Шестое число. Стихи

Гость

Явился, присел на диван.Прищурился, пращур соблазна:– Как жизнь? Ты ещё не устал?Комедия или драма?Достал носовой платокразмером с пол-океана.Вытер сократовский лоб:– Наверное, всё-таки драма.Вопрос мой предугадав(тяжело разговаривать с чёртом):– Обращайся ко мне на «ты».Пошли воспитанность к чёрту! —Сказал, а потом, закурив,пустивши колечко дыма,прищурил зелёный свой глази начал медленно и длинно…Я сидел в кресле спокойненько,но в комнате пахло покойником.Он перечислял имена великих,будто щёлкал курок пистолета.А за окном мутнонесла свои воды Лета.– Вон, видишь? – сухой палец, как дуло. —Он не согласился – и как ветром сдуло.А помню, пришёл к Есенину в чёрненьком,а он спьяну не разобрал, кто я и что…И, право, не знаешь, когда и гдеокончишь свой путь на бренной земле.– Что ты хочешь? —Слышу в ответ:– Душу.– Чего нет, того нет. —А он, как портмоне, что-то в груди раздвинули протянул её мне.Ей было холодно и больно…Довольно!Я вышел на улицу.Пусто. Темно.В небе висело золотое окно,как икона Христа-Спасителя.Поздно.В кармане – бумага подписанная…

А. С. Пушкину

О, лёгкость ветреная снега —то снизу вверх,то сверху вниз.О, лёгкость ветреная тела,лунатиком, ступившим на карниз…И графика кустов на ватмане метели.Палаш – в сугроб.Отброшена шинель.Вороны нехотя от выстрела взлетели.И алых капель на снегу капель.Снегирь или снежок?У ног кармином стынет.Метель летитто сзади,то вперёд.Дуэльный пистолетмерещится в ладони…И снег идёт.

Когда это было

Полутёмный коридор.Почти не видно лиц.Только огоньки сигарет,только контуры тел —тех, что поплотнее парней,тех, что поизящней девиц.– О чём базар, чуваки? —стекляшками сверкнувшие очки.Качнувшись,очкастый на пол сел.Как на вокзале началосьперемещенье тел.– Ноги убери! – Не очень ласково,но в меру вежливо.Мадам грудастаявынесла себя бережно.Хозяин не был пьян.Его давно мутилоот вони сигарет, нагретых тел и пива.На полированном столе —мокрые кольца от стопок и рюмок.На мокром столе…А в черепе ныло.В черепе ныло:«Скоро тридцать, а ничего нет…»Какое-то мясо с окурками стыло.И ёлка – три палки – молчала стыдливо.Внезапно, казалось, всё это уплыло,как будто снег плотный растаял в руке…Но как её звали? Не помню.Не помню…Она по нежнейшему снегу бежалаи громко смеялась.И улыбались снежинки,когда она к ним прикасалась,и таяли молча на тёплой руке.А послесмотрела на снег вертикальный.И волосы снег целовал осторожно.А больше не помню.А дальше —не помню…Ни где это было,ни как это было.Луна апельсином в пространстве кружила,как память блуждала в сплошной пелене.Но если я вспомню,забывший навечно,то стану ли снова таким же счастливым?Когда это было?Когда это было…Давно это было…Какое-то мясо с окурками стыло.И ёлка – три палки – молчала стыдливо…И только снег плотный тает в руке!

Сто пятая зима

Я – мост, стоящий над оврагом.Не «мостодонт», не суперэстакада.Не акведук горбатых глиафов.Не динозавровый остов железных рам.Я – много лет стоящий там,где в глубине оврагарогоз распутывает локонупрямо убегающей воды,где воробьи во мне приют находят,и в моросящий дождь им сухо и тепло.Вот только спину ломит к непогоде,и трескается правое бревно.Что взять с него? Иной породы!Не лиственница – мягкая сосна.И у перил суставы сводит,но это, видно, к непогоде.Что сделаешь? Сто пятая зима.А утром – хорошо. Морозец. Снег.Детишек пригоршня гороха —с горы на санках. Дальний смехдробинками врезается в пространство.Их берега ещё не осыпались.Потоком не срывало деревянной шкуры.Да ладно б это… Летом гадят курыи гуси с ними заодно.Я – мост, стоящий над оврагом,не просто толстое бревно.А тишина! Короткий зимний деньуже насупливает брови.Из сумерек присыпанной дороги —стога с заснеженной горы.Круп лошадей от инея мохнат.Мужик в тулупе до подмёток.Подков металл. И от зубцов летяткартонность снежная ошмёток.Охапка сена на снегу.Осоки шелест. Запах лета.Полозьями придавленного снегабылинка вдавлена в шлифованном следу.

