Нуманция

– Тогда я сбегу! – уже в раже выкрикнула она.

– Беги! Я всё равно поймаю… И отдам своим легионерам. Ты ведь этого боишься? – Она промолчала, пряча лицо в падающих прядях волос. – То-то…

Развернулся и ушёл.

Ацилия закрыла ладонями лицо и расплакалась, стараясь сжаться как можно теснее.

* * *

На нём всё поразительно быстро заживало, как на собаке, через два дня он уже вышел в строй, а за это время даже ни разу не заговорил с Ацилией, лишь взгляд мельком да безразличие из-под ресниц.

Она ненавидела его, за его упрямство, непонятное ей, за жадность в деньгах, за жестокость и чёрствость души ненавидела. И от этого ещё больше горела желанием вырваться, придумать хоть что-то, хоть как-то обойти его, пока не поздно.

Она хорошо помнила, где он хранил свои документы, и где стоял этот секретный сундучок, долго собиралась с мыслями, пока не спросила старика Гая:

– Ты случайно не знаешь, как отправляют почту из гарнизона?

– Это можно узнать… Вестники часто ездят в Рим с донесениями… Но они потребуют за это деньги…

Ацилия прищурила глаза, припоминая, в какое место она припрятала свои серьги с рубинами.

* * *

– А вы знаете, центурион, что по последним данным ваша центурия при взятии Нуманции потеряла больше всех? – спросил легат Валенсий, нахмурив седые брови.

– Нет, господин легат, я этого не знал.

– А зря… – Легат обошёл вокруг стола, закладывая большие пальцы обеих рук за пояс. – Зря! Вы как командир центурии, как никто другой могли бы это знать.

– Потери моей центурии исчисляются в основном ранеными, в легионе, даже в нашей когорте, есть центурии, где потери в убитых даже больше или равны потерям моей центурии…

– Да бросьте, Марций, несмотря на потери, эти центурии продолжают оставаться укомплектованными на 75 процентов… А ваша?

Марций дёрнул подбородком, медленно прикрыл глаза, смаргивая усталость.

– Нам придётся добавлять в вашу центурию молодёжь, новобранцев. Более, чем на 50 процентов. Разве это будет боеспособная центурия?

– Я обучу её. Вернутся раненые.

Легат усмехнулся, отворачиваясь, прошёлся опять за стол, глядя вниз. Его коротко стриженные седые волосы просвечивали, казалось, насквозь в свете горящего светильника. Легат любил вот так, сам лично, беседовать с подчинёнными, даже с простыми центурионами.

– Я начинаю сомневаться, сможете ли вы это сделать. Эта центурия уже попадала к вам, составленной в основном из молодёжи, и что? Вы не смогли её обучить, раз такие потери.

– Но, господин легат…

Командующий поднял руку, останавливая его:

– Наверное, мы поторопились, назначая вас центурионом, вы ещё не готовы стать командиром…

– Но, господин легат, выслушайте меня! – он порывался сказать и перебил командира, встретил укоризненный взгляд, но сейчас ему уже было наплевать на последствия. – Я получил эту центурию два месяца назад, она была только-только после укомплектования, там были одни новобранцы, сплошные гастаты! Мне даже не хватало триариев-ветеранов, чтобы учить их! Я сам с ними бился…

– Центурион, все это делают.

– Я знаю! Но, господин легат, никогда такую слабообученную молодёжь не бросают в самую гущу сражения! Они ведь даже не воевали ни разу по-настоящему! Я же говорил трибуну Фаску, когда получил приказ на наступление… А мы ещё и попали по приказу на сектор Главных Ворот – там же было самое ожесточённое сопротивление…

– Вы ставите под сомнения разработанный общим советом офицеров план наступления? План, утверждённый самим консулом Сципионом? – Марций опешил, в миг перегорев. Такого он не ожидал. – А не слишком ли для центуриона шестой центурии?

