Охота на гончую

– Держись от меня подальше со своей клячей! – крикнул он Николаю. – Ненавижу кобыл – с тех пор, как проклятый Локи превратился в одну из них и свел с ума Свадильфари – моего вороного. Впредь не допущу, чтобы с ним случилось подобное!

– И ко мне не приближайтесь, вы, оба! – отозвался рогатый. – Мой конь опасен, он не чета вашим – ест не траву, а мясо, живую плоть. Слышали о таком?

Николай слышал. Как и о Старом Охотнике – рогатом боге, которого часто поминал Краддок.

– Вижу, собрались все! – донесся еще один голос.

Сказавший это гарцевал на высоком и тощем коне странной масти. Бледнее, чем рыбья кожа, чем лицо мертвого… Всадник, как и все остальные, не пожелал представиться, да Николай и не требовал. Слишком похожи были широкие полы черной одежды на крылья грифа, перечеркнувшие небосвод. И голос в безлюдной пустыне когда-то звучал точно так же – зло, хлестко, и будто не от мира сего.

– Что на этот раз? – спросил Николай с усмешкой, стремясь подавить в себе неизбывный страх. – Новая западня? Дорога? Еще одно испытание, от которого и кони дохнут?

– Коней придется беречь, – темный всадник был абсолютно серьезен. – Они – особые, без них мы сейчас даже меньше, чем пустота. А испытания выпадают не только тебе. Ты тоже испытываешь этот мир на прочность – с тех самых пор, как оказался здесь, вместо того, чтобы лежать на шоссе обгорелым и окровавленным трупом. Твоя небывалая воля к жизни рвет в клочья связи причины и следствия.

– И?

– Даже не знаю, как тебе объяснить все это. Ткань мироздания, пространство и время трещат по швам, и окружающий хаос встречает все меньше препятствий. А там, где вещество и энергия дают слабину, свободно реализуется третий компонент – информация. Все страхи, легенды, все тайные и мечты и проклятия человечества воплощаются в жизнь. Боги, герои, чудовища… Порой достаточно мелочи – простенького, бесполезного прежде заклинания или ритуала – чтобы процесс стал необратимым.

– Обращал я этот ваш процесс, как два пальца… – с неожиданной для самого себя дерзостью заявил Николай, вспомнив сгоревшего в адском пламени Странника и обломки статуи на полу храма.

– Не стоит быть излишне самоуверенным, особенно если имеешь дело с богами. Сначала, пока они – лишь плоды фантазии, их силы ограничены рамками людского воображения. Но что будет, когда законы природы возьмут свое и боги станут такими, какими должны быть – всемогущими, чуждыми, непостижимыми? Даже самый слабый из них сможет буквально выпотрошить целый мир. И он вот-вот это сделает – хотя бы затем, чтобы миром не завладели сильнейшие. А после продолжит существовать под тупое блеяние горстки избранных двуногих овец!

Гневную речь не сопровождал ни один жест. И ни один мускул не дрогнул на узком, точеном лице, обрамленном бесцветными волосами, словно капюшоном из перьев. Николай разглядел, что даже губы у собеседника сомкнуты – как и у тех двоих, что держались чуть в стороне, бранясь меж собой. Порой казалось, что всадник на бледном коне существует лишь для него одного, каким-то чудом не замечаемый остальными.

Но вот по взмаху на удивление тонкой, длинной руки, что рванулась из-под черного крыла плащаницы, все тронулись в путь. Что дальше – борьба или бегство? Николай не знал, да и знать пока не хотел. Ясно было одно: надо двигаться следом и лишь потом спрашивать. Другого пути за пределами яви и здравого смысла он просто не мог отыскать.

* * *

– Узнаю эту стену! – бросил хозяин вороного коня, разглядывая небывало высокую, словно растущую из воздуха каменную громаду. – Когда-то я строил ее для защиты Мидгарда.

– Нынче город называется по-другому, – откликнулся издали рогатый всадник. – И правит здесь новый хозяин – Агнец. Однажды он искупил все людские грехи, хоть никто не просил об этом. Должно быть, он думает, что «искупить» означает «купить», и теперь в одиночку распоряжается жизнью и смертью мира. Терпеть было можно, покуда Агнец не выбрал смерть. Мир увядает, будто лист осенью – с начала и до конца времен.

Николай тут же вспомнил похожий на гибель сон, охвативший воинов в далекой степи.

– Что мы должны делать? – спросил он скорее себя самого, чем кого-то из спутников.

– Не останавливаться! – был ответ. – Ведь Агнец пойдет на все, чтобы остановить нас!

Казалось, эти слова подхватило внезапным порывом горящего ветра. Язык пламени ударил Николая в лицо, опалил волосы, губы, веки… Лишь бешеный галоп кобылицы позволил вырваться и уцелеть, перемахнув вал огня. И встретиться с ужасом, будто рожденным легендой об Апокалипсисе.

«Брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней – как головы у львов…» – вертелись в голове навязчивые строки пророчества Иоанна. А вражеский воин и львиноголовый скакун, не выдержав столкновения, уже корчились под копытами белой лошади. Их тела, словно в итоге мерзкого опыта слитые воедино, как сиамские близнецы, теперь вновь разваливались на части. Плоть дымилась, искры сыпались ослепительно ярким дождем. Сотни подобных тварей скакали следом, наперерез четверке всадников. А сверху к земле устремились крылатые, отдаленно похожие на людей существа – ловушка захлопнулась.

Эта неравная схватка не походила ни на что, известное Николаю прежде. В руке Охотника тускло сверкнул клинок – луч призрачного, словно утренняя звезда, света – прошив насквозь хищный крылатый рой. Обгоревшая тварь с визгом рухнула из облаков на другого, темного всадника. И тут же скорчилась, превратилась в ничто во внезапно налетевшем тумане. Смертоносный шлейф протянулся за бледным конем на сотни шагов, будто ад следовал за ним.

– Хиникс4 пшеницы за динарий! – издеваясь, выкрикнул строитель Мидгарда.

И размозжил чью-то голову бронзовой мерой, которой, должно быть, еще недавно сыпал вороному корм. В ином оружии при такой силе нужды и не было.

Битва походила на рисованный фильм – все казалось вычурным, неестественным, карикатурным. Но крови и пламени было больше, чем в самых скандальных творениях мастеров анимэ. Кровь была золотой – у крылатых и львиноголовых. И красной – у вопящей массы людей, что вдруг очнулись от поголовного сна и бросились под копыта, как зомби, в последней попытке остановить, не пустить за грань…

Лазоревый небосвод вокруг Николая гнулся, пружинил, будто хороший лук, выбрасывая стрелы разрядов. Чужую плоть они жгли, как траву, но стена, заслонившая горизонт, и не дрогнула. Лишь вспыхнул воздух, да поднялась на дыбы земля. И словно в бреду – дрожащая, нечеловеческая рука с пожелтевшим от времени свитком. Каким-то образом Николай видел – за сотни шагов, сквозь гранит и наспех украсивший стену яспис. Видел и понимал, чем все это грозит.

И снова гнев плеснул через край, грозя спалить заживо исторгнувшую его душу. Сила, что однажды вырвалась на свободу в яростном пекле Такла-Макана, а после долго спала, как зверь в тесном логове – та самая сила вновь отыскала выход. Пронзила стену, будто нож масло, прошлась раскаленным смерчем по мраморному двору, заставив поникнуть цветы и фонтаны. Ударила молнией в драгоценный жертвенник, едва на него упала печать со свитка.

Мир затрещал, как весенний лед, загудел, завибрировал исполинским колоколом. И медленно накренился, скользя в пустоту.

* * *

Скорость все нарастала, грозя сбросить с лошадиной спины. Вновь замелькали, как спицы в колесе, дни и ночи, сливаясь в одну непрерывную полосу сумерек. И только бездонно-темное, неправильной формы пятно, окруженное чем-то вроде полярного сияния, медленно плыло, словно медуза, сквозь серый океан воздуха. Этот растянувшийся во времени след – все, что осталось от рухнувшей цитадели Агнца – и вывел Николая из битвы в новый круговорот веков и тысячелетий. Он мчался в будущее – во весь опор, не думая о внезапно исчезнувших спутниках. Зачем? Ведь ничто уже не могло спастись.

Мир бился в агонии, вздымая чудовищной силы прилив и фонтаны лавы. А после медленно, век за веком, остывал, как гигантский труп. Николай, из последних сил уходя от опасности, гнал белую кобылицу сквозь время – мимо ледяных пустошей и обглоданных ветром скал, пронзавших серую мглу.

Жизнь упорно цеплялась за любые возможности, не спеша уходить навсегда. Несколько раз мелькали перед глазами чахлые от мороза поля, землянки-норы и странного вида создания вроде больших, прямоходящих сурков, что порой замирали на сутки живыми столбиками.

