Тюремный дневник

– Снова нет.

– А вы когда-нибудь пытались совершить самоубийство?

– Нет.

И так до бесконечности. Мне, грешным делом, закралась в голову мысль, что, например, скажи я, что имею суицидальные наклонности, меня отправили бы в госпиталь, подальше от ужасного вонючего подвала. Хорошо, что эту идею я не воплотила в жизнь признавшихся в суицидальных наклонностях держали в тех же условиях, но снабжали их пребывание в подвале «вишенкой на тортике» – заматывали в смирительную рубашку и клали мумию на железную полку «до востребования».

Когда полицейский, наконец, исчерпал список вопросов, мне предложили сок и бутерброд. Есть не хотелось, но снова что-то подсказало мне, что еду лучше взять. Тут я не прогадала. Бутерброд придется растянуть до полуночи. Ни есть, ни пить больше не дадут. Все встанет на свои места – вот почему мой адвокат так просил оставить мне хотя бы воду.

Полицейский втолкнул меня в проход с небольшой железной лестницей, и мы пошли вниз. Из недр раздавались страшные звуки ударов о металл, крики отчаяния, нечеловеческие стоны и вой.

– А ну, заткнитесь, – рявкнул в полумрак железного ада сопровождавший меня надзиратель. Мы шли по коридору, будто сквозь строй бесконечной череды клеток. На железных сетчатых дверях свешивались мужчины и женщины, просившие дать туалетной бумаги и воды, или сказать, который сейчас час. Особо шумели, увидев меня, мужчины, что вызвало довольную ухмылку на лице надзирателя.

Меня запихнули в одну из клеток по соседству с мужчиной. Боковая стенка была сплошной, это не позволяло мне постоянно видеть соседа, зато ему явно нравилось меня слышать. Звук моих передвижений и подступавших к горлу слез пришелся по вкусу клиенту, и всю ночь я слушала стоны самоудовлетворения представителя сильного пола. Чтобы издавать как можно меньше звуков, я спряталась в самый дальний от стены соседа угол железной полки и прижала ладони к лицу, чтобы остановить наступающее желание заплакать. В клетке напротив через дырки в сетке и окошко для подачи еды была видна стонущая чернокожая женщина со спутавшимися от рвотных масс и грязи волосами. Большей частью она лежала на железной полке и стонала, выкрикивая ругательства в адрес надзирателей и требуя необходимые ей средства женской гигиены. Не получив желаемого, она просто размазывала кровь по стенам…

Матрасов в камерах не было, как не было ни одеял, ни подушек. Клетка размером не больше половины плацкартного купе. Железные нары имеют только дырки для стока рвотных масс на соседа на нижней полке или на пол. Есть железный унитаз и даже раковина, но в кране нет воды, нет туалетной бумаги, зато есть огромные в большой палец размером рыжие тараканы. В камерах стояла ужасная жара, в миллиарды раз, казалось, усиливающая вонь тюрьмы. Надзирателям это не нравилось, им же приходилось спускаться в эту преисподнюю по два раза в час на обход, потому они откуда-то приперли огромный промышленный вентилятор и направили струю воздуха прямо в наши камеры. Струя пробирала насквозь, и я дрожала от холода, свернувшись калачиком в углу железной полки, прижав коленки к подбородку. Многие заключенные стали умолять выключить «ветер», ведь все из нас попали в подвал с летних улиц – тем, кто был в шортах и майках, повезло меньше всех. Мне – относительно повезло. Я быстро сообразила, что самое теплое из моего гардероба – это мои рыжие плотные волосы. Я распределила их вдоль тела, до самых пяток, как могла, и это позволило мне чуть-чуть согреться и собраться с мыслями.

Изнеможенная от эмоций, пережитых в полумраке подвала, я ощутила непреодолимое желание отключиться и немного поспать. «Только не сейчас», – сказала себе я. – Спать вечером – гарантия бессонной ночи, а это воистину страшно. Во сне ночь прошла бы незаметно». Тут я вспомнила про полученный по пути в клетку плотно завернутый в несколько слоев пищевой пленки бутерброд, состоявший из пары кусков белого отсыревшего хлеба с прозрачными ломтиками ничем не пахнущего сыра и такого же тонюсенького слайса колбасы. Надо было поесть, иначе мозг откажется думать, а в таких условиях – это верный путь к гибели. Нужна максимальная концентрация, чтобы осознать происходящее и решить, что делать. Когда предполагается следующий прием пищи, было непонятно, поэтому я съела только половину порции, а остальное припасла на «черный час», когда снова засосет под ложечкой. Выпила сладкий напиток, который, скорее, напоминал сладкую воду с щедрой дозой ядрено-красного красителя, чем «сок». Поступившая в организм глюкоза сделала свое дело – мозг включился и стал усиленно оценивать окружающую нереальность.

«Время, – подумала я. – Нужно понять, который сейчас час, чтобы отделить день от ночи». Окон в подвалах, разумеется, нет. Свет горит одинаково и днем, и ночью. Задача вычисления времени позволила немного отвлечься от происходящего.

Так, последнее, что я помню, это то, что меня привезли где-то в пятнадцать тридцать. Обходы охранников следуют с периодичностью в тридцать минут, значит, если считать каждый обход и делать пометки, можно понять, который сейчас час. Положим, меня оформили к семнадцати, было где-то пара обходов. То есть сейчас около шести. Но как продолжить счет – нет ни ручек, ни бумаги, ни уж тем более чего-нибудь острого, чтобы царапать пометки на стене. Туалетная бумага! Точно! Буду делать надрывы, отмечая каждый обход надзирателя. Я вспомнила, что, когда мы шли по коридору, заключенные просили туалетной бумаги, протянув руки чуть дальше запястья в окошко для еды ладонями друг к другу. В следующий же обход я попробовала – присела на корточки у маленького окошка в решетке. Сработало! На руки мне намотали немного заветной туалетной бумаги! Обрадованная своей догадливостью и изобретательностью, я стала считать обходы маленькими надрывами туалетной бумаги.

По моим подсчетам, следующий обход был раньше, чем положено раз в полчаса. «Что-то случилось», – подумала я. Надзиратель подвел к моей камере маленькую мексиканку, открыл решетку и впихнул ее внутрь. «Вот тебе соседка, развлекайтесь, девочки!» – буркнул он и со скрипом захлопнул дверь.

Моей первой в жизни сокамернице на вид было не больше шестнадцати – маленькая, худенькая мулатка с коротко остриженными черными, как смоль, волосами и большими глазищами, полными слез, тихо села в угол нижней полки, подтянула к подбородку острые коленки и навзрыд расплакалась.

Мне тоже хотелось плакать, но чувство ответственности за бедную девушку было выше подступавших слез. Темная головка девочки и худенькие плечи, вздрагивающие от рыданий, так напоминали близкого мне человека, за которого волею судьбы я тоже несла ответственность.

Моя маленькая копия

– Маша, ты умеешь делать снежного ангела?

– Это еще как?

– Смотри на меня, – и веселая темноволосая девчонка в белой шубке шлепнулась на спину в пушистый сугроб и будто крыльями стала разгребать снег вокруг себя. – Маш, дай руку, подними меня, а то я ангела испорчу.

Я протянула младшей сестричке Мариночке руку в зеленой рукавичке, и она, крепко вцепившись в нее, поднялась из сугроба. Мы вместе разглядывали на снегу отпечаток тела сестры, напоминавший рождественского ангелочка в платьице и с широким размахом крыльев, которые вешают на новогодние елки перед самым радостным праздником в году.

– Я тоже так могу, – сказала я и плюхнулась навзничь в хрустящий пушистый снег. Шапка слетела с головы, и на белоснежный покров рассыпались рыжие кудряшки. Над головой закружились высокие кроны тянущихся в бесконечное небо сосен. Падал пушистый снег, от которого я щурила глаза и весело смеялась, ведь теперь я настоящий ангел!

– Ну что ты лежишь, Маш? Давай, руками шевели, а то ангел не получится!

У меня появилась сестра, когда мне едва стукнуло шесть, и чтобы быть ближе с ней по возрасту, я всегда говорила, что мне было пять, когда она родилась. Отец редко бывал дома. В стране бушевали девяностые, и с преподавательской работы в институте он вынужден был уйти в «купи-продай». Торговлей тогда занимались все. Это позволяло жить намного лучше, чем на зарплату преподавателя, но и о стабильности пришлось забыть.

Мама тянула на себе нас двоих – мне, первоклашке, нужно было помогать делать уроки, а за Мариной, очень беспокойным карапузом, нужен был глаз да глаз. Мы с младшей сестрой всегда были похожи внешне, но по характеру, напротив, слыли полными противоположностями. Я – спокойная, усидчивая, обожающая чтение и прописи, а Марина – юркая, активная, громким плачем требующая постоянного внимания от мамы. Папа денно и нощно пропадал на работе, а мама не только тянула на себе ребятишек, но и на пару с соседкой занималась пошивом детских платьев, которые за копейки сдавались в местный магазин одежды. Я повзрослела очень рано.

– Маша, ты же взрослая! Старшая сестра теперь, – регулярно напоминала мне мама.

Я быстро освоила готовку, уборку, глажку, смену пеленок, а вечерами читала сестре сказки вслух, чтобы мама хоть немного могла отдохнуть. Когда мама вышла на полный рабочий день, дом и ребенок вовсе остались на мне. Ответственность, лежавшая на моих детских плечиках, сделала меня второй мамой младшей сестре.

Как же я завидовала тогда подружкам-хохотушкам, которые часами бегали во дворе в ярких платьицах и играли с новенькими куклами Барби, только появившимися на полках единственного провинциального «Детского мира» в центре Барнаула. Мне играть было некогда, да и куклами похвастаться ввиду скромного семейного достатка я особо не могла. На лето нас с сестрой отправляли к бабушке с дедушкой. Мы постоянно были вместе, так и выросли душа в душу.

Противоположности, как известно, притягиваются. Чем старше мы становились, тем больше стиралась разница в возрасте, и со временем мы друг другу стали единственными лучшими подругами, делили пополам все – от сладких бабушкиных булочек и советских ирисок «Кис-кис» – вязких конфет, от которых терялись первые молочные зубки и свежепоставленные пломбы, до горестей наказания за совершенные провинности вроде обливания прохожих с балкона в день Ивана Купалы в середине лета.

Ингрид

Девушка дрожала всем телом, заливаясь слезами. У меня разрывалось сердце.

– Хай, – аккуратно начала разговор я. – Как тебя зовут?

– Ингрид, – тихо сказала она, на минуту перестав плакать, как маленький ребенок, которого отвлекли яркой игрушкой от боли в разбитой коленке. – А тебя?

– Мария, но ты можешь называть меня Маша, – улыбнулась я. – Ты когда в последний раз ела, Ингрид? Есть хочешь?

Девочка до боли напоминала мне мою сестру, и я, несмотря на собственный голод, не могла поступить иначе, чем отдать ей остатки своей еды.

Дожевав бутерброд, Ингрид рассказала мне свою историю.

Девушка оказалась почти моей ровесницей, нелегальной иммигранткой из Мексики. Пару лет назад она пешком перешла границу США в районе Калифорнии и теперь работала в Вашингтоне официанткой. А год назад она родила мальчика от гражданина Америки. С отцом ребенка отношения не сложились. И сегодня, в ее день рождения, разъяренный отец ворвался в дом Ингрид не на праздничный торт, а чтобы забрать ребенка. Мать сражалась за сына как могла, и даже двинула рослому пухлому пожилому американцу в нос. Он не готов был смириться с таким отношением и вызвал полицию, которая загребла Ингрид и доставила в полицейский участок, где ее и оформили ко мне на подселение.

Девушка призналась, что очень боится насекомых, а полчища тараканов продолжали подступать со всех сторон. Я тоже боялась тараканов, но пересилив собственный страх, отправила ее полежать на верхние нары – там было больше света, а значит, и меньше рыжих усачей, плюс Ингрид была совсем по-летнему одета – в одной черной маечке на тоненьких бретельках и голубых узких джинсах. Сперва отказываясь и не понимая причин моей доброты, она со временем приняла мой «подарок» в день рождения, как я это назвала, и залезла на верхнюю полку.

Мои туалетно-бумажные зарубки показывали, что наступает ночь. Обещанного визита адвоката все не было, а стоны и крики вокруг только нарастали, как и возрастало число вновь прибывших «клиентов» обезьянника.

Вдруг в шуме промышленного вентилятора и гаме жителей железной тюрьмы послышалось красивое низкое глубокое женское пение, сначала немного робкое, негромкое, но все больше разгонявшееся и набиравшее силу. Так петь могут только чернокожие. Нам, белым, это не под силу. Я узнала знакомую песню Уитни Хьюстон «Я всегда буду любить тебя».

Если я останусь,То буду только мешать тебе.Поэтому я уйду. Но я буду думать о тебеКаждое мгновение своей жизни.  Я всегда буду любить тебя. Всегда буду любить тебя.

Больше всего на свете я тогда хотела оказаться рядом с человеком, с которым мы были без пяти минут женаты. Свадьбу отложили на время после окончания моей учебы. Мысли о нем стали для меня в ту страшную ночь источником сил. Я никогда не забуду, как свела нас судьба…

Друг мой сердечный

Это было осенью 2014 года. Созданная мною организация «Право на оружие» проводила свой ежегодный съезд в центре Москвы. К тому моменту мы уже сформулировали свои требования к российской власти – сохранение и расширение прав граждан России на оружие для охоты и самообороны, приняли устав и вели активную борьбу за свои цели: проводили митинги, конференции, выступали в прессе, собирали подписи, проще говоря, задействовали все возможные методы гражданского активизма. Ко всеобщему удивлению, такой спорный и неоднозначный вопрос, как право на оружие, привлек тысячи сторонников по всей стране.

Спустя всего два года работы мы набрали достаточное количество сторонников по всей стране для официального получения всероссийского статуса. На праздник той осенью приехали руководители местных ячеек, группы более чем из сорока российских регионов, а также представители оружейных сообществ из пятнадцати стран. На входе в помещение, где проводилось собрание, висел огромный баннер: «Зона, где ношение гражданского оружия приветствуется!».

В зале собралась очень пестрая толпа: бородатые охотники в камуфляже, байкеры в коже, совсем молодые ребята в джинсах и кроссовках, а также лощеные политики в темно-синих костюмах и белоснежных сорочках. Иностранцев мы разместили в первом ряду, приставив к ним переводчиков. Было очень занятно смотреть на их изумленные лица, сперва испуганные количеством людей, полы пиджаков и курток которых оттопыривались от скрытых травматических пистолетов, а позже все-таки уверовавших в то, что гражданское оружейное сообщество в России существует без всяких притеснений со стороны, как они это шепотом называли, «агентов Ке-Джи-Би» (agents of KGB).

Под громкие аплодисменты я объявила о новом статусе организации «Право на оружие». Спустившись с подиума, я стояла в сторонке: выдалась секундочка, чтобы перевести дух. В руке так и остался зажатым лист бумаги, на котором моим мелким аккуратным почерком были написаны тезисы речи.

Вдруг откуда-то послышался голос с сильным иностранным акцентом:

– Ti ochen talantlivaya.

– Что, простите? – резко развернулась на голос я.

– Well, I am actually speaking Russian[1].

– Oh, sorry. It would be probably better if you say it in English. I don’t understand[2], – смущенно улыбнулась я.

– Okay. You are very talented[3].

Я густо покраснела – во-первых, из-за невозможности разобрать сказанных на моем родном языке, правда, с ужасным американским акцентом, слов, а во-вторых, от неожиданного комплимента. В тот момент посреди огромного зала, освещенного сотнями ламп, со снующими туда-сюда многочисленными участниками торжественного второго съезда общероссийского оружейного движения «Право на оружие», десятками объективов телекамер и диктофонов, я была готова держать круговую оборону. Мероприятие закончилось, а работа продолжалась: провокационные вопросы журналистов, организационные накладки и форс-мажор от оружейных соратников. Нужно было все держать в голове – чтобы интервью были спокойными и содержательными, гости довольными и сытыми, единомышленники воодушевленными и готовыми на новые свершения.

Неожиданный комплимент и приветливая обаятельная улыбка Пола вмиг сломали мою оборону. Высокий стройный мужчина средних лет в строгом черном костюме и ярком шелковом галстуке на белоснежной сорочке, скорее, напоминал баскетболиста, чем политика.

И он всегда был таким – сияющим, как говорят американцы, будто новенький цент, готовым на нестандартные шаги и нетривиальные решения, обезоруживающе приветливым и непомерно смелым. В то время помощник экс-президента Национальной стрелковой ассоциации США, крупнейшей в мире структуры лоббистов оружия, Пол Эриксон вызвался добровольцем посетить столицу новой России, чтобы посмотреть на съезд организации-побратима и лично пожать руку братьям и сестрам по оружию в незнакомой стране. Памятуя стереотипы о Москве, где, по мнению подавляющего большинства американцев, до сих пор правят «красные диктаторы», а под каждым кустом сидят агенты КГБ, можно сказать, что Пол предпринял рискованное предприятие, решив воочию столкнуться с «кровавым режимом». Кровавого режима не обнаружилось, хотя красные звезды по-прежнему красовались на башнях Кремля. Но что-то из рассказанных американской прессой легенд оказалось правдой.

В него сложно было не влюбиться. К тому же Пол был первым американцем в моей жизни, который открыто заявлял и, казалось, верил в то, что наши страны должны быть если не друзьями, то партнерами на международной арене. «Идеологические противоречия – в прошлом», – смело декларировал он, а я соглашалась. И что же может быть лучшим материалом для мостика между двумя мировыми полюсами, Россией и Америкой, чем общие взгляды на неотъемлемое право ответственного гражданина защищать себя и свою родину с оружием в руках?! Я выросла на советских классиках, в окружении дедушки и бабушки – истинных патриотов своей страны и противников войны в какой бы то ни было форме, в доме, где лучшим пожеланием в праздник было «Мирного неба над головой». И когда я услышала от человека из-за океана, откуда еще вчера ждали ядерных ракет, слова о мире, была в безмерном восторге. Этот роман начался с интереса к чему-то большему, чем просто отношения мужчины и женщины. Это была платоническая любовь и желание служить одной великой цели – миру двух супердержав.

Для меня Пол был воплощением Америки – друга в новом мире, где больше нет места холодной войне и противостоянию, а есть общие интересы и совместное движение к светлому будущему, где правят взаимоуважение и научный прогресс, спасающий жизни и исследующий космические дали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

– Вообще-то я говорю по-русски (англ.).

2

– О, простите. Возможно, будет лучше, если вы будете говорить по-английски, я вас не понимаю (англ.).

3

– Ладно. Вы очень талантливая (англ.).