«В зелёном соке тает кубик льда…»

В зелёном соке тает кубик льда.В прыжке глаза раскосые пантеры.Пред выбором из «нет» иль «да» —вишнёвых губ плоды созрели.Уже составлены составы.Уже отходят поезда.Уже раздавленная гроздьперебродила в бочке с соком.И винным запахом с востокаплывёт разнеженная ночь.Уже полны твои перроны.Уже отходят поезда.Ключицы дрожь – к нему, туда.Над головой взлетает платье.Ленивостью его объятий —в зелёном соке кубик льда.Уже скрипит мотив «славянки».Уже отходят поезда.Но в грязном тамбуре качнёт.Уткнешься лбом в своё подобье:«Создатель, кто тебя сподобил?Зачем ты создавал меня?!»Уже надорваны билеты.Уже отходят поезда.

Бессонница

Вы спите? Я не сплю. Душа томится.Вы спите? Что вам снится? Почему?На мёрзлой ветке видится синица.И запах снега не даёт уснуть.К окну подходишь —улица в снегу.Прозрачные кристаллы света.Вы спите, спите.Это всё пройдет.Часы идут.Часы проходят мимо.Я вижу, как в толпе минутчасы идут, как серые вороныпо снегу, освещённому луной.Среди весёлых и смешных минутчасы идут, идут, идут…А как хрустит ночами снег!И мёрзлый воздух льдинками играет.И на ресницах снег не тает.Часы идут, идут, идут.А дым прозрачно в небе тянет шлейфи тает, тает, тает…Сосны, молча, спят.Лишь изредка костяшками стучат,когда вороны ноги поджимают.Вы спите, спите.Около печиполенья мёрзлые,и льдинка уползает,прозрачный свет оставив бересте.Вы спите.Там мороз, а вы в тепле.Там лошади похрустывают сеном.Лишь изредка копыто стукнет в пол —и снова тишина…Вы говорите, что не спите вы.Вы спите, спите…Утром загремитв сенях подойником,закутанная в шальи в старых валенках,смеющаяся мать.И в комнате запахнет молоком.И печь начнёт урчать довольно.На огороде важная воронапоставит лапой чёткую печать,и снег тихонько засмеётся.А потомпроедут сани,полосы протянут.И золотым веснушчатым шаромв окне – ребёнка голованад кустиком герани.Вы спите, спите…Я бы рад уснуть.Не спится, чёрт возьми,не снится.В снегу, как в детстве, раствориться —и падать светомвам под ноги…Все закольцованы дороги.Все закольцованы пути.Вы спите?Спите вы…

Сонет №115

Я не пытаюсь брать обет молчанья,но у трубы звук с привкусом железа.Небрежно брошена на кресла край одежда.И в платье шёлковое прячется шуршанье.И штор пренебрежительно качанье,как зависть власть теряющего жезла.Дилемма вечная – что было с нами прежде?И нет ответа. Ровное дыханье.Я испугать тебя не смею звуком.Любое слово – стадо к водопою.На яблоко, забытое тобою,прозрачный мотылёк садится боком.Но все слова останутся за кругом,начертанным божественной рукою.

Логомоны

И уже не хочу, и уже не могумоноложить направо, моноложить налево.Наплевать! Не сказал,что уже не скажу.Моносложна усталость.Моновыжата жила.Привязан к тебе. Не измерен…Зубами порвав сухожилья,моновыживу даже без лопнувших вен,и венозной смолойсклею вязкие крылья…Монокровен – аорта для вдоха мала.Монотонностью маятника – моноудары.Эти срезы(пахнуло смолой на меня) —монография жизни,ствола монограмма…Сверху – небо,монокль буржуйской луны.Что? Жива ещё, моноокруглая морда?!Свежим спилом слезишься монобревна,вертикально зажатого в студне погоды!Что-то холодно. Стыло…Забыт монолог.Логомоны читать не умею. Увольте!И уже не хочу…И уже не могу…Мир гребёт среди звёзд на рассохшейся лодке.

Синьорина

Вы, молодая синьорина,отмахиваетесь от дыма,как от роя комариного.Вечер. Света нет.На столе свеча стеариновая.Обгорает столбика белого след.А тени старушками ветхимииз темноты тишину вяжут.А сны осторожно распутываютпухлыми пальцами пряжу.Очки, глаза зажмурив,на книге дремлют задумчиво.«Спокойной ночи, дружище!» —котище, зевнув, промяучило.Грустит по огню свеча.Лоб ламп не осеняет свет.Сколько Вам, синьорина, лет?Сколько Вам лет – неважно.Живите всегда, свеча.И в будущем, через много лет,устав от дыма и суеты,зажгите огонёк свечи.Пусть будет живой свет!

«Обычен день. Обыденны заботы…»

Обычен день. Обыденны заботы.Но счастлив я бываю иногда,когда восторг неведомо откудавдруг перехватит горло, и тогда —как будто с неба хлынула водаиз туч, набитых громом до отказа.Ты улыбаешься, всем руки протянуть готов.Слова любви сей час сорвутся в небо.Что неудачи прожитых годов,когда восторг неведомо откуда?!И жить готов хоть миллионы лет.И кажется, что счастье бесконечно,что вечен этот яркий тёплый свет,что вниз, как сорванец, летит беспечно.А неудачи, за стволами прячась,тебя из вида не теряя, ждут,когда восторг неведомо откудавдруг оборвёт стремительный свой путь.Когда споткнёшься – одиночество под ногитебе подбросит новая судьба.И загудят в задумчивой тревогеночами телеграфа провода.Когда друзей терять ты будешь, ночьюты у окна бессонно простоишь.И женщина, прикрывши дверь, уходит —навстречу шли, да видно разошлись…Но всё равно, судьбы своей не зная,я настоящее без ропота приму,когда восторг неведомо откудаворвётся неожиданно в судьбу.Когда восторг неведомо откуда…

Сонет №119

Не предрекая боли флейты,не сетуя на медленную синь,я предпочту из книг, из музыки, картин —лицо зеркал, где волосы от ветра.Шары от сквозняков на влажные паркеты.Под солнцем плавится забытый пластилин…О, разреши мне, Бог и властелин,увидеть в зеркале ожившие портреты!Но открывая слой за слоем,как перелистывая мокрые страницы,твои глаза – зелёные синицы —из амальгамы просятся на волю…И отпустила зеркало стена.В осколках больше нет ни света, ни лица.

Архив

То ли снег уж не тот,то ли стянуто пошлостью тело.То ли ходит в мозгахиз больничной палаты Ньютон.Отыскать бы у Бога архиви найти своё тощее «Дело»в серой папке с тесёмкаминовеньких красных шнурков.И узнать приговор:отчего я живу так нелепо,приглашая в домабесконечные сонмы невзгод?Вот уже на столене хватает ни рюмок, ни хлеба,а удача давноне садится за праздничный стол.Может быть, на вокзале сидитв ожиданьи билетасреди спящих людей,с равнодушно усталым лицом.Или в тесном салонелетящего лайнера где-то,потому что пургазанавесила аэродром.Или, может, онау огня, у тепла, у уюта,где притушенный глази мурчанье седого кота,повторяет стихииз прошедшего века поэта.И гранит на стеклеювелирные пальмы зима.Или, может, онавсё не может покинуть ту лодку,где смеётся водаи притворно девчонки визжат…Самолёт высокоразрезает земли оболочку.И поддатые ангелыс неба меня матерят.

Светокалипсис

Идёт по улицевзбесившийся торшер,и лысина прозрачной лампы в абажуре.Оранжевые лампочки,накинув шёлка шаль,спешат,блестя ногами в розовом гипюре.Глаза зелёно-жёлтые подъездных ламппронзительно зелёныесквозь синий штамп:«200 ватт, 220 вольт».Люминесцентные, площадные,как дамы степеннейшие, дорогие —холодной парчой по мостовой…И старый фонарь с жёлтой тростью —как городовой.Прожекторы – интеллектуалыпод нимбом собственного света.И канделябр зелёной бронзыволосатого поэта в потёках свеч…Навстречу – огоньки от паровоза.На шпалы бы лечь…Меня не понимают…Осколки, осколки, осколки…Погнута из вольфрама нить.Поэты, поэты, поэтыторшерами будут светить.Зелёными лампами взгляда.Интимностью ласковых свеч.А мне ничего не надо —под огоньки паровоза бы лечь.Рыдают хрустальные люстры.Грустят огоньки светлячков.И вздох керосиновой лампы —как запах забытых стихов.Идут, как ни в чем не бывало,чиновники тонких ламп.А мне ничего не надо!Раздавлен мой синий штамп:«1000 вольт. 100 000 ватт».

Слова и вороны

Вам о любви набаюкать надо бы.Да в глотке звук шершав, как тёрка.Вам о нежёночке бы вполголоса.Но стою, освещённо-немой,под прицельным молчанием Вашего холода.Для Вас, по-хорошему, слово бы вычеканитьблестящей, бронзовой безделушечкой.Но профиль в окне чеканится.«Душно, – молчу я. – Душно».А что я ещё умею,никчёмный, наполненный строчками?!Ну, хотите, и я раскроюзрачки своего голоса?!Но во мне постепенно сгорают деревья.Пустыня – как тело припала к земле.Но во мне снимают грим актёры,оставляя усталость на вечернем лице.Выцветают книги трагедии.Улыбки – как птицы. Им нужно тепло.Лишь вороны, вороны, чёрные воронывознесенско-тяжёло шевелят крылом:«Чувак, не бери в голову».Но если и есть во мне тишина,то вбилась в ребро и молится.Во мне миллионится крик любви.Нежность во мне миллионится.В щёлку подглядывал закат:– Как он там, нескладный, влюблённый?Слово зелёное, как виноград,к губам моим наконец-то подносится,как подносят к диску иглу.Но я молчу.И понял я,что для тебяне нужен звук меня.И опустела колыбель без звука.Шершавится на паузах игла.Улыбки клином улетают к югу.Лишь вороны, вечные, как темнота,каруселью летят по кругу.И сердце развулканилось.И профиль сквозь слёзыпотерял свою чеканность.И миллион криков стадом мамонтовпогрузился в горящую лаву.Как много я хотел тебе сказать…

«Небо, упади на меня…»

Небо, упади на меня.Только не очень больно.Жизнь бы прожить достойно.Небо, упади на меня…Там, за окном небес,вдруг я услышу сновамамы родное слово.Небо, упади на меня…Что-то бормочешь спросонок.Христос был когда-то ребёнок.Бродишь и бредишь, и бродишь.Небо, упади на меня…Глас, мы споём с тобоювместе чудесней звуки.С клироса хор – не к разлуке.Небо, упади на меня…В два поломанных горлафистулу ставить напрасно.Боже, как жизнь прекрасна!Небо, упади на меня…В тёплой постели прелойхолодно невыносимо.Клинопись стёртой гордыни…Небо, упади на меня…

Борису Пастернаку

Что в строках, которые вы не прочтёте?Кому предпочтёте скитальца и странника?– Вас трудно понять без подстрочника.Странно?В чьём имени ищем созвучность эпохе?О, как не любили! О, как защищаем!Обложки могильных камней открываем.Странно…Кому нынче скорую гибель готовим?Когда чувства выше всех разумов мира?Потом снова склеим разбитых кумиров.Странно…Что выдох? Не часть ли того, что при вдохе?Что истина? То, что приемлемо многим?Но кто-то впервые пройдет по дороге.Странно…И кажется мне, что отставший в путиспешит поскорее спиной повернуться,чтоб думали, что он идёт впереди.А тем, впереди – им уже не вернуться.Страшно…

Селфи

Уж сорок лет. И бес в ребропечалью мудрого открытья:прекрасно старое вино,прекрасны молодые лики!Налью вина в фужер высокий.Лукаво выпукло бедро.Иных ушли уже давновагоны в станций монолиты.Когда мой тронется вагон,в суровый пурпур упакован,кто будет в нём?Что будет в нём?

Фикус

Вам не нравятся заунывные похоронные марши.Но вам нравится улыбки американской синус.Я прорастаю – доисторический фикус —сквозь лестничные пролёты и марши.Машут листья широким жестом,а может, и жестом Креза.Двухмерностью мышечного срезамалого или не малого желудка.Но жуткопробивать крышу:на термометре – минус сорок.И верхушка ложится бокомна чердачное окошко.А потом диверсантом – вдоль,над псевдо-поэтическим запустеньем.Какому дьяволу пришло в задницусделать меня доисторическим растением!Только голоса слышуда фонтанчики запахов с кухонь.Представляю себе лица,шевеля зелёным ухом.Глубинный помёт – немалая плата!Несъедобен – одно утешение.Ах, как хочется нежно двинутьв глаз воробья, обожравшегося вареньем.

Но и чердак скоро кончится.И как верхушке не корчиться,сквозь шифер на минус сорок —скоро.Ворох листьев собрался.Шифер – так в костре – рвануло.Над крышей зелёный факел…Снегом солнце в горло толкнулоледяной цилиндрик воздухапо гортани вниз.Вот оно, прозрение!Вот она, жизнь!Но что бывает с фикусом в мороз,хоть он и доисторический?Вот и вызвал у воронамериканский смех истерический.Недолго сквозь марши траурным маршемстволу высыхать.У каждого своё назначение —жить или созидать…Мышечный срез желудочкав трубочку холод сожмёт.Смерть – это просто рождениенаоборот.Вам не нравится похо…Ва… нра… мерика…Больше не раст…Фикусы.

Опять дождь

Опять и сумрак за окном.Земля набухла…Мохнатенькие тоскунчики,махонькие,по комнате таскаются из угла в угол.Таскают на нитках привязанных токсиков.Те мохнатенько зевают: «Тоскота… Тоскота…»Ушки вздрагивают.Ждут.Стука в дверь, звонка.Но минута за минутойвыкукливаются в ленивых бабочеки вылетают в окно.Одинокость зло потирает руки —подсчитывает барыши.А мне бы – зонтом в твоей руке,под дождём,по улицам Москвы.А ещё лучше —по набухшей земле.И чувствовать: по спинехлопают капли,как друг по плечу.Мохнатенькие тоскунчикиуткнулись в подмышку.Опять дождь. Опять не усну.Опять.

Невесомость

В мире весомее нет ничего,чем отрицание, чем невесомость.Сколько там весит горькая совесть?Так отчего же так тяжело?И уронив на колени лицо,переберите свои оправдания.Чем измеряются воспоминания?Так отчего же так тяжело?Кто ты на свете? Не всё ли равно?Только к чему же тогда гениальность?Чем для души тяжелее бездарность?Так отчего же так тяжело?Ты ли не помнила, ты ли не знала:выкинуть прошлое не проще ль всего?Сколько нас прожитых в прошлом осталось?Так отчего же так тяжело?Ты раздвоилась.Вас много. Вас много…Ты отошла от стены к столу.Ты прислонилась к зелёным обоям.Ты поднесла пальцы к виску.Ты обронила тяжёлое слово,словно не ведая смысла его.Ты засмеялась, устало, беззлобно.Ливень, как кнут, хлестанул по стеклу.Вздрогнула ты. Но другая молчала.Веки тревожно прикрыли зрачки.Там, в темноте, зарождаются каплиопроверженьем моей правоты.«Но разобьются», – продолжила ты.В мире весомее нет ничего,чем отрицание, чем невесомость.Сколько там весит горькая совесть?Так отчего же так тяжело?

Будни музыканта

Фаянс… Фантастика… Фагот…Но нота «фа» не поддаётся.В глазах зрачками разольётсянадежды краткий звук, когдаты, молча плача, слёз не вытрешь.И хлопнет, как в ладоши, крыша,когда прозрачная грозапройдёт над ней канатоходцем.Но нота «фа» не поддаётся.И остывает в чашке чай.Стругацких том раскрыт наполовину.Но в краткий звук, как в тесную квартиру,не можешь ты вместить свою печаль.И вот уже который год —фаянс…, фантастика…, фагот…

Ёлочные игрушки

Когда это было я, право, не помню.Но ветви в стекло леденцово стучали.Опилки пылинок тянулись лучами.И в комнате пахло мохнато-зелёным.Стеклянные вишни давно перезрели.Пастух для пастушки свистит на свирели.Всё прыгают в танце бумажные звери.И дура-сова всё моргает глазами.А стрелки часов – ни вперёд, ни назад.Но ухо приложишь к стеклянному бокуи слышишь – внутри потихоньку стучат

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.