– Господин легат…

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Вы совсем умалчиваете о том, что ваша центурия бросилась грабить дома, не имея на это приказа, что по вашему разгильдяйству вы оказались застигнутыми врасплох… Это вы, центурион, не сумели организовать оборону, это вы распустили свою центурию… Разве вы можете быть командиром?

– Тогда наши потери были в большем ранеными, мы потеряли безвозвратно четырёх, а на Главных Воротах – сорок восемь!

– Перестаньте, Марций! Хватит! Хватит искать виноватых.

Центурион опустил голову поджимая губы, упёрся подбородком в кирасу.

– Мы соберём совет и решим, что с вами делать. Либо вас понизят в звании, вы станете шестым центурионом шестой когорты, либо вообще лишитесь этой должности… Вам не хватает опыта.

– А кому вы отдадите мою центурию?

– Посмотрим, какие будут предложения. Я буду выдвигать кандидатуру центуриона Овидия, его центурия хорошо себя показала и потерь совсем немного…

– Так там сплошные триарии! – Вскинул голову с огромными горящими глазами.

– Идите, центурион, идите… Юпитера ради!

Он шёл на подкашивающихся ногах, в груди всё кипело, как в жерле Везувия, глаза ничего не видели.

– Подождите! Центурион? – Обернулся, глянул исподлобья на легата, ничего не сказал. – Я тут хотел отдать вам.

– Что? – скорее машинально спросил.

– Я уже не стал это афишировать, но делаю вам предупреждение. – Центурион нахмурился, не понимая, в чём его обвиняют, а легат достал из сундука с документами запечатанное письмо, протянул центуриону. – Вы уж не используйте официальную почту для частных нужд, или уж хотя бы приходите и ставьте официальную печать легиона… – Марций ошеломлённо глядел на письмо. – Может, у вас там какие-то слишком уж личные дела, не бойтесь, мои секретари личные письма не читают, а мне просто некогда этим заниматься… Сменили вестника – заболел, – а новый, перенимая почту, нашёл письмо без печати… Обратное имя ваше, центурион Марций.

Тот взял это проклятое письмо, крутил его, рассматривая почерк при тусклом свете – это не его рука! Что за шутки! Какой-то бред!

– Я не писал этого письма… – Поднял глаза на легата, напрочь забыв про свою центурию.

– Ну уж не знаю! – Легат пожал плечами. – Разбирайтесь сами. Только не надо нарушать установленных правил. Всё, идите!

Уже на улице, в свете горящих костров, Марций сорвал печать без каких-либо знаков и развернул пергамент письма, поворачиваясь к огню. Его словно по лицу ударили, когда он понял, кто писал это письмо. Он выругался шёпотом, аж охрана оглянулась на него, и до своей палатки уже не бежал, а летел.

Она заплетала волосы, когда он влетел, как на крыльях, удивилась, опуская руки, смотрела огромными глазами. Он швырнул ей в лицо её письмо, а рабыня уклонилась, хмуря брови.

– Что это?.. Что… – Он тяжело дышал, испепеляя её взглядом чёрных глаз.

Ацилия посмотрела на своё письмо, брошенное на пол, подняла голову, упрямо поджимая губы, ответила:

– Вы думаете, я буду отпираться?.. Это моё письмо, это я его написала.

– Да ты… – Он, возмущённый её выдержкой, задохнулся от внутреннего содрогания. – Как ты могла? Где взяла… Да ты представляешь себе… – Замотал головой, не находя слов.

– Я всё равно буду стараться выбраться отсюда… Если вы не отпускаете меня сами, я всё попробую сделать без вас…

– Что? – Он вдруг схватил её за локти и притянул к себе, глядя прямо в глаза. – О чём ты говоришь? Ты ничего не соображаешь! Как ты можешь? Ты что, до сих пор не понимаешь, что ты – рабыня? Что ты вообще ни на что не имеешь права?

