Батарея, подъем

– не допускать в хранилище (склад) в обуви и с фонарями, не предусмотренными табелем постам, а также с холодным и огнестрельным оружием.

185. Часовой, охраняющий арестованных на гауптвахте, обязан:

– знать число арестованных, находящихся под его охраной;

– находиться снаружи у дверей камер и наблюдать через смотровые окна, чтобы арестованные не нарушали установленных для них правил, следить за их действиями и поведением, не допускать порчи арестованными оконных рам и решёток, полов и стен;

– следить за тем, чтобы в ночное время в камерах арестованных было освещение;

– не выпускать арестованных из камер и не допускать к ним никого безличного приказания начальника караула, помощника начальника караула или своего разводящего;

– не разговаривать с арестованными, ничего не передавать им и ничего не принимать от них;

– не допускать приёма арестованными каких-либо передач с улицы, выбрасывания ими вещей и записок через окно на улицу и разговора арестованных с посторонними;

– получив просьбу арестованного вызвать выводного, доложить об этом разводящему, начальнику караула или его помощнику;

– немедленно вызвать начальника караула, его помощника или разводящего при невыполнении арестованными его требований;

– предупреждать арестованного (арестованных), совершающего побег, окриком ‘ Стой, стрелять буду”, а при невыполнении этого требования применять оружие.

При перевозке арестованных из одного пункта в другой, а также при передвижении их вне пределов гауптвахты обязанности часового по охране арестованных выполняет конвойный.

186. Часовой у входа в караульное помещение обязан охранять караульное помещение и не допускать к нему никого, кроме лиц, которым караул подчинён, если он знает их в лицо, и лиц, ими сопровождаемых. О приближении этих лиц часовой извещает установленным сигналом начальника караула и беспрепятственно пропускает их в караульное помещение. Всех остальных лиц, приближающихся к караульному помещению… часовой останавливает на расстоянии, указанном в табеле постам, и вызывает начальника караула или его помощника.

При плохой видимости, когда с расстояния, указанного в табеле постам, нельзя рассмотреть приближающихся к караульному помещению, часовой останавливает их окриком “Стой” и вызывает начальника караула или его помощника.

Обо всех происшествиях вблизи караульного помещения и обо всём замеченном, что может помешать выполнению караулом своей задачи, а также об услышанных сигналах с постов часовой немедленно докладывает начальнику караула или его помощнику.

187. Особые обязанности часовых применительно к условиям охраны и обороны каждого объекта указываются в табеле постам».

После этого выяснилось, что статьи 184, 185 учить было не надо, и Ромка решил, что это ирония судьбы, которая не позволила ему пропустить статью 185. Снова вспомнилась ухмылка Ми-Ми и тяжёлый, не по-стариковски цепкий взгляд. Как всегда в армии, инициатива оказалась наказуема. Ромку проверил Сдобнов, остался очень доволен, привёл в пример остальным и после этого поручил выучить обязанности разводящего. Некоторые курсанты откровенно и ехидно улыбались, когда Романов возвращался на своё место с новым заданием. Но ему было плевать, мозг хватался за любую возможность быть задействованным. Он не мог жить в состоянии амёбы, когда весь процесс жизнедеятельности сводится лишь к удовлетворению базовых инстинктов и отправлению естественных потребностей. Или надобностей, как сказано в уставе.

Но вот и первый караул. Им выдают из оружейки СКС – самозарядный карабин Симонова, построение. Все как-то посерьёзнели, даже остающиеся. Перекличка – и шагом марш на плац. На плацу развод караулов. Короткие инструкции – и шагом марш в караульное помещение. Идти около километра, дорога узкая, через лес. Темно, и только снег похрустывает под ногами. На плече – приятная тяжесть карабина. Ромка опять представляет себя партизаном. Они идут в шеренгу’ по двое – впереди спина с карабином, позади чьё-то дыхание, совсем близко тёмные стволы деревьев. Январский мороз крепчает, сейчас шесть вечера, то ли будет ночью. Они толком не знают, что будут охранять, кажется, автопарк, склады ГСМ и ещё что-то. Но знают, что будут это охранять, какой бы мороз или зной вдруг ни случился… Начальник караула, командир взвода Сдобнов. Ромкин разводящий, его же замкомвзвода Рахманов – красивый, улыбчивый парень с белыми, блестящими зубами. Сейчас он уже не кажется таким неприступным и бездушным, как вначале. С Ромкой общается легко, иногда даже переходя наличные вопросы – кто, откуда, кто папа-мама, скучаешь? Он сам москвич, ему всего двадцать один, но кажется, что между ними дистанция в целую жизнь, таким взрослым он выглядит. Взрослым не внешне, но как-то внутренне. Понятно, что за озорной, обаятельной улыбкой скрывается зрелый мужик, много чего прошедший и понявший в этой жизни. Ромке странно ощущать эту дистанцию, на гражданке ему приходилось делать серьёзные дела и с людьми гораздо старше, состоявшимися, но дистанция есть, она существует. Она так же очевидна, как серый бетонный забор, к которому они подходят.

Караульное помещение, приём-сдача караула, ещё раз проверка знания устава, снаряжение магазина боевыми патронами, поход в ночь за спиной разводящего – и вот он на посту. Один на один с ночью, морозом и тишиной. Тому, кто не бывал подолгу в замкнутых мужских коллективах, когда твоя жизнь каждую секунду на виду десятков глаз, не понять, какое счастье – просто побыть одному. Один на один со своими мыслями, с собой внутренним. Первое время он ещё насторожён, внимательно обходит совсем не маленький маршрут, проверяя одеревеневшие на морозе пластилиновые оттиски печатей, но вскоре становится очевидно, что сюда не доберётся не то что коварный диверсант, но вообще никто не доберётся. Вокруг полутораметровые сугробы, меж которых протоптана узкая тропка – его маршрут. Поверх шинели на нём огромный бело-жёлтый овчинный тулуп с роскошным воротником, очень тёплый, на ногах валенки, тоже белые и тёплые, поэтому мёрзнут только пальцы рук, но это сущая мелочь. Сразу понятно, что к выполнению боевой задачи Родина подходит серьёзно, и здесь уже никто не будет его морозить, гнобить и дрессировать по беспределу. Он – часовой, с боевым оружием и на посту, его права защищены законом и карабином, и в нём проснулось подзабытое уже чувство собственного достоинства. Вот в чём разница между караулом и нарядом на кухне. Он впервые за два месяца службы выполняет то, ради чего его призвали. В конце концов, служба в армии – почётная обязанность каждого гражданина СССР. А чистка картошки к таковой явно не относится…

Сутки в карауле прошли в приподнятом настроении, хотя, конечно, нелегко отстоять четыре смены по два часа, особенно с трёх до пяти ночи. Но удалось и поспать урывками в общей сложности часа три. В отдельной комнате без окон на деревянном помосте, чуть меньше метра высотой, на крашеных голых досках, не раздеваясь, вповалку спали караульные свободных смен. Кто-то приходил с поста и, как тюлень, лез в самую середину, где теплее, кого-то будили, светя фонариком и дёргая за ногу, и он, очумелый, выбирался – на остальных спящих это не производило никакого впечатления. Никто не просыпался, даже если лезли прямо по нему. Ты касаешься головой нагретых до тебя досок и проваливаешься в долгожданную темноту. Вокруг густая, вязкая, чёрная пустота без единого проблеска – и сознанию не за что зацепиться, поэтому нет ни снов, ни чувства времени. Ты уронил голову, и вот тебя уже дёргают за ногу…

* * *

– Курсант Романов!

– Я!

Старшина роты, старший прапорщик Визитиу, с самого начала невзлюбивший Ромку, смотрел привычно недовольно, но с каким-то непонятным интересом: «Там тебя на КПП дожидаются. Даю сорок пять минут на свидание!» Сердце забилось, кровь прилила к голове, он еле сдержался, чтобы не спросить: кто? Старшина всё равно не ответит, иначе бы сразу сказал, а вопрос только даст повод для какой-нибудь грубости.

– Разрешите идти!

– Разрешаю…

Старшина был явно разочарован. Ромка отдал честь, чётко повернулся, сделал три строевых шага, чтобы опять-таки не дать повода себя потренировать на дорожку, и, только оказавшись за дверью казармы, рванул изо всех сил. Мысли путались в голове: кто, кто его ждёт на КПП? Мама? Исключено, она бы предупредила. Неожиданно нашедшийся отец? Практически исключено, он с огромной вероятностью там, где ему и положено быть, дом вора – тюрьма. Кто-то из многочисленных бывших подружек? Вряд ли, он порвал со всеми. Менты? На мгновение стало нехорошо, и Ромка почти с любовью посмотрел на проплывающие мимо серые двухэтажные казармы, бетонный забор с колючкой поверху и белые, отутюженные лопатами, выровненные по кантику прямоугольники снега. А остающиеся почти два года службы впервые показались отнюдь не бесконечными. Впрочем, его бы не так вызывали в этом случае – он же может сдёрнуть. Вроде отлегло. Может, Катя? Вспомнилось юное, безумно красивое, но перекошенное злобой лицо: «Так ты хочешь всё отдать – квартиру, машину, деньги, жениться на мне, ни кола ни двора, и свалить в армию?! Это, по-твоему, сохранить честь?!» А в конце: «Ну и проваливай, деревня недоделанная!» Ромка с удивлением обнаружил, что впервые не испытывает никакого волнения при этом воспоминании. А казалось, что боль не пройдёт никогда. Да, генерал Мороз и старший сержант Осокин оказались лучшими врачами от душевных недугов. Он влетел на КПП.

Светка! Её лицо вспыхнуло. В первый момент показалось, что она хочет попятиться. Но вот, словно собравшись как перед прыжком в воду, она построжела лицом и сделала шаг ему навстречу. Он широко распахнул руки и с ходу обнял её, поднял, закружил! На глазах скабрёзно лыбящихся дневальных по КПП. Господи, какую нежность и благодарность он испытывал, обнимая худенькие плечи в каком-то подростковом пальто с жиденьким рыжим воротником, ощущая под грубой тканью, как напряглась, а потом расслабилась её спина. Они зашли в комнату для свиданий. Там никого не было.

– Господи, что у тебя с лицом?

– А что у меня с лицом?

– Ну, оно всё красное и какое-то шершавое, а уши вообще коричневые. Ты так осунулся!

– Пофиг! Забудь… Как ты здесь? Откуда у тебя адрес? Почему не написала, не предупредила? – Она опять напряглась. Отвела глаза, потом с усилием снова взглянула ему в лицо.

– Неважно. Ты рад меня видеть?

– Конечно! Безумно! Ладно, рассказывай! Как ты?

– Нормально. Учусь. Осенью меня избрали депутатом райсовета, – она говорила с трудом, словно думала о чём-то другом.

– Ты – депутат! Ушам не верю! А здесь как оказалась? Ты что, специально приехала?

– Нет. Я приехала на конференцию комсомольского актива в Москву.

– Ничё себе!

– Рома, почему ты мне не писал?

Он осёкся. Продолжал смотреть ей в лицо и понимал, что не может сказать правду. Пауза затягивалась. Он это чувствовал, но ничего подходящего в голову не приходило.

– Мне ждать тебя? – она взяла инициативу в свои руки. У неё не дрожал голос, и глаза были сухие. Только лицо как-то заострилось, и кожа на скулах натянулась.

Он сразу всё понял и подумал, что именно такого вопроса, а лучше утверждения ждал от Кати. Но, преодолевая себя, улыбнулся и как можно беззаботнее спросил, просто чтобы выиграть время:

– В смысле?

– Мне ждать тебя из армии? Ты хоть чуть-чуть любишь меня? – она срезала все углы. Недаром они познакомились на олимпиаде по математике. У него не оставалось выбора, врать он не мог:

– Я пропал в этой Москве, Свет. У меня были проблемы на гражданке. Я уже не тот Ромка, которого ты знала. – Казалось, она не удивилась.

– Рома, мы все уже не школьники и все меняемся. У тебя были проблемы с законом?

– Откуда ты знаешь?

– Это неважно. Правда, неважно, – она не выдержала, голос надломился, аккуратный носик покраснел, красивые чёрные глаза лихорадочно заблестели: – Ты любишь меня?! Я буду ждать столько, сколько надо! – И поскольку он продолжал молчать: – Да или нет?!

Больше всего на свете он хотел сказать «да», но с удивлением услышал, как какой-то чужой, не его голос простуженно произнёс:

– Не надо. Не надо ждать…

По её лицу прошла короткая судорога, глаза застыли, в них пропало всякое выражение. Очнувшись через мгновение, ткнула ему в грудь свёрток, который, оказывается, всё это время держала в руках. Едва он машинально подхватил свёрток, как она тут же отдёрнула руки, словно боялась прикоснуться к нему. Так же стремительно она развернулась и вышла или, скорее, выбежала из комнаты. Хлопнула дверь на пружине. Он стоял в прострации, прижимая свёрток к груди, пока в комнату не просунулась наглая физиономия дневального.

– Слышь, духан, поделись с пацанами, – он многозначительно указал на свёрток.

Ромку словно застали за чем-то очень интимным. Сама формулировка, тон, а главное, тупое, самоуверенное выражение лица дневального, очевидно отслужившего не меньше года, проникли в обнажившуюся, не успевшую закрыться душу. В ответ со дна этой души поднялась тугая тёмная волна, он забыл, где находится, ни секунды не задумался о последствиях.

– Заткни ебало, гнида! – он сделал шаг по направлению к голове. Впрочем, она тут же и беззвучно исчезла.

Приходя в себя, он недоумённо посмотрел на свёрток, хотел оставить его на лавке, но передумал. Вместе с сознанием к нему возвращалось и понимание окружающей реальности. Он вышел из комнаты, а потом и на территорию части. Никто его не остановил и ничего не сказал. У него было около получаса, и он медленно пошёл в казарму. Появление Светки как-то неуловимо всё изменило. Он вспомнил, кто он и что он. Вспомнилось чувство собственного достоинства, подзабытое за прошедшие два месяца. Нет, это не значит, что он теперь будет спорить с командирами или отстаивать свою точку зрения – здесь это невозможно, и пример курсанта Магомедова служил лучшим тому подтверждением. Но он снова будет эту точку зрения иметь. Потому что – и он отчётливо почувствовал это сейчас – всё происходящее вокруг него в последнее время преследовало своей целью уничтожение личности, стирание имевшегося опыта и формирование нового существа – коллективного, забитого и не рассуждающего. Ирония судьбы заключалась в том, что он и оказался здесь по единственной причине – сохранить это самое пресловутое достоинство. Он шёл, отдавая честь встречным офицерам, снег похрустывал под ногами, а мысли снова переключились на Светку.

Они учились в соседних школах, жили совсем рядом, но никогда не встречались, пока не оказались за одной партой на областной олимпиаде по математике. Красивая девочка с умными тёмными глазами, казалось, не обращала на случайного соседа никакого внимания. Он же, решая задачки, всё поглядывал на неё и не переставал удивляться, как такая красивая может быть ещё и такой умной. Когда всё закончилось и они сдавали работы, его хватило лишь на то, чтобы подглядеть на её листке – школа № 1, имя и фамилию не разобрал. Он не решился заговорить, а потом ругал себя всю дорогу за трусость. Казалось бы, что такого – спросить, как её зовут, познакомиться? Мысли о ней преследовали его весь оставшийся день и вечер, она снилась ему ночью, а наутро он проснулся с температурой под сорок. Может, совпадение, а может, и нет… Заболел от любви. Во всяком случае, думать ни о чём, кроме неё, он не мог. Его трясло и знобило весь день и всю ночь, мама ужасно переживала, а на следующее утро температура спала так же неожиданно, как поднялась, и он встал как ни в чём не бывало. Потом было долгое ожидание возле первой школы, страх и неуверенность в себе. Потом он её увидел, сердце застучало как перед выходом на ринг, и, замирая от восторга и любви, он тайком проводил её до дома и узнал, где она живёт. Во всяком случае, дом и подъезд. А на следующий день, когда он следовал за ней по противоположной стороне улицы, она неожиданно обернулась и помахала ему рукой. Так начался их роман, который поставил под сомнение золотые медали, на которые оба шли. Это было последнее полугодие десятого, выпускного класса. Он выкраивал время между учёбой, тренировками и репетиторами и бегом бежал, чтобы увидеться хотя бы на пятнадцать минут. Благо недалеко. А чтобы было ещё ближе, перемахивал двухметровый забор НИИ, срезал путь и снова перемахивал забор. Вообще-то, НИИ был секретный, но его ни разу никто не заметил. Какие секреты, такая и охрана. Они стояли в подъезде и первое время разговаривали – не могли наговориться. Где-то через неделю впервые поцеловались. Причём для неё это вообще был первый раз. Он помнит, как обнял, приблизил лицо, её ресницы испуганно задрожали, она судорожно продолжала говорить, а потом прервалась на полуслове, закрыла глаза и чуть откинула голову. Он нашёл её мягкие губы, ощутил дыхание и начал нежную игру, но она не отвечала. Её губы лишь безвольно раскрывались, а дыхание становилось всё менее заметным. Он растерялся, когда она вдруг потяжелела в его руках. Испугавшись, он прервал поцелуй и крепче сжал талию, лишь после этого она пришла в себя. Потом они просто стояли, тесно прижавшись друг к другу, и молчали.

Она была из мажорной семьи. Папа – начальник крупного строительного треста. Мама – главврач больницы для партноменклатуры. Её родители были против их отношений. Они считали, что это мешает учёбе, и вообще она ещё слишком молодая, а он хулиган. Откуда взялось про хулигана, непонятно. Они пытались запретить ей встречаться с ним, не выпускали из дома. Однажды после очередного скандала с мамой у неё случился нервный срыв. Она не ела, не спала, её непрерывно рвало. Мама в панике созвала консилиум медицинских светил, те только разводили руками. Тогда родители сдались и пообещали больше не препятствовать их отношениям. «Но только без глупостей!» – веско обронил папа напоследок. «Глупостей» и не было. Они просто болтали обо всём на свете, но больше, конечно, целовались. Сексуального опыта не было ни у него, ни у неё. Максимум, что он себе позволял, – запустить руку под лифчик. От этого обоих трясло. И они чувствовали себя преступниками. А потом наступила пора выпускных. Оба получили свои медали. И он уехал в Москву, где оказался в женской обшаге. На этом всё и закончилось. Для него. Но не для неё, как выяснилось сегодня…

Впереди показалась его казарма, и мысли быстро вернулись с небес на землю. Время ещё было, и он свернул в тупичок между забором и кочегаркой. Там аккуратно распаковал свёрток и обнаружил конфеты, печенье и несколько банок сгущёнки. Молодец Светка! То, что нужно! Он быстро выбрал из конфет шоколадные и ссыпал в карман. Огляделся вокруг, заметил торчащие из-под снега обломки каких-то труб и спрятал туда две банки сгущёнки, а две оставил, кое-как запаковал изрядно похудевший свёрток, предназначенный для коллективного потрошения. Вот теперь можно и возвращаться.

* * *

Очередной караул. Его теперь ставят постоянно, и не только со своим взводом. «Через день – на ремень!» – чаще устав не позволяет. Всем взводным – они же начальники караулов – очень нравится, что у него статьи устава от зубов отскакивают, и Сдобнов «сдаёт его в аренду». Когда ночью приходит дежурный по части с проверкой, его сразу будят и подсовывают проверяющему. Тот, как положено, задаёт вопросы, Ромка браво отвечает, дежурный доволен, караул получает хорошую оценку, начальник караула доволен, командир батареи доволен. Только курсант Романов посерел от недосыпа, но это никого не волнует. С другой стороны, он ни разу не был в наряде дневальным, ни разу не драил сортир – это тоже чего-то стоит. Там же, в карауле, в свободное от смен время он строчит конспекты не только Сдобнову, но и самому командиру батареи майору Солдатенкову, который, оказывается, учится в какой-то академии заочно. Комбат очень хорошо к нему относится, называет сынком: «Ну что, сынок, написал?» Самая тяжёлая смена – с трёх до пяти ночи. Она почти всегда ему достаётся, потому что в это время реже всего ходит дежурный с проверкой. Вот и сейчас досталась. Тихо идёт снег, чуть поскрипывает караульный фонарь, и жёлтое пятно света едва уловимо колышется. Хорошо! Никогда в своей прежней жизни Ромке не приходилось вот так оставаться один на один с зимним ночным лесом. Он читает вырезанные штык-ножом надписи на караульном грибке: «Часовой, помни, что ты охраняешь сон того парня, который спит с твоей девушкой!» Смешно. И грустно. Интересно, у Кати кто-то есть? «Кто не был – тот будет! Кто был – не забудет!» – нет, это не про неё, это про армию. Ромка улыбается каламбуру. «Армия – школа жизни, но лучше пройти её заочно!» Это точно. «ДМБ 82–84» Господи! Кто-то уже дома! Неужели придёт и его черёд? Надписей много, и они свидетельствуют, что здесь массово и со вкусом нарушался устав. У него уже нет того пиетета к караулу, что был вначале. Он освоился, знает, где могут подловить, а где – нет, и тоже сейчас совершит грубое нарушение устава. Он перебросил карабин на левое плечо, снял рукавицы, расстегнул тулуп, шинель, крючок и верхнюю пуговицу гимнастёрки и наконец достал из-за пазухи тонкую брошюрку. В. И. Ленин, «О кооперации». Всё так же идёт снег, и снежинки бесшумно покрывают землю, а часовой Романов в тусклом свете караульного фонаря жадно впитывает ленинские строки:

«И вот не все товарищи дают себе отчёт в том, какое теперь гигантское, необъятное значение приобретает для нас кооперирование России…

В самом деле, власть государства на все крупные средства производства, власть государства в руках пролетариата, союз этого пролетариата со многими миллионами мелких и мельчайших крестьян, обеспечение руководства за этим пролетариатом по отношению к крестьянству и т. д. – разве это не всё необходимое для построения полного социалистического общества? Это ещё не построение социалистического общества, но это всё необходимое и достаточное для этого построения.

Всё дело теперь в том, чтобы уметь соединить тот революционный размах, тот революционный энтузиазм, который мы уже проявили, и проявили в достаточном количестве, и увенчали полным успехом, уметь соединить его (тут я почти готов сказать) с уменьем быть толковым и грамотным торгашом, какое вполне достаточно для хорошего кооператора. Под уменьем быть торгашом я понимаю уменье быть культурным торгашом. Это пусть намотают себе на ус русские люди или просто крестьяне, которые думают: раз он торгует, значит, умеет быть торгашом. Это совсем неверно. Он торгует, но от этого до уменья быть культурным торгашом ещё очень далеко. Он торгует сейчас по-азиатски, а для того, чтобы уметь быть торгашом, надо торговать по-европейски. От этого его отделяет целая эпоха.

Кончаю: ряд привилегий экономических, финансовых и банковских – кооперации; в этом должна состоять поддержка нашим социалистическим государством нового принципа организации населения. А строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией – это есть строй социализма.

4 января 1923 года»

И эти строчки являлись откровением для рядового Романова. Он чувствовал, что социализм, настоящий социализм, вовсе не то, что они имеют сейчас и что называют социализмом с трибун. И вот сам Ленин прямо пишет то, что Ромка чувствовал, то, к чему он пришёл интуитивно. А как вам про коммунистическое чванство, взятки и безграмотность – три врага социализма? А про НЭП? Эти работы ему не приходилось конспектировать для командиров. Там всё больше про классовую борьбу и вооружённый отпор. Но это понятно. Но почему на экономическом факультете МГУ эти темы оказывались в тени? Не потому ли, что после смерти Ленина страна пошла совсем по другому пути развития, нежели он завешал? Он спрятал брошюру обратно за пазуху, застегнулся и тут же услышал какой-то неясный звук. Мгновенно сорвал карабин с плеча, сделал несколько шагов вперёд, чтобы выйти из пятна света, и замер. Звук повторился.

– Стой! Кто идёт?! – он почти кричал.

Из темноты послышалось:

– Идёт начальник караула!

– Начальник караула, ко мне! Остальные – на месте!

Спустя несколько мгновений в снежной круговерти показался неясный силуэт. Не давая ему подойти ближе, Ромка, уже узнавший начальника караула по голосу, тем не менее скомандовал:

– Стой! Осветить лицо!

Старший сержант Рахманов как-то обмолвился в караулке, что в условиях плохой видимости лучше перебдеть. И не потому, что ты сомневаешься, начальник караула это или нет. А потому что бывают такие говнистые проверяющие, что пытаются всячески доебаться до часового. А ночью по-любому плохая видимость. А тут ещё и снегопад… Фигура замерла, вспыхнул фонарик, и в его резком свете, направленном снизу вверх, проявилось нечто фантасмагоричное, скорее напоминающее героя страшной сказки, нежели начальника караула. Но всё же это был он. Ромка отдал честь, взяв карабин «к ноге». После этого из темноты вслед за начальником караула показался дежурный по части – сам начштаба полковник Чумаков. Его боялись больше, чем командира, полковника Ваганова. Тот был барин – толстый, вальяжный, из кабинета выходить не любил. Должность у него была генеральская, и он сидел на жопе ровно – главное, досидеть до генерала без залётов. Начштаба же рыл землю носом. Ромка представился. Полковник смерил его подозрительным взглядом из-под каракулевой папахи: