bannerbanner
Кипелки. Самопознание. Самоподобие. Числовые Фракталы. Глухие Софитные. Канонический текст
Кипелки. Самопознание. Самоподобие. Числовые Фракталы. Глухие Софитные. Канонический текст

Полная версия

Кипелки. Самопознание. Самоподобие. Числовые Фракталы. Глухие Софитные. Канонический текст

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

С одной стороны, ну какие у дачницы резоны встревать в дискуссию? С ее-то познаниями. Да, но с другой, она же так воспитана – активная гражданская позиция; сказано же: каждая кухарка должна уметь… И все-таки, как она может судить, да еще так безапелляционно, в вопросах, в которых ни бум-бум? она ведь не понимает смысла того, что слышит. А зачем он ей – смысл? она ориентируется на косвенные признаки. Ее так учили, и она так учила: судить по выражению. Так проще. Тот, кто постарше, – в очках и похож на меньшевика; уж больно уклончив. А молодой напорист, по всему видно – наша рабоче-крестьянская косточка…

• Ученый совет – особый вид серьезности людей по большей части не без чувства юмора. И потому в этой серьезности ощущается некоторая доля лукавства. Председательствующий видит свой прямой долг в том, чтобы сшивать между собой все что говорится, а тем более пишется, он ведет протокол; фактически он выполняет роль словесного лекала. «Так, так, так, продолжаем размышлять, ничего не упустили? Думаем, скажем так, еще немножечко. Извиняюсь, я попрошу чуть-чуть выключить свет, нам покажут слайды…»

[Подражание древним]Какая, Люда, встреча на днях состоялась долгожданнаяскошенных каблуков с асфальтом разбитым.Радость-то какая: снег растаял и лед сошел;– больше не надо ходить шагом лыжным!А подсохнет, – с тротуаров ступим на землю,путь держа в огороды наши.Толк понимая в этом,ты взрыхлишь по Митлайдеру грядки.Я костер запалю; испечешь тосты,угостишь дланью щедрой.Там и солнце припечет, пробьется травка.Хоть, предвижу со скорбью, —узурпатор час отымет, дарованный прежде.Знаю тебя, не утерпишь – сочинишь пирогис ревенем, луком, не скупясь на начинку.А теста поменьше б!В честь хозяйки-жены, людям милой,от сердца, до краев полного,эту песнь тогда сложит муж опальный,ахейцами гонимый, Юджин Женька.

• Вот уже и сливы поспели; одни спешат жить и уже на земле, другие медлят, из последних сил цепляясь за родимое дерево. Конечно, хочется съесть не с земли – битую и грязную, – а с ветки, но и силу применять негоже. Не попробовать ли уговорить? Начинаешь издалека, с комплимента – мол, ах, какой у тебя матовый бочок, какой отлив, какой сливовый налет, словно из-под кисти самого Гогена. Можно ли погладить? Ах, какая ты уже мягкая, а стебелек-то какой сухонький, и как только ты на нем держишься? Теперь остается только подставить руку и скомандовать «прыгай!» – и она уже на ладони.

• Синоптики посулили ночные заморозки, поэтому днем многие сотрудники на своих садовых участках. А здесь – чуть левей – можно видеть меня, как я пру по скользкой наклонной тропе, распятый на рюкзаке с тыквами, как распят американский лунный астронавт на своем космическом ранце; с тараканьими опасениями, – случись чего, упаду и буду дрыгать лапками не в силах перевернуться.

• Большой старинный диван на даче. Когда он в деле, пружины скребут по доскам, счесывая опилки. По величине опилочных горок под диваном хозяева судят о любострастии парочек, которым дают приют.

• Пробежка на рассвете. Утренняя свежесть. Холмистый ландшафт, деформируя линию горизонта, затевает с восходящим светилом игру в прятки. Земля, кренясь, подставляет под косые лучи то один склон, то другой… Может оттого, что моим остеохондрозным дискам и супинаторам недостает эластичности, но от тряски порой вытрясаются разные мыслишки. А потому заранее настроиться на тему, а дома проращивать. И от тряски же дух мой легко расщепляется, раздваивается, раз-два-я-ется, как в том анекдоте о дорожном знаке. Распределение ролей – какое? – если действующих лиц двое – я и он. Тот другой может прикинуться бывалым, и с высоты своего опыта снисходительно журить, укорять. Или притворится незнайкой и возражает почем зря. Это хорошо, что не соглашается, это как раз то что нужно, ведь наставлял же маэстро: «если ветер не в лицо, то остановись и подумай». В общем, родственная душа, с которой можно обсудить наболевшее без опасений, ведь надо обязательно проговаривать, но нельзя проговариваться. А бывает, тот другой выдает себя за мой внутренний голос – интуиция, шестое чувство – любит искать истоки, объяснять. Что ему возразишь, приходится помалкивать.

