Охота на гончую

Предводитель всадников что-то выкрикнул на своем отрывистом языке, и отряд снова пришел в движение. Похоже, было решено исполнить приговор на месте. Теперь че-ши скакали вокруг обреченных, как в бешеной ритуальной пляске, выпуская стрелу за стрелой. Целились мимо, но с каждым выстрелом смерть пролетала все ближе. Вот-вот наконечник вонзится в колено – должно быть, жуткая боль. Затем настанет черед ступней, ладоней и паха…

Казнь тысячью стрел! Спешить палачам уже некуда – в безлюдной пустыне жертвам не будет подмоги. Можно сполна насладиться их страхом и болью, убив далеко не сразу. И посмеяться вдоволь, если живая мишень, не выдержав, сойдет с ума. Николай был уже близок к этому. Будто со стороны он слышал собственный голос, убеждавший не проливать кровь ради него одного.

А всадники продолжали скакать, и с каждой минутой их строй все больше походил на «солнечный крест» – распластанную на песке свастику. Будто вернулся двадцатый век с его массовыми шествиями нацистов. Не было лишь темноты с факелами, как когда-то в Нюрнберге – че-ши, враги демонов, охотились на заре, наверняка почитая светлых богов и Солнце. Зато в избытке хватало жестокости, и шестеро в центре гигантского символа чувствовали это, как никто другой. Воздух над головами дрожал, разбегался искрящими волнами, словно что-то огромное и живое билось о невидимую преграду.

Стрела просвистела над головой Николая, всколыхнув волосы. И следом ударил резкий, оглушительный крик – скорее, звук мощного выдоха, поднявший испуганных коней на дыбы. С этим криком, перехватив посох, будто копье, Яо врезался в гущу всадников. Четверка монахов рванулась следом, опрокидывая, тесня, ломая строй, древки луков и кости. Порыв, сколь безупречный, столь и бессмысленный – три сотни воинов так не одолеть. Если только…

Николай вздрогнул – интуиция не обманывала его. Знакомое ощущение скованности и тревоги предшествовало атаке с неба – яростной, беспощадной.

– Назад! Быстрее! – закричал он товарищам.

Как ни странно, его услышали. И даже повиновались, пускай с неохотой. Сыма уже умылся собственной кровью, а из предплечья Наванга торчала стрела.

Все пятеро лишь чудом оставались живы. Но, обескураженные внезапной, атакой враги отпрянули, зажимая друг друга в толпе, теряя подвижность, и теперь их с грохотом настигала летящая смерть. Тянь-гоу – целая стая! – вмиг появившись, будто из пустоты, шли ровно, красиво, как истребители на бреющем полете. И с каждым заходом Николай все отчетливей слышал их мысли – безмерно чужие и вместе с тем пугающе ясные.

«Мы пришли, старший!»

«Как было обещано».

«Прости, что не сразу – здесь слишком вязкое время».

«Зато много мяса! Мяса и крови!»

Какой-то миг Николай, забыв обо всем, попросту любовался жестоким и все же великолепным зрелищем. Небесные псы, на самом деле и не псы вовсе, скорее, напоминали хищников океана – акул и касаток. Массивные, обтекаемые тела, резко снижаясь, хватали, подбрасывали и уже в воздухе рвали плоть на куски. Вот как сырое тесто шлепнулся на песок конский круп, взлетело окровавленное тряпье, подпрыгнула голова, сверкнув островерхим шлемом… Чудовища будто играли своей расчлененной добычей.

Картина была мерзкой и в то же время захватывающей. Невероятное чувство – как и ностальгия при обширном провале памяти. Но Николай откуда-то знал: дальше так продолжаться не может. Подобно акуле, что задыхается в неподвижности без омывающего жабры потока, небесный пес не в силах надолго остановиться. Ему даже трудно замедлить движение. Что-то вокруг – то ли воздух, то ли некий эфир – должно обтекать тянь-гоу сверхмощными волнами, поддерживая в огромном теле странную жизнь. А может быть, это время – здешнее, «вязкое», как назвала его стая?

Так или иначе, маневры над перепуганным, сбившимся в плотную кучу врагом лишали небесных псов драгоценной скорости. Но убивать сразу, летящими во все стороны молниями, тянь-гоу почему-то не стали. Боялись за Николая и его спутников? Раз так – оставался шанс уцелеть.

Время на крохотном, утоптанном до твердости камня клочке земли, где с трудом помещались шестеро, и впрямь стало вязким, почти застывшим. А вокруг бушевала смерть, по странной прихоти обходя этот островок посреди кровавого моря. Вот-вот псы добьют уцелевших, парализованных страхом людей и животных. И тут же исчезнут, неспособные задержаться дольше, чем на пару мгновений. Но сверху уже обрушилось, ударило в глаза золотое пламя, вмиг приняв облик гиганта на огнедышащем скакуне.

Кровь жертвы, кровь палачей – для ритуала было все равно. И Николай вдруг понял, что происходит, КОГО призвал в этот мир безжалостный обряд казни. Слишком хорошо он запомнил голос, что снова вернулся, проникая все глубже в душу.

– Я сброшу тебя в бездну, как ты сбросил алтарь – тебя и твоих прихвостней! – вслух произнес Странник, точно ударил гром.

Конь под ним замер остывшей лавой – лишь дикие, налитые кровью глаза вращались и сыпали искры. А следом двигались руки всадника. Восемь гибких паучьих рук – как раз по числу налетевших тянь-гоу. И каждая разматывала сверкающую, будто сотканную из огня сеть.

Это была неравная схватка. Небесные псы, атакуя, рвали сплетенья лучей, бились птицами в тенетах света, но вскоре попросту замирали в воздухе. Что может быть хуже для тех, чья жизнь – лишь эхо движения? Николай чувствовал, как их энергия, не отыскав выхода, буквально сжигает огромные тела изнутри, пытаясь высвободиться в немом крике. Стая гибла, вожак не сумел спасти – остальное было уже не важно. Хотелось лишь привести в чувство проклятый, бредящий смертью мир, встряхнуть его, вывернуть наизнанку! Уничтожить, если сможет преодолеть. Если… Сможет…

Подобной силы Николай не ощущал в себе прежде. Никто, никогда такого не ощущал – в этом он был уверен. И едва ли сумел бы сдержаться, вздумай даже попробовать. Словно угли в языках пламени рассыпались крохотные, почерневшие вмиг фигурки – охотники, жертвы, победители и побежденные.

Прах к праху. Огонь к огню.

* * *

Сгоревшая дотла земля выглядела аспидно-черной – почти идеальный круг шагов пятьсот в диаметре. Внутри него все покрылось пеплом и хрупким стекловидным оплавом. Различить что-либо в этой дымящейся каше было уже невозможно.

Лишь возле самых ног Николая тускло блестел неведомо как уцелевший предмет. Всего-навсего нож – простой, весь в зазубринах, со слегка оплавленным острием и треснувшей рукояткой. Слишком короткий, чтобы считаться оружием. Такими монахи, забыв про усталость, брили головы каждый день изнурительного пути.

Рискуя обжечь ладонь, Николай поднял находку – вдруг пригодится. Ни гнева, ни жалости, ни вины он больше не чувствовал. Словно включился некий предохранитель, мешая окончательно сойти с ума. Ведь могло быть и хуже – в сотни, в тысячи раз, хоть сам черт бы не разобрал, откуда это известно. Как и то, что именно Николай стал причиной всеобщей гибели в раскаленном аду, пусть и помимо воли. Не стоило тратить без толку время, пытаясь найти оправдание и даже просто понять.

Темный, распластанный силуэт у самой границы выжженного пятна Николай заметил не сразу. Мешал кровавый след, растекаясь по твердому от жары песку и скрадывая очертания. Раненый воин, забыв про гордость, упрямо полз прочь – медленно, слепо, как гигантское насекомое. А ведь он был, пожалуй, одним из лучших. Иначе не вырвался бы из толпы, обездвиженной страхом, что внушали собравшиеся здесь силы. Но вскоре и он упал на песок, в лужу крови из порванного зубами бока. И больше не смог подняться – а значит, подписал себе приговор.

От души врезав крепкой, горячей подошвою сапога, Николай перевернул тело навзничь. Так было удобнее. Он уже знал, для чего ему нужен этот, последний враг, и не строил иллюзий, что сделает все чисто и безболезненно.

На окровавленной куртке воина был вышит знакомый «солнечный крест». Лицо – застывшая маска боли – казалось давным-давно мертвым, и только в глазах еще тлели ужас и ненависть.

– Саган! – прошипел с натугой чужак, будто проклял.

Странно, но меньше всего че-ши походил на арийскую белокурую бестию. Смуглый, темноволосый, с вытянутым, как у хищника, профилем, он сильно напоминал Салеха – студента-иранца, с которым Николай когда-то учился в Москве. Но тот был, что называется, своим в доску. Любил гитару, походы, сборища у костра, мог за компанию даже водки хряпнуть вопреки законам ислама. И уж подавно ни за каким шайтаном не стал бы никого убивать, как эти, мать их…

Николай зло глянул на распростертый у ног полутруп. Все равно не жилец, да и не заслужил иной участи. Чем он лучше тех же тянь-гоу, хоть они и не люди? Или монахов, которых пришлось развеять по ветру пеплом, пусть даже без умысла? Николай оправдывался, взвинчивал нервы, чтобы решиться, но инстинкт уже действовал по своим правилам. Хотелось пить, да так, что на место жажды пришла вдруг губительная, неодолимая слабость. Счет шел на мгновения – не оставалось времени для моральных проблем.

Рухнув на че-ши, словно и сам был ранен, Николай всем весом прижал к земле руку врага, из последних сил потянулся к охрипшему горлу… Нож пригодился – повезло нащупать и перерезать артерию. Это было намного лучше, чем лакать кровь из грязной, рваной дыры в боку.

Как и ожидал Николай, аккуратной работы не вышло. Алый, теплый фонтан брызнул прямо в глаза, омыл живительной влагой лицо, стекая на губы. Николай знал этот вкус – ему уже доводилось пить кровь убитых в пустыне животных. Теперь ее было много, как никогда.

Прошло полчаса, прежде чем Николай оторвался от свежей раны. Встать удалось на диво легко. Над головой, словно туча в безоблачном небе, пролетел черный гриф, и он, не раздумывая, двинулся туда, где скрылась за горизонтом птица. Чтобы не сбиться с пути, приходилось в оба следить за солнцем и звездами, как учили монахи. А ночью идти, или днем – на пределе было уже безразлично.

– Только жизнь здесь ничего не стоит, – шептали, как молитву, вновь пересохшие губы. – Жизнь других – но не твоя!

Вскоре удалось найти воду под сухим руслом – хватило, чтобы наполнить доверху уцелевший бурдюк. А через какое-то время – Николай уже не мог считать дни – перед глазами, будто мираж, раскинулся город. Местные жители называли его Яркенд.

Глава VII

Запах похлебки, витавший перед обедом во всех помещениях храма, навязчиво щекотал ноздри, дразнил, как несбыточная мечта. Путь из Яркенда в Айртам не был для Николая легким, да и здесь его не встречали объятьями. Голос пожилого настоятеля храма был недоверчив и зол.

– Хм, значит, пятеро наших братьев погибли в дороге? А может, ты их убил и хочешь теперь замолить свой грех?

– Так вышло.

У Николая не оставалось сил оправдываться и лгать. Да и не было смысла – здесь каждый мог обвинить его в чем угодно. Зачем он вообще явился сюда? Стряхнуть с души груз, от которого не избавиться в принципе? Отдать покойным последний долг – так кому от этого легче?

– Ступай в Зал Статуй, – тон настоятеля, окруженного десятками стражей, не допускал возражений. – Присутствие божества поможет тебе очиститься!

Медленно, с жутким скрипом, отворилась еле заметная дверь в стене. И вскоре захлопнулась, отрезав дорогу обратно.

Сперва увиденное не очень-то впечатляло. За время странствий Николай уже не раз слышал о статуях в храме. Вот Шакьямуни в привычной позе – на корточках, вот названный богом кушитский царь в нелепом венце. Вот обнаженный, как принято у греков, Арес – повелитель войн. Ходили легенды, что его воздвигли еще при Александре Великом, а после оставили здесь навсегда. Ведь как учил Будда, все боги – одно, лишь пути к ним разные. Куда порой такие пути приводят, Николай уже знал. И потому держался с опаской, медленно перераставшей в страх. Широкий, просторный зал, освещенный лишь дымными факелами, рождал гнетущее чувство. И ни единого живого лица, ни звука шагов, кроме собственных! Так продолжалось, покуда что-то неимоверно тяжелое не ударило с адским грохотом в пол.

Николай обернулся, и замер, не в силах двинуться с места. Это был оживший кошмар. Статуя Ареса зашаталась, кроша ногами-колоннами узорные плиты, и вдруг широко шагнула вперед. Вот гневный бог уже рядом – высокий, будто скала, c гордым даже в злобе лицом, неестественно ярко сверкающим в пламени факелов. Храм гудел и трясся – проснулся бы мертвый. Но никто не бросился открывать запертую снаружи дверь.

Лишь когда каменный, с центнер весом, кулак взлетел в убийственном взмахе, Николай очнулся. И еле успел отскочить в сторону под громовой рев гиганта. Так, разве что тише, воскликнул бы человек, не попав тряпкой по мухе. Укрывшись за изваянием Будды, Николай мог разглядеть в полумраке все остальные статуи. Они сидели, стояли, толпились вокруг, как зрители в ожидании казни.

Кулак Ареса, чудом не разлетевшись вдребезги, одним движением снес каменную голову с плеч в попытке достать Николая. Обезглавленный Будда качнулся, будто стремясь вернуть смещенный центр тяжести. Стуча зубами от ужаса, еле осознавая, что делает, Николай всем телом толкнул потерявшую равновесие статую под ноги богу войны.

В ярости Арес рванулся навстречу, и это усилило эффект столкновения. Обломки разбитых колоссов крушили стены, полы, скульптуры; увесистый камень рикошетом высадил дверь. Все это Николай видел лишь краем глаза, упав, забившись в какую-то нишу, как таракан в трещину. Но когда стражники во главе с настоятелем ворвались в зал, он уже стоял в полный рост, крепко сжимая так и не потерявшийся нож монаха. Не густо против тяжелых, обоюдоострых клинков, но выбора не было. Да и окажись под рукой настоящее оружие, что с того? Прожив больше года среди кровавых обрядов и войн, Николай все еще с трудом отличал один конец меча от другого.

Сказать, что настоятель был в полной прострации – значило не сказать ничего. Быть может, он и впрямь хотел казнить Николая лишь муками совести, а все остальное задумал кто-то иной, гораздо более мстительный и могучий? Кто заманил «демона» в ловушку Шамбалы, навел на его след фанатичных безумцев – че-ши? Слишком мало знал пока Николай об окружавшем мире. Зато мир, казалось, был неплохо осведомлен о нем.

В кольце обнаженных мечей голова решительно отказывалась соображать, готовясь к близкой разлуке с телом. И Николай просто-напросто плюнул – смачно, прямо кому-то под ноги, кровью из черт знает как разбитой губы. Крепкие, вооруженные люди тут же отпрянули, словно от морового поветрия.

– Что ж, – к настоятелю все-таки вернулся дар речи. – Кто бы ты ни был, ты можешь потерять кровь, а значит, уязвим и смертен. Ступай обратно в пустыню, к сородичам – когда-нибудь заслужишь иную участь. А пока не ищи ссоры. В храме сотни обученных воинов, преданных мне, как цепные псы. И я не буду считать, скольких ты убьешь, прежде чем тебя разорвут в клочья.

В тумане из опускавшейся каменной пыли Николаю почудилось, что осколок лица Ареса сверкнул уцелевшим глазом – безумно и яростно.

* * *

– Пять стихий хранят благополучие в твоем доме. Следи, чтобы не было между ними вражды.

Шуганув напоследок старой, обглоданной костью по медному тазу, Николай театрально закатил глаза. Этим он обычно давал понять, что сеанс окончен. Широко известному в узких кругах практику черной, белой и продольно-полосатой магии надлежало всегда уходить красиво. И, по возможности, быстро: вдруг кто-то из местных гениев осознает, что снять сглаз и повесить на уши – две стороны одного процесса. К счастью, народ попадался удивительно легковерный. И Николай утешал себя мыслью, что его слова, прыжки и ужимки, по крайней мере, внушают людям спокойствие и веру в себя. А это, как ни крути – основные слагаемые успеха.

Была и другая причина гордиться новой профессией. Караваны, с которыми ходил Николай, избегала трогать вся нежить, бесновавшаяся вокруг. Опасность она представляла немалую – в этом Николай лишний раз убедился, однажды спугнув деливших добычу тварей, прозванных гулль. Распотрошенный, наполовину съеденный детский труп запомнился ему надолго.

Именно слава хранителя торговых путей, а вовсе не погром, устроенный в храме, постепенно сделала Николая преуспевающим колдуном. Его называли Саган – «белый» на большинстве кочевых языков – и это стало чем-то сродни псевдониму. Он часто задумывался, как далеко и долго путешествуют иногда слова. Карл Саган, Франсуаза Саган – откуда такой фамилии взяться в Европе?

Напрашивался один ответ: что-то или кто-то временами погружает мир в хаос. И прежние, отслужившие свое границы культур, языков и народов рушатся ко всем чертям. Или к гуллям – как будет угодно. Близость таких перемен ощущалась и в прежней, родной Николаю эпохе. Здесь же все просто кричало об этом.

Странные, бесноватые речи заезжих и местных пророков будоражили обывательские умы. И люди бежали к тем, кто попроще – колдунам, шаманам, гадателям – за советами, как выжить в грядущей битве Добра и Зла. Советовали в основном такую же чушь, разве что слегка приспособленную к обычным людским чаяниям и стремлениям. Николай был вынужден заниматься и этим – годился любой источник дохода. Жаль только, избегать неприятностей удавалось далеко не всегда.

Вот и теперь, едва рука, совершив «фирменный» ритуальный пасс, потянулась за гонораром, раздался подозрительный шум. Два вооруженных секирами мордоворота возникли, будто из ниоткуда, и замерли в боевой готовности, перекрыв узкую улочку с обеих сторон. Прохожие молча сновали мимо, стараясь глядеть исключительно себе под ноги.

– Должен предупредить, – елейным голосом произнес клиент в богатом халате, – что вряд ли мой покровитель оставит такого умелого колдуна, как ты, без присмотра. Он щедро платит за службу – соглашайся лучше добром!

Николай инстинктивно вскочил и бросился наутек, повинуясь давней привычке не верить сильным мира сего, что бы они не сулили. В руке уже сверкал монашеский нож, не раз выручавший в подобных случаях. Никто в здравом рассудке не попытался бы опрокинуть такой ковырялкой воина с боевым топором. Зато ею было удобно чертить прямо в воздухе зловещие письмена, покуда несешь оппонентам бессвязный бред пополам с проклятьями. Достаточно, чтобы обратилась в бегство целая армия суеверных крестьян-ополченцев. Но бравые молодцы вместе с их вожаком лишь на время замешкались, позволив проскочить мимо.

Уходя от погони, Николай вилял по дворам с риском упасть в арык или споткнуться о дынную корку. Он бежал из последних сил, на ходу срывая с себя приметные магические амулеты. Прочь, подальше от сомнительной чести быть личным пророком, провизором, тайным агентом и первым козлом отпущения, если что-то пойдет не так! Николаю часто предлагали все это оптом и в розницу. Слишком часто, чтобы надолго остаться в богатом, но нестабильном, захваченном чужаками Кушанском царстве. Назад, во враждебную землю че-ши, пути и подавно не было. Да что там – выбраться бы из этой захолустной дыры, где улицы – словно щели бойниц, мухи стаями, а грязь под ногами чавкает, как трясина! Столько раз везло – пора и честь знать.

По счастью, на мага в этих краях выходили, как на медведя. Тяжелое оружие явно мешало преследователям. Топот кованых сапог вскоре смолк за очередным дувалом. Уже перед городскими воротами, отстегнув стражу часть дневной выручки, Николай ощутил себя в безопасности.

И вновь караванная тропа, как живая, метнулась под ноги. Касан, Бухара, Мерв – лишь вехи по сторонам крупнейшего в мире пути, который, как Николай откуда-то знал, еще назовут Великим Шелковым. Вот заслонили, ударили небо снежные острия Гиндукуша, слились почти воедино Тигр и Евфрат. А дальше все дороги вели в Рим, или в Дацинь, как привыкли говорить на востоке.

Глава VIII

– Прочь, прочь с дороги!

Вид низкорослого десятника стражи в дырявой, проржавевшей кольчуге не испугал даже пьяных зевак. Тем не менее, толпа вокруг Николая нехотя расступалась – слишком медленно, чтобы оставался хоть малейший шанс улизнуть.

«На этот раз попал, – пронеслось в голове, еще гудевшей от многодневной качки, – Влип по-крупному».

И стоило ради этого терпеть все «прелести» морского пути мимо роскошной, но нетерпимой к магии и колдовству Византии? Здесь, на окраинах Рима, дела обстояли не лучше. «Халдейские» и «сирийские» астрологи местного пошива не терпели даже намеков на конкуренцию. И обладали изрядным влиянием – достаточным, чтобы натравить на чужака всю властную вертикаль снизу доверху. Жаль, что понять это удалось слишком поздно.

За десятником шествовали гуськом его подчиненные. Выглядели они еще менее презентабельно. И все же на одного-единственного шарлатана с ритуальным ножом их вполне хватало. Окажись вновь при Николае та грозная, неведомая, бесконтрольная сила, что обращала плоть в пепел среди далеких песков, разговор был бы иным! Впрочем, Николай давно понял – такое происходит стихийно, помимо чьей бы то ни было, даже собственной воли. Как шторм, как торнадо, как чертов взрыв сверхновой звезды…

– Пойдешь с нами, ворожей, – процедил сквозь зубы десятник. – Иначе будешь ползти на брюхе – боль заставит тебя извиваться змеей!

Сказано это было на скверной латыни – типичной межплеменной тарабарщине. Николай успел изучить ее в портовых кабаках и притонах славного города Антиохии, где долго проматывал трудовые-кровные, ожидая у моря погоды. Громкие выкрики остальных стражей воспринимались, как непереводимый сленг. Но звучали красиво и гордо – настоящий язык древних римлян!

Раньше в таких ситуациях Николай всегда мог выкинуть что-нибудь неожиданное. Но здесь толпа, более плотная, чем где бы то ни было, окружала со всех сторон. Шаг влево, шаг вправо – побег. И смертная казнь через растерзание. Впервые со времени своего рабства Николай ощутил, как немеют руки, связанные за спиной.

Прогулка по незнакомому прежде центру «вечного города» не впечатлила. Быть может, потому, что о куполе Пантеона, великом акведуке и Палатинском холме Николай уже слышал немало восторженных отзывов, а действительность всегда уступает легенде. Да и стянувшая руки веревка отнюдь не способствовала свежести восприятия. Дежавю, так сказать… Лишь стены Колизея, черные в опускавшихся сумерках, будили целую бурю эмоций, и преобладал среди них безотчетный страх. Он быстро перешел в ужас, когда Николая втолкнули сквозь огромный вход-пасть в полутемное чрево гигантского стадиона. Внутри раздавался хриплый, многоголосый лай. И другой звук – будто сотни когтей скребли каменный пол совсем рядом.

– Как звать? – навис над пленником подошедший верзила, приподняв его за волосы. – Николай, говоришь? Врешь, это имя эллинское, а если ты эллин, то я – пророк Иоанн! А впрочем, не важно, кто ты, и в какой глуши родился на свет. Мои собачки – вот уж для кого нет ни эллина, ни иудея! Только мясо, что завтра они разорвут на арене в клочья…

Блеснув в свете факелов лысым черепом, верзила повернулся к десятнику и что-то быстро и звонко отсчитал ему в протянутую ладонь. Дверца железной клетки захлопнулась за Николаем, щелкнул засов, и вскоре огни в нескончаемом коридоре погасли. Вокруг – только тьма и безумный вой. А еще – голос, звучащий чуть слышно, на грани реальности и обостренного воображения. Словно у ночи вдруг выросли крылья большой черной птицы, закрывая собою мир.

* * *

Несмотря на усталость, Николай так и не смог заснуть в этом пропахшем зверьем аду. Мысли, что ерзали в голове, были одна другой хуже. Мир полнился слухами о новой забаве христианского Рима, сменившей неугодные церкви бои гладиаторов. Теперь на арене умирали преступники, чернокнижники и еретики.

Сумевших выстоять против своры бешеных псов заставляли подымать друг друга на вилы. Толпе это кровавое месиво нравилось – больше, чем поединки опытных воинов, оценить которые мог лишь знаток. Остроты зрелищу добавляло то, что в схватке выживал лишь один. Зверь или человек – не имело значения.

Впрочем, Николай не сомневался: если и повезет уцелеть, то вряд ли надолго. С его профессией, раз не хватило ума сразу обзавестись влиятельными клиентами, ждать в Риме пощады было бы глупо. «Не оставляй ворожеи в живых» – так ведь сказано? И уж подавно не верилось, что, сдохнув тут, он снова воскреснет где-то еще, в светлом, прекрасном будущем или прошлом. Как учил весь его жизненный опыт, два раза подряд фортуна могла повернуться лишь задницей. И все же казалось нелепым, что повелитель небесных гончих отдан на растерзание стае банальных земных собак!

Громкие приближавшиеся шаги не были для Николая неожиданностью. Отворив клетку, вооруженные до зубов люди бесцеремонно вытолкали его наружу, под обманчиво яркое солнце, на холодный песок арены. Рядом, едва не пронзив ступни, упали тяжелые крестьянские вилы. Николай подобрал их – а что оставалось еще?

Толпа, усыпавшая трибуны, зашлась неистовым, кровожадным ревом. Словно морское чудище, что поднялось на пути корабля, когда Николай плыл в Рим. Монстр не решился напасть и нырнул обратно в пучину. Но от толпы не отделаться просто так.