Стрела времени

Лизы не было. Алексей запрокинул голову назад, взглядом провожая удаляющуюся фигуру. Когда мужчина скрылся на горизонте, Мамин встал и, шатаясь, пошел к месту, где он оставил Лизу. Он почти не сомневался, что там увидит. Но все же где-то внутри теплилась надежда. Может и ей удалось как-то спрятаться. В голове звучал глухой щелчок, который он, находясь в доме, принял за выстрел, а потом убедил себя, что ошибся. Как бы он хотел, чтобы это было так.

Мамин увидел ее издалека. Девушка лежала неподвижно ничком. На спине растеклось красное пятно. Ошибкой был не глухой щелчок. Ошибкой было оставлять Лизу здесь одну. Зачем он это сделал.

Мамин посмотрел на дымящийся остов дома, потом на Лизу, и в совершенном опустении вернулся к Славке.

– Надеюсь, Славян, ты меня не проклянешь за путешествие в мое время, – сказал Мамин и, раздавив капсулу, влил содержимое в рот мальчику.

Вторую он принял сам.

***

Ялта 2018

В палате интенсивной терапии № 6 закрытой больницы ФСБ России все было как обычно. В обеззараженном воздухе носились бактерицидные ионы, вымытый раствором пол неровно пятнами подсыхал под лучами майского солнца, буднично хлопотала медсестра в ослепительно белом халате над больным.

Он лежал на современной реанимационной койке, заботливо укрытый чистой простыню. Медсестра Дарья, двадцатипятилетняя интерн военной медицинской Академии, уже привыкла к своему пациенту, которого она обслуживала неделю. С момента его появления.

Дарья не знала, как его зовут. Для персонала это был объект номер девятнадцать. Медсестра сделала стандартную витаминную инъекцию и повернулась уходить, когда почувствовала спиной движение. Она резко обернулась и выбежала из палаты.

Через минуту в палату вошли несколько человек. Все в белых халатах, но у двоих под халатами – зеленый мундир.

– Здравствуйте, – громко сказал седой, стриженный под «ежика», мужчина.

Пациент моргнул глазами.

– Вы меня слышите, можете сказать что-нибудь? – вновь обратился стриженный.

Пациент пошамкал губами, но ничего не произнес.

– Дарья Николаевна, смочите ему губы, – распорядился стриженный.

Медсестра выполнила приказ.

– Где я, – произнес пациент.

Через два дня пациенту разрешили выходить во двор больницы и делать часовые прогулки. От врачей он узнал, что потерял сознание в метро, был доставлен по протекции Пояркова Александра Николаевича. Ничего страшного не случилось. Просто отравился неизвестным ядом и уже идет на поправку. Пациенту отдали его паспорт на имя Мамина Алексея Степановича.

Два дня Мамин силился вспомнить, что с ним произошло. Ничего не выходило. Кусками в памяти всплывали картины его детства, учебы, тренировок по каратэ. Местами появлялся Санчес. Сны были тяжелыми, с множеством непонятных кадров, как будто он смотрел пленку диафильма. Просыпался мучительно, в поту и ознобе. Неприятность доставляла правая рука, которая странным образом ныла и воняла. Мамина дважды в день водили на перевязку, но руку самому осмотреть не давали, закрывали марлей.

На четвертый день пришел Санчес.

Мамин спал глубоким забывчивым сном. Опять мелькали со скоростью света картинки, то сверху вниз, то начинали заводить круговорот. От этого даже во сне мутило.

– Ну, привет, Лемыч, – сказал Санчес, когда Мамин открыл глаза.

Увидев знакомое лицо, Алексей вдруг вспомнил. Вспомнил кафе DEL MAR, официантку, виски «Джеймесон», метро. Синий клетчатый костюм из камвольной ткани, остро отглаженные брюки, приталенный пиджак, галстук, белая рубашка.

– Здорово, Санчес. Что случилось со мной?

– А, – отмахнулся Поярков. – Ничего страшного. Сожрали мы с тобой в кафе что-то не то. Думаю, за мной охотились. Потравить хотели. И тебя задели. Я-то сразу понял, что хужеет и в больничку. Сам недавно с койки слез. А тебя искать пришлось. Насилу обнаружили в инфекционке, еще чутулю и все, кабздец тебе.

Мамин очумело слушал и молчал.

– Ты-то как, помнишь что-нибудь? – небрежно спросил Поярков, но глаза сузил. От Мамина не ускользнула эта деталь.

– Я пытался. Вспомнил пока то, что ты сейчас рассказал.

– Ну, и хорошо, – Санчес похлопал Алексея по руке и тот взвыл от боли.

– Ой, прости. Это болезненно, понимаю. Но ничего, уже идешь на поправку. Я справлялся по тебе.

Мамина ударило током.

«Справлялся».

Мало употребляемое слово, как битой толкнуло Алексея и всполохами резких звуков и картинок он увидел бой, пенящиеся воды Буга, вспышки выстрелов.

На мгновение Мамин отключился, а когда пришел в себя, Пояркова рядом не было. Палата была пуста.

Прошло еще два дня. Рана на руке не заживала. Мамин продолжал лежать в одиночной палате на четвертом этаже. Теперь, его не выпускали во двор, а, чтобы он не заскучал, поставили в палате ноутбук с выходом в интернет.

Мамин спросил Дарью о Пояркове, но та ответила, что к нему никто не приходил. Посоветовала успокоиться, не переживать и не нервничать. Это просто дурной сон.

Утром седьмого дня Мамин увидел спину военного, который наклонился над ноутбуком в палате.

– Санчес, ты?!

Военный повернулся. На плечах топорщились погоны полковника, грудь увешана колонками разноцветных планок.

– Я, Лемыч.

– А мне недавно приснилось, что ты приходил, – Мамин сказал эту фразу и вдруг понял, как по-детски, нет, по-идиотски это звучит. Алексей внезапно почувствовал, что при виде Пояркова испытывает блаженно-радостное чувство, сродни сумасшествию. Ему почему-то пришло в голову, что после привидевшегося в тот раз Санчеса ему стали давать дважды в день новое лекарство.

– «Аминазин», – всплыло в голове слово, услышанное случайно из разговора в коридоре.

– Показалось тебе, Лемыч. Как чувствуешь себя?

– Хорошо, – придурковато ответил Мамин, даже голос его звучал по-детски.

– Что-нибудь новое вспомнил?

– Нет, – ответил Мамин.

– Слышал про саперно-маскировочную роту? – спросил Поярков.

Мамин задумался и его снова ударило. Замелькали картинки людей, машин, танков. Потом он четко увидел: улица, полуторка, ефрейтор и девушка, на дороге раненные военные, у него в руках наган, лейтенант милиции Воробьев, Воробьев… Воробьев… Воробьев…

Алексей очнулся. Палата была пуста.

С этого дня Мамин полученные таблетки закладывал за щеку, но не глотал. Выплевывал в палате. Часть лекарства конечно успевала раствориться, но все же.

На следующий день Мамин сел за ноутбук. Воробьев… Воробьев… Воробьев…

Алексей набрал в поисковике: «Воробьев».

«Википедия, викисловарь, значение слова, толковый словарь Ушакова». Одним словом, около миллиона результатов.

Вдруг ему пришла в голову идея. Мамин добавил слово: «Брест».

Открылась пространная статья о лейтенанте милиции Воробьеве. Мамин прочитал:

«Воробьев Андрей Яковлевич (1902-1941), начальник Линейного отделения милиции станции Брест-Литовский, лейтенант милиции. Родился 12 февраля 1902 года в деревне Студенец Шумячского района Смоленской области. Русский. Из крестьян. Член РКП(б)-ВКП(б) с октября 1925 года: партбилет образца 1936 года № 2423432.

Семья: супруга – Воробьёва Прасковья Фроловна 1904 года рождения; дети – сын Вадим (родился 5 мая 1929 года) и дочь Татьяна 1935 года рождения. Образование:– общее – начальное: в 1921 году закончил две группы школы 2-й ступени, а в июле 1924 года – Школу политграмоты при 1-м стрелковом полку Дивизии особого назначения при Коллегии ОГПУ (г. Москва);– военное: в августе 1923 году – неполный курс обучения на 7-х Витебских командных пехотных курсах РККА;– специальное 5 января 1927 года – годичную Школу транспортных органов ОГПУ (г. Москва), а 5 мая 1932 года – в городе Смоленске девятимесячные Курсы Центральной транспортной комиссии (ЦТК) ОГПУ имени Ф.Э. Дзержинского.

Трудовую деятельность начал в детском возрасте в качестве подпаска. На военной службе дважды. В первый раз – с 1 августа 1922 года по август 1923 года. Проходил её в качестве добровольца Красной Армии: курсант командных пехотных курсов, которые в разное время по-разному именовались и в разных местах дислоцировались: в августе-сентябре 1922 года – 31-х Смоленских; в сентябре 1922-апреле 1923 гг. – 31-х Полоцких; в апреле-августе 1923 года – 7-х Витебских. Уволен был по демобилизации. В августе 1923-мае 1924 гг. – крестьянствовал на родине. Второй раз на военной службе – с мая 1924 года по 28 января 1926 года. В данном случае по мобилизации, как лицо мужского пола, достигшее призывного возраста, установленного тогда Законом в 21 год отроду, и имеющее должное социальное происхождение. Службы проходил в качестве пулемётчика в городе Москве в частях Дивизии особого назначения имени Ф.Э. Дзержинского [имя главного чекиста присвоено в 1926 году] при Коллегии ОГПУ (ныне – Отдельная ордена Ленина Краснознамённая ордена Октябрьской революции дивизия оперативного назначения внутренних войск МВД России):– в мае-июле 1924 года – красноармеец N-го стрелкового полка войск ОГПУ;– в июле 1924-январе 1926 гг. – боец 3-го стрелкового полка войск ОГПУ.С 28 января 1926 года – на службе в транспортных органах ОГПУ-НКВД СССР. Первая должность здесь – курсант 4-й роты Школы транспортных органов при коллегии ОГПУ (г. Москва): в период с 28 января 1926 года по 5 января 1927 года.

С 5 января 1927 года по 8 сентября 1931 года – в должностях оперативного состава Дорожно-транспортного отдела (ДТО) Западной железной дороги: – 5 января-13 апреля 1927 года – агент в составе управленческого аппарата ДТО;– 13 апреля 1927-22 июня 1929 гг. – агент ДТО станции Семёновка;– 22 июня 1929-25 июня 1930 гг. – помощник линейного уполномоченного ДТО станции Новгород; – 25 июня 1930- 8 сентября 1931 гг. – помощник линейного уполномоченного ДТО станции Семёновка. В данный период подвергнут двум дисциплинарным взысканиям. Так, 7 августа 1930 года «оперу»-чекисту А.Я. Воробьёву приказом начальника ДТО за № 137 был объявлен строгий выговор с формулировкой: «За бездеятельность розыска», а 16 ноября 1930 года приказом начальника ДТО за № 183 он же был подвергнут аресту сроком на пятнадцать суток «за продажу револьвера».8 сентября 1931-5 мая 1932 гг. – курсант Курсов ЦТК ОГПУ имени Ф.Э. Дзержинского (г. Смоленск).5 мая-1 ноября 1932 года – помощник уполномоченного ДТО ОГПУ станции Семёновка.1 ноября 1932-9 июля 1935 гг. – на должностях оперативного состава в ДТО ОГПУ-НКВД СССР станции Унеча:– 1 ноября 1932-11 апреля 1935 гг. – линейный уполномоченный;– 11 апреля-9 июля 1935 года – Врид уполномоченного 6-й группы.9 июля 1935-16 сентября 1937 гг. – на должностях оперативного состава в структурах Дорожно-транспортного отдела Управления госбезопасности УНКВД по Смоленской области:– 9 июля-3 ноября 1935 года – Врид оперуполномоченного 3-го отделения;– 3 ноября 1935-16 сентября 1937 гг. – оперуполномоченный ДТО УГБ станции Смоленск. Из служебной аттестации, датированной 27 октября 1935 года: «Не способен самостоятельно работать. Может быть использован только уполномоченным». На основании приказа НКВД СССР № 80 от 9 февраля 1936 года в качестве первичного удостоен специального звания «младший лейтенант госбезопасности», что условно соответствовало армейскому старшему лейтенанту.16 сентября 1937 года исключён из списков сотрудников госбезопасности в связи с переводом на службу в только что воссозданную в СССР железнодорожную милицию.С 16 сентября 1937 года по осень 1939 года – на оперативной и руководящей работе в структурах железнодорожной милиции Управления Рабоче-Крестьянской милиции УНКВД по Смоленской области:– 16-сентября 1937-1 марта 1938 гг. – оперуполномоченный Дорожного отделения милиции станции Смоленск;– 1 марта 1938-осенью 1939 гг. – заместитель начальника Дорожного отделения милиции станции Смоленск.На основании приказа НКВД СССР № 215 от 4 февраля 1938 года удостоен очередного специального звания – «лейтенант милиции». В качестве справки: последнее условно соответствовало армейскому капитану.

Осенью 1939 года в связи с Освободительным походом Красной Армии в Западную Украину и в Западную Белоруссию был направлен в правительственную командировку в город Брест-Литовский (ныне – Брест Республики Беларусь), где принял должность заместителя начальника Линейного отделения милиции станции Брест-Литовский. В данной должности, но уже на штатной основе был утверждён приказом НКВД СССР № 322 от 10 марта 1940 года. На основании приказа НКВД СССР №1517 от 24 сентября 1940 года назначен начальником Линейного отделения милиции станции Брест-Литовский. В первые минуты гитлеровского агрессии против СССР возглавил оборону железнодорожного комплекса станции Брест и, в том числе, Брестского железнодорожного вокзала. С этой целью сплотил вокруг себя не только подчинённых по возглавляемому ЛОМ, но и разрозненные группы военнослужащих войск Наркомата внутренних дел СССР из 17-го Брестского пограничного Краснознамённого отряда и 60-го стрелкового полка войск НКВД СССР по охране железнодорожных сооружений, а также, не исключено, – стрелков местных подразделений железнодорожного ВОХР.

Свои позиции солдаты правопорядка стойко удерживали вплоть до 25 июня 1941 года. Лишь ближе к вечеру двадцать пятого числа оставшиеся в живых по условному сигналу лейтенанта милиции А.Я. Воробьёва нанесли внезапный штыковой удар, что позволило им не только вырваться наружу из подвалов здания вокзала, где они к тому времени были плотно блокированы превосходящими силами противника, но и прорвать кольцо вражеского окружения в направлении Кобрина. Среди милиционеров, вырвавшихся с боем из оккупированного Бреста, А.Я. Воробьёва не оказалось.

Как выяснилось уже после войны, вечером 25 июня 1941 года он не устоял перед соблазном заглянуть домой, чтобы попрощаться с семьёй – женой, сыном и дочкой. Но стоило ему только появиться на пороге, как следом в квартиру ворвались ожидавшие его в засаде каратели. Уже с заломаными за спину руками успел крикнуть 12-летнему сынишке Вадиму: «Будь героем, сын!».

Как следует из послевоенных публикаций советской и белорусской прессы, находясь в застенках гестапо, вёл себя стойко и мужественно, ничем не замарав высокого звания офицера милиции и патриота своей великой Родины. Казнён был немецко-фашистскими палачами в августе 1941 года. Расстрел состоялся в Бресте, на берегу реки Муховец. Из списков личного состава советской милиции исключён был приказом МГБ СССР № 3060 от 9 августа 1947 года как «пропавший без вести в 1941 году на фронтах Великой Отечественной». По состоянию на 13 января 1949 года семья проживала в городе Пскове и получила пенсию «за потерю кормильца» по линии пенсионного отдела УМГБ по Псковской области. В Книге Памяти Смоленской области не значится».

Дверь палаты открылась и Мамин захлопнул крышку ноутбука.

– Алексей Степанович, на процедуры, – ласковым голосом сказала Дарья.

Они пошли знакомым коридором до процедурной, где по обыкновению дадут пилюлю. Но в этот раз случилось непредвиденное. Дарья подошла к лифту и нажала кнопку. До процедурной оставалось еще три кабинета.

– «Так, что-то новенькое», – подумал Мамин.

Они спустились на второй этаж.

Медсестра подвела Мамина к палате реанимации и открыла стеклянную дверь. Мамин переступил порог.

На больничной койке под белоснежной простыней лежала девушка. Открытой была только часть лица. Но по очертаниям он сразу понял. Это она.

Из-под покрывала спадали какие-то проводки, цветные шнуры и концами упирались в мигающие электронные аппараты. Слева от койки на столе стоял монитор, по которому пробегали зигзагообразные линии. Он все время издавал отрывистые звуки, а линия то и дело подрагивала на мониторе в такт сердцебиению. «Ударные» звуки, словно ноты странной, непонятной мелодии, создавали атмосферу серьезности и даже торжественности. Алексей старался дышать так, чтобы самому не слышать своего дыхания. Ему казалось, от шума выдыхаемого воздуха атмосфера торжественности разрушится, монитор надорвется и тишину пронзит сплошная линии одной ноты «пиииии».

Мамин осторожно приблизился к лежащей. Простынь абсолютно скрывало тело девушки, на лице ее была надета прозрачная маска искусственной вентиляции легких. Но это была Маша. Как он мог забыть о ней. Сейчас Мамин вспомнил каждое мгновение с ней.

Маша казалась совсем обездвиженной. Даже обычно издаваемый в таких случаях вдохом шум в маске не был слышен. Только подойдя близко, Алексей заметил чуть заметное колыхание простыни на груди.

Медсестра подвинула табурет.

– Не долго.

Мамин кивнул. Он осторожно, словно опасаясь разбудить Машу, присел на край табурета. Алексей рассматривал черты знакомого лица. Оно было осунувшимся. Остро выпирали скулы и нос. Губы имели бледный оттенок. У спящего человека подрагивают веки. Ему почему-то сейчас вспомнилось, что самому часто говорили об этом. Веки Маши были неподвижны. Если бы не едва заметное движение простыни верх, а потом вниз и резонансные звуки аппарата, можно было подумать, что перед ним не спящая, а мертвая девушка.

Медсестра вышла. Мамин мгновение сидел в оцепенении. Потом неуверенно прикоснулся к руке Маши.

Он был готов отдернуть свою руку, если ощутит ледяную кожу. Но запястье девушки было теплым на ощупь. Мамин обхватил ее пальцы своими.

– Маша. Маша,– позвал он.

Другой рукой Алексей погладил ее бледное предплечье.

– Ты слышишь меня, надеюсь. Я часто думал о тебе. Ты говорила, что спасешь меня. Так и случилось. В своих мечтах я был с тобой. Так хорошо, что я могу прикоснуться к тебе. За эти несколько дней у меня появилось сиюминутное ощущение жизни, чувство освобождения от прошлого. Это ты помогла. Ты излечила меня. До нашей встречи меня не покидала мысль, что жизнь проходит, а так и не начал жить. По-настоящему не начал. Теперь это не так!

Мамин улыбнулся. Наклонился и поцеловал ее пальцы. Они были сухие, теплые и пахли лекарствами.

– Ты научила меня любить и не стыдиться этого.

Алексей помолчал некоторое время.

– Ты не останешься одна. Я теперь всегда буду рядом.

Он наклонился к ее лицу.

– Ты обязательно поправишься. Я знаю это точно. И когда ты откроешь глаза, я буду здесь. Я люблю тебя!

Дверь в палату открылась. Сзади тихо прозвучало:

– Извините. Вам пора.

– Да, сейчас.

Мамин еще раз наклонился и поцеловал Машу в щеку, при этом он убрал свою руку с ее руки и поэтому не заметил, как дрогнули ее пальцы.

Когда дверь за Маминым закрылась, на мониторе расстояние между зигзагами сократилось, пульсирующий звук участился, и, Мария открыла глаза.

***

На десятый день Мамину стало хуже и ему разрешили выйти во двор. Он обратил внимание, что во двое появилась охрана. Набухшие в подмышках пиджаки выдавали наличие оружия.

Алексей прогуливался и размышлял о том, о чем он не сказал ни разу, никому за дни, прошедшие с момента посещения Маши. Не сказал, что понял – ноутбук проверяют после него, не сказал, что вспомнил про «путешествие», не сказал, что притворяется и делает вид, что тупеет дальше под воздействием лекарств, не сказал, что ложь Поярков о снах мучила его. Не сказал, наконец, что по видам из окна узнал, что он в Ялте.

Мамин искал решения. Не находил.

Он зашел за куст жимолости. Вдалеке над кронами деревьев клубилась синева. Было видно, как горизонт пересекает линию неба и моря. Больница находилась на горе.

– Леша, – тихо позвали сзади.

Алексей обернулся и увидел Машу. Она стояла в проеме двери, чуть приоткрыв ее.

– Иди сюда, – шепотом сказала она.

Мамин огляделся. Охрана стояла спокойно. Он подошел к двери на ватных ногах. При виде Маши Алексея обдало таким трепетом и страхом, что дотронувшись ее руки, он чуть не потерял сознание.

Он схватил ее и с силой прижал к себе.

– Маша, Маша, – зашептал он.

Маша напряглась и оттолкнула его немного.

– Нет времени. Слушай внимательно. Поярков тебя обманул. Ты должен был погибнуть в Бресте. Задание было ликвидировать доктора Кранца. Оно провалено. Ты обречен. Отсюда тебе не выйти. Я – сотрудник конторы. Меня подставили к тебе, – она говорила торопливо, сбиваясь и бледнея.

Позади Маши раздались шаги.

– Назад, отпусти ее, – прозвучал приказ.

Спиной Мамин почувствовал, что и во дворе началось шевеление.

Маша оттолкнула Мамина сильно и закрыла собой. Прозвучал выстрел. Алексея дернуло в плечо.

– Беги, беги, – закричала Маша, увлекаемая охраной в глубь коридора.

Алексей бросился к жимолости. За ней был высокий каменный бордюр. Он вскочил на него и обернулся.

Дверь тяжело захлопнулась, схоронив за металлом обреченный взгляд Маши.

***

Мамин прыгнул вниз. Он влетел в сучковатое пространство и мгновенно оказался в беспомощном состоянии, сваливаясь со одной ветки на другую. Алексей потерял ориентир в пространстве и почти перестал сопротивляться, мешком или мячом с каждым ударом перелетая на ярус ниже. Он приземлился на что-то мягкое, но резкая боль в правом плече пронзила насквозь. Мамин перевернулся на живот и схватил зубами землю.

– Уууу! – замычал он.

Постепенно боль стала спадать. Он взглянул на плечо. Под рубахой образовалось бурое пятно, которое увеличивалось на глазах. Ясно, швы разошлись от удара. Ладно, тут сейчас дела, пострашнее раны, будут. Мамин приподнял голову и вслушался. Наверху что-то происходило. Ясно, что организовывалась погоня. Мамин взглянул вверх. Сквозь ветки и листву земляничника он увидел край каменного парапета, с которого прыгнул. Бесстыдница, как это дерево здесь называли, спасла его. О гладкие плотно растущие ветки сильно травмироваться было нельзя. Даже с такой высоты. А пролетел он добрый десяток метров. Вот если бы он на гледичию попал, растущую левее, то до земли долетели бы ошметки. Ну, или изрубленное трехколючковой колючкой тело.

Мамин снова всмотрелся вверх и прислушался. Не слышно ни криков, ни команд. Никакой суеты, будто и не было побега. Странно это!

Алексей перевернулся на спину, прогнув под собой мягкий ковер прошлогодних, позапрошлогодних, и, черт его знает, сколько годичных листьев. В метре от него распушилась альбиция. Тонкий, как талия красавицы, ствол был опушен короной из резных листочков, напоминающих папоротник, с нежно-розовыми ажурными метёлочками. Вот уж точно, красота спасет мир!

Декоративное деревце вернуло Алексея к жизни. Его будут искать. Уже ищут. И найдут, пока он впечатляется. Он с трудом поднялся. Шлепки лежали неподалеку. Босым по лесу много не побегаешь. Алексей сунул ноги в резину, прижал левой рукой намокшее от крови плечо и повернул влево, в чащу. Маша говорила, что там должна быть шахта законсервированного лифта. По ней он сможет спуститься к подножью ливадийского холма. К самому морю. Там волностойкий плавучий причал, у которого пришвартованы моторки. Если лифт исправен и моторки на месте – он спасен!

Продираясь сквозь бирючину, кизильник и олеандр, Мамин особо не таился. Прыгать за ним агенты не станут, велик шанс убиться. Поэтому сейчас его главным врагом было время, хотя и не таки опасным, как доктор. Холм опоясывали несколько дорог и бесчисленные тропы, заботливо протоптанные доктором Боткиным и его соратниками еще в начале двадцатого века. Он может появиться на любой из них и по любой из них двинуться на запад или на восток. На востоке – через Ялту, Гурзуф дорога на Симферополь или через Судак в Керчь, на западе – дорога на Севастополь. Мамин понимал, что поймать его могут только случайно.

Впереди обнажился бетонный короб высотой не более двух метров. Он, как будто вырос из земли, как гриб. Стены его были в разводах от таявшего снега, дождя и мочи. Местами протянулся плющ, уходя нитками в расселины и неровные стыки. Бетонные плиты изрядно покрошились от времени, образовав черные пустотные дыры, смотревшие на Мамина как амбразуры ДОТа. Алексей остановился. Замер. Короб действительно напомнил ему ДОТы его ОПАБа. Его словно окатило ледяной водой. Мурашки забегали, словно молекулы в броуновском движении. Он подошел к входу в лифт. Вход был закрыт двустворчатой ржавой металлической решеткой, на петлях которой висел амбарный замок.

Разумеется. На что он рассчитывал. Это же безумие!

Местность была проверена и перепроверена. Все возможные пути побега перекрыты. Более того, никто не будет рыскать наудачу по дорогам и тропам. По сигналу «ВУЛКАН-3» бойцы выдвинутся на заранее установленные заслоны. А Маша?! Она же сказала про лифт. Подставила? Она – агент, он это знает. Но ведь она спасла его. Ценой если не жизни, то точно свободы. Спасла ведь!? Или подставила? Выполнила очередной приказ Пояркова, как в Петербурге.

Мамин замотал головой. Все! Все! Хватит! Тухлые мысли в сторону. Думай! Думай!

Так, вход закрыт. Замок не сломать. Оставаться нельзя. Куда? Вправо? Влево?

Мамин пошел на запад, то есть вправо. Теперь он шел осторожно. Не было слышно машин, не было движения. Худшие опасения сбывались. Его не искали, а ждали. На заранее приготовленных позициях. Сомнительно, что он сможет обойти заслоны. Он все-таки не разведчик. Хотя по предписанию сорок первого года Мамин Алексей Степанович направлялся именно в саперно-маскировочную роту, замаскированный спецназ, так сказать. Мамин усмехнулся. Да, не помешало бы сейчас иметь за плечами курсы разведчика.