Спустя эпохи небо оплела тонкая, бесконечная сеть металлоконструкций, и резкие ее тени носились над опустевшей землей. Раз Николай ощутил чей-то взгляд с высоты искусственной паутины. Взгляд не был ни злым, ни враждебным – скорее внимательным, изучающим. Но Николаю вдруг стало не по себе.

Дальше, дальше… Вокруг – лишь космический холод и наплывающие из тьмы, словно айсберги, глыбы льда. Твердь под ногами вот-вот оборвется в бездну. Воздух разрежен, и трудно, почти невозможно дышать. Лошадь всхрапнула – тихо и коротко, прервавшись на вздохе. И вдруг припала на передние ноги, не в силах двинуться ни на шаг, ни на миг вперед. А впереди – безумная пляска всех цветов и оттенков, хоровод радуг, закрытые, но такие близкие врата рая!

Вглядываясь в горизонт, разом вспыхнувший миллиардами неземных огней, Николай испытал нечто, сравнимое с религиозным экстазом. Так, должно быть, чувствовал бы себя крестоносец, доведись ему отыскать Грааль. Или исламский дервиш, вознесшийся в небо вслед за Мохаммедом. Стоило отдать все, лишь бы очутиться там, по ту сторону нездешнего света, даже если не можешь понять, зачем. И это не было чьей-то коварной ловушкой – Николай не ощущал чужого присутствия и влияния, как в Шамбале. Решение принял он сам.

– Н-но-оо!!

Удар в бока пятками – впервые за время безумной скачки. А следом – ругань, угрозы, мольба. Николай заклинал полумертвую от усталости клячу продвинуться хоть на пядь, хоть на миг. Осталось совсем немного – разноцветное зарево уже слепило глаза. И тем страшней было падать в бушующий океан света. Не вниз, а вверх – сквозь нагромождение земных пластов, легенд и необъяснимых событий. Навстречу беззвучной песне, что неслась, будто из ниоткуда, славя какого-то бога или героя, замкнувшего время в кольцо.

О ком поют – Николай догадывался, но даже эта догадка не льстила ему. Перелетев через рухнувшую в агонии лошадь, он долго катился по склону холма, выл от боли, напрасно цепляясь за скользкие от дождя стебли. А после валялся навзничь, не в силах подняться. В какой-то миг он увидел, что волки – давешние знакомые – взмывают в рассветное небо стаей небесных псов, побросав обглоданные лошадиные кости.

Река металась, будто в родовых схватках, выбрасывая на берег тритонов, наяд и ундин всех мастей, чьи статуи уж который век украшали фонтаны в далеком Риме. А по широкой степи от горизонта до горизонта маршировали колонны людей – Николай легко узнал многих. Шли механически, неестественно ровно, запрокинув головы к небу, словно им было вовсе не нужно зрение. Должно быть, все еще спали сном с праведников, что снизошел на них прошлой ночью. Сон не мешал им двигаться – их вела судьба, некогда запечатанная в ветхом свитке. И Николай понял: изменить что-либо уже невозможно. С тех пор, как над алтарем сорвана последняя, роковая печать…

– Вставайте старые, молодые, живые и мертвые, грядет суд великий, страшный!

Над степью летел трубный рев, подымая крикливое воронье.

– Вставай! – повторила судьба голосом Краддока, тряся Николая за плечи. – Уже трубят, выдвигаемся скоро! Или решил Стенолома вконец разозлить?

Кошмар ушел, сменившись привычно свирепыми рожами продравших глаза боевых товарищей. А был ли кошмар? Или исчез, так и не сбывшись, один из вариантов грядущего? А может и не исчез вовсе – просто реализуется где-то еще, вне круга времени, что замкнуло бешеной скачкой. Как часто происходит такое? И как давно?

Ответов не было. Только вдруг заболел разбитый после многих часов верховой езды зад, да ссадины ожгло, будто плетью. Впору было всерьез задуматься, но, хоть убей, не хотелось.

– Чего орал ночью? – спросил Краддок. – Жуть всякая снилась? Мне тоже – у нас, в Арморике, такие сны «ночной кобылой» зовут.

– Да уж, – вздохнул Николай. – Удачно назвали…

И глянул через плечо гэлла на маленькую фигурку в белых одеждах, что молча стояла на берегу. Вот девушка прыгнула с обрыва, как с вышки «солдатиком», и… пошла по воде, легко и непринужденно поправ монополию Бога истинного. Словно дикая лошадь, идущая шагом, сверкая густой золотистой гривой. Николай сдержал изумленный возглас. Что-то подсказывало: никто другой не видит ее. А вскоре она и вовсе исчезла во мгле у противоположного берега.

Глава XI

Лагерь свернули в два счета, однако второго сигнала, обычно велевшего выступать, так и не было. Заменой стал долгий, надсадный рев боевой тревоги. Труба хрипела, как от бессильной ярости, когда сверху первыми, редкими каплями готового хлынуть дождя посыпались стрелы. Кто-то ругнулся, кто-то взвыл от смертельной боли, но вскоре все заглушили тяжелые, будто камни, шаги, лязг металла и резкие выкрики центурионов.

Миг – и гул шагов оборвался. Воины встали, как вкопанные, сомкнув ряды вокруг немногочисленного обоза. Николай занял свое место в строю, ближе к центру – высокий рост позволял ему бить через головы впереди стоящих. И хорошо, слишком хорошо было видно, что происходит там, за неровной стеной щитов. К такому никто, никогда не сумел бы привыкнуть.

Из-за холма с пронзительным кличем вылетали всадники. Сотни, тысячи – так саранча внезапно сыпется из облаков пыли на апеннинские луга и пашни. И все, как один, стреляли из луков, с бешеной скоростью посылая смертоносные тучи за разом раз.

– Хунну! – пронеслись по живому кольцу тревожные голоса.

Николай вздрогнул при звуках этого слишком хорошо знакомого слова. Он был уверен, что не забудет его, пока жив.

Многие вокруг упали после первых же выстрелов. Тело плечистого, широкого в кости воина, что невольно прикрыл Николая от смерти, легло дырявым мешком под ноги уцелевшим. О том, чтобы спасти обоз, уже не могло быть и речи – выбраться бы из этого ада самим!

– В «черепаху»! Строиться в «черепаху»! – вдруг раздалась команда.

Казалось, это равносильно самоубийству. Стоило нарушить прежний, не оправдавший себя боевой порядок, как лавина всадников понеслась вперед, надеясь атаковать раньше, чем строй вновь сомкнется. В воздухе засвистели арканы, сверкнули клинки, но щиты уже поднялись над головами легионеров грохочущим панцирем. И только стоявшие по краям каре продолжали держать их перед собою, прикрывая почти беззащитные в легких доспехах тела.

Строй «черепаха» римляне часто использовали, штурмуя крепости. Годился он и для обороны – если врага со всех сторон встречали лицом к лицу. Взломать такую защиту могли только выстрелы с места, в упор, и сделать это было непросто.

Всадники на мохнатых, приземистых лошадях кружили, рыскали, как стая гиен, что ищет поживу. Но слабых мест не было – отовсюду в нападавших летели копья. Раненые кони с пеной у рта шарахались в стороны, тесня врагов, мешая им целиться. А если стрелы все-таки находили добычу, ряды вновь смыкались, закрывая щитами упавших. Это не могло продолжаться вечно, и все же каждый из легиона словно на что-то надеялся. До сумасшествия, до последней черты, до отчаянного призыва, что вырвался будто сам, подхваченный сотнями глоток.

– Ника!

Аларии, изгои Рима, предпочли этот древний клич Виктории латинян. Имя богини победы, так созвучное его собственному, Николай повторял, словно мантру. А вскоре уже орал, надрывая глотку, следом за остальными, бил сверкающим лезвием в поднятый щит. Не жалея сил, не позволяя себе раздумывать о последствиях. Он чувствовал: это не просто красивый звук, по крайней мере, теперь.

Строй развернулся, на миг отбросив варваров градом копий. Фланги остались открытыми, но что было думать об этом? В первых рядах обнажили клинки – навстречу новой атаке врага, видно, решившего, наконец, переломить ход битвы одним ударом. С лязгом и грохотом «черепаха» двинулась навстречу летящей коннице.

– Ника! Ника! Ника! – неслось в такт размеренной, по-прежнему твердой поступи легионеров.

«Черепаха» оправдывала свое название: наступала она медленно и неуклюже. Но те скупые шаги, что удалось сделать под градом стрел, были для каждого здесь ценней всех дворцов и сокровищ мира. Чуть вперед – и пролетит мимо, над головой по дуге, твоя пернатая смерть. Вперед – и в испуге шарахнется конь, налетев на внезапно выросшую преграду. Дрогнет рука, разматывая аркан, скользнет бессильно вражий клинок, опоздав на долю мгновения… Но все решит битва: лишь она проверяет истинность полководческих догм.

«Секунда кажется вечностью» – расхожая фраза, затертая бесчисленными языками до дыр. Но кто из твердивших об этом хоть раз пережил подобное? На гребне людской волны Николай чувствовал, как упала на спину мертвым грузом и давит миллионами лет усталость прошедшей ночи. Сандалии – будто оковы, каждое звено убогой кольчужки всей тяжестью гнет к земле. И неподъемный, ломающий руку щит, будь он проклят! В мире вчерашнего сна Николай был едва ли не богом. Но здесь он ощущал себя слабым, ничтожным, чужим – до тех пор, пока два войска не сшиблись друг с другом в неистовой жажде убийства. Для самоуничижения больше не было сил.

Шум, скрежет неслись, будто прямо из ада. Вставали на дыбы кони, а следом – усеянная телами земля. Смерть была совсем близко, мелькая в налитых кровью глазах лошадей и всадников. И с нею – безумие, рука об руку…

– Ника!!!

Заревой всполох вдруг охватил полнеба. Исполинского роста женщина вздымала над горизонтом меч – точь-в-точь монумент победы в традиционном стиле. Только вместо бронзы – пламя и раскаленные докрасна облака, что струились, как складки одежды. Богиня явилась на зов героев. Или нездешняя, чуждая сущность воспользовалась призывом, чтобы, наконец, пройти в этот мир?

Навстречу словно из огненных недр земли поднялась живая гора и с ревом выбросила вперед могучие лапы-оползни. Монстр и богиня сцепились в яркой, ослепительной вспышке. А когда пелена упала с обожженных глаз, Николай разглядел лишь пыль от копыт мчавшей в разные стороны конницы. Легионерам же просто некуда было бежать.

* * *

– Смотри! – прохрипел раненый Краддок, приподнявшись на локте.

У самого горизонта что-то невероятно громадное бесшумно двигалось, извиваясь, как отрубленное щупальце спрута. Взметнулось, застыло, все больше похожее на окаменевшую руку с когтистыми пальцами. И рухнув, будто подкошенное, ударило кулаком по земле. На этот раз звук услышали все. И явственно ощутили, как твердь колышется под ногами.

– Это, должно быть, Астур, бог хунну, – со странным до жути спокойствием произнес кто-то. – Вернее все, что от него осталось. Грязные варвары наконец поплатились за свои набеги.

– Ники тоже больше нет, – морщась от боли, откликнулся Краддок. – Сгорела от ран, рассыпалась пеплом. Сдается мне, все боги смертны. И убивают они друг друга, прямо как люди – за земли и власть.

Никто не прервал святотатца, хоть в легионах и чтили древних богов гораздо охотнее, чем Христа. И дело было не в черной неблагодарности. «На войне нет безбожников», – учил Николая чужой, позаимствованный из книжек опыт. Но здесь и сейчас уцелевшим вряд ли хотелось веровать или даже верить. И уж тем более не хватало сил изумляться. Страха – и того не было, ведь его всегда питает хоть слабая, но надежда, которую боязно потерять. А впереди мог ждать только ад новых битв – что может быть хуже, если воюешь по принуждению?

Николай безразлично смотрел, как тают, словно туман на ветру, остатки разрубленной туши. Бог хунну, надо же! И его тоже призвали верные почитатели? Вот и бегут теперь, сломя головы… Да и вообще, что они делают здесь, эти варвары, чья родина в половине земного шара отсюда? А, к черту! К Астуру и всем иным-прочим! Сбитые наземь всадники в косматых звериных шкурах уже ничего не ответят. О своих думать надо – живых и мертвых.

– Степь горит! – привел в себя Николая тревожный крик.

Ветер катил по равнине широкие волны пламени. Дым застилал небо, до боли резал глаза. Воздух дрожал и гудел, как натянутая на барабан кожа. Глядя на огненный шторм, Николай не мог убедить себя, что этот пожар – лишь жестокая игра природы. Словно море напалма разлили вокруг. Или у вечно юных богов кровь такая горячая?

Ветер задул сильнее, и стало уже не до шуток. Степная трава занималась дьявольски быстро – не то, что разрозненные колючки в пустыне! Было ясно: пожар не пройдет стороной.

«Прочь! – вопили хором инстинкты. – Прочь от огня, к реке, на другой, спасительный берег!». Лишь по привычке скованного дисциплиной легионера Николай оглянулся на остальных.

Никто не подался назад. Иные будто и вовсе сошли с ума – жгли траву перед наступавшим огненным валом! Впрочем, Николай знал этот старый, как мир, способ отбросить пламя, в одночасье лишив его пищи. Вот только сам не вспомнил, не пришло в сдуревшую от паники голову.

Встречный огонь не тушил пожар, но заставил его отступить на время. Вокруг кипела работа – легионеры вязали в снопы траву, быстро высохшую на горячем воздухе. Шатры превращались в мешки, набитые сеном, и каждый такой наспех сделанный плот мог удержать на плаву несколько воинов с боевым снаряжением. Даже спасаясь, нельзя было бросить доспехи и меч.

– Возьмем с собой и щиты! – услыхал Николай знакомый голос с рычащим германским акцентом. – Сам дьявол не знает, что ждет нас дальше!

Вместе с рыжеволосым тевтоном Ульриком плот спускали на воду еще двое. Николай им помочь не мог – был занят тем, что осторожно вел под руку Краддока, потерявшего уйму сил. С другой стороны раненого поддерживал Осия.

– Плывите с нами! – окликнул их неугомонный Ульрик. – У нас еще мало людей, места хватит.

У самого берега Николай едва не упал, ступая по скользкой, окровавленной плоти. Мулы, погонщики-рабы из обоза – по Римскому праву, всего лишь движимое имущество… Прежде Николай не поверил бы, что залп из множества луков может разорвать тело буквально в клочья. Теперь убедился, но легче от этого явно не стало. Точно такая же кровь присохла к его рукам – все-таки убил этим утром кого-то. Только холодная речная вода помогла одолеть тошноту.

Мягкое, вязкое дно вдруг ушло из-под ног, и Николай забарахтался, держась за неровный бок плота. Свободной рукой приходилось грести, толкая плавучий стог сена вперед. Дружные усилия пятерых легионеров медленно, но верно делали свое дело. Шестой – раненый Краддок – возлежал на плоту, как римский аристократ на роскошном ложе. Но вряд ли был столь же счастлив: лицо его исказила боль.

На середине реки показалась либурна. За нею двигалась целая стая рыбацких лодок. На плотах восторженно закричали – так приветствуют друзей и спасителей. И многие даже не успели понять, что случилось, когда стрелы вновь пошли косым ливнем, теперь уже над водой.

Залпы с бортов либурны довершили начатое варварами на чужом берегу. На этот раз стрелкам почти не мешали щиты – немногие легионеры вняли советам таких, как Ульрик. Но даже самым благоразумным не удавалось спастись. Их, обессилевших, сломленных, били с лодок баграми, как полудохлую рыбу. А вдалеке черным знаменем мятежа взвился над водой дым, словно пожар перекинулся через реку. Горела крепость – последний заслон на пути смерти и хаоса в этом краю.

Все это Николай видел смутно, урывками, точно старый фильм сквозь рябь заезженной черно-белой пленки. Людям на его плоту не посчастливилось затеряться в кровавой сумятице. Стрелы десятками вонзались в щиты, прикрывшие спины. А то и вовсе в тонкое, хоть и смоленое полотно шатра, угрожая опасными течами.

Низкорослый, ловкий как обезьяна грек, что взобрался на плот и поднял свой щит над Краддоком, вдруг с воплем рухнул обратно в воду. Алые брызги падали во все стороны, доспехи камнем тянули на дно. Вмиг обезумев, несчастный из последних сил вцепился Николаю в лодыжку и потащил за собою вниз. Река сомкнулась над головой, в ушах колокольчиками зазвенели голоса бессчетных зеленоватых созданий, что требовали одного – жертвы. Чьей-то души, обреченной самим повелителем небесных гончих, в обмен на жизни и души всех, оставшихся на плоту. Доверить судьбу скользким лапкам волшебниц-ундин – а разве была иная возможность уйти от гибели?

Чья-то рука успела схватить Николая за волосы, пара других обняла и рванула навстречу светлому пятну неба. Пытаясь помочь товарищам, Николай пинком отбросил живой, все еще цеплявшийся груз. И с первыми вдохами подавил приступ жалости и раскаяния. Он уверял себя, что насквозь пробитый стрелою парень в любом случае не жилец, что смерть одного оправдана, если благодаря этому выживут остальные. А если не выживут, то уже все равно. Из такого дерьма никому не вылезти в одиночку. Оставалось надеяться, что водная нечисть умеет держать слово лучше, чем сонмы святых, обещавших за праведность рай.