Он: – Какого черта! ты что же собираешься всю жизнь молчать?

Я: – Молчание – золото.

Он: – Это в какой же системе отсчета?

Я: – Так говорят.

Он: – Вот видишь, когда ты молчишь, за тебя говорят другие. Ты повторяешь чужое, а свое сказать боишься. Золото – это наличность, а молчание – его отсутствие. Приравнивая одно другому, переворачивают систему отсчета, ночь выдают за день, молчащий объявляется пророком…

Я: – Я молчу…

А в самом деле, что я могу сказать? На чемпионате жизни я всего лишь шумовой микрофон, который забыли подключить. Их расставляют на поле, стремясь охватить все игровое пространство, они должны дополнять визуальную информацию акустической – сочные удары по мячу или шайбе, тяжелое дыхание игроков, обмен репликами, все это о многом говорит болельщику, возникает эффект присутствия, он уже не только зритель. Ну и как говорят, концертное звучание; ведь туго накаченный мяч – великолепный музыкальный инструмент.

• Запускающий файл boot.ini. Иногда он почему-то не срабатывает и оказываешься в положении лунатика – спишь на ходу. В пять утра я выбежал на пробежку, как обычно сделал круг вокруг зеленой зоны, и к восходу солнца был на футбольном поле, где обычно разминался. Делая повороты с разведением рук в стороны, я обратил внимание на человека, который невдалеке от меня занимался чем-то вроде физзарядки. Он наклонялся вперед, выпрямлялся, и вслед за этим с земли поднимались мелкие предметы. Мне стало любопытно, и я двинулся в его сторону. «Это что – телекинез?» Он повернулся и хмуро посмотрел на меня исподлобья. В ту же секунду boot.ini, наконец, сработал, я окончательно проснулся и все понял. В руке этот тип держал нечто вроде шпаги, которой пронзал бумажки, лежащие на земле под скамейками, поднимал и рассматривал. «Не знаю я твоего Телекинеза», сказал он с расстановкой, «но ты ему передай, трам-тарарам, что если он с моего участка бутылки будет собирать, то я ему…»

• На соседском садовом участке хозяин собирает колорадских жуков; его диалог с самим собой:

– Надо щемить яйца жуков.

– Да, но ведь это не гуманно.

– А что делать? Такова жизнь.

• Одежда сохраняет очертания тел; не так чтобы уж очень, но все же. Особенно верхняя одежда. И выдает характер носителей; особенно, когда с этими носителями знаком. Как выразительна одежда на институтской вешалке, как она гримасничает, как яростно все эти дубленки, шубы и пальто продолжают на своих крючках борьбу за существование в параллель той, что ведется их носителями у академической кормушки. Сколько динамики в этой неподвижности. Почему так? Места под солнцем не хватает и здесь, конечно же. Наши местные разусовершенствователи поработали, – по всегдашней коммунальной привычке уплотнили институтский гардероб и задвинули его в самый дальний глухой угол огромного вестибюля. Первым отмечаешь жест, каким брошена одежда на вешалку. Здесь весь человек, привычки, характер. На правом фланге под недреманным оком гардеробщицы солидно и как-то неторопливо «висят» слепки с наших бонз. По другую сторону – все прочие. Визитная карточка балбеса – ученого секретаря – скомканный с вывернутым рукавом плащ. Выделяется одно девичье пальтишко. Светло-голубое легкое, всегда с едва заметным поворотом в талии; белая вязаная шляпка и вязаный шарфик – классическая композиция. Вчера она была чем-то озабочена, сегодня весела и беззаботна. Смешно и до слез грустно, – с недавних пор рядом одно и то же настойчивое мужское пальто, и как-то уж слишком отвесно. А сегодня, о боже, а сегодня – и это особенно подавляет, – сегодня они на одном крючке…

А это моя всепогодная куртка. Декоративные погончики, большие накладные карманы, пояс с фигурной пряжкой. В гардеробном зеркале я кажусь себе не то шансонье, не то полицейским инспектором. Мучительная сцена расставания –

«Так, души смотрят с высотыНа ими сброшенное тело»

Словно маленький ребенок оно нуждается в утешении, я его понимаю, сам такой, страшно оставаться среди чужих.

Вопрос, поставленный ребром.

Доводы «против»:такой отрицательный резус,такая последняя группа,такое кривое ребро.Зато, замечательный Мастер,искусный в переустройстве,из брака для бракатворит чудеса.И это веский довод «за».

• Однажды утром, когда они только проснулись, она взяла его руку и прижала ладонь к животу; сердце будущего отца зашлось в бешенной аритмии. Тогда он приложил ее руку к своей груди, и она сказала удивленно: «Надо же, кажется, у тебя сильнее».

• Выборы. За день, за два общежитские сговаривались как бы в шутку. Было видно – готовится пакость. С усмешкой: «Маш, ты как?», «Вась, ты за кого?» «За Ж?.. Ха-ха! Во-во, и я». Вахтерша, когда я проходил мимо, как бы не замечая, разговаривала сама с собой: «А я за Ж… Пусть он придет и их всех перестреляет к чертовой матери!» И всюду было слышно как, окликая друг друга, они словно бы в шутку сговаривались. Это ведь наработанное утопией человеческое антивещество, они могут только наоборот. Оправдываясь, они «рассуждают»: «все равно ведь лучше не будет», и «как они к нам, так и мы». Это то, что делается на работе, когда мастер не смотрит – тихий саботаж. Им представилась возможность, и они ею воспользовались, они ведь, как сказано, в противофазе.

• Фоторобот. Сначала потенциальные жертвы с помощью фоторобота детализируют изображение своего будущего мучителя. По крохам извлекая из подсознания всевозможные артефакты, в коммунальном экстазе зачинают гомункулуса-симулякра. Словно дети они наслаждаются чувством ужаса, предвкушая будущие страдания. Некий шоумен управляет процессом; шоумен ведет и ему отвечает нестройный хор голосов:

– А ударить с таким лицом может?

– Не-е, такой, пожалуй, не сможет…

И шоумен дает другие варианты. Шоумен:

– Глаза?..

– Красные…

– Как насчет семьи?

– Лучше без семьи…

– А духовность должна быть?

– А как же… Футбол… Рыбалка… Нее, – рыбалка не духовность… Читает детективы.

– Кто за детективы?

– Ну как, будем за него голосовать?

– Принято единогласно!

Первое время гомункул не уверен в себе и двигается как-то рывками… В какой-то момент после совершения серии гнусностей, процесс направляется на его поимку. Снова при посредстве шоумена составляется фоторобот. В автобусе люди узнают гомункула и добродушно наставляют: «Тебя ж менты ищут, а ты в автобус… Стань за мою спину когда я буду выходить».

Здесь, впрочем, как и всюду основную работу выполняют профессионалы – писатели, сценаристы, режиссеры… Вот у кого неисчерпаемые залежи нуминозного.

• Три женщины, оживленно переговариваясь, вышли из заводской проходной. Одна начинает фразу, другая, ее перебивая, развивает тему, третья заканчивает, перебивая вторую. Это выглядит как-то комично, как будто репетировали; вроде бы бред, и все же пробивается смысл. Откуда он берется, за счет чего?

1-я: – Ой! Вчера пошла в туфлях…

2-я: – Во! Во! Так мокро было… дождь…

3-я: – Пришла домой с мокрыми ногами…

• Известный эстрадный мнемонист, чемпион по запоминанию всевозможной чепухи, в интервью молодежной газете раскрыл свое ноу-хау: Чем больше изощряется публика в попытке его запутать, тем легче он справляется. Из черт знает какой мешанины слов, выкрикиваемых из зала, он сплетает непрерывную последовательность, – какой-никакой, а текст. Ведь в первом приближении смысл имеет то, что непрерывно. Хотя, казалось бы, какой смысл во всей этой чуши? Но на ее соединение тратится определенная работа, тут как раз необходимы смекалка и навыки, обеспечивающие минимизацию свободной энергии. Словесный сор на ходу сортируются, ищется подходящая идея, все сшивается, это требует работы сознания. А когда возникло целое, его можно назвать, стянув обручем, и тем самым запомнить. Такой вот вербальный супрематизм, первооснова творчества. А дальше можно редактировать, доводить. Но вот что настораживает: похабщина, замечает мнемонист, запоминается легче.

• Чиновника вводит в заблуждение устройство скоросшивателя и само это слово. Завел под новое дело очередную папку-скоросшиватель, скопировал, подшил – какие проблемы?.. Не то? – нажал на кнопку, изъял и выбросил. Но подшить не значит сшить, это механическое объединение случайно оказавшихся вместе фрагментов примерно того же сорта что и содержимое мусорной корзины. В нем нет единства, потому что нет согласования, – не работают префиксы и аффиксы. «Слово – это работа».

• Было в лексиконе советских служащих такое слово – «прикреплен», – числился в некоем тайном списке. Прикреплен к распределителю, столовой, складу, базе, в общем, к чему-то, куда входят обычно со двора. Революция намертво заколотила парадное и провозгласила: «Вход со двора». Заколочен оказался сам прямой смысл, революция его отменила, отсюда, кстати, и пошла показуха. И надо было огибать один угол, другой, заходить во двор, искать нужную дверь. А ведь так удобно со стороны фасада через парадное, не таясь; оно издалека заметно и так устроено, чтобы сразу ввести в центральные покои в кабинет управляющего; здесь все говорит о прямом смысле; парадное не знает множественного числа; право на представительство у парадного.

Узурпатора можно узнать по разъясняющему слову, без которого ему не обойтись, оно выдает самозванца. Вход со двора, служебный ход, черный ход с его тусклым светом иносказания, – они ведут кружным путем, как бы это попроще выразиться, во вспомогательные компартменты, это кухня, девичья (хотя, девичью, пожалуй, лучше не трогать). Кухня – область перистальтики. Так что сказать, что это вход было бы большой натяжкой, скорей это выход, а не вход, вход через выход, что характерно для общего решения.

• В самолете после набора высоты кормежка, и сразу вслед за ней киноролик из жанра плутовской повести. Может показаться, что плут интересен, ведь он все время выкручивается, разве это не занимательно? Особенно после сытного обеда. Разве это не хорошее дополнение к кормежке, составленной по той же схеме – разнообразно пощекотать вкусовые рецепторы.

Так что же делает плут? Плут постоянно выдает одно за другое, он никогда не называет вещи своими именами, и прежде всего себя, недаром у плутов клички и жаргон. Психиатры, кажется, называют это синдромом Ганзера. У плута отлаженный набор приемов, как у взломщика набор отмычек. А вообще-то плут – это подкорка, применяющаяся к обстоятельствам. Интересно как он выкручивается? Да, он пластичен, гибок как змей, все время уползает в сторону и меняет личину, ему доступно множество конфигураций и направлений, даже узлом может завязаться, одного не дано протею – он не способен вверх. А ведь жизнь – это рост. Отсюда все эти слюни о вертикали. И ненависть к тем, кто по вертикали.

Это он-то абсолютно свободен? Его бесконечные выверты – все эти уловки предсказуемы, если обратить внимание на подстилающий ландшафт; непосредственно соприкасаясь с ним, он использует особенности рельефа для нападения и бегства. Это симулякр, обособившийся сегмент пищеварительной системы, наловчившийся использовать перистальтику еще и для перемещения. Заглотав добычу, он уползает в укромное место переваривать, дремать и грезить (о вертикали).

• Взрослый видит вытачиваемую на станке деталь, ребенка завораживают причудливые метаморфозы стружки.

• По телефону женский голос, в который раз рекламируя патентованный американский пятновыводитель, предлагает бесплатно испытать его на ковре. Разумеется, при наличии ковра и пятна на оном. Ковер имеется, есть и пятно, да еще какое – чернильное. Я ей о том, что пятно выгорает, что делать? как его сохранить? А она о своем. «Так по родимому пятну детей искали в старину». Проходит время и каждое пятно становится родимым, родным; выводить такие пятна – все равно что вытравлять из души воспоминания. Мы же не лисы, чтобы заметать за собой следы. Она насторожилась, больше звонков не было.

• Почему в большинстве случаев интенсивное детское творчество заканчивается с началом учебы в школе? Возьмем к примеру рисование. Ребенок сравнивает свои рисунки с рисунками других учеников. А поскольку школа требует от него быть как все, малыш воспринимает свою неповторимость как недостаток. Ему навязывают похожесть, а в ней он уступает посредственности.

• «Почему ты не дал сдачи?» Начало учебного года. В конце последнего урока учителя выводят первоклашек в вестибюль, выпрягают, так сказать, из школьной упряжи; здесь их уже поджидают родители, в основном мамаши, происходит как бы смена караула. Вестибюль небольшой, детей много, заваривается каша. Вот один наклонился к своей переобувке, тотчас подлетел другой, дал ему под зад ногой и исчез. Обиженный распрямляется, мгновение осматривается и бьет ближайшего слабака. Тот в рев. Подбегает мамаша слабака – вся в ярости и трясет его: «Ты почему не дал сдачи?» А как он может дать сдачи, если он слабак?

Материнское самолюбие требует дать сдачи, баланс не должен быть отрицательным. Она воспитана на литературных моделях, а они предписывают ни в коем случае не уступать. Как же, ведь малыш – будущий воин – должен уметь постоять за себя. Она же много раз читала, видела в кино: вот он приходит с улицы, нос расквашен, но глаза сияют – разбросал свору трусливых подонков; голос за кадром: нормальный мужик, солдат…

В подвале здания милиции спортзал, по вечерам работает детская секция самбо. Тренер косится на малыша, но не возражает, он знает, чем дело кончится. И точно, на следующее занятие малыш идти категорически отказывается. Так он проходит круги своего детского ада, нигде не задерживаясь. «Что мне с тобой делать? И в кого только ты такой?» Так формируется синдром «обученной беспомощности».

А ведь он действительно мог бы дать сдачи, причем, сразу всем. Слабак неплохо соображает, имело бы смысл перевести его в школу с математическим уклоном. Но ей жалко малыша: «Да успеет еще, пусть играет».

Дать сдачи сможет каждый, даже слабак, к этому идет. Проблема в зеркальной симметрии. Нужно совсем немного, чтобы перейти к более упорядоченной организации социальных групп – в периодических структурах, устроенных наподобие кристаллической решетки, реализуются отношения бильярда – угол падения равен углу отражения. В узлах такой периодической решетки все равны, все только и заняты тем, что дают сдачи. Таков общий принцип человеческого бильярда.

Почти все вокруг уже квадратно-гнездовое. Парты в классе, стулья в кинотеатре, деревья зеленой зоны. Разусовершенствователи и здесь постарались – уплотнили и только под прямым углом; и вот уже несколько лет подряд деревья дубовой рощи «дают сдачи» – приходится опиливать ветви.

• Темно, но не поздно, самое время вечернего моциона. На улице ни души, тишина и покой; разве такое возможно в наше время в большом городе? Особенно тишина? Представьте себе, – да! Благодаря сериалам. В это время скорее повстречаешь инопланетянина, чем своего земляка. А вот, кстати, и пришелец, и на вопрос: «Ну как вам тут у нас?», телепатирует: Засереалились вы все однако.

• Я ему сочувственно: «В этой ситуации, наверное, хорошо быть верующим». Он: «А я и верю! не в бога, конечно».

• Право на жизнь – это право на тишину. Со временем тишина становится лучшей подругой человека, утверждают Гонкуры. Мне не требуется много тишины, и вообще я знаю – полной тишины не бывает; тишина – это знаки препинания, прежде всего пробелы. Но их – эти желанные паузы-пробелы, увы, съела музыкальная пауза, которая, между прочим, утверждала в самом начале, когда она еще только робко постучала в дверь, что ее присутствие необходимо лишь в исключительных случаях, только для создания приятного эмоционального фона, для заполнения тех пауз, которые тягостно переносить. И вот теперь она раздалась вширь до бесконечности. О, мои нежные барабанные перепонки, кто по ним только не барабанит. А та, назначенная Гонкурами стать моей суженной, – где она? Ау!

• Раньше врачи, трудившиеся на ниве сексуального просвещения, советовали пациентам, страдающим фригидностью, заниматься любовью под ритмичную музыку. Какую? Во времена, когда почти вся музыка была классической, особого выбора не было – «Болеро» Равеля, барабан и колокольчики. Сейчас же все что пишется и исполняется, включает эту самую пресловутую ритмичность в качестве хребтовой структуры, на ней держится все остальное. Хотя, по большей части этого остального кот наплакал.

• Вначале на первом плане солист – яркая личность, тон задает скрипочка, а оркестр и хор только фон; про пролетария оркестра и говорить нечего – барабан прячется за спинами остальных и только в исключительных случаях осмеливается робко подать свой голос. Но неизбежно начинает набирать силу тенденция к обобщению, по всем направлениям в поисках похожего рыщут систематики, усредняют, вылущивают общее. И вот оно уже на первом плане, а от него почему же не перейти к самому общему, к пределу, когда от того, что было вначале остаются лишь рожки да ножки, – только ритм. Однажды это случается – гегемон оркестра свергает солирующую скрипку, певшую о высоком, и занимает ее место, провозглашая себя диктатором, – он теперь задает тон. А тон у этого чревовещателя известно какой. Земля превращается в оргазменный пульсар.

• Чем шире пробелы, тем шире пространство маневра, и наоборот – сокращение пауз обедняет, а с некоторой критической величины пробел замещает лигатура, и это уже область музыки, и она все однообразней – акустическая форма закона возрастания энтропии. Дальше больше – даже в банальном либретто нет надобности, – только ритм. Кто же мог тогда знать, что паузы ни в коем случае нельзя заполнять! что пробелы – это святое! А теперь уже поздно! От прежнего содержания и стиля ничего и в помине не осталось, все съел утробный голый ритм.

«Девка голая страшна,Живородная мошна».

Его через мощный усилитель низкой частоты отбивает самый большой барабан. Как все диктаторы он все переиначил: низкие частоты – они-то и есть теперь те самые высокие вибрации, которые фальсифицировала скрипка. Дескать, низкие дальше распространяются, легче проникают, безраздельно овладевая сердцами, а главное, успокаивают ум.

«Сердце – наш барабан» (Хлебников). Как ни странно, это сердечный ритм, импринтинг которого происходит в материнской утробе. Который успокаивает младенца, стоит матери прижать его к левой стороне груди. И который «успокаивает» ум в последующие времена, стоит лишь снова услышать эту колыбельную.

«Уж барабаном пробужден». Бедный Евгений. В сочетании с полным одиночеством это самая мучительная пытка – китайская пытка долбящей каплей. Прислушайтесь, лает собака, воркует голубь, токует горлица – все тот же убаюкивающий утробный ритм. Это ужасно – подавать признаки жизни из братской акустической могилы. Мы скатились в царство Природы.

«Вы слышите, грохочет барабан» (Окуджава). Природа держится на ритмах. Это все, что остается от козликов. В ходе конкуренции побеждает тот, у которого максимальная убойная сила, тот, который надежней других «успокаивает». Китайцы много экспериментировали с барабанящей по голове каплей… Запад заново открыл этот универсальный ритм и вот самая мучительная пытка стала неиссякаемым источником наслаждения.

Первый спутник на орбите Земли. Свершилось. Китайская пытка долбящей каплей опоясала мир. «Бип-бип-бип».

«Шум (рев) эпохи становится все более оглушительным. Он затапливает и покрывает все. Он растет и наступает на нас, как прибой, врезывается во все скважины нашей души, просачивается в них, как вода в засмоленные люки корабля. Скоро он будет греметь изнутри нас, вместо нас, вытеснив нас из самих себя. Эпоха стала прожорливым чудовищем». Э. Райс, Под глухими небесами (1938–1941).

Всевозможными голосами на разных языках один и тот же ритм. И даже звезды

• И все же не следует предаваться печали. Не все так плохо в нашем подлунном мире, есть еще в этой жизни радость – мысли. Совсем не обязательно «успокаивать» свой ум, чтобы жить чужим. Ведь у нас под боком имеется свой собственный наслаждения источник, в любое время готовый фонтанировать. «Штирлиц подумал, ему понравилось, и он подумал еще». Но что делать, если кондиция не та? Да ничего страшного, не надо отчаиваться, – утешимся сознанием того, что мы «честно мыслим», что не наряжаем эти убогие создания в привлекательные наряды, не выдаем их черт знает за что. Хорошо, допустим, так, но ведь тут особенно не разгонишься. В таком случае порадуемся тому, что наши мысли без прикрас в конце концов позволяют уяснить суть дела, рано или поздно придет долгожданное понимание и связанный с ним катарсис. Но тут опять загвоздка – катарсис проходит, оставляя горечь в душе и как прикажите быть дальше? ведь уже не вернуть былого состояния девственного неведения. Но и в этом случае не все потеряно. Больше того, теперь-то как раз и можно строить на разумной основе. А если ветер не в лицо, то, как говорил маэстро, остановись и подумай. Подумай по примеру Штирлица.

На страницу:
2 из 4