По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга первая

– Ну, вы, господа, закругляйтесь тут с документами – а я пойду на воздух: что-то у меня голова разболелась!

И, обтекающим движением обойдя стоящего у него на пути Барона, он ужом скользнул в дверь – и больше не появлялся. Выразительно посмотрев на часы, Барон тут же повернулся спиной к Кобылевскому. Он и не пытался скрыть от предшественника, что вынужден находиться в одном помещении с ним исключительно в силу служебной необходимости.

Хмыкнув уже за спиной преемника, Вадим Зиновьич бросил мимолётный взгляд на подготовленный его штабистами акт приёма-передачи дел. Он очень хотел удержаться от реплики в адрес Барона, но не смог. Правда, текст был выдан им полушёпотом, словно для себя – на манер «мыслей вслух».

– И чего бы я выпендривался?..

Но у Барона оказался тонкий слух, обострившийся ещё и тем, что здесь Барон не ождидал услышать ничего хорошего в свой адрес. Услышав это «ничего хорошего», Барон сделал мгновенный разворот на сто восемьдесят градусов. Обоих генералов разделяло теперь не менее трёх метров, и ни один из них не попытался сократить расстояния. Оба при этом молчали, и, не отрываясь, глядели друг на друга. Один – с откровенной неприязнью, другой – с не менее откровенной усмешкой.

Наконец, Кобылевскому надоело играть «в гляделки», и он прервал затянувшуюся паузу.

– Петя, ну чего ты надумаешь щёки? – усмехнулся он почти добродушно, всего лишь с небольшой укоризной в голосе.

Как Барон ни готовился к неприятностям – а выпад Кобылевского застиг его врасплох: он вздрогнул и покраснел. Не скрывая удовлетворения от смятения Барона, Вадим Зиновьич энергично принялся «ковать железо».

– Ведь сегодня – я, а завтра – ты! И твоё «завтра» ненамного будет отстоять от моего «сегодня»! И когда оно настанет – ты вспомнишь мои слова! И, если меня «попросили» под локоток, то тебя «попросят» под зад коленом!

Услышав прогноз собственного будущего – и совсем даже не от цыганки – Барон, только что красный, побледнел и даже опешил. То, что слова Кобылевского попали в цель, наглядно продемонстрировало несколько раз дёрнувшееся веко правого глаза. Не без труда взяв себя в руки, Барон выпятил подбородок – хотя уже и не так надменно.

– Если Ваше превосходительство не возражает, приступим к сдаче и приёму дел!

Сухой и казённый, голос Барона наглядно свидетельствовал о том, что новый командующий не желает принимать «неофициального» тона, предложенного командующим бывшим. Кобылевский равнодушно пожал плечами.

– Извольте, генерал…

…После того, как все формальности были улажены, Барон известил сдавшего дела Кобылевского о том, что в услугах его штаба он не нуждается.

– У меня достаточно своих работников для того, чтобы заменить этих… этих бездельников!

– Вольному – воля, – равнодушно пожал плечами Вадим Зиновьич, – а дураку, как известно – рай!

Лишь минуту назад «потушив» лицо, Барон вынужден был опять вспыхнуть. Так часто за столь короткое время его ещё не оскорбляли. Мина высокомерия медленно сползла с его побуревшего лица. В который уже раз победа в словесном поединке осталась за Кобылевским.

– Во всяком случае, такой начальник штаба, как полковник Иванов и такой начальник контрразведки, как полковник Чуркин, мне определенно не нужны: у меня и своих дураков хватает!

Водворяя лицо на место, Барон в последний раз попытался взять реванш. Но Кобылевский, чей слог оттачивался не в литературных салонах, не задержался с ответом.

– Ну, если у Вас есть собственные Бертье и Фуше – то флаг Вам в руки! Хотя ни одного гения – за исключения Вас, разумеется – в Вашем окружении я как-то не заметил. А сколько их там перебывало – всех и не вспомнишь! Не могли найти идеал, Ваше превосходительство? Ведь в последнее время, насколько мне известно, Вы лично исполняли обязанности своего начальника штаба! Так сказать: «два – в одном»! Но это – следствие не только Вашей чрезмерной разборчивости, но и того, что любой здравомыслящий офицер назначению в Ваш штаб предпочитает место рядового в ударном батальоне!

В продолжение всего монолога Кобылевского лицо Барона непрерывно меняло окрас в пределах цветовой гаммы от прозрачно-бесцветного до фиолетово-бурачного. Ну, а перекатываясь под кожей в образе желваков, мышцы его лица натренировались на неделю вперёд.