– Неправда! – упрямо повторила она прямо в его лицо. – Вы не имеете права держать меня, я не просто рабыня, как вы говорите, я – патрицианка… Вы не можете удерживать меня у себя… Вы должны вернуть меня родственникам. – Сузила глаза. – А вы даже не хотите продать… Интересно, что сказал бы ваш легат, если бы узнал, что вы держите у себя дочь сенатора?..

– Дрянь! – Он дал ей пощёчину, девчонка отдернулась, склоняя голову, зажмурилась, ожидая ещё одну.

Но Марций только руку поднял, замахиваясь, а ударить не смог. Женщина! Ну не мог он ударить её… Не мог бить, хотя и виновата – без сомнения. Но злость ещё не прошла, он подтянул рабыню к себе, притягивая руку к груди, чувствовал сопротивление, сламывая его. Попытался поймать её за запястье второй руки, чтобы контролировать обе. Но девчонка на этот раз, озлённая его пощёчиной, не давалась, мало того – начала драться да так активно, что он не успел ничего сообразить и пропустил удар ладонью по губам, но потом сориентировался, отклонился в сторону, пряча лицо, и сумел поймать её руки за запястья. Она попыталась вырваться, выкручивая руки, но он держал её крепко, вывернув их ей за спину, притиснул её к себе спиной, заговорил в ухо:

– Ну ты даёшь… Ничего себе прыть.

– Отстаньте!

Эта возня начала заводить его, вдыхая её запах, видя, как подрагивают чистые вьющиеся волосы на её затылке, ощущая её сопротивление и даже чувствуя его пропущенной пощёчиной на губах, он понял вдруг, как давно у него не было женщины, настоящей, горячей, а не расчётливой продажной проститутки. Вот ведь… Да плевать на Овидия!

Он рывком развернул рабыню лицом к себе, прижал к груди, всё также держа за запястья, попытался поцеловать в губы, но девчонка гневно дышала, сопротивляясь и сверкая глазами, дёрнулась, отвернула лицо, и он коснулся лишь её шеи, как раз под нижней челюстью у уха, где тонкая и нежная кожа.

Да в Тартар Овидия! Подальше со всеми его предрассудками… И Лелия – туда же! Всех их!

Встряхнул её с силой, аж голова мотнулась, снова дёрнул к себе, заводя её руки за спину, поймал её губы, сухие и горячие. Поцелуя не получилось, лишь коснулся губ, разжигаясь ещё больше. Ацилия дёрнулась в сторону, пряча лицо, склоняя его в бок и вниз. Попыталась освободиться, выкручивая руки, но центурион был сильным, и она ощутила с болью, как ногти его впиваются в тонкую кожу на внутренней стороне предплечий.

– Мне больно! – выдохнула она ему в лицо, вскидывая голову, сверкнула глазами.

– А ты не дёргайся… и не будет больно…

Перехватил её руки в одну и зашарил ладонью у горла, она дёрнулась, как от удара, а рука его скользнула вниз, к груди.

Ацилия так резко вскинула голову, что он и сам двинул подбородком в сторону, опасаясь удара, зашептала ему в лицо зло, с раздражением:

– Вы… Да вы… Да как вы смеете?!.. Уберите руки! – она повысила голос. – Отпустите меня!

На шум прибежал Гай, не зная, что делать. Марций заметил его краем глаза:

– Уберись отсюда!

Видимо, он отвлёкся на раба, потому что девчонка сумела-таки освободить одну руку, вырвала её и неожиданно хватила его по щеке полусогнутыми пальцами, срывая кожу. Вырвалась и бросилась в сторону выхода, вслед за рабом. Но Марций сумел нагнать её у самых дверей палатки, схватив за волосы, за полурассыпавшуюся косу. Девчонка ахнула, развернулась от дикой внезапной боли, сжимала пальцами волосы у затылка в надежде ослабить ощущения от удара. Но Марций не дал ей опомниться, схватил за плечи, бросил в угол, куда Гай сегодня только сложил чистую одежду, подмял под себя.

Она была на удивление сильной, может быть, страх или злость прибавляли ей сил, но он даже и думать не смел о такой силе в теле простой девчонки.

Как дикая кошка! Кусалась и царапалась, отбиваясь всем телом. Совладай с такой, попробуй!

После нескольких минут отчаянной борьбы Марций всё же сумел справиться с её руками, поймал запястья и с силой вдавил руки в мякоть плащей и туник на полу.

– Успокойся! Хватит! – крикнул он ей в раскрасневшееся лицо.

Она хрипло дышала, отвернув голову, и ему показалось даже, что от тщетности усилий и отчаяния у неё блеснула слеза на правом глазу, повисла на ресницах каплей росы.

Разгорячённая, злая, с румянцем на скулах, с огромными глазами, она была настоящим подарком в этой борьбе. Но Марций знал, что борьба эта ещё не закончилась.

Что это с ней? Будто в первый раз! Как это Овидий с ней справился?

– Ты что? – уже мягче спросил он. – Совсем с ума сошла? Что вытворяешь?

– Отпустите меня… – Даже бровью не повела.

– Не вынуждай меня брать тебя силой. Я не хочу насиловать тебя. Я не хочу тебя бить…

Она усмехнулась, прикрывая глаза, и Марк почувствовал, как напряглись её запястья в его пальцах. Нет, он ещё совсем не сломил её, она ещё будет бороться.

Марций склонился к её уху и заговорил полушёпотом:

– Давай на выбор: либо я, либо – все остальные… за один сестерций… Идёт?.. Могу тебя заверить, желающих расстаться со своими деньгами будет немало… Ну как? Согласна?

– Вы не посмеете… – прошептала сухими губами.

– Зря так думаешь… Будешь просто работать на меня волчицей. Всякие: старые и молодые, лысые и толстые, уроды и сволочи… Ну?! – Он толкнул её руками в запястья. – Каково, а, дочь сенатора, ну?! Гарнизонная волчица… шлюха для всех… Ну? – ещё раз толкнул в запястья, сжимая пальцами, вынуждал на ответ. – Я – или они?

Она долго молчала, думая, кусала губы.

– Будьте вы прокляты… – прошептала ему в глаза и отвернулась, и эта слеза её сорвалась, потекла по щеке.

Он отметил этот факт и понял, что будет помнить это всю жизнь, но сейчас оно было далеко от него, думал он совсем о другом.

Мешала кираса, хоть и была из кожи, и он приподнялся, ослабляя ремни, долго возился, снимая её; всё это время смотрел в лицо рабыни, впитывал каждую чёрточку: высокий лоб с влажными от волнения прилипшими волосами, большие тёмные глаза – смотрела куда-то мимо, стиснутые дрожащие губы, а под подбородком, на повёрнутой шее, отчётливо было видно, как вздрагивает живая вена.

Он ещё в первый раз, как её увидел, ещё там, в Нуманции, отметил, что она симпатичная. А ещё подумал, что она рабыня…

Не-е-ет, она не рабыня… Совсем не рабыня.

Сейчас уже она его рабыня…

«Моя… Дочь сенатора… Патрицианка…»

Он уже успокоился, забыв про всё, кроме этой девушки, все проблемы стали далёкими. Он ласкал её руки, нежную кожу от запястий и выше, он пытался целовать её лицо и губы, но она отворачивалась и избегала поцелуев, отдёргивала руки. Он чувствовал раздражение на неё, ведь сама отдаётся, что за номер тогда? Но девчонка всем видом показывала, что он насилует её, что берёт он её силой. И он разозлился на неё, забыл формальности.

«Все… Все вы, бабы, одинаковые… Все вы такие… Что те, продажные… Никакой разницы! Вам бы только деньги… А тебе что? Ради чего ты?»

Он разорвал на ней тунику от горла и вниз, открывая грудь, живот.

