Шестое число. Стихи

Шестое число

Стихи

Вадим Штейнбрехт

Редактор Сергей Краснобород

Художник Сергей Жиленко

© Вадим Штейнбрехт, 2020

ISBN 978-5-0051-5293-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Если вы родились поэтом…

Художник нужен нам – не нужно нам зеркал…

Вадим Штейнбрехт

«Музыку я разъял, как труп»

Первое, что бросается в глаза при знакомстве со стихами Вадима Штейнбрехта – яркая метафоричность. Образы возникают, наслаиваются, нагромождаются. Они словно заигрывают с основной мыслью стихотворения, то проясняя, то вуалируя, то перенося её в другой смысловой контекст. От неожиданности метафор порой захватывает дух, а порой они просто обескураживают. В подобном смешении есть что-то от средневекового карнавала – многоголосое, насыщенное, пёстрое. И «по-Босховски» драматичное.

В стихах Вадима вообще много ссылок на Средневековье – дуэли, палачи, шуты, алхимики, прекрасные дамы, бескомпромиссный дуализм Бога и Дьявола. Образ поэта – это, прежде всего, образ Творца, Создателя, Демиурга, рождающего свой особый неповторимый мир.

Как создатель Галатеи, он упорно сражается с неподатливым материалом слов, чтобы с их помощью создать гармоничный образ обнажённой Души и оживить его потом своей любовью.

Можно ли упрекать поэта за подобное самозабвение? Ведь цель его – не величавое самолюбование, а попытка через отображение собственного мировосприятия ещё и ещё раз обратиться к нам, читающим, слушающим, не утратившим способность воспринимать Живое и Искреннее. Иногда в стихах такое откровенно прямое обращение отсылает к раннему Маяковскому – тот же эпатаж, провокация, ирония, вызов, даже злость на грани отчаяния.

Дух рыцарства в поэзии Штейнбрехта – тоже своеобразная дань Средневековью. Понятия Чести, верности Идеалу, служения Добру подспудно присутствуют практически в каждом стихотворении. Поэт упорно отстаивает их, как будто не обращая внимания на реалии современности. Наблюдаемая вокруг девальвация моральных ценностей становится просто темой для нового произведения, нового всплеска головокружительных метафор.

Рыцарем предстаёт поэт и в отношении к женщине, в описании любовных переживаний. Женщина – это всегда чуть отстранённая таинственная Прекрасная Дама, незнакомка в «третьем ряду» трибуны на кровавой корриде. Она чиста и возвышенна, величественна и притягательна. Она манит и отталкивает одновременно. Так влюбленный рвётся изведать счастье женских чар и одновременно боится быть отвергнутым.

«Вот и становится юноша мужем. Только вот что-то внутри убывает», написал Вадим Штейнбрехт. Сам поэт, кажется, изо всех сил не желает становиться «мужем», то есть «взрослым», «рассудительным», «правильным». Он словно постоянно и отчаянно оберегает свою детскую чистоту восприятия – без полутонов, без компромиссов, без лжи. Снова и снова, как «средневековый» Дон-Кихот, бросается он на борьбу с бездуховной пошлостью окружающего мира, время от времени соотнося себя с образами признанных «избранников» – Пушкина, Пастернака.

В борьбе одухотворенного одиночки с бесконечной беспросветной тьмой победа невозможна. Поэт знает это. Как знает и то, что жить по-другом – значит, изменить себе. Внутренняя неуспокоенность и неприкаянность привносят в стихи образы дороги: поезда, самолеты, перроны, вокзалы часто встречаются в произведениях Штейнбрехта. Поэт будто рвётся в неведомые дали и выси из нашего такого неуютного и неприемлемого мира.

А все стремления отобразить окружающую реальность заканчиваются своеобразными сюрреалистическими зарисовками, преломлёнными авторским мировосприятием. Эти картины полны иронии, сарказма, сожаления, сквозь которые на уровне метафизики проступает осознание бесконечной непреходящей дуалистической борьбы – между Поэтом и толпой, между одинокой Живой Душой и массой омертвевших обывателей, между человеком-Творцом, осознанным носителем Бога, и фатальной слепой Судьбой, подвластной указаниям Дьявола. Библейские образы соседствуют в таких зарисовках с бытовыми картинками, отсылки к вечным сюжетам – с авторскими прозрениями.

Одно из таких прозрений Вадим Штейнбрехт сформулировал в виде напутствия – и тем, кто способен прикоснуться к тайнам Поэзии, и, прежде всего, себе. Сформулировал – и воплотил всей своей жизнью: «Никогда не живите в прозе, если вы родились поэтом».

Эта книга стихотворений – прямое тому свидетельство и доказательство.

Сергей Краснобородлитератор, журналист.

ЧАСТЬ 1

Хрестоматийное

Посвящается Осени – женщине и человеку.

Сегодня вторник. Шестое число.Дожди не колотят сухую погоду.И осень, злорадно прождавши полгода,стремится отметить своё торжество.Почищу свой фрак, чуть погрызенный молью.Цилиндр и трость разыщу под диваном.Немножко побритый и чуточку пьяный,пойду гуталином вонять башмаков.Ах, полно, мадам! Вы сегодня в ударе.Такой синевы я не видел ещё.Коричневый жёлудь, как камикадзе,фугасом взрывается под каблуком.Подушечки пальцев – к дубовой коре:чуть теплится пульс – пациент в летаргии.А в воздухе тянутся нити седые…Сегодня вторник – шестое число.Железной дороги стальное кольцо.Вагон на запасном – до лета, до лета…И тянет река маслянистое тело,водой холодеющей чувствуя дно.Мы все заодно: нас на юг подмываетсорваться, махая полами плаща —как гуси, нестройно, занудно кряхтя,тяжёлым крылом кучу брызг поднимая…Сегодня шестое. И что за беда,что осень ещё не совсем при параде?Она и в этом охристом нарядечертовски прелестна и хороша!На мокрой столешнице (не катит игра!)отброшены картами волглые листья.И Герман ушёл похмеляться с утра.А вечером стоит ему застрелиться.Ведь вторник… Деревья… И голосавзрослеющих школьниц будут носиться…Мадам! Вашу руку! Нам стоит проститься,чтоб встретиться снова наверняка.И лист протянула мне чья-то рука…

«Как из фолианта непрочитанных строк…»

Как из фолианта непрочитанных строквдруг разом поднялись и полетели —над талой землёй, над зелёной звездой,над веткой зелёной свирели.Вы слышите?Это не птицы летят,крылами тугими рассвет разрезая —то чьи-то поэмы, то чьи-то мечты,то детство детей своих покидает.И я, прислонившись к просвету окна,ищу своих крыльев овал отражённый.И вижу взмахов почерк знакомый,но взглядов печальных не нахожу.Эй вы, покидавшие нас на секунду,махните крылом, поманите крылом.Но отрешённо (мы так осторожны!)мы вслед не взлетим,мы вслед не пойдём.Припала роса к холодным ладоням.Ещё не качается ветром листва.Не осенью, нет, а ранней весноюуходят из нас в небеса чудеса.И вот, когда, прозрев и ощутив потерю,любовь переполняет нас,как хочется догнать строку,мечту, невнятный шелест!Как хочется любить, смеяться, петь, кричать!Но улетает чудо. Всё туманнейразмерный взмах его крыла.Я открываю фолиант старинный,где двести лет назад написана строка:«У камня есть душа, пока ты не бездушен.На сердце камня нет, когда ты равнодушен».Споткнулся взгляд,и прошумели крылья надо мной.

Тореро или монолог быка

Прошлое рождается толчками.Пальцы воздуха перебирают чётки.Взламывается,с жёлтыми прожилками, мраморссохшегося сознания подкорки.Мне не страшно – быком на арене.Фатум – напиток покрепче браги.Но пикадоры готовят пикии протирают клинок шпаги.Кровь толчками – в колбы глаз…Одуванчиковый опил – из-под копыт…В каждом из нас – на закланье бык.В каждом из нас тореро сидит.Плащ развернул – враг или друг?Надо лбом развёрнут рогов полукруг.От шкуры – пар. Тореро устал.Белком вокруг желтка – трибун овал…В ноздри не запаха кровь —зелёные травинки щекочут ноздри.Пахнет молоком коровья грудь.Бархатным теплом щекочет морду.И телячий лик в каждом родникеотфильтрован днём восторга.Скачи хоть вправо, хоть вле…Боже, как земли много!Это позже: матереет тело,наливается мудростью мышц.Каменеют кости.И рождается слово: «Пусть».От судьбы повернул назад —знать, судьба.Отчего? Жизнь – арена.Жизнь – борьба?Вот он ближе – плащ красный,по золотому узору крюк абордажный рога.Бледен тореро – трудное дело.Надейся на бога.Мягок бок. Луком перетянутымлопнуло ребро.Такова жизнь, Адам.Каково?На третьем ряду – платок ко рту…Страшно?Но и я тоже жить хочу.И это ужасно…Он взлетает вверх беспомощно и нелепо.Чем отличается бык от человека?Философию – к чёрту!Философия – для стойла!Плевать мне на ваше сено!Плевать мне на ваше пойло!Рогом потрогать?Надо же, встал!Кровь из бока густа, как гудрон.Но что это?! Снова порванный плащ.Снова на бой приглашает он.Боже! Я был когда-то Сократом,пиратом в Средиземном море.Пастором был, и был адвокатом.Сослан в быки после запоя…Встали трибуны, вытянув выи.Крови вам мало в собственных жилах?Кто ты, тореро?Кто там на третьемв кулак зажимает мокрый платок?Алые губы так любили трогатьвлажно-красный цветок.В тёмные ночи душного летапахнущих яблоком спелых коленприкосновенье рождало поэтаи минотавра в лабиринте вен.Кто ты, тореро?Как дирижёра вверх пошла рука – крещендо!Тяжело ходят бока, мои бока.Финита ля комедия… Остановиться! Но поздно —между лопаток проходит клинок ровно.Господи! На колени —не перед ними, перед Тобой.Не дай мне, Господи, ни быком, ни тореробыть в жизни другой.Сквозь полуприкрытый веком зрачоквижу трибун красный овал.Прощай, мой телячий родничок,жёлтый цветок, прощай…С третьего ряда на арену – платок —на мохнатые ресницы, прикрывшие зрачок.

«Уже рассветает, но запахи ночи остались…»

Уже рассветает, но запахи ночи остались.Как женское тело фрагментами гибкой волны,кусты свою плоть акварельной листвы обретают.И катится шар, собирая лепнину воды.У камня – удар,и у вскинутой ветви – в испугекупальщицы стыд, прикрывающей тело рукой.Уже рассветает,но запахи ночи остались —к ворсистой осоке прилипли зеркальной росой.На каждый свистокнеуверенный ветреных певчих —шутливое эхо,иль, может, шумливый собратбросает ответное зеркальцеломкого свиста —так ивы изогнутостьводу стремится достать.А я – ни к чему.Ни свистеть, ни летать не умею.Латаю свой деньиз прошедшего полдня куском.А флейты лучейв анфиладу стволов проникают.И ясень по-птичьи шевелит зелёным пером.Прими меня, день!Из повтора раскрыта молитва.Не бойся моих осторожно-тяжёлых шагов.Прими меня, день!Этой жизни строка не дожита.Но буду я свистом,и кольцами этих стволов,и камнем, ребристою жестью осоки,и кругом воды – по агату уходит резьба…Но дай мне прожить твоим другом,а может, собратом.Прими меня, день! – умоляю тебя.Уже рассвело…

Поезд

Пробую заново в сотый —то в крик срываюсь, то в шёпот.То рукоплесканье, то топотнепоэтично ревущих: «Против!»,плечеобнимочно-шалевых: «За!».Как тяжело найти себяв этой вокзальной толпеотправляющихся,где разделились на провожающих,на сомневающихся,на обнимающихся.Только любящие опаздывают,как всегда.В прошлое отправляются поезда.Толпа из одного друга.Вот он – в фас,а вот – в анфас.А вот – в затылок,когда тебе было туго.Старый знакомыйволочёт времени трюмо,в котором качается отражённая девушкав чёрном трико.Младенец выросший, несёт себя, кроху.Дед, закутанный в плед,тащится, как на Голгофу.Господи! Это?Это же я!Привет! Узнал?В ответ: «Нет».Поезда, поезда, поезда —отправляются.Вагон на скорости шатается.Пробираюсь, место свободное ищу.Вот пустое купе.Нет.В углу – незнакомка,как книга в глянцевой суперобложке:– Вы это читали?– Нет. Я это пишу.А в окна вагона – то ветер, то снег,то осень качает желтящие листья.А вот по шпалам идёт человек.Что же он, поезда что ли не слышит?!Стоп-кран!Летят с полок чемоданы.Проводник с чаем летит в конец вагона…Стрелочники виноваты.Причалили к чужому перрону —чужому, чужомуперрону! Перро-о-о…нууу чужо-му…Поезд летит во тьму.

О любви

Я был дракон, почти одомашненный —к коленям твоим языком шершавым.Так с крышки консервнойкогда-то в детствеслизывал сгущёнки белые капли.Светил глазами в темноте доверчиво,гася огонь, как в топке паровозной.Ворчал, но слушался тебя, женщина,почти ручной, почти покорный.Не крал царевен в тридевятых царствах —всё это сказки, всё это бредни.И крылья-зонтики вешал мокрымив параллелепипеде тесной передней.В жару ногами босыми радуясьполовиков цветной мозаике,сидел очкастый и ошарашенныйс толстенным томом по маразматике.Но кто украден – куда-то рвётся.Узлы разрублены – виват, свобода!И я сжигал города и сёлаи крал царевен из тесных спален.Но всё опять повторялось заново —мне вместе с сердцем отрубали голову.И на шабаш улетали ведьмынад гордым городом, прекрасно голые.Стучали стёклышки калейдоскопов.Лица менялись, как в медленном поезде.И снег осыпался стеклом осколков.И солнце осыпало деревья золотом.А глаза мои, как камни, плавились —лопнувших градусников ртуть сквозь веки.И снова хотелось быть одомашненным,и снова хотелось быть человеком.И слова роняя, как цветы, через паузу,слепо вползая в своё логово,я искал в темноте твои колени,чтоб на них положить лохматую голову.

«Меняют краски города…»

Меняют краски города.Нагретый камень жадно дышит.Но уши окон нас не слышатим невдомек флейтиста свист.Вбирая солнечный оттенокв портмоне резной листвы —три капли грусти, восемь смеханад обречённостью травы.Цыплячий лист – предвестник зим.Его полёт – непостижимостьи медленная повторимость.Их лейтмотив – осенний дым.Я – этот свист, я – этот дым.Мне дарят свет серебряные флейты,а воздух – праздничные ленты.И я от них неотделим.Меняют краски города.Нагретый камень остывает.И воздух медленно качает,как шторы край от сквозняка.Сквозят, пустеюще, леса…

«Красный шар разорвал…»

Красный шар разорвали высунулся.– Это что? – спросили спрятался.Чайник горлом хрипел перерезанным.Чашка акала в ложку чайную.Стол просил:– Почешите мне спину.Омочалил, протёр, опечалился.Стул ходил овцою постриженнойи словами блеЯл непечатными.Лист кровЕльный – в машинку печатную.Простучал, как последний дождь,и распался на мягкие знакиградом битых шагреневых кож.И штанина запуталась в ножнах.Белой саблей лодыжка сверкнула.Перетёк из красного в розовыйпухлой пеной из твёрдого мыла.Пониманья хотите? Верности?Я уже весь – сплошное внимание.Моя нежность к стопам вашим льётся,как вода из разбитого крана.

Рейс 503

Пуст сантимент, как медный грош.(Я никогда не видывал сантима.)На девять сантиметров (мимо!) —крыло ножа презрительнейших губобшивку воздуха у горла продерёт.В тумане бродит одуревший самолёт.Ревёт быком, неподоённым стадом.И кто, когда и где поймёт,чего нам надо?Карманный сейф закрыт на пересмену.Рука в перчатке, но распахнуто пальто.Потухший «Беломор»(о, русский Бельмондо!)и красный шарф удавом спит на шее.Ещё два шага – и раскрытый люк.Покорная толпа из пассажиров.А рядом с бровью —света перерезанная жила.Сноп снега по наклонной бьёт.Ребристая холодная ступень.Их много, но считается до двух.Мотив пытаюсь вспомнить,но не позволяет слух.Простейший пальцев журавлиный сгиб.В салоне в сгибы кресла влип.И лик висит на фоне синих точек.Пусть скажет кто-нибудь, чего ты хочешь,и я покину кресла сгиб…Но алюминия замоксмыкает гладкие запястья,куда-то спрятав свои пальцыи сухо щёлкнув, как курок.Ещё не осень. Кончилась не-осень.Нетерпеливая зима открыла свой сундук.А самолёт свой завершает круг,крыло закинув в медленном батмане.А может, вспомним заповеди сами?Иль будем ждать, когда придёт Христос?Дюралевым крестом садится самолёт(а может, огурцом, набитым семенами).………………………………………….Летели клочья лопнувших колёс…

Исповедь графомана

Я возвращаюсь к тому,от чего уходили строго.Вымощена для менябульдожьим булыжником дорога.Цепок наш масочный стройнечеловеческих лиц.Опоэтизирован войхризантомных девиц.Белочка в колесе —поэзия, век двадцатый.Ворочается во мнепоэзии конь пархатый.Душа уже не душа —авгиевы конюшни.Эй, вы, двухметровый Геракл!Очистите человечьи души!Я измерял себя:затылок слепым глазом.Атлант держал небеса —я от тяжести падал.Между челюстей одиночества —скрипом зубовным.И в раздетые ночи,словно шест (у прыгуна с шестом),прогибается мой позвоночник.И возвращая рубеж, что прошёл,ком волнения сухо глотая(скрипит песок ненаписанных строк) —пересыхаю… Пересыхаю.Что ещё надобно? Мелко – подобие!Универсальность: везде понемножку.Унифицирован – под белый мрамор.Копию лью обнажённой ножки.Плачьте ночи, в плащи кутаясь.Прорехи поэзии рядите хитонами.Мы – не поэты. Мы – не философы.Нас измерять надо бы тоннами.Но не от гения, не от титанствамера подобия – графоманство.

Холодные капли

Сермяжная правда не хуже, чем пунш в хрустале.Посконной рубахой запахнет,соломой прогнивших овинов.Но он занимательней —совестью впитанный страх,сложнее сюжетов зачитанных вдрызг детективов.У истины привкус разбитой губы и мочи.Собакой бесстрашной —у неё не осталось надежды.Но правда – как тело в оранжево-синих рубцах.И тьма не спасёт. И болезненны телу одежды.И клинья вбивают в сухой сухожилистый ствол.Бревно раскрывается древней ладьёй фараона.Но то, что узналось,хранилось когда-нибудь в нём?Как камни, скатившись,открыли ли катеты склона?Давно я замыслил от правды сермяжной побег.Ни воздух вобратьв обожжённые сухостью фибры.Ни скатерть разбросить и медленно сесть за обед,манжеты встречая,цилиндры, костюмы и фижмы.Дарует царица свои золотые плоды:– Вкушай, дорогой. Дорогие тебе угощенья.Но в брошенном домегуляют, как свиньи, клопы —десятая ложь из десятых моих измерений.А мэры стучат – у героики принцип один —как рыцари после шутейских забав и отваги.Знамёна —то с чёрным, то с пурпуром спорят своим,как лошади гривами в конно-военном параде.Прощай, осторожный мой сон из зёленой хвои,цветы хохотунчиков, слово воздушных полётов.Я «дугласом» лягу среди травяной мишуры,среди плавников позабытых давно самолётов.Открытие правды – как новый открыть материк.И матом попробуй потом не сумей захлебнуться.И нить Ариадны дана нам лишь только на миг —вкруг шеичему-нибудь надо когда-то сомкнуться.Ты жив, но не жил. И не хватит нам жилни вытянуть, ни подтянуться.Наверно, и впрямь обезумел весь мир,когда ты, безумный, не можешь вернутьсяк зелёной хвое, к блестящему псевдодождюсреди января, среди холода, взрыва хлопушек.И вытянув в трубочку губы, я тихо скажу…Погаснет оранжевый пламень у свечных игрушек.Довольно…Сермяжная правда снимает тугой макинтош,роняя к ногамнеизвестно-холодные капли.

«Закат сквозь пыль и дребезг проводов…»

Закат сквозь пыль и дребезг проводов,сквозь шум, домов лобастые граниты,ворвался красным, лопнул и облил,и высветлил, и в комнаты вместился.И вылетев обратно, красным зверемприщур раздал, как пачки ассигнаций.Актёры так цветы бросают в зал,пунцово красные под сполохи оваций.Распался – до отдельности луча,линеек музыкального начала.А после небо с облаков смывало,как кровь с халата сельского врача.

Лети!

Скрипичные сонаты летавсё ближе, и земля светлей.В душе потерянных людейлюбовь —смычком на дне футляра.Но веток тонкое началоуже ломает неба лёд.И виден воздуха полёт,которому и неба мало.А на прощанье будет так:ты в зеркалах свой взгляд оставишь.И не вернёшь его назад —ты для меня его оставишь.А после, ветер ощутив,взлетишь.Куда? Зачем? Не знаю.Но только снова ощущаю,как в небе светлом ты летишь.Земля всё меньше. Звуков хортебя окружит. Зелень лета.Сквозь темноту стволы-кларнетызелёных звуков жгут костёр.И рушатся громады слов,как снег под солнцем,лёд под нами.Мы часто виноваты сами,построив мир из облаков.Но на прощанье – будет так.Так будет! Я-то это знаю.Взяв у луны желтейший пламень,я небо это подожгу.Ты не сгоришь. Ты будешь плытьв медовом свете облаками.И будет виден путь меж нами.И нет светлейшего пути…Лети!

Человек в плаще

Он шёл, как подходит состав к перрону —спокойно, размеренно, без остановки.И полы плаща его рыже взлетали.Не верилось, будто бы всё понарошку.Как детские домики в рыхлой песочнице,как встреча любовников —лишь от скуки.Как утром сны, от которых плакал,пытаясь поднять непослушные руки.Машинкой швейной пульс щёлкал.И гасли окна,как лопались шарики.И он казался почти Гулливером.Или просто город стал маленьким.И лица прошлые старились, старились —желтели, будто старые фото.И всё казалось почти нереальным.Почти нереальным казался кто-то.И чёрный асфальт с буграми снежными,и девочек взгляды восторженно-чистые —всё вызвало терпкую зависть,как у женщин наряды модно-плечистые.Он шёл,как уходит состав от перрона,иль просто как опоздавший на поезд —уже не надеясь на полку вагона,уже не надеясь на новую повесть.Мы брошены в жизнь.Если выживешь – здорово!Но как же нам жить, если жизнью отброшен?Пусть кто-то напишет новую повесть.Пусть кто-то другой будет очень хорошим.Он шёл, как уходят, не ведая, что там —в дороге, ведущей до точки последней.И вешалки крюк оставался свободнымв когда-то его опустевшей передней.Он шёл. Я догнал его. Молча. Ни слова.Мы шли по дороге. Куда? Непонятно.И были мы с ним ни друзья и ни братья.Он просто был я.Рядом поезд прошёл…

«Похвально старанье. Но если в душе…»

Похвально старанье. Но если в душеразмыты дороги, разбросаны рельсы,куда торопиться, куда нам стремиться?Иль может, есть крылья в вашей душе?Пусть белочка пляшет в своём колесе,но вам-то пора остановиться,когда вылетает колесная спица.Иль может, нет крыльев в вашей душе?Дорога сужается, видно, уже,что там впереди – вам уже не пробиться.В моторе стосильно сердце стучится.Иль может, есть крылья в вашей душе?Я в зеркале вижу вас в пиджаке,а там, где глаза, лишь мелькают ресницы.Ещё не сумели в небо пробиться?Приклеить бумажные крылья к спине?Но в бешенстве сердце зажав в кулаке,уже невозможно вам вспять возвратиться.Попытка, как пытка, когда прекратится?А может, есть крылья в вашей душе?

Я сегодня луной над городом —

только стало бы Вам светлей.Я смолчу, не тая обиду.Сквозь стекло бесконечных днейсловно вижу —и не вижу.Вам не спится – луна в окно.Тишину, пугая шагами —это я среди облаковпрохожу, сияя очками.Шляпу скину,а нет – голову.В пояс Вам поклонюсь низко.Я смолчу, не тая обиду.Свет,он даже далеко – близко.Ваших пальцев холодный сумрак,а в глазах —не моя нежность.Мне доверено быть причиной.Вам доверено быть нежной.Как летучий голландец, брошен.Истрепался плащ-парус ветром.Мне сегодня хотелось быть нежным,но ведь это не так-то просто.На булыжник ложатся тени,словно в ноги печально кланяются.И казалось, что вспомнить просто.Вспоминаю – не вспоминается.И окончилась ночь, как книга.Ухожу к горизонту тихо.– Позовите!А Вам не слышится.– Позовите!А мне не слышно.

«Экспресс последних ожиданий …»

Экспресс последних ожиданий —аккорд последнего удара.Лимоны радостного солнцана отшлифованном полу.Игла скользит по краю диска,как конькобежец в повороте.И рябь пластинки подвигаетсобой,послушную иглу.И всё на свете понимая,асфальт травою пробиваю,над головою замечаяуже качнувшийся каблук.Но этот краткий миг свободы!И опьянение от ветра,что жёлтым слоем волглых листьевдробит мельчайшую росу.И знаю: будет снег и холод,чехлы узорные на травах.И облака, как в микроскопы,заглянут в каждую трубу.Но жить, как прежде, я не стану.Но жить, как прежде, я не буду.Но жить зародышем под снегоми лета ждать я не могу.Скользит игла на поворотелидирующим конькобежцем.Всё так же светятся лимонына отшлифованном полу.

Лето

Зелёный огурец и чёрный хлеб.И соль рассыпана на простенькой клеёнке.И занавески белый след.И ветер тёплый, словно волосы ребёнка.Прогреты солнцем ветви и листва.И даже воздух разомлел от лени.Тёмно-зеленая картофеля ботва.От взбитых облаков ползут по полю тени.И всё вокруг томится от жары.И даже бревна от жары дымятся.И лишь колодцы полны глубины.И вёдра, как собаки на цепи,и высунуты, будто языкиводы холодной из вёдерной пасти.Зелёный огурец и чёрный хлеб.Оса ползёт по срезу помидора.А за окном – длиннющая дорога.По пыли шлёпает трёхлетний человек.

В облаках

Ты умела летать.А мне приходилось латать твои крылья.Как холодный сапожник или портной,c огромной иглой —я латал твои крылья.Ты изредка, не всегда,но залетала ко мне в облака.А потомты улетала.Но я помню, как ты сидела,закинув нога на ногу,и несла ахинею о свободе любви.А потомты улетала.Я говорил сквозь зубы с тобой,но не потому, что не хотел говорить.Просто попробуй, когда зубы с иглойили обрывают просмоленную нить.А потомты улетала.Мне часто хотелось,как Ивану-царевичу,сжечь крылья твоии слова о свободе любви.Но толку от этого, толку?!Потом идито ли к Кащею, то ли к волку.А потомты улетала.А мне всё времяне хватало временисшить крылья себе.И, подхватив тебя,унести к новой звезде.Где пахнет рекой,где пахнет травой,где утрами поют петухи,где туманы над озером тают…Почему?Почему?Почему?Мне тебябез тебяне хватает?

Анальгин

Болью расколот орех головы.Нити-извилины в ниточку вытяни.Не до любви.Не до любви.Русла слов, а значения – высохли.Варвары бритоголовой совести —на пепелище прежних надежд.Не начинаю новой «повести».Мне наплевать, вы одеты иль без…Ах, поэтические ура-реактивщики!Птички небесные,аля-петухи,рвитесь повыше – простора побольше…Не до любви,не до любви…Космос – за пазуху.Деревья – в веночек.Атлантику – в ванную.Чёрное – в таз.Что мелочиться?!Ночь негритянкойна взбитое облако улеглась.На перепутье, где путы дорог,не отрешился и не решился.Спутать бы след вчерашних строк.Не получился.Не получился…И не глагольте: «Рифм ассонансы».На рифах-рифмах образы гибли.И не Помпеями, не Атлантидой —монстром тяжёлым в жидкую глину.Не получился… не получился…И влажные ночи, как чьи-то губы,слово последнее мне нашептали.