Волкодлак

После этих слов отец ударяет меня в лицо прямо туда же. На этот раз я удерживаюсь на ногах, но с большим трудом.

– Пошёл вон! – кричит на меня отец.

Я поворачиваюсь к людям.

– Пойдёт ли со мной кто-нибудь или вы так сильно боитесь моего отца?

– Пошёл вон! – снова кричит отец.

Я не отвожу от них взгляда, прошибаю их им, читаю страх, скованность и совершенное нежелание перечить моему отцу.

Я направляюсь к выходу и, остановившись в дверях говорю:

– От этого собрания мало толку.

После чего выхожу за дверь.

Глава третья

Снаружи свежо, прохладно, спокойно.

Отец снова победил. И ладно, если это было бы между мной им, но наставить почти всех односельчан против моего призыва, обречь на медленную смерть в страхе и отчаянье. Самое печальное, что он знает. Знает и не желает принимать очевидное.

Батюшка, ты же знаешь, нет иного пути, нет и не будет. Когда ты перестанешь ходить слепо уверенным, в своей «непобедимой» религии? Когда ты, наконец, примешь истину такой, какой она есть и поведёшь людей к спасению? Одумаешься ли ты, пока не стало слишком поздно?

Я хватаюсь за голову, прислоняюсь к стене хижины, съезжаю по ней на землю.

Пусть. Пусть прячутся, пусть остаются в неведении, но я не желаю этого, не желаю прятаться в норе как крыса, я желаю знать, желаю бороться. Надо идти к ведунье её дар прорицания поможет мне, должен помочь.

Я поднимаюсь на ноги и направляюсь к хижине ведуньи.

Её хижина находится на отшибе другого конца деревни, однако много времени это не займёт.

Время давно за полночь и люди крепко спят в своих хижинах, кроме тех, кто на вече. Но я иду по ночной деревне, освещённой луной и звёздами. И чем больше я отдаляюсь от центра деревни, тем больше деревьев приветственно встречаются мне по дороге, словно безымянные стражники, оберегающие ночную тишину.

Слишком тихо.

С каждым шагом меня начинает одолевать странное чувство страха. Хотя может мне просто так кажется. Но внутренний голос говорит мне, что за мной следят.

Когда чувство страха становиться слишком сильным, я оборачиваюсь и оглядываюсь по сторонам, но никого не находя, продолжаю идти дальше.

Как же я жалею, что не взял с собой топор или кинжал на крайний случай!

Через полчаса я дохожу до хижины ведуньи.

Это даже нельзя назвать хижиной, скорее ветхой землянкой.

Я останавливаюсь у двери, собираясь постучать – изнутри слышится голос:

– Входи-входи, я тебя ждала.

Недолго думая, я вхожу внутрь. И предо мной предстаёт небольшое помещение, освещаемое лучиной.

Здесь не очень ухожено. Повсюду развешены сухие травы и коренья вместе с птичьими перьями, на полках стоят горшки с разными снадобьями.

Каких только вещей тут нет, какие только секреты не хранятся в этой хижине. Лишь одной хозяйке ведомо для чего всё это нужно.

Сама ведунья сидит на скамье, наматывая на верёвочку сухие листья неведомой мне травы.

У этой старухи седые волосы и пронизывающие душу голубые очи. Одета она в поношенную одежду, на которой видны различные символы великих богов.

Взглянув на меня, она говорит:

– Ну, проходи, садись, скажи, зачем пришёл.

– А коле ты знала, что я приду, значит и знаешь, что нужно мне.

Она кладёт травы на стол, поворачивается ко мне и смотрит своим усталым опечаленным взглядом.

– Мне-то ведомо и в том моя беда, но тебе знать не обязательно. Скажи, зачем тебе это знать?

– Чтобы остановить ужас, убивающий нас.

– Ты не боишься смерти – это плохо, – От её взгляда меня пробирает странная дрожь. – И всё же в тебе есть страх – это хорошо… Ты должен понимать, что у всего есть своя цена. К несчастью или к радости не мне её назначать. Пойми… прямо сейчас ты можешь отказаться от своей затеи, я угощу тебя едой дам испить отвара и ты заснёшь до утра. Когда же наступит утро, ты сможешь начать новую жизнь, к началу второго месяца зимы ты станешь последним из своего рода, но затем ты женишься на хорошей девушке, она родит тебе пятнадцать детей и всё у тебя будет хорошо.

– Что!? Стать последним из рода!? Оставить на погибель!? Недопустимо!!! Я не мой отец!!!

– Зря ты ненавидишь своего отца… у него есть основания быть таким.

Кровь играет во мне, я открываю рот, чтобы возразить, но ведунья поднимает руку, веля помолчать.

– Есть и второй путь. Ты узнаёшь от меня все, что тебе необходимо и выходишь за дверь. От этого пути идут множество развилок. Их такое великое множество, что мне просто не удаётся увидеть всё. Я лишь знаю, что независимо от того какие решения ты будешь принимать, какую развилку не выберешь, все они приведут тебя к твоей погибели. Все кроме одной, и в этой развилке тебе удалось не только спасти родного человека, но и остаться живым, однако жизнью обычного человека ты не сможешь больше жить. Этот путь трудный и тонкий, словно лезвие ножа. Лишь раз оступишься и потерпишь окончательное поражение. Готов ли ты к такому?

– Если отступлю, буду жить счастливо с собственной семьёй, но лишусь сестры, брата и родителей. Если не отступлю, вполне возможно погибну, но род Стрижинских не прервётся на мне. Нет, не допущу гибели семьи, не допущу.

– Так тому и быть, – тут же говорит она.– Я расскажу тебе всё что знаю… Те создания, что творят зло в деревне, зовутся упырями. Они когда-то были людьми, но умерли насильственной смертью. Тёмная сила дала им возможность вернуться в их мёртвые тела, а так же наделила своими тёмными дарами, Они приходят чтобы мстить и мучить обидчиков, а затем и никак не связанные с ними души.

– Но если они бессмертны, то, как их убить?

– В этом самое интересное. Их нельзя убить, ведь они ужи мертвы. Но можно выгнать их из собственных тел, используя их слабости. Первое – они боятся солнца, оно их усыпляет, вгоняет в мёртвый сон, от которого проснутся только к исчезновению последних лучей солнца в небе. Второе – «осиновый кол», только воткнуть его надо прямо в сердце иначе не поможет. Конечно, может подойти любой острый и длинный предмет, но он их лишь усыпит на короткое время, и только осина не даст упырю вновь возродится. Третье – «огонь». Это стихия духов и она прекрасно сочетается с духовной силой упыря, а потому и горят они очень хорошо. Четвёртое – «серебро», которое является святым металлом, сжигающим их плоть. И есть ещё кое-что, они не могут войти в дом без приглашения.

– А их сильные стороны?

– Хорошо… Другие до тебя интересовались их слабостями, их сильными сторонами никогда. Видишь ли, когда ты ограничиваешь себя в одном, то получаешь преимущество в другом…

– Ты говоришь другие? До меня был кто-то ещё?

– Да. Ты не первый, но ты будешь последним.

– Тогда расскажи мне всё, что не сказала им.

– Очень хорошо, Олег. У упыря есть множество сильных сторон. Они могут сковать тебя одним лишь взглядом, а так же подчинять тебя своей воле. Не надо забывать об их необычайной силе и скорости, но самое главное их оружие – клыки. От укуса упыря человек начинает испытывать самые ужасные чувства: страх, потеря самообладания, отчаяние и даже нежелание жить. Требуется большая сила воли, чтобы противостоять этому. Поэтому не позволяй упырю тебя укусить. И чем старше упырь, тем он сильнее и в нём могут открыться новые тёмные способности.

Затем она замолкает, давая мне время осмыслить всё то, что она мне сказала.

– Итак, я сказала тебе всё, что все-то, что ведомо мне. Теперь я хочу спросить тебя, как ты поступишь с этими знаниями?

– Буду биться за свою семью.

Она кивает головой и смотрит на меня своими грустными очами.

– Когда ты пришёл сюда, ещё можно было отступить, когда я спросила тебя: «готов ли ты?», ещё можно было отступить, но когда я начала рассказывать тебе об этих чудовищах назад дороги не стало. Теперь у тебя один путь и если ты сойдёшь с него, судьба заберёт у тебя куда больше, чем даст. Ты лишишься своей души.

Затем она встаёт и подходит к полке, берёт там что-то и направляется ко мне.

– Дай свою ладонь, мальчик, – говорит она.

Я протягиваю свою ладонь. Ведунья берёт её и вкладывает что-то круглое на ощупь с отметиной на одной стороне. Ведунья убирает свою руку, и моему взору предстаёт круглый оберег «звезда Перуна».

– Хоть твой отец принял христианство и заставил то же сделать вас, твоё сердце признаёт лишь наших богов. Твой путь – битва, Перун направит твою руку. Когда надежда уже угаснет, призови его силы, они в твоей крови в твоей душе.

Она касается моей щеки своей морщинистой рукой и говорит:

– Кровь варяга передалось тебе от твоего отца, но так же в тебе присутствует кровь, передавшаяся от твоей матери – кровь лютичей. Кровь лютичей – кровь волков. Когда станет одиноко, кровь твоих предков не даст тебе упасть духом и сохранит как твой разум, так и твою душу.

Кровь лютичей? Я всегда считал что мой род идёт от бера – хозяина берлоги и стража лесов. Хотя это сейчас не важно.

Я встаю, кланяюсь ей, как полагается, и говорю:

– Спасибо тебе, хозяюшка.

– Береги себя, Олег, ибо зло надвигается. Пусть предки укажут тебе путь и не дадут упасть. Теперь назад дороги нет. Как только ты выйдешь, твой путь к освобождению своего народа начнётся.

Я кланяюсь ей ещё раз и направляюсь к выходу.

Глава четвёртая

Выйдя наружу, подхожу к ближайшему дереву и облокачиваюсь на его ствол.

Нежить, значит. Возможно теперь, когда я имею представление о враге, мне удастся уговорить тройку-другую человек, вне вече. Начать прочёсывать леса, разводить вокруг ночлежек костры. Теперь они никуда не денутся.

Я отталкиваюсь от дерева и направляюсь в свою родную, едва смыкающую очи деревню. Но уже через пару шагов меня настигает чувство тревоги. Сердце бьётся всё быстрее и быстрее, дыхание учащается, тело покрывается холодным потом. Я останавливаюсь в надежде, если не увидеть своего преследователя между деревьев, трав и земных неровностей, то хотя бы услышать шуршание его шагов по траве. Наконец мне слышаться чьи-то шаги.

Я подбегаю к ближайшему дереву, отламываю ветку, выставляя вперёд острый конец к незнакомцу.

– Кто там? – спрашиваю я твёрдым и воинственным голосом.

– Неужели ты так напуган, что не можешь меня узнать? – спрашивает женский голос.

Этот голос! Прекраснее нет на свете голоса. Носительница его была ничуть не хуже. Она была прекрасна, добра, светла, и она была живой.

– Вера, это ты?

Она подходит ко мне ближе, дабы я смог её разглядеть.

Кожа Веры настолько бела, что трудно сказать, где граница между телом и её белоснежной одеждой. Во взгляде её таится необъяснимая тьма, холод и голод. Улыбка больше напоминает оскал, среди белоснежных зубов видны четыре острых клыка. Её волосы всё такие же светлые, но это единственное, что не подверглось изменению. Но как это возможно, тело её уже больше года предано земле?

Они сделали её…

– Ты упырица!

С её лица исчезает улыбка, и она говорит мне холодным, пронизывающим мою душу, голосом.

– Я присоединилась к тем, кто смог освободиться от смерти и если ты пожелаешь, я могу отвести тебя к тому, кто сделает тебя подобным мне.

– Нет! Не смей ко мне приближаться! – говорю я, вставая в боевую стойку. – Надо было сжечь тебя, вместо погребения!

Она останавливается, смотря на меня разочарованным взглядом.

– Но почему, сердце моё? Неужели ты не хочешь быть вместе со мной?

– Хочу… но не так… Тебе стоило дождаться меня в нави.

Немного погодя я спрашиваю холодным голосом:

– Кто сделал тебя такой?

– А разве это важно?

– Я хочу знать имя того, кто сделал тебя такой. Хочу знать того кому пронзить сердце.

Она хохочет не своим громким звонким, но в то же время глубоким голосом так сильно, что у неё из глаз начинают идти, нет, не слёзы, кровь.

– Что тут смешного?!

Она приходит в себя и смотрит на меня кровожадным, жестоким и самоуверенным взглядом.

– Не будь глупцом, Олег, он очень силён, он старше деда твоего прадеда. Но не волнуйся, ты с ним всё равно встретишься.

– Зачем я вам нужен?

– Нет, МОЕМУ хозяину нужен не ты, а твоя сестра. Даже если бы ты был дома, а не на вече с остальными мужчинами, то всё равно не смог бы нам помешать. И хоть нам было велено убить всех, кто помешает забрать твою сестру, я просила его за тебя и он согласился. Он согласился обратить тебя. Как жаль, что я не обладаю необходимыми силами, дабы обратить тебя прямо сейчас.

– Что?! Вы забрали Надежду?

– Да забудь ты о них. – Говорит Вера пренебрежительным голосом. – Ты им не нужен, но ты нужен мне. Признаюсь, я даже испугалась, когда не нашла тебя в доме, ведь завтра нас уже здесь бы не было и для нас навсегда была бы потеряна возможность быть вместе, но я нашла тебя и сейчас мы одни.

Вера подходит медленными и уверенными шагами.

«Нам было велено убить всех, кто нам помешает забрать твою сестру», – звинит в голове.

Моя Матушка и мой брат мертвы? Нет.

– Не верю, они не могли умереть!

– Но это так, не волнуйся, я лично позаботилась, чтобы они не слишком долго страдали. – говорит она, пронзая меня никогда не свойственным ей холодным взглядом.

Как же она изменилась. Пропитана смертью, жестокостью, лишена всякой жалости. Не верю, не верю, что она такова на самом деле. Не верю, что она убила мою семью, не верю, что моя семья вообще мертва. Она меня обманывает. Я обязан выжить и спасти их.

Она подходит с уверенностью, что я не причиню ей вреда. Хорошо, это поможет мне.

Я остаюсь стоять неподвижно и жду, когда она подойдет поближе. Вера протягивает руки.

Ещё один шаг и ещё. Сейчас.

Левой рукой я хватаю Веру за плечо и тяну к себе, а правой вонзаю в её сердце ветку. Зрачки её расширяются, она замирает и обвисает на моих руках.

Хорошо, ветка пронзила её сердца.

Я кладу её на землю и остаюсь над её мёртвым и прекрасным телом.

Осина. Если ведунья не соврала, её душа свободна. Волосы всё ещё такие же мягкие, а кожа всё такая же гладкая. Грустно. Как же грустно терять её вновь. Как же больно терять любимую вновь. Пусть она стала жестокой, пусть она стала упырицей, пусть она хотела отвести меня к своему повелителю, дабы превратить меня в упыря. Пусть. Я всё равно её люблю, и всегда буду любить.

Из очей моих падает несколько капель, но не больше. Я не позволяю себе рыдать, не позволю себе горевать, не сегодня.

– Прости меня, Вера, прости, что не сберёг. Однажды богиня смерти, Марена, забрала тебя у меня силой, теперь же я молю её, дабы она приняла твою измучившуюся душу в своё царство. Прошу тебя Вера не ищи возмездия, обрети покой.

Я встаю на ноги и смотрю на землянку ведуньи:

– Ты сказала, что если я пойду по этой тропе, то смогу спасти семью. – В ответ мне раздаётся лишь молчание. – Прошу, упокой её тело и душу.

После этих слов поворачиваюсь к дому и бегу что есть сил.

Когда же я наконец-то добегаю до него, то останавливаюсь не в силах сделать ни единого шага, даже не в силах пошевелиться.

Люди бегают с вёдрами, пытаясь потушить разбушевавшееся пламя, охватившее отцовский дом.

Мои родные …. Нет, не могут они быть там. Не верю.

К моим конечностям поступает свежая кровь, возвращая возможность двигаться, и я бегом бросаюсь к дому – мужики, завидев меня, кричат:

– Стой! Стой кому говорят, – не переставая кричат они, и пытаются поймать меня.

Но мне удаётся ускользнуть от их рук, и я вбегаю в хижину.

Мне в очи сразу же въедается дым, я прижимаю рукав ко рту, чтобы хоть как-то дышать в этом пекле. Не теряя времени пробираюсь дальше в хижину, оглядываясь по сторонам и ища хоть кого-нибудь из своей семьи. Но жаркое пламя и ядовитый дым ограничивают моё зрение. Чудом я замечаю очертания какого-то человека, подбегаю к нему и вижу своего отца, а также лежащие на его коленях изодранные тела матушки и Микулы.

НЕТ, НЕТ! ЭТО НЕ ПРАВДА, НЕ ПРАВДА!

Всё моё тело дрожит, из очей моих текут слёзы. Я стараюсь дышать ровно, но это у меня не особо получается. Я начинаю задыхаться, и для того чтобы хоть как-то отвлечься, осматриваюсь по сторонам, ища сам не знаю что и никого здесь не нахожу.

Никого здесь больше нет. Никого, даже Надежды.

Я опускаюсь на колени перед отцом и спрашиваю его:

– Где Надежда?!

Но отец меня не слушает. Слишком сильно и велико его горе.

Я его трясу, но он на меня даже не смотрит. Тогда я со всей силы бью его по щеке.

От удара он поворачивается ко мне, и я вновь спрашиваю его:

– Где Надежда?!

– Я… н…н-не знаю, когда я сюда пришёл здесь были только … – не договорив, он начинает плакать над самыми близкими для нас людьми.

Надо уходить отсюда. Надежды здесь всё равно нет, а мёртвым мне не спасти её от этой нечисти. Похоже, отец не может идти сам. Но я не смогу сразу вынести его и брата с матушкой. Мой отец ещё жив, а матушка с братом уже мертвы. Их жизни мне не спасти, а тела пусть возьмет пламя Семаргла.

Я обхватаю отца и с силой увожу нас из этого пекла. С крыши падают горящие брёвна, порождая стену пламени, отрезая нам путь к выходу.

Проклятье. Как же выйти?

Пусть этот обвал и заградил нам путь, всё же одно из бревен образует своеобразный горящий мост, под которым бушует огонь.

А что если пойти по брёвнам?

Едва разглядывая эти, горящие желтым пламенем, куски дерева, я понимаю: продвижение будет малоприятным.

Я беру отца на руки и встаю на объятое пламенем бревно, отец касается моего плеча, и я смотрю в его заплаканные синие очи.

– Оставь меня здесь, сынок, а сам беги, – говорит отец побитым от горя голосом.

– Нет, батюшка. Рано тебе на тот свет отправляться. Держись, если ты упадёшь, то упаду и я.

Отец хватает меня крепче, и я встаю на первое бревно. Меня обдаёт тепло перерастающее в жар. Наши одежды начинают загораться, жар постепенно распространяется по телу, вызывая боль, из-за которой я злобно рычу, но мой отец несмотря, ни на что не произносит, ни звука. Когда я оказываюсь в паре шагов от выхода, моя нога проваливается в бревно и застревает. Отец падает на пол, ещё объятый пламенем, а моя нога, судя по всему, начинает жариться, словно мясо на огне. От этой нестерпимой боли я кричу, как не кричал никогда прежде, словно зверь, угодивший в капкан. И словно дикий зверь я выдёргиваю ногу в надежде вырваться и вырываюсь, вместе с ногой, наружу вырываются языка огня и кусочки красных углей.

От подобной боли моё сердце начинает биться с невероятной скоростью, разгоняя кровь в теле и давая мне приток силы.

Я беру своего отца всего объятого пламенем и стрелой выбегаю из горящей хижины. Как только мы оказываемся снаружи, я кладу его и сам ложусь катаясь, дабы сбить с себя пламя.

Мужики подбегают к нам и обливают ледяной водой.

Измучившись после увиденного и пережитого мною, я ложусь спиной на мягкую траву, приводя мысли в порядок, смотрю на луну и звёзды в ночном небе.

Вера сказала, что им нужна Надежда и наверняка нужна им живой. Ведунья поведала, что к началу второго месяца зимы я останусь последним из своего рода. Значит, пока это время не настало, она будет невредима. Вера также упомянула, что завтра их здесь не будет. Забавно, раньше я бы просил богов, чтобы завтра наступило поскорее, сейчас я хочу замедлить время, дабы успеть поймать негодяев, похитивших мою сестру.

Прямо надомной появляется запыхавшийся Добромысл. Он садится на колени и говорит:

– Мы думали ты погиб.

– Вы были не далеки от правды. Вы здесь ничего не видели? Кроме пожара конечно.

– Видели… как от вашего дома, в сторону леса, тянутся кровавые следы.

– О боги!

– Что там произошло? – спрашивает Добромысл.

– Матушка и брат мертвы, Надежду забрали.

– Да что же это твориться?!

Я беру его за локоть и говорю:

– Помоги мне встать.

Он тут же берёт меня за руки и помогает мне подняться. Я делаю глубокий вдох, позволяя холодному ночному воздуху отчистить мою грудь от дыма. И снова обращаюсь к Добромыслу:

– У меня к тебе ещё одна просьба. Не мог бы ты дать мне свою рубаху, а то моя … – я показываю на свою сожжённую рубаху, висящую на моём теле, словно порванная тряпка.

Через дыры в рубахе видны обожжённые места на всём моём теле.

– Конечно. – Отвечает он, не колеблясь.

Мигом снимает с себя рубаху, я делаю то же самое.

Теперь ожоги на моём теле отчётливо видны, а о ногах вообще не стоит упоминать. Самое удивительное то, что волосы и борода почти не тронуты огнём. Вот уж везёт.

Взяв рубаху Добромысла, я надеваю её на себя. От соприкосновения с ней ожоги начинают болеть.

Но эта боль ничто по сравнению с той, которую я испытал в хижине, и я не имею ввиду огонь.

Я кладу руку на плечо друга и, улыбнувшись, говорю:

– Благодарствую, дальше я сам.

После чего я направляюсь к своей хижине. Однако Добромысл следует за мной.

– Что это ещё должно значить – «дальше я сам»?

Открыв ящик, я надеваю кожаный пояс и насаживаю на него оружие, одновременно отвечая ему:

– То и значит. Я справлюсь и без твоей помощи.

Достав кинжал и закрепив его на поясе, я надеваю на ноги чеботы вместо лаптей и продолжаю говорить:

– Я пойду один. Они забрали мою сестру, но совсем недавно, надеюсь, я смогу найти их по следам. Если пойду, завтра или хотя бы подожду пару часов, потеряю их.

– Давай хотя бы мужиков соберём.

Я издаю лёгкий смех.

– Посмотри на них. В их глазах страх ещё сильнее, чем на вече. Они не пойдут со мной ни за что на свете.

Порывшись в ящиках, между верёвкой и подковами я нахожу два пригодным факела, и выхожу.

– Тогда я пойду с тобой, – говорит Добромысл, как только я вышел, преграждая мне путь.

Я качаю головой.

– У тебя жена, сын, да и второй на подходе. Нет, жизнь лучшего друга я не собираюсь подвергать опасности. А мне терять нечего.

– Да ты из ума выжил. Хочешь пойти в лес один, неизвестно за кем? Да ещё собираешься при этом уцелеть и спасти свою сестру! – Добромысл качает головой. – Нет, одного не отпущу.

Я печально улыбаюсь и говорю ему:

– Добромысл, прости меня.

– За… – не успевает спросить он.

Я ударяю его обухом чекана по голове, и он падает на траву, потеряв сознание.

– За это, – отвечаю я. – Ты никогда не умел уходить от удара исподтишка.

После этих слов я бегом направляюсь в лес за своей сестрой.

Глава пятая

«Кровь, кровь, где кровь?», – всё время повторяется у меня в голове.

Бегу я лишь по, едва находимым, освещаемым лунным светом кровавым следам, оставленными этими чудовищами на траве и стволах деревьях. А в перерывах, когда я ищу следующий след, мой внутренний голос говорит мне: «Это ловушка», но я заглушаю его, не даю ему вырваться и остановить меня. После бездумной беготни, единственной целью которой было нахождение кровавых следов и дальнейшего преследования, я останавливаюсь. Следы пропадают в десяти аршинах от поляны с едва проросшей травой, купающейся в серебряных лучах лунного света.

– Попался, – говорит кто-то за моей спиной.

Тут же я ощущаю сильный толчок в спину, от которого взлетаю сажени на три так точно. От толчка я на мгновение теряю сознание, а когда прихожу в себя, то замечаю, что уже пролетел все деревья и стремительно приближаюсь к земле. Доверившись своим внутренним чувствам, принимаю нужное положения тела, благодаря чему не падаю лицом о молодую траву, а приземляюсь на четвереньки, отбив себе руки и ноги.

Жив. Я жив. О боги как же тело трясётся, ноги да руки еле сгибаются – я ничего не сломал, значит, это вспышка страха сковала моё тело. Надо быстро что-то сделать, нужно придумать, как выйти из этого оцепенения.

На ум мне приходит лишь один способ. Я вынимаю кинжал из ножен – делаю себе порез на левой руке тем самым, причиняя себе боль: приводящая в чувство тело. Как только клинок разрезает мою кожу, я начинаю двигать своими пальцами совершенно без всяких усилий. Очень скоро ко всему моему телу возвращается подвижность. Я без усилий поднимаюсь и смотрю в ту сторону, откуда меня так сильно толкнули.

Там я вижу трёх человек, одетых в чёрные одеяния, у всех мертвенно бледная кожа. Пусть я не вижу их глаз, я но чувствую исходящую от них тьму и холод.

Упыри.

– Порезал себе руку, дабы отойти от оцепенения. Умно, – говорит первый из них.

Второй возникает передо мной, хватает меня за горло и поднимает над землёй с такой скоростью и силой, что мой кинжал выскальзывает у меня из руки. Я хватаюсь за его мертвенно бледную холодную руку, стараясь освободить свою шею, но мне никак не удаётся. Я смотрю на его лицо, и мои очи расширяются от удивления. Карие глаза, нос как у дятла, короткие жёлтые волосы, неповторимые черты лица шестнадцатилетнего мальчишки.

Бажан. Они и его подняли из земли. Знал же: надо было сжигать тела.

Он был моим лучшим другом, пока мы не влюбились в Веру. Но из нас двоих она выбрала меня – с того дня Бажан перестал относится ко мне как к другу, я стал для него врагом. Когда наши с Верой семьи благословили наш союз, Бажан вовсе меня возненавидел. До свадьбы так и не дошло – через месяц мор сразил Веру, Бажан, узнав о её гибели, пронзил себя ножом от горя.