«Тебе лично что надо?.. Чтобы отпустил?.. Домой захотела?.. А как же Нуманция, а твой отец-предатель?.. Всё пятном на вас лежит… Какое вам домой?.. Захотела…»

Он прижимался к ней всем телом, улавливал её дрожь. Она дрожала вся, как от внезапного мороза, аж зубы стучали, стискивала пальцы в кулаки, а на лбу – испарина страха.

Центурион поймал обе её руки, ладонь в ладонь, переплёл пальцы, вдавливая в одежду у головы. Ловил её губы и целовал, целовал силой.

Рабыня дёрнулась всем телом, как от удара, когда он коленом раздвинул её ноги, отвернула лицо, и Марк услышал, как со свистом втянула она воздух через стиснутые зубы.

Неожиданная боль, как ведро холодной воды, отрезвила его, он даже отстранился от рабыни на вытянутые руки, претерпевая её, смотрел девчонке в лицо, ловил её дыхание – горячее, обжигающее щёку, – зажмуренные в боли глаза.

– Проклятье… – прошептал губами, всё понимая вдруг. – Так ты… – Склонился к ней, целуя глаза, лоб, губы короткими поцелуями.

Она замотала головой, освобождаясь от него, и он не стал останавливаться на полпути. Старался быть аккуратным, обуздывая в себе дикую страсть насильника, хотелось быть бешенным, делать больно, так, чтобы до конца, словно доказывая что-то, но собственная боль не давала, и дрожь её, которую он чувствовал на ладонях при каждом толчке, – тоже. Он словно впитывал её, всю без остатка, понимал, что она занимает в его душе особое место, именно такая – слабая и беспомощная, обнажённая с головы до пят девочка. Никакая сила не лишит его этой памяти, этих выстраданных ими минут, этой покорной слабости женского измученного тела.

Он упал на неё, отдавая последний звук её рассыпавшимся волосам, осторожно прижался нижней челюстью к девичьей шее, впитывал каждый толчок её пульса. Закрыл глаза, расслабляя пальцы.

Девочка… Его девочка… Лелий оказался прав, и он улыбался этому, радовался тому, что тот оказался прав в первый раз в жизни.

Первой заговорила она:

– Вы делаете мне больно своей одеждой…

Он дёрнулся, приподнимаясь. Вот же проклятье! Он – по обыкновению, в нижней тунике с поясом и птеригами – кожаными ремнями с железными пряжками от пояса. И она – абсолютная нагота! Конечно.

Он освободил её, лёг рядом, нашёл её руку, но девчонка резко вырвала её, освободилась, чуть отстраняясь.

– Ты ни разу не сказала… – заговорил сам.

– А вы и не слушали! – ответила резко, поднеся пальцы к губам, будто хотела дрожь унять. – Сразу же назвали меня объедками… – она словно бичевала его своими словами, тоном, наготой.

Марций промолчал, сухо сглотнул, переживая произошедшее. Таких чувств, таких эмоций до этого не было, и за всё это он почувствовал вдруг нежность к ней, к холодной, обиженной.

– А как же Овидий? – спросил вдруг.

– Он был пьян! – резко ответила она и, приподнявшись на локте, подтянула на себя разорванную тунику, скрывая наготу. – Когда он проспался, то ничего не помнил…

– Хорошо, что ты не осталась у него: надоевших женщин он продаёт сутенёрам, они становятся проститутками, а женщины надоедают ему быстро…

Она усмехнулась и шепнула:

– Вы так говорите, словно я должна быть вам благодарной за то, что стала именно вашей рабыней.

Он некоторое время помолчал, потом воскликнул:

– Да! Само провидение направило нас друг к другу. А если бы ты попала в руки легионеров, я видел, что происходит с женщинами после такого – они сходят с ума! А те, что становятся волчицами, через несколько лет теряют былой облик…

– Зачем вы это говорите? Ждёте благодарностей? – громко усмехнулась. – Вы ничем не отличаетесь от других! Такой же насильник!

– Ты сама мне отдалась! – Он улыбнулся, смотрел в её профиль.

– Вы даже хуже Овидия, которого ненавидите! Он действительно насильник, а вы ещё хитрый и подлый…

– Эй, девочка! – он удивился, вскинул тёмные брови.

– Коварный вымогатель, слабак…

– Забываешься! По-моему, не я, а ты – моя рабыня… – Он поднялся и сел на подогнутую ногу, глядел сверху. Она смотрела вверх, в потолок, покусывая костяшку указательного пальца.

– Вы ведёте себя как всякий плебей, эта ваша провинциальная ненависть… – Она скосила на него горящие глаза. Сегодня он поразительно многое ей позволял. – Если бы я была простой рабыней, вы бы давно уже выгнали меня или продали… Но вы тешите себя, свою плебейскую сущность… Доказываете себе самому свою состоятельность… Сами из себя ничего не представляете…

Он аккуратно стёр кровь с поцарапанной щеки, уж она-то точно из себя что-то представляет. Поймал её тунику и потянул на себя, открывая её тело. Девчонка вскинулась, приподнимаясь, недовольно нахмурилась, прикрывая обнажённую грудь рукой. Поискала вокруг, чем прикрыться. Но он опять поймал этот плащ, потянул на себя.

– Что вы делаете? – прошептала она и нашла другой плащ.

– Всю жизнь ты жила, не заботясь о хлебе, о питье, всё тебе подносили слуги, они делали причёски, одевали и обували, мыли и ублажали… К чему тебя готовили? К тому, что ты станешь женой какого-нибудь всадника, если повезёт – сенатора… Старого, облезлого, но богатого… Манеры, жесты, походка – всё для этого… Чтобы род твой в грязь лицом не ударил… А что вышло по жизни? Ты – рабыня простого римского вояки, его наложница, простого плебея без рода, без племени… Каково, а? Обидно? Сенаторская доченька… Подстилка центуриона! – его понесло, он слышал себя словно со стороны, будто не сам говорил, но она разозлила его. А он – обидел её в ответ.

Она вскинула подбородок, поджимая дрожащие губы – ну и выдержка!

Она ничего не сказала, поднялась и, пошатываясь, ушла к себе, придерживая на груди плащ. Марций снова стёр с лица выступившую кровь, крикнул вдруг:

– Я что-то забыл, как тебя зовут! Как?.. Хотя, подожди, я сам вспомню… По отцу твоему… – уже добавил негромко, нахмурился, – Ацилия… Ацилия… Да-да… Точно… – Усмехнулся.

Поднялся на ноги и прислушался. Там, в своём углу, девчонка плакала навзрыд так, как он не слышал ещё от неё ни разу. Марций стиснул кулаки и вышел на улицу.

«Напиться бы сейчас… вдобавок ко всему…»

* * *

Весь следующий день он не мог отделаться от навязчивых мыслей о ней, вспоминал её, её лицо, её гнев, её немое сопротивление. И всякий раз, когда она вспоминалась, он улыбался мечтательно и с нетерпением ждал вечера и ночи, желая опять обнять её, даже если она опять будет сопротивляться.

К обеду получил ошеломивший его приказ – пока ещё он центурион, его назначили на ночное дежурство по лагерю, а до вечера отпустили.

Он вернулся к себе, зашёл, снимая шлем, остановился у входа.

Рабыня сидела за столом с иглой и ниткой, шила себе новую тунику, к нему спиной, и, наверное, не услышала его.

Марций осторожно убрал шлем на пол, мягко ступая по истёртым коврам, прошёл к ней. Она не замечала его, поднимала руку с иглой, придерживая шитьё. Марций наклонился к ней, к затылку, вдыхая запах женщины. Волосы рабыня собрала на голове, завязала ярким платком, но они выбивались на шею тёмными завитками. Он осторожно втянул воздух сквозь зубы, поймал её кисть с иглой.

Девчонка вскинулась от неожиданности, но упёрлась спиной в его грудь, спереди – стол. Марций поцеловал её в шею под затылком, прямо через волосы, но рабыня склонилась в бок, отворачивая голову, пыталась избегать его, но встать, пока он не позволит, не могла.

– Пустите… – попросила вдруг, сама даже не смотрит, глаза – мимо.

Марций отпустил её руку, упёрся пальцами в стол слева и справа от девчонки, ласкался разомкнутыми губами о её волосы на шее. Рабыня уже сидела прямо с твёрдой окаменевшей спиной, смотрела перед собой. Ему казалось, что он даже слышит удары её испуганного сердца.

– Не бойся… Чего ты боишься?

Почувствовал, как вздрогнули её лопатки, когда она положила обе ладони на столешницу.

– Оставьте меня, пожалуйста… – почти жалобно попросила она.

– Оставить? – шепнул он ей в ухо, усмехнулся. – Ну уж нет… Я целый день этого дожидался… – Скользнул губами, прижимаясь к затылку Ацилии щекой. – Я старался быть аккуратным, если я сделал тебе больно… Следующий раз будет легче, а потом ещё легче…

– Хватит! – резко воскликнула она и попыталась подняться, но руки центуриона мгновенно обрели силу, сдавили слева и справа, удерживая на месте. И рабыня со стоном отчаяния подчинилась ему.

– Ты из тех женщин, что западают в душу, что не дают покоя… Они все тебя видели, знаешь, как они смотрели на тебя? Все, все они… – Его руки расслабленно скользнули со стола ей на колени и выше, по бёдрам, к животу. Ацилия дёрнулась вперёд, когда горячие мужские ладони легли на грудь. – А ты моя… И будешь только моей…

И тут она уже не выдержала, упрямая и решительная, рванулась в сторону, сама сгребая с себя его руки, вылезла из-за стола, встала, глядя гневно сверху:

– Вашей? Вашей, говорите? «Подстилкой центуриона»? – Он выпрямился под её взглядом, опустил руки вдоль тела.

– А у тебя есть какие-то возражения? Ты считаешь, что это не так?

Она долго глядела ему в лицо, потом скривилась вдруг с выражением муки, заговорила:

– Отпустите меня, вы же не представляете себе, как вы мучаете меня… Если что-то ещё осталось у вас… О, Юпитер! Не заставляйте меня, не вынуждайте, как вчера… Прошу вас… Умоляю…

Он оглядел её: она в короткой мужской тунике по колено, с чистой нежной кожей лодыжек, так и хочется касаться её… Разве можно себя сломить?

– Нет… – выдохнул.

Ацилия замотала головой, преодолевая грудной стон отчаяния, отступила, стараясь уйти к себе, но Марций догнал её и перегородил дорогу.

Она остановилась, уперев взгляд в его грудь.

– Пустите… – проговорила, не поднимая глаз.

Центурион не шелохнулся, и она обошла его стороной. Марций поймал её за локоть и резко дёрнул к себе, на грудь. Девчонка вскинула огромные глаза, глядя удивлённо, упёрлась ладонями в кожаную кирасу, спросила, хмурясь:

– Что вам надо?

– Мне? – усмехнулся, удерживая её за локти, пристально рассматривал девичье лицо, неожиданно решился на поцелуй распахнутых губ. Девчонка попыталась отвернуться, но он поймал её лицо в ладони, не позволил ей избежать себя, нашёл пылающие сухие губы, целовал, ловя горячее возмущённое дыхание.

Наконец она вырвалась и, хрипло дыша, заговорила:

– Вы что?.. Вы сума сошли… Пустите меня! Ну пустите же! – Рванулась, и он не стал удерживать её.

Смотрел, как она прячется в своём углу, видел её открытые ноги. Улыбнулся, прощаясь:

– Ещё увидимся.

Вышел.

Утром он вернулся с дежурства, уставший и злой, Гай помогал ему снимать кирасу, крутился рядом.

– Где она?

Раб поднял выцветшие глаза, дрогнул седыми бровями, шепнул: