Иностранка

– Пошел прочь! – огрызнулся Григорий и, рванув дверь, влетел в теплую уютную комнату. Княгиня Д. возлежала на диванчике, который стоял рядом с затопленным камином, зябко кутаясь в светлую шерстяную шаль. У ее ног на полу лежали две борзые.

Едва Чемесов появился на пороге гостиной и прямо в грязных сапогах прошествовал по светлому ковру, направляясь к княгине, та, округлив глаза от неожиданности, воскликнула:

– Григорий Петрович, вы так поздно? Я же велела вам быть завтра поутру.

– Сударыня! Я не мог ждать! – выпалил Григорий, останавливаясь в трех шагах от княгини, и, вперив в нее лихорадочный взор, выдохнул. – Озеровых арестовали! Я только узнал об этом!

– Знаю.

– Знаете? – опешил Чемесов. – Но их арестовали еще два дня назад! Именно оттого, я не мог найти Марию Кирилловну во дворце! Но отчего вы не известили меня?

– Я посчитала, что эта новость слишком возбудит вас, – кисло ответила княгиня, плотнее кутаясь в шаль и переводя взгляд с Чемесова на пылающие дрова в камине. – Что теперь и вышло.

– Но вы уже что-то предприняли?

– Я? – удивилась княгиня и перевела взор на молодого человека.

– Ну да. Надобно что-то делать, чтобы вызволить Машу и ее родных из тюрьмы, как мы и намеревались, ежели все пойдет не так.

Несколько раз моргнув и взирая на Григория, который был бледен, словно плотно, а его глаза горели мрачным светом, княгиня холодновато вымолвила:

– Вы слишком возбуждены, Григорий Петрович. Может, налить вам вина?

– Так вы что-то делаете для их освобождения или нет? – вновь выпалил Чемесов, проигнорировав вопрос княгини.

– Нет, – твердо ответила Екатерина Семеновна, вновь переводя взгляд на огонь.

Остолбенев от ее слов, молодой человек вперил в нее негодующий взор и пророкотал:

– Екатерина Семеновна! Вы же обещали! Обещали!

– Перестаньте кричать, поручик! – возмутилась княгиня. – Вы что себе позволяете?

– Простите, – чуть тише, но все так же нервно заметил Григорий. – Она уже вторые сутки в тюрьме! И мне стало известно, что готовится указ о повешении Озеровой, ее брата и отца!

– И что же? – заметила холодно княгиня. – Пока я не могу ничего сделать.

– Не можете? Но как же? Вы же говорили, что орден все сделает для их освобождения, если понадобится!

– Сама императрица занимается этим делом, – соврала княгиня. – Она крайне недовольна, я бы даже сказала, очень зла.

– А Григорий Александрович? – с неистовством спросил Григорий, нервно дергая пуговицу своего мундира и до крови кусая губы. Молодой человек говорил о князе Потёмкине, который имел на государыню непомерное влияние. – Он же может уговорить Екатерину Алексеевну!

– Светлейший князь болен. После всей этой истории императрица подозревает его и даже говорить с ним не желает.

– И что же делать? Что делать?

– Нам остается уповать только на Создателя.

– Молиться? – потрясенным тоном пробормотал Чемесов. Его воображение нарисовало образ Маши Озеровой в зловещей тюрьме, и он дико выпалил: – Но она, наверное, так напугана, несчастна! Я чувствую это. Надо как-то попытаться ее спасти!

– Это невозможно. Ты, Григорий Петрович, должен смириться. Если Озерова погибнет, надо принять ее смерть как должное. Поскольку она послужила на благое дело.

– Ее смерть на благое дело?! – вскричал в неистовстве Чемесов.

Именно в этот миг он осознал, что любит Машеньку всем сердцем. И вся эта игра с ней по указке княгини не прошла напрасно. И он действительно влюбился в девушку искренне, горячо и по-настоящему. И холодные слова княгини по живому резали его сердце. Он не мог хладнокровно отдать это невинное юное существо на казнь. Ведь Григорий понимал, что девушка отдала ему все. Свою невинность, свое горячее сердце и, наконец, свою чистую душу, решившись на убийство. Порывисто он вскричал: – Нет!

– Да! Ты должен понимать это, Григорий. Ты еще молод, но с годами осознаешь, как я права, – начала увещевательно княгиня.

Не в силах слушать эти лицемерные холодные слова от княгини молодой человек прохрипел:

– Раз вы не желаете помочь, я сам помогу ей!

Он взвился с места и устремился к двери, желая только одного – вызволить обожаемую девушку из железного капкана, в котором она ожидала смерти.

– Чемесов! – позвала его в порыве Екатерина Семеновна. Молодой человек замер уже у выхода из гостиной, непокорно вздернув голову. И княгиня, словно приговор, добавила: – Я отвела от вас подозрение, ибо девчонка будет молчать. Но если вы теперь вмешаетесь, я уже не смогу вас спасти!

Медленно развернувшись и, прокручивая слова княгини в своей взбудораженной голове, Григорий глухо выдохнул:

– Пусть так. Но лучше я погибну вместе с ней, чем буду терзаться многие годы оттого, что я предал ее…

Он быстро вышел, а княгиня сквозь зубы злобно процедила:

– Глупец. Ну и поделом тебе.

Заячий остров, Петропавловская крепость,

1790 год, Май, 11, вечер

Сумерки окутали неприглядную камеру. Девушка сидела, поджав колени к животу на своем каменном ложе, застеленном соломой. Сегодня первый день, как потеплело на улице, и потому промозглость камеры была не так ощутима. Впервые за те трое суток, что находилась в тюрьме, она расстегнула свой влажный от сырости редингот и сняла шаль с шеи. Однако окружающая сырость и писк мышей были неотъемлемой частью ее теперешнего тягостного существования, и, девушка несчастно вздыхая, страдала от неизвестности и одиночества. Все эти дни она не видела ни отца, ни брата и не знала, что с ними и где они.

Надсмотрщик, приносивший еду, не говорил с ней, и Маша даже не знала, приговорена она уже к какому-то сроку, или должен еще стояться суд, а может, она останется здесь навсегда. Лишь призрачная надежда на то, что княгиня Д., которая посетила ее вчера, или Григорий, помогут ей выбраться отсюда, согревала страдающее сердце, и девушка искренне, по-детски уповала на то, что еще нужна Григорию, и он сделает все, чтобы вызволить ее из тюрьмы.

Во все дни своего кошмарного и омерзительного существования в крепости, Машенька беспрестанно плакала и переживала. Для нее, еще такой юной, наивной девушки, почти девочки, с детства выросшей в неге и роскоши, окружающая зловонная грязная камера выглядела адом. В первые дни она пугалась даже мышей, когда те пробегали по ее ногам, но с каждым днем словно стала привыкать к этим неприятным соседям и сейчас смотрела на них безразлично, понимая, что грызуны не виноваты, что родились в таком неприглядном теле. Девушка боялась остаться здесь надолго или навсегда. Она не знала, сколько еще выдержит, но понимала, что ей надо как-то примириться со своим теперешним существованием. Иного выхода не было. Ее платье было испачкано, а волосы казались невозможно грязными. Она заплела их в простую косу, так как не было даже расчески, чтобы причесаться. В углу грязной камеры по стене постоянно стекала вода, просачиваясь между камнями в пол. Именно, эта жидкость и служила для девушки единственным источником воды, которым она могла ополоснуть лицо и руки. Вода была ледяная, но Машенька радовалась и такой, без нее стало бы совсем невыносимо терпеть все тяготы заключения. Девушка пыталась не отчаиваться и ежечасно внушала себе, что она здесь ненадолго. Лишь эта мысль успокаивала и придавала ей силы.

Заскрипел дверной засов, и Маша напряженно посмотрела на надсмотрщика, который вошел в камеру. Девушка не понимала, зачем он пришел, потому что вечерний скудный хлебный паек был принесен ей еще два часа назад.

– Эй, барышня, – позвал приземистый и худощавый охранник. – Вставайте. Комендант требует вас на допрос.

– Комендант? – удивилась она и опустила ноги, одернув юбку.

– Ну да, Егор Васильевич требует. Давайте поживее, а то он гневаться будет.

Надсмотрщик проворно распахнул дверь, ожидая, когда девушка приблизится. Маша не заставила себя ждать и поспешно вышла в коридор. Охранник отправился вслед за нею и, взяв зажженный фонарь, велел:

– Идите за мной.

Послушно последовав за солдатом, девушка уже спустя четверть часа вошла в комнату Глушкова, находящийся недалеко от главного входа в тюрьму. Пройдя в мрачноватый, пыльный кабинет коменданта, Машенька остановилась у входа, переведя взор на сидящего за столом мужчину, одетого в темно-зеленый китель. Глушкову было около сорока лет. Полное лицо его украшали широкие усы и бакенбарды. Пыльный парик лежал на столе, а рыжие волосы его были взлохмачены и торчали в разные стороны.

Железная дверь с грохотом закрылась за ней, и Маша непроизвольно обернулась на этот звук. Комендант оторвался от бумаг и поднял голову.

– Прошу, сударыня, пройдите, – велел Глушков. Он встал из-за стола и приблизился к девушке. Чуть поклонившись, он протянул ей руку. Маша, опешив, инстинктивно подала ему ладошку, и он галантно, как будто в салоне, поцеловал ее. – Вы дрожите? Присядьте сюда, – он жестом указал на стул, стоящий недалеко от его письменного стола. Неуверенно ступая по неровному каменному полу, Маша присела на предложенный комендантом стул. Егор Васильевич остался у стола и, выпрямившись, как-то странно посмотрел на нее.

– Вы хотели видеть меня? – спросила девушка.

– Да, сударыня, я бы хотел поговорить с вами касательно вашей семьи.

Нахмурившись, Машенька напряженно посмотрела на стоящего перед ней мужчину с неприятным лицом и тихо вымолвила:

– Могу я узнать, что с моим отцом и братом?

– Они здоровы и находятся в одиночных камерах, как и вы.

– Благодарю, – облегченно выдохнула Маша, расстегивая редингот, ибо в комнате было довольно тепло.

– Вы можете раздеться, если вам жарко, – предложил комендант. Маша начала медленно снимать редингот и напряженно заметила:

– Третьи сутки я и мои родные находимся в вашей тюрьме. И никто не соизволил даже уведомить нас о приговоре, который нам вынесен, и сказать, как долго мы должны пробыть здесь.

– О, сударыня, я вижу, что три дня, что вы провели в стенах вашей камеры, совсем не сломили вашего духа! – съехидничал Егор Васильевич.

– Я дворянка, и мое положение дает право требовать, чтобы мне дали написать прошение императрице, – она перекинула снятый редингот через спинку стула, на котором сидела.

– Прошение? – удивленно поднял брови Егор Васильевич.

– Вот именно. И мне надобно еще отписать письмо одному господину. Я могу это сделать, многоуважаемый Егор Васильевич?

– Я смотрю, Мария Кирилловна, вы слишком самоуверенны. А в вашем положении следует быть скромнее.

– И все же я требую у вас, сударь, перо, бумагу и чернила.

– Вы требуете?! – взорвался комендант, вскинув руки. – Вы не имеете права ничего требовать! Вы заключенная крепости, и ваше существование здесь зависит только от моей милости и доброй воли государыни нашей!

– Вы как будто угрожаете мне, сударь? – воскликнула порывисто Машенька.

– Я не угрожаю вам, сударыня, а лишь хочу предостеречь от необдуманного шага, – заметил мрачно Глушков. – И уведомляю, что никто не ждет от вас письма. Да и государыня наша, Екатерина Алексеевна, вряд ли вам поможет. Императрица не будет разбираться с вашим делом, поскольку все уже решено.

– Вы лжете! – выпалила девушка, на ее глазах заблестели слезы, и она горестно пролепетала: – Вы специально не хотите дать мне написать письмо, так как не желаете войти в мое положение и хотя бы немного сжалиться надо мной и моими родными.

Надрывающие сердце слова девушки заставили Глушкова напрячься, и он долго, мрачно смотрел прямо в бледное прелестное лицо девушки, словно что-то обдумывая.

– Вы слишком наивны или глупы, мадемуазель Озерова, – заметил он глухо. – Неужели вы надеетесь на своих покровителей? Но они отступились от вас! Неужели вы еще не поняли этого?

– Это не так, вы неправы, – пробормотала она.

– И все же я прав! – заметил он желчно. – Я же знаю, что они решили отдать вас на заклание, чтобы все следы и тайны вы унесли с собой в могилу. Вчера княгиня после визита к вам говорила со мной и велела как можно скорее привести в исполнение указ императрицы.

– Указ императрицы?

– Да. В нем велено вас всех троих бить кнутом и отправить по этапу в Сибирь.

– Господи, – отозвалась, холодея, Маша и, судорожно сжав руки на груди, прошептала: – Я не верю вам…

– Что ж, убедитесь сами! – пророкотал комендант и, быстро взяв со своего стола лист бумаги, протянул его девушке. – Вы и ваша семья обвиняетесь в государственной измене, ибо посмели покушаться на жизнь Зубова Платона Александровича и, возможно, на жизнь самой государыни. Вот указ, который я получил накануне и должен привести в исполнение в кратчайший срок.

Маша взяла дрожащими руками исписанный лист с длинной подписью. И едва воспаленными от слез глазами пробежалась по строкам указа, испуганно вперила взор в усатое лицо коменданта, а затем устало прикрыла глаза, понимая, что все они погибли, потому что подпись на этом жутком документе была действительно императрицы Екатерины Алексеевны. Видя нервное состояние девушки, Глушков как-то по-доброму заметил:

– Неужели вы не поняли, что все те, кто склонял вас осуществить это греховное убийство, лишь использовали вас, чтобы вашими руками устранить фаворита императрицы. А когда вы по неосторожности попались, без сожаления отступились от вас…

Девушка в ужасе слушала Егора Васильевича и думала об одном, неужели Григорий предал ее, неужели он совсем не любил ее и изначально использовал в своих нелицеприятных целях. Да и княгиня говорила, что он обо всем знает и не должен пострадать. Видимо, Григорий был в сговоре с Екатериной Семеновной. Так как Маша не раз слышала от молодого человека, что княгиня является его покровительницей. Машенька похолодела от своих страшных мыслей, ибо жестокая темная правда показалась ей просто убийственной. Григорий использовал ее и соблазнил только для того, чтобы устранить Зубова через нее, усыпив ее бдительность словами о любви. А сам жаждал, чтобы она как можно скорее выполнила их тайную миссию, потому что в последний месяц твердил только об этом. А нынче, когда все сделала, она стала не нужна ему. И доказательством служил тот факт, что за эти три дня он так и не появился в тюрьме. И ее ребенок, живущий под ее сердцем, был нужен единственно ей, так как Чемесов, его отец, явно не нуждался в его существовании так же, как и не желал вызволения Маши из этой кошмарной тюрьмы. Раздавленная, нервная и ожидающая новых мучений, которые предрекала та жуткая бумага, какую она сжимала в руке, Машенька тихо промямлила:

– Неужели вы правы?

– Вот именно, – заметил комендант и, забрав из рук девушки указ, вновь положил его на стол. – Теперь вы, видимо, начали понимать, что к чему, сударыня. И потому на вашем месте я был бы более смирным и покладистым, как и говорил вам ранее. Ибо в эту минуту я ваш единственный покровитель и, возможно, даже спаситель.

Уже с полными слез глазами девушка посмотрела на Егора Васильевича и пролепетала:

– Я не понимаю, зачем вы пригласили меня сюда? Для того, чтобы сообщить о том, что я и мои родные должны быть подвергнуты этому жестокому наказанию?

Видя страдание на лице девушки, Глушков глухо выдохнул и уселся рядом.

– Нет, я позвал вас не для этого, сударыня, – заметил он тихо и попытался улыбнуться, но у него получилась лишь неприятная гримаса. Он внимательно посмотрел на лицо девушки и глухо, чуть запинаясь вымолвил: – Я предлагаю вам, Мария Кирилловна, некий уговор. Я могу сделать так, что вы и ваши родные избегните наказания кнутом. Поскольку после семидесяти ударов, которые предписаны указом, мало кому удавалось выжить. К тому же я смогу договориться, что в Сибирскую губернию вы поедете на подводах с провизией, а не пойдете пешком, как простые каторжники.

– Вы сможете нам помочь? – опешила Машенька.

– Да, обещаю. Но это в обмен на вашу благосклонность…

– Что? – опешила девушка и напряженно воззрилась на неприятного человека, который сидел перед ней.

– Не буду скрывать, что вы сразу понравились мне, сударыня, – слащаво ухмыляясь, произнес Глушков, плотоядно облизывая губы. – Ваша изысканная, редкая красота просто завораживает. Я обещаю, что избавлю вас и ваших родных от жестокого наказания кнутом и доложу, что указ исполнен в точности, но взамен на вашу уступчивость…

Прекрасно понимая, чего хочет от нее комендант, Машенька на миг представила близость с ним, как окажется в объятиях этого полного неприятного господина. На ее лице отразилось брезгливое выражение и даже испуг. Это тут же отметил Глушков и порывисто заявил:

– Я не тороплю вас, сударыня, и дам вам час на раздумье. Сейчас мой денщик накормит вас. А я пока проверю караулы. Через час я вернусь, и вы должны будете дать мне ответ. Надеюсь, он будет положительным.

– И вы ослушаетесь приказа ради нас? – убитым голосом спросила она.

– Это только ради вас, моя прелестница, – уже проворковал Глушков, вставая. – Клянусь, после ночи, проведенной с вами, я напишу рапорт о том, что вы, ваш отец и братец были выпороты кнутом. Хотя на самом деле вы все будете целы и невредимы. И распоряжусь, чтобы по этапу вас везли на телеге, – он замолчал и крикнул денщика. Уже у выхода он заметил. – Что ж, у вас есть час на раздумье…

Бросив многозначительный плотоядный взгляд на лицо девушки, комендант вышел.

Оставшись одна, Маша, напряженно сжала кисти рук и встала. Она подошла к окну и увидела мрачный весенний пейзаж за ним. В ее голову пришли мысли о том, что сейчас в этой крепости она, ее отец и брат находятся только из-за нее. Только ее безрассудный и опрометчивый поступок привел их всех к мучениям, страданиям и, может быть, даже к скорой гибели в будущем. Она понимала, что семьдесят ударов кнутом невозможно выдержать даже выносливому закаленному мужчине, а уж ей и подавно. Ее отец был стар и болен, и девушка отчетливо осознавала, что ни она, ни Кирилл Петрович не выживут после этой экзекуции. И, видимо, на это и было рассчитано. А ее брат, даже если и останется в живых после наказания, точно долго не выдержит в сибирском суровом климате на казенных заводах, если вообще достигнет тех проклятых мест.

В ее голове начал вырисовываться путь к спасению. Отдаться этому неприятному полному коменданту и спасти их всех от неминуемой гибели. Ведь матушка уже отправилась на тот свет после сердечного приступа. И все эти дни девушка винила в ее смерти только себя. Но отдаться рыжему, дурно пахнущему Егору Васильевичу, который старше ее практически вдвое, было для девушки невозможно. Неприязнь, гадливость и омерзение поднимались в ее сердце, едва она представляла интимную близость с ним.

Да, она была уже не девушка и два месяца назад подарила свою девственность Григорию, которого обожала и любила. И все любовные соития происходили по любви с ее стороны, и она искренне желала этого. Теперь же она должна была отдаться Глушкову без любви, по острой, крайней необходимости только за право жить и за возможность спасти своих близких. Но переступить через брезгливость, через себя, Машенька не могла и чувствовала, что не выдержит близости с жирным и невзрачным комендантом.

В мысли девушки как-то незаметно вновь вклинилось осознание того, что Григорий предал и использовал ее в своих корыстных целях. И, как ни горестно было это осознавать, Машенька понимала, что Чемесов, видимо, никогда не любил ее и нынче не придет к ней на помощь и не вызволит из тюрьмы. Оттого в данный момент она должна была рассчитывать только на себя и попытаться сделать хотя бы что-то, чтобы спасти своих любимых отца и брата от жуткого, страшного будущего, да и себя тоже. Она не могла отменить указ императрицы, но комендант обещал помочь им. И в данный момент это была единственная спасительная соломинка в их чудовищном положении.

От нервного состояния, в котором девушка пребывала, думая и думая обо всем этом, руки ее тряслись, а мысли путались. И она никак не могла принять верного решения. Когда-то она хотела хранить верность Григорию, но в сию минуту отчетливо осознавала, что ее верность не нужна ему, как и она сама. А раньше он наверняка потешался над тем, как она, наивная дурочка, льнет к нему и твердит о своей любви. Все прошлые слова Григория, его прежнее поведение по отношению к ней в этот миг воспринимались девушкой негативно и казались ей верхом лицемерия и обмана. Ее сердце несчастно сжималось от боли и обиды на молодого человека. Но Машенька понимала, что должна как можно скорее принять эту жестокую правду и попытаться забыть Чемесова, так как в эту секунду ее жизнь висит на волоске.

В кабинет вошел денщик с подносом. Он поклонился, поставил еду на небольшой столик у окна и предложил девушке подкрепить силы. Маша поблагодарила, и денщик вышел. Девушка словно в забытьи подошла к столику и невидящим взором посмотрела на холодную говядину, хлеб и соленые огурцы, которые лежали в мисках. Красное вино и моченое яблоко дополняли эту простую трапезу.

Невольно сев за стол и, машинально взяв кусок свежего хлеба, девушка откусила и начала размышлять вслух.

– Неужели он правда сможет спасти нас? Неужели в обмен на мое тело он готов нарушить приказ и помочь нам? – тревожно лепетала себе под нос Маша, отрезая ножом кусок говядины и машинально пережевывая его, смотря перед собой невидящим и остекленевшим взором. – Я отдамся ему, и он спасет нас. Ведь я так виновата, так виновата. И нет мне прощения. Ведь, если я не решусь на это, мы все погибнем. И все из-за меня. Я виновница всех бед. И теперь выхода другого нет. Я должна переступить через себя, должна пожертвовать собой ради спасения отца и брата, ведь они ни в чем не виноваты. Я оступилась и навлекла беду на нашу семью, мне и расплачиваться. Так и должно быть…

Спустя некоторое время вернулся Егор Васильевич, и Маша, подняв на него сухие тревожные глаза, тихо произнесла:

– Если вы поможете нам, я согласна на ваши условия.

– О, весьма польщен вашим положительным ответом, сударыня! – возбужденно выпалил Глушков, закрывая дверь на засов и приближаясь к девушке. Он положил руку на ее плечо. Маша напряглась от его тяжелой ладони, которая начала ласкать через ткань платья ее плечо, но не скинула руку коменданта. – Да, моя прелесть, те дни, что вы провели у нас в тюрьме, не прошли даром. Вам следует принять ванну.

Маша смутилась, прекрасно осознавая, что не мылась почти четыре дня. И неудивительно, что от нее пахло природным запахом и немного потом. Но Егор Васильевич наклонился к ней и, обвив рукой талию девушки, притянул ее ближе к себе и продолжал:

– Однако меня это нисколько не смущает. Даже, я бы сказал, наоборот, ваш запах весьма возбуждает во мне кровь.

Он уткнулся ртом в ее шею, а его руки начали умело расстегивать ее платье сзади и далее расшнуровывать корсет. Уже через некоторое время он стянул с нее платье, корсет, фижмы, нижние юбки, и девушка осталась в одних чулках и нижней шелковой рубашке. Ее выступающая под тонкой рубашкой высокая грудь, обнаженная шея, мягкие плечи и тонкая талия вызвали у коменданта возглас восхищения, и он тут же начал настойчиво целовать ее в губы, сильнее прижимая девушку к себе. Маша стояла напряженно и не сопротивлялась, от омерзения закрыв глаза, и позволяла ему ласкать руками свое тело. Еще через некоторое время он стянул с нее нижнюю рубашку, обнажив девичьи бедра и провел рукой по гладкой коже. Маша стояла неподвижно и, прикрыв глаза, терпела все его ласки.

– Могу я звать вас Маша? – спросил он вдруг. Она тупо кивнула, желая одного, чтобы все поскорее закончилось. – Пойдемте сюда, моя прелестница, – велел он, подталкивая ее к небольшому диванчику, покрытому грубым сукном. Он проворно уложил девушку на твердую поверхность и начал раздеваться сам. Машенька отвернулась, чтобы не видеть его и лишь слышала, как он порывисто дышал, обнажаясь. Уже через пару минут Глушков остался в одних подштанниках и, наклонившись над ней, жадно приник губами к дрожащему рту. В следующую секунду он навалился на нее всем телом, и девушка ощутила, что задыхается от сильного запаха лука и мужского пота. Душок пороха и мокрой тины исходил от его кожи, и Маша ощутила, что еще немного – и от омерзения она потеряет сознание. Она прикрыла глаза, считая мгновения до окончания этой экзекуции, а перед ее взором стояли образы отца и брата, которые теперь для нее казались невозможно дорогими и ценными.

Яростными настойчивыми губами Егор Васильевич начал целовать ее шею, разминая руками нежную грудь. Через некоторое время он чуть отстранился и приказал:

– Откройте глаза, я хочу, чтобы вы смотрели на меня!

Она открыла влажные от слез глаза и увидела перед собой его темный блуждающий взгляд. Она почувствовала, как его руки раздвигают ее бедра. В следующий момент боль пронзила ее лоно, так как девушка не была возбуждена. Она зажмурилась от неприятного чувства гадливости, ощущая быстрые твердые движения внутри себя. И не открывала глаз, пока Глушков спустя некоторое время не закончил свое действо. Он немного потряс головой, проворно поднялся с девушки и начал медленно одеваться, вальяжно сказав: