью. Приказным тоном, нетерпящий возражения, он гаркнул:

– Быстро! Пять секунд даю одеться! Распустились духи.

Удар ногой опрокинул табуретку, и обмундирование разлетелось по полу, туда же последовал и военный билет. Денис кинулся натягивать на себя, обмундирования подбирая с пола.

Лысый запнул брюки вглубь казармы, приговаривая:

– Не научишься, четко и с радостью докладывать, сколько до дембеля. Будем учить. Убедительно и с пониманием.

Денис, было, ринулся за брюками, как перед ним появился старший прапорщик. Он с недоумением посмотрел на суетящегося Дениса и спросил громко, чтобы было слышно всем участникам конфликта, при этом двигая густыми усами:

– И, что это, тут происходит?

– Да так, – отозвался сержант. – Духа учим, уму разуму. Службу не знает. Требуется некоторая корректировка…

– Отставить. Вы уже докорректировались. Мало вам? За Каримовым вслед захотели? – прапорщик повернулся к троице.

– Да, ладно вам. Нам больше всех нужно, что ли? Пусть все спят до обеда. Духи не подшиваются и по чистоте не шустрят. Порасти все мхом…

– Короче. Я много говорить не буду, сказал, как отрезал, – пошевелил прапорщик усами в сторону старослужащих и обратился к Денису. – Выспался сержант? Теперь собирай вещи и следуй за мной.

Ипатов поспешил за старшим прапорщиком, благодаря высшие силы за спасения. Как оказалось, его прикомандировали к первой роте, но по ошибке дежурного, ночь он провел во второй.

* * *

Во второй роте процветала дедовщина, матерая и жестокая, под самым носом у высшего командования. Спохватившись, они решили изжить позорную традицию, достойную тюремной романтики.

Первым, в дисциплинарный батальон отправили рядового Каримова, избившего солдата поварешкой во время дежурства по кухне. Теперь, Каримов искупает вину, а солдат лежит в реанимации с пробитым черепом. И это только первая ласточка, на очереди еще несколько растлителей дисциплины. Под общую гребенку попали даже офицеры, закрывающие глаза на издевательства.

Командный состав обновился, почти на треть, вдохнув свежий воздух в застоявшуюся жизнь части. Появились новые идеи и передел снизу донизу, кирпичик за кирпичиком, перестраивая устоявшийся уклад.

В Штабе приняли решение построить музей ПВО, и высшее руководство кинуло клич по всему краснознаменному сибирскому округу в поисках тех военнослужащих, которые наделены талантом к творчеству. Из Ялуторовска сообщили об Ипатове. Сделали запрос. Ниточка привела в 4 дивизион.

6. СОН 2. Как ЗАКАЛЯЛСЯ зад.

Время безжалостно съедает все. Оно не щадит ни смертных не богов. Нет такого вещества или места, над которыми не было бы власти у разрушительной силы. Рождаются звезды, галактики и растворяются в небытие. Поднимаются города и падают в неизвестность. Страны, великие империя, все вокруг подвержено коррозии, превращаясь в пыль. Люди приходят и уходят и со временем стираются их имена. Глоток воздуха, миг опьяняющей жизни, каждая песчинка, проскочившая в отверстие стекла песочных часов, отсчитавшая долю секунды, все это, повисшее между жизнью и смертью – ДОРОГО. Пройдут века, сменятся поколения и лишь немногие останутся в памяти истории.

Где-то там, в генах, записано желание оставить потомкам свое наследие. Зачем это нужно вселенной, непостижимо. Может быть, мы не исчезаем в финале, не уходим навсегда, а насыщенные эмоциями тех, кто помнят о нас, продолжаем блуждать между бесконечными призрачными мирами.

Подстеганные, желанием оставить хоть что-то после себя, материально ощутимое, тыловые генералы, решили о себе заявить с помощью музея ПВО. Под это дело выделили несколько помещений, где собранной бригаде, разношерстных умельцев, предстояло шаг за шагом воплощать фантазии командиров, в виде деревянного каркаса, на который крепили, всевозможно изгибая ДВП и обтягивая его холстом. В дальнейшем, планировалось, создать на нем панно, с изображением исторической битвы противовоздушной обороны.

Семь солдат, костяк художественного фронта, приступили к ваянию. Близнецы, младшие сержанты, умело обращались с деревом, сколачивая скелет будущего шедевра. Молоток и пила дружно звенели в руках у братьев. Деревенская закалка сделала из них отличных работников, а врожденный талант, тонко чувствующих гармонию в линиях. Денис и ефрейтор, щуплый грузин с большими глазами навыкат, были на подхвате, а три рядовых, кроили ДВП, обтягивая влажным холстом, тщательно его грунтуя.

Молчаливые близнецы на контакт шли с неохотой. Троя рядовых прибыли раньше всех на стройку и держались друг за друга. Денис сошелся с грузином. Любовь к восточным боевым искусствам объединила, и они с легкостью нашли общий язык. Васо говорил без остановки: Пересказывал фильмы с участием Брюс Ли, Джекки Чаном, Ван Дамам подробно и красочно. Денис был не избалован такими кинокартинами. Боевики, в Братске, смотрели подпольно, на квартирах, привезенные контрабандой и выход на них у него не был. Всего лишь, два фильма, такого жанра, он видел: про монахов Шаолиня в «кинопанораме», и второй с участием БрюсаЛи "Игра смерти", у тренера. Боевые искусства были запрещены и тренировки, на которые ходил Денис, проходили в спортивном зале школы, поздно вечером, туда однажды и принесли видеомагнитофон с заветной кассетой. И то, что на юге страны, были доступны блага загнивающего запада, было настоящим откровением.

День пролетел незаметно, за работой и внутренним просмотром киношедевров.

* * *

Дирижёрская палочка в ловкой руке Эвтерпы, одной из девяти муз, дочерей Зевса и Мнемосины, покровительнице поэзии и музыки, выписывала необычные фигуры в воздухе. Симфония пропитала весенний вертеп, черно белого кино солдатских будней. Поскрипывание кирзы, вступило в свою партию, подхватив какофонию разбредающихся по казармам солдат. Стук дятла, писк неизвестных пернатых, хохот и бестолковый шум. Тишина, вторгающаяся между звуками. Проезжающий автомобиль за оградой, издавая ноты разной тональности. Все это, вплеталось в странную мелодию, не подчиняющуюся логики. Шорох метлы, борющейся с хаосом опавших листьев, вносит свою лепту в общий хор. Подстриженные кусты акации, пытающиеся вытянуть сопрано, подбадриваемые задорным ветерком…. Поднявшиеся до апогея увертюра, оборвалась, поставив точку последним аккордом, хлопком двери… Денис и Васо, после сытного ужина, вернулись в казарму и стали подниматься на второй этаж.

– Нууу, теперь, береги задницу, Денис!! – буркнул Васо.

– Не понял!? В гей клуб идем? – усмехнулся Ипатов. – Я тебя кормил, я тебя и танцевать буду.

– Ты разве не знаешь? Традиция такая. Профилактика для молодых. Нужно тебе в казарму, получи пряжкой по булкам.

– Да ты шутишь?

– Какие шутки. Ща увидишь. Старайся пробежать как можно быстрее, повезет, не попадет. Я уже собаку на этом съел. Ловкость мой псевдоним. Я как удав. Два раза всего зацепили, а так…

Васо замолчал и прислушался. Сверху доносился смех и непонятная суета. Грузин со знанием бывалого и видом умудренного опытом старца продолжил полушёпотом:

– Я по началу, артачился. Но потом понял, что главное в выживании это приспосабливаться к любым условиям. Наперекор течению пойдешь – снесет, так лучше не противиться, а двигаться, отдавшись напору, а там глядишь и, на брод наткнешься. Понимаешь? Закон природы. Ураган стойкие деревья ломает, а гибкие пригнуться и.… Понимаешь? Гибче нужно быть, гибче. По течению нужно, а там брод, шаг за шагом и суша. Принцип Айкидо.

– Да пошли они. Я другую сказочку знаю, про прутики, которые по одному сломать легче и про кулак. По мне так последнее дело клоуном извиваться на развлечение, – не согласился Денис с приспособленцем, и твердо решил не идти на поводу у старичков.

– Твое дело, а моя задница не казенная. Ты как знаешь, а меня все устраивает. Знаешь, что творилось во второй роте? Так у нас по-божески, тем более, немного ловкости и удачи – вот и все что требуется. Я воспринимаю все это как тренировку и оттачиваю свою юркость. Ты все-таки лучше делай как я, глядишь, пару раз зацепят и все. А так, что докажешь? Кому? Не понимаю, я тебя. Ну вот, и врата ада. Смотри и учись.

Друзья поднялись наверх. В проходе показались старослужащие с намотанными ремнями на кисти рук. Свисающие свободно пряжки, угрожающе поблескивали. Ухмыляющиеся лица с искрящимися глазами, в ожидании уставились и стали подбадривать:

– Давай, давай, щеглы. Веселее, не томите. Шевелите булками. Шлифанем пару раз и свободны.

Васо рванул, и с прытью Чингачгука, пронесся между свистящими пряжками. Ни один удар, не достигнул цели. Когда опасность миновала, он сбавил ход и остановился. Важно развернулся и, кивнув головой Денису, стал показывать жестами, чтобы он последовал его примеру.

Гордость забавная штука, она всплывает иногда в таких неожиданных ситуациях, которых нужно стыдиться и не выставлять напоказ. Метаморфоза разума, взрыв мозга. Рабское сознание черным облаком окутало молодых бойцов, да и история во второй роте будоражило и давило на мозги. "Уж лучше пряжкой по заду по вечерам – думали щеглы – чем жестокая дедовщина, калечащая последние искорки самоуважения, кои слабым и жалобным отблеском еле мерцали во тьме будней советской армии"

«Ну, нет уж. Самоуважение и достоинство, что-то значат. Жабья судьба в кипящей воде, не в моих принципах. Эх, Васо, жалкая ты душонка» – с такими мыслями, Денис смело шагнул в казарму.

Букет из пряжек, раскаленным жалом впились зад. Он машинально поставил блок, и ему показалось, что рука треснула пополам. Его стон, заглушил дикий хохот старослужащих. В глазах помутилось, он сдёрнул ремень и крикнул с отчаянием в толпу, от бессилия.

Долго он не мог уснуть, стараясь пристроиться так, чтобы не чувствовать боль. Злость и обида разрывала на части. Но все, же он сдался и провалился в сон:

** *

"Денис пробирался через плотно заросший смешанный лес. Колючки кустарника, хватались когтями за одежду, заставляя прилагать неимоверные усилия, чтобы сделать следующий шаг. Очередной раз, раздвигая коварные ветви, он увидел поляну, благоухающую бесконечными видами трав и цветов: тут и папоротник, качаясь от освежающего ветерка, открывает прячущиеся под ним ландыши и Иван чай в дружеских объятиях цветущего хмеля, и ромашки белыми снежинками отпечатавшихся на фоне синеющих фиалок. – Тут и мать-и-мачеха с одуванчиком, солнышками нависающие над покачивающимися колокольчиками, рождающими неслышный звон – где-то там, в нутрии подсознания, заигрывая с жужжащими пчелами и молчаливыми бабочками. Иван-да-марья, гвоздика и герань фиолетово – голубыми переливами соперничают с желтеющими бутонами зверобоя, донника и пижмы. Все это великолепие приправлено чарующими звуками соловьиного пения, шелестом листвы играющей с летним, легким ветерком, и барабанной дробью дятла. Даже Эвриала, старшая сестра горгоны Сфено, только, что оплакавшая младшую, в отличие от них, смертную сестру Медузу, гармонично вписывалась в это великолепие. Ее золотая чешуя, покрывающая кожу, и крылья, сверкающие в отблесках, пробивающихся сквозь густую заросль лучей, даже змеи, которые злобно шипели, шевелясь на голове своей хозяйки, добавляли гармоничную таинственность.

Гаргона непринужденно смотрелась в огромное зеркало, небывалой частоты и расчесывала волосы-змеи, острыми, как лезвия, когтями, которые пускали солнечные зайчики от своей стальной поверхности. Она еще не заметила невольного наблюдателя, в отличие от оскалившихся змей. Несколько змей, ловко скользнув по шеи, спустились по плечам Эвриалыи упав в траву, бесшумно поползли в сторону Дениса.

Он отпрянул. Ворота-ветви захлопнулись, скрывая наваждение. Денис ринулся прочь в обратную сторону. Обезумев от страха, он помчался сквозь чащу, не разбирая дороги, и вышел, на ту же поляну, с прихорашивающийся Горгоной.

Несколько раз он менял направление и везде где бы ни выходил, было роковое место, только с каждым разом змеи оказывались все ближе и ближе. Повезло что, хозяйка гадюк, убитая горем от потери своей младшей сестренки, смотрела в зеркало, затуманенными от слез глазами ничего не замечая вокруг. Расчесывание волос-змей, приносило ей успокоение, и развевало тревожные мысли.

Денис знал про ядовитый взгляд, и понимал: – одно неловкое движение и можно остаться на века в каменном изваянии, посреди нежных цветов, нарушая действенность природы.

Змеи уже под ногами, оголили десна и готовы в любую секунду впиться белоснежными клыками, с капельками желтого яда на остриях. Забыв об осторожности, вспотев и покрывшись гусиной кожей, под которой разбежались мурашки, Ипатов стал топтать гадов.

Рептилии пытались увернуться, но солдатский сапог безжалостно вдавливал их головы в почву. Последняя голова, скрипнула под каблуком.

Денис стаял, тяжело дыша, и смотрел на груды поверженных пресмыкающихся, и с удивлением заметил – это были совсем не гадюки, а ремни из змеиной кожи, с новенькими блестящими, солдатскими пряжками.

Он вспомнил о смертоносной дочке морских божеств Форкия и Кето, внучки богини земли Геи и моря Понта, и осторожно, в отражении начищенной пряжки, стал рассматривать поляну, где должна находиться Гаргона, но ее там не было.

Посреди поляны стоял командир четвертого дивизиона, и громко смеялся. Денис почувствовал холодное тело змеи, у себя на шее, в страхе дернулся и краем глаза увидел трепетание раздвоенного языка, напоминающий агонию мотылька в паутине и, услышал шипение, переходящее в шепот:

– Очнись. Ты на краю осознания, сделай шаг. Пусть грани бриллианта в центре сознания, засияют чистотой осмысления, наполняя невероятной силой и бесконечными возможностями. Твой мир, твои законы, твои желания....

– Это сон. Точно сон, – крикнул в ответ Денис, и сделал проверку на реальность.

Силой намерения он поднялся в воздух и, отметив, не достаточно резкое видение приказал: – Ярче, еще ярче. Я хочу, чтобы было ярче.

Реальность сна, вспыхнула резкостью и заиграла насыщенными красками. Чтобы еще более углубиться в мир грез, он стал ощупывать себя, растирать руки от плеч до кистей, ноги от бедер до щиколоток потом принялся трогать окружающие предметы. Поняв, что ощущения материального мира, достаточно сгенерировались, довольно ухмыльнулся, а шепот вторил:

– Ты повелитель, хозяин судеб и душ. Не теряй приобретённое, не ищи потерянное, верни обиды и унижения, в двойне верни, чтоб неповадно было впредь. Не держи тьму, разъедающую. Выплесни. Очистись.

Подпрыгнув и зависнув в воздухе, Ипатов завертелся волчком. Резко остановившись, оглянулся – как и было задумано, рядом оказались те, кто стоял в проходе, испытывая зад молодых на прочность.

Не понимая, где оказались, они стояли, утопая в цветах, удивленно озираясь. Первая порция ударов, вывела из оцепенения. Намотав на руку ремни, они кинулись на Дениса. Уворачиваясь с ловкостью акробата, он бил в ответ, хлестко и со смаком. Глаза налились кровью. Удовольствие от страдания врагов, холодными волнами расходились по телу, а змея из голубого пластичного стекла, обвившись вокруг шеи, удовлетворенно шипела, подбадривая бойца.

Воздух наполнился: свистом летящих пряжек, стонами и победоносными выкриками вершителя правосудия. Ведь это его сон и здесь он, повелитель, в отличие от реальности.

* * *

Перед сном Дениса…..

В тот же вечер, виновники ноющей боли в руке и копчике Дениса, как и положено дедушкам, после отбоя не пошли спать:

Рядовые "Зуб" и "Калаш" доводили до ума татуировку, в красной комнате. Тату-машинки не было, и они пользовались остро наточенной струной от гитары. Самодельную иголку обмотали нитками, оставив самый кончик острия. Нить пропитали тушью, а иголкой вгоняли краску под кожу, точкой за точкой создавая композицию. Три дня назад они прокололи рисунок на плече, в виде трех ракет на фоне радара, и вот сейчас опухоль спала и можно продолжать прорисовывать детали, чем они и занимались.

Сержант "Сохатый", в каптерке доводил до ума форму на дембель, ушивая и украшая ее различными атрибутами, то и дело, поглядывая на свой фотоальбом, над которым колдовал, более-менее умеющий рисовать молодой, время от времени давая комментарии и корректирующие советы.

Старший сержант "Патрон", был дежурным по роте. Он ждал, когда казарма засверкает, после тщательной уборки дневальных, чтобы потом с чувством выполненного долга, уйти на отбой.

А три неразлучных друга, Паша, Рашид и Бурый попивали чай в столовой, с нетерпением ожидая жареной картошки с мясом, которую готовил им, дневальный по столовой.

* * *

Во время сна Дениса….

– А вот этот листочек, – говорил "Зуб", рядовой Зубов, белокурый здоровяк с бесцветными глазами, помахивая рисунком с которого делали татуировку. – Прикреплю в альбом, на память.

– Как знаешь, – откликнулся «Калаш», обычно тараторящий без остановки, откуда и получил кличку, и только сейчас зажав язык губами, накалывая татуировку, был немногословен.

– А ты слышал? Чем на зоне татухи делают? Сейчас расскажу, – отложив в сторону иголку до следующего раза, с ухмылкой продолжил Зубов. – Жгут кирзу и уголь смешивают с мочой. Моча же, антисептик. Вот такой бодягой, мочат тушью и колют. Не хочешь попробовать?

«Калаш» в ответ промычал стишок без слов, не на секунду, не отвлекаясь от творчества.

– А ты говоришь? – посмеивался белокурый. – Заразу занесем, заразу занесем… На зоне вон, чем колют, и не жужжат…

"Зуб" не договорил и встал как вкопанный. Глаза закрылись, а сквозь дрожащие веки мелькали белки. Армянин, покосился на друга, а когда тот согнулся и упал на четвереньки, издав нечеловеческий стон, чуть не прикусил язык. Отбросив иголку, он соскочил, стул опрокинулся на пол. Он хотел кинуться к другу, но невиданная сила, откинула на стену, и на щеке, медленно начал проявляться синяк. Впав в беспамятство, он рухнул рядом. Два тела катались в конвульсиях по полу, ударяясь о мебель. На шум вбежал "Патрон" и, ошарашенный, от происходящего крикнул: – Вы что? С дуба рухнули, – последнее слово он проговорил захлебываясь, уже с закрытыми глазами. Что-то толкнуло в грудь и он, открыв дверь спиной, вывалился в коридор. Дневальные побросали швабры и, не зная, что предпринять смотрели на бившегося в агонии сержанта.

Из помещения столовой, выскочил таджик из молодых, который готовил дедушкам поздний ужин, крича на родном языке и споткнувшись об "Патрона" вкатился в казарму, опрокинув пару табуреток с обмундированием, разбудив половину роты. Только крепкий сон, измученных молодых, ничто не могло потревожить. Несколько солдат помогли подняться таджику и, встряхнув за шиворот, вытрясли пару внятных слов:

– Тама, – тяжело дышал повор, махая рукой в сторону столовой. Тама.... Девона гурезад.... Ба кумаки, ба кумаки… Бистрей, туда. Тама хон. Вооще....

В это же самое время, в каптёрке, сержант "Сохатый" получивший прозвище из-за жилистой нескладной фигуры и удлинённого черепа, был в буйном помешательстве. Не видя ни чего перед собой, он терзал форму, рычал как зверь и мотался по тесному помещению, руша и роняя все вокруг. А под столом спрятался художник. Он крепко сжимал альбом, оберегая свою работу, то и дело, вздрагивая от очередного грохота.