– Что же касается Чуркина, – в нарочитом смущении почесал за ухом Кобылевский, – тут Вы правы. В одном, во всяком случае: он так и не научился… интригам за спиной командующего!

Барон и не хотел – а вздрогнул: аттестация к тому обязывала.

– Да, да, Барон: Вы правильно меня поняли. В этом отношении он, конечно же – не чета Вашему Клеймовичу. Работать по специальности тот, правда, не умеет – этим занимаются его подчинённые… Но зато – как он умеет интриговать! Как он умеет подсиживать непосредственных начальников и гадить вышестоящим! Просто – ас ловли рыбки в мутной воде! Кстати, и Кутахов Ваш – не многим лучше: спит и видит себя на Вашем месте!

Это уже были точечные удары – не по площадям. После каждого из них можно было заносить в журнал боевых действий прямое попадание.

– Кстати, Барон: Вы не напомните мне, скольких он там подсидел, а? Скольким нагадил? Кто у него теперь на очереди?

Барон молчал. И только желваки, ещё более активно перекатывающиеся под скулами его сухого лица, выдавали идущие в нём процессы явно не мажорной тональности.

– То-то же! Помянешь ещё, Петя, мои слова – да поздно будет! И не разбрасывайся моими людьми: своих-то у тебя нет! А у меня… Да, что, там, далеко ходить: капитан Концов! У меня его с руками «отрывали!» Чудом только не увели!

Барон неожиданно откашлялся, прерывая затянувшийся монолог Кобылевского.

– О доблести Вашего старшего адъютанта я много наслышан.

Впервые за всё время общения с бывшим командующим он смягчился. Следом за голосом даже взгляд его несколько потеплел.

– Однако я хотел бы видеть на этом месте человека, хорошо известного лично мне… ну, или хотя бы лично мне доказавшего свою преданность. Капитан некоторое время останется в должности – до тех пор, пока я не подыщу ему достойную замену. Ну, а потом я отправлю его в распоряжение Главкома. Кстати, Главком лестно и даже по-родственному тепло отзывался о Вашем адъютанте для особых поручений…

– И поэтому Вы не хотите оставлять его при своей особе, – усмехнулся Кобылевский. – Но Вам, Барон, не придётся искать повода: штабс-капитана я Вам не оставлю.

Барон смутился, неопределённо пожал плечами, но возражать не стал – ни против одной из мыслей Кобылевского. Ликвидируя паузу, Вадим Зиновьич пододвинул Барону оба экземпляра акта приёма-передачи. Тот пробежал глазами текст, и не спеша, поставил свою подпись. Следом за ним отметился росчерком и Кобылевский.

Поправив обеими руками поясок, Барон прежним холодно-невозмутимым голосом объявил, старательно отворачиваясь к окну:

– Итак, генерал, я полагаю, что все формальности улажены?

Кобылевский молча кивнул головой.

– В таком случае, предлагаю тотчас же доложить об этом Главнокомандующему.

Не дожидаясь ответа, Барон развернулся и перпендикуляром вышел из кабинета. Равнодушно пожав плечами, Кобылевский молча последовал за ним. У автомобиля Главкома состоялся заключительный акт представления на тему «сдал-принял».

– Ваше высокопревосходительство, – не особенно напрягся Вадим Зиновьич, – дела и армию сдал. Генерал-лейтенант Кобылевский.

– Дела принял, – лаконично, обойдясь без «высокопревосходительства», доложил Барон, не скрывая неприязни к обоим «соратникам».

Иван Антоныч облегчённо выдохнул.

– Ну, слава Богу!

Больше всего его устроило то, что неизбежное в таких случаях выяснение отношений между сдающей и принимающей сторонами произошло в его отсутствие. Его Высокопревосходительство был очень впечатлительным и даже ранимым человеком. Опасаясь, как бы ему «на дорожку» не сказали что-нибудь такое, что могло ещё больше омрачить и без того не радужное настроение, Иван Антоныч поспешно тронул стеком плечо водителя.

– Трогай, голубчик!

И уже под рёв двигателя он с явным облегчением козырнул из окна.

– Желаю здравствовать!

Когда автомобиль с Главкомом скрылся из виду, Барон повернулся к Кобылевскому.

– Я желал бы знать, когда я могу занять свой кабинет?

– Кабинет – Ваш, – удивлённо пожал плечами Вадим Зиновьич. – Меня там ничего не держит: всё моё уже отправлено багажом по месту назначения. Разве что зайду попрощаться с бывшими сослуживцами… Так что…

Кобылевский доработал текст бровями. Неожиданно Барон замялся, что было не свойственно этому решительному и не сентиментальному человеку.

– Прошу понять меня правильно, генерал… Но я не хотел бы обнаружить у себя в сейфе… или под столом… или ещё где-нибудь… хм… пустые водочные бутылки и захватанные стаканы…

– Нет, генерал: такого удовольствия я Вам не доставлю! – хмыкнул Кобылевский.

– ???

– Я не настолько богат, чтобы заниматься благотворительностью! Деньги мне и самому нужны!

Улыбка медленно сползла с лица Барона: и в этот раз ему не удалось «достать» Ковалевского.

– В таком случае, не смею Вас более задерживать!

К руке, молниеносно вскинутой к мохнатой папахе, Барон добавил желчи и яда «по вкусу».

Кобылевский повернулся к Барону спиной, словно по забывчивости не козырнув новому командующему. Судя по кирпичному оттенку лица Барона, это пренебрежение уставом не прошло для него бесследно. Наверняка, остаток желчи обслужил внутренние органы и кожные покровы самого хозяина.

Направляясь в приёмную, этого Кобылевский уже не видел.

– Михаил Николаевич: два слова! – обратился он к штабс-капитану, складывающему какие-то бумаги в роскошный портфель крокодиловой кожи: подарок «Нумизмата». Штабс-капитан и не удивился тому, что Кобылевский зовёт его для беседы не в кабинет, а в коридор.

Едва за Михаилом Николаевичем закрылись двери приёмной, Кобылевский без лишних церемоний приступил к разговору.

– Итак, Мишель: «финита ля комедиа».

– Свершилось, Ваше превосходительство?

Кобылевский лаконично смежил веки.

– И куда Вы теперь?

– В отставку, естественно! – почему-то совсем не расстроился Вадим Зиновьич. – Ну, а ещё – в Париж… Ты как смотришь на это?

– Одобряю.

– Меня?

– Не понял? – вопросительно двинул бровью Микки.

– Да всё ты понял!

После такого «разъяснения» штабс-капитан не стал изумляться больше, чем требовалось ситуацией.

– Вы хотите сказать…

– Да: я предлагаю тебе не просто составить мне компанию, а перебраться на жительство в город Париж!

– В качестве…

– … доверенного лица «моего превосходительства»!

Вопрос о том, как ему реагировать на подобное предложение, буде оно сделано Кобылевским, уже ставился Михаилом Николаевичем перед киевским шефом. И принципиальное «добро» того на «передислокацию» имелось. Посему штабс-капитан не стал раздумывать над ответом дольше, чем это требовалось приличиями и ситуацией.

– Ну, что ж: я согласен.

– Молодец! – энергично хлопнул его по плечу Кобылевский.

– Правильно: чего ломаться! Тогда собирайся живо: отправляемся немедленно!

Михаил Николаевич улыбнулся.

– Так ведь: omnia mea mecum porto! Всё моё ношу с собой!

Он выразительно покосился на портфель.

– Правда, есть ещё дома вещи – но всего один чемодан, и тот уже уложен.

– Заедем по дороге!

Уже двигаясь на выход, Кобылевский вдруг остановился – и обвёл погрустневшим взглядом знакомые коридоры.

– Ну, что ж: как говорится, спасибо этому дому – пошли к другому…

«Шутка», использовавшаяся обычно в несколько ином контексте, в этот раз оказалась вполне уместной…

Глава девятая

Убывая «в отставку в Париж», Чуркин и не подумал отдавать личную агентуру генералу Клеймовичу, своему преемнику на посту начальника контрразведки. Слишком, уж, сильна была взаимная антипатия этих «рыцарей плаща и кинжала». Списки агентуры Николай Гаврилыч уничтожил лично, не рискнув посвящать в это дело даже своего помощника капитана Усикова.

Фамилия Макара Кусачего также фигурировала в этих списках. В последний день своего пребывания в должности Николай Гаврилыч вызвал к себе Макара.

– Вот что, Кусачий: я даю тебе вольную. Пока…

– «Консервы»? – за раз и воспарил, и упал духом Кусачий.

Полковник довольно усмехнулся: агент мыслил в правильном направлении. Более того: он сам же и «легендировал» свою отставку. Ведь Чуркин уже не собирался больше воевать: в Париж он стремился не для этого. Поэтому сначала он хотел просто даровать Кусачему волю. Но «легендирование» – более умный ход. Обосновать ликвидацию агентуры было не только желательно, но и целесообразно. Ведь наверняка «этот негодяй» Клеймович заинтересуется её исчезновением. А так – всё чин-чинарём: «консервы» – и никаких гвоздей! И не просто «консервы»: длительного хранения!

– Ступай на все четыре стороны, и забудь обо всём, что ты здесь видел и слышал. Это – в твоих же интересах. Денег ты получил от нас предостаточно – так что голодать тебе не придётся! Залегай «на дно» – и сиди тихо. Придёт срок – мы тебя сами «расконсервируем»!

Подумав, Макар не стал возражать: даже увольнение с оговорками – лучше службы. Пусть и отложенная – а всё отставка! Да и заплатили ему сполна – даже «выходное пособие» не «зажилили». И, поблагодарив Чуркина за проявленное великодушие, Макар покинул штаб. Спустя несколько часов он покинул и город, являвшийся очередным, но явно не последним прибежищем энергично отступавших «белых».

Теперь ему надо было думать, куда бежать и к кому приткнуться. Ни к «белым», ни к «зелёным», ни к «жовтоблакитным» Макар возвращаться больше не хотел: навоевался – во, как! Ещё меньше он жаждал встречи с «красными». Эта встреча обещала лишь скорую точку в биографии.

Отступать с «белыми» дальше на юг было неразумно: уж, слишком бесцеремонно обращались те с попутчиками. Да и «красные» «висели» буквально «на хвосте». Надо было уходить в сторону, в тень, выждать время, посмотреть, как будут развиваться события – а потом вынырнуть где-нибудь в безопасном месте.

Но прежде Макар решил наведаться в Киев. Нет, не потому, что «не мог устоять, а ноги сами несли его в Киев». Точнее, ноги действительно «имели место»: сами несли. Только Одарка было тут ни при чём. Даже не сама Одарка, а прежнее чувство к ней, давно порванное и растоптанное самой же Одаркой. Причина возвращения Мирона в город, где его на каждом шагу могла подстерегать опасность, была иной.

На одном из возов, под пачкой спрессованных в блин юбок, платьев и жакеток «для ненаглядной Одарки», им был припрятан невзрачный деревянный ларчик кустарной работы. Ларчик – явно не шедевр изобразительного искусства, польститься на который мог только человек с неразвитым художественным вкусом. Макар и подбирал его с тем расчётом, чтобы само изделие не привлекало к себе повышенного внимания. В ларчике, запиравшемся на убогий «потайной» запор, хранилось несколько десятков николаевских золотых червонцев. Но это – так, для отвода глаз. В полых стенках ларца были устроены тайники, в которых он припрятал действительно стоящие вещи: драгоценные камни без оправы. Стоимость этого, почти невесомого, клада в тысячи раз превосходила стоимость золотых «червонцев», которые открыто заявляли о своём присутствии.

Надо было рисковать. И, опоясав себя по голому телу широким поясом, туго набитым золотом «из разных источников», Макар двинул в Киев…

…Кусачий напрасно рассчитывал на то, что Чека за массой дел потеряла его из виду, или хотя бы утратила интерес к его скромной персоне. Увы: не забыла и не утратила. Перед самым отъездом в эмиграцию Михаил Николаевич сообщил в Киев о произведённом контрразведкой «полном расчёте» с Кусачим. И напрасно Макар полагался на то, что чекисты не проявят должного внимания к ларцу «ввиду непредставительного вида» того: проявили! И как раз – должное: камушки были извлечены все, до единого! По одной только причине: сообразительных людей в Чека было гораздо больше, чем дураков, которые тоже имелись, но в оперативной работе не участвовали.

Сопоставив полученную от Михаила Николаевича информацию с результатами выемки, Председатель ВУЧека пришёл к неизбежному заключению: Макара следует ожидать на Мандрыковке буквально со дня на день. Потому как, не такой человек Кусачий, чтобы не прийти за своим добром – хоть бы в пасть самому дьяволу!

В результате начальственных размышлений Сазанов получил «увольнительную» на несколько дней, и со всем жаром молодого тела предался утехам со своей зазнобой, время от времени не забывая настороженно прислушиваться и поглядывать в окно…

…Поздним вечером, прежде чем отправиться к дому экс-ненаглядной, Макар наведался к одному из «сослуживцев» по «армии» «незалежника» Тютькина. Тому каким-то образом удалось пока скрыть прежнюю службу, и теперь он почти открыто занимался винокурением. Проще говоря: гнал самогон.

– Не ходи ты туда, Макар! – «от чистого сердца» посоветовал ему дружок, когда они «осушили» «по третьей». – У неё уже другой хахаль имеется – и не чета тебе!

Макар обрадовался. Нет, не наличию хахаля: тому, что даже этот головорез-самогонщик не сомневался в причинах его появления здесь. Появлялась надежда на то, что и более заинтересованные структуры будут мыслить в том же направлении.

– Говоришь, «не чета мне»? И кто же он такой будет?

Хозяин моментально исполнился уважения – и не по причине четвёртой кружки.

– Большой человек, Макар: из самой Главной Чеки! За ним даже на автомобиле приезжают! На таком, как у нашего атамана был, помнишь? И по части барахла этот чекист – тебе не ровня: два воза добра бывшей твоей зазнобе презентовал! И какого добра! Чего там только не было!

Макар от этих слов едва не поперхнулся самогоном.

«Значит, этот гад „презентовал“ ей мои возы?! Ладно, хрен с ними: главное – ларец! Вся надежда – на него!»

– А уж стерегут этого чекиста – не хуже, чем нашего батьку! Пока он, стало быть, «пашет» свою зазнобу, бывшую твою – они тут, в кустах, скармливают себя комарам!

Макар насторожился.

– Что, и сейчас?

– А то як же! – пьяно хмыкнул хозяин. – Самолично бачив, як воны ось там ховались!

И он ткнул нетвёрдым уже пальцем в сторону палисада напротив дома Одарки. Макар прищурил глаза и наморщил лоб. Что-то, похожее на мысль, промелькнуло в его голове и выплеснулось на лицо.

– Ну, давай, кум, ещё по одной, что ли?

«Откушали». Потом к этой «ещё одной» добавили «ещё одну». И «ещё одну». Правда, «добавлял» один «кум»: Макар к своим порциям и не притронулся. Жадноватый хозяин, если и заметил, то не стал возражать: себе больше достанется. Убедившись в том, что хозяин уже «дошёл до нужной кондиции», Кусачий встал из-за стола.

– Ну, пора и честь знать. Пошли, брат, проводишь меня до околицы.

И он решительно встряхнул кума, уже готового припечататься мордой к столу. Тот приоткрыл осоловевшие глаза.

– А?

– Пойдём, говорю, проводишь меня!

Макар нахлобучил на голову хозяина мятый картуз. Уже на выходе из хаты натренированным глазом он увидел рассредоточившихся в кустах мужиков, которые пристроились там явно не «по нужде», и не затем, чтобы подглядывать за девками. Ухмыльнувшись, Макар обхватил за условную талию шатающегося кума и повёл его навстречу опасности.

– Споём, что ли?

Кемаривший в объятиях кум моментально встрепенулся.

– О, це дило!

И не согласовывая репертуара с поводырём, дружок затянул:

«Козак из переляку

Сховався в бурьяны…»

Невзирая на серьёзность момента, Кусачий покривил щекой: вышло смешно – и главное, по теме!

Вид орущих с перепою селян ни у кого не мог вызвать подозрений. И когда они поравнялись с засадой, Макар якобы пошатнулся – и, затолкав «кума» в кусты, лёгкой тенью метнулся к Одаркиному плетню.

Появление на чекистском НП «инородного тела» вызвало короткое замешательство в рядах наблюдателей, чем и воспользовался Кусачий. Пока чекисты разбирались с навалившимся на них полувменяемым «кумом», Макар уже перевалился через плетень и заглядывал в некогда заветное окно.

– Ну, это мы уже видели, – скрежетнул он зубами. Скрежет вызвала «собачья» поза, в каковой пребывали уже знакомый ему – и именно по этой позе – голый мужик, и так же не изобилующая нарядами Одарка. Видимо, что-то почуяв или услышав, мужик насторожился, отстранился от Одаркиного зада и метнулся к двери.

– Встретимся в сенях! – ухмыльнулся Макар. И, словно паровоз из пункта Б навстречу паровозу из пункта A, он ринулся в дом. Как и следовало ожидать, столкновение оказалось неизбежным. Следующий в направлении входной двери, Сазанов был встречен следующим во встречном направлении Кусачим. Лоб Кусачего оказался крепче – и Сазанов без чувств распластался на полу в сенях. А Макар, даже не притронувшись к ушибленной голове, ворвался в спальню.

– Ну, где ты там? – простонала Одарка. – Никакого ж терпения!

– У-у-у! – промычал Кусачий, на ходу расстёгивая порты. В переводе на человеческий это означало: «Я иду!»

И только когда он решительно «вошёл» в Одарку, та поняла, что это – не совсем Сазанов. Но, несмотря на то, что дело, начатое с одним, заканчивать пришлось с другим, Одарка не привередничала. Она не стала ни доской, ни снежной королевой, отработав «в стойке» честно и в буквальном смысле до конца. То есть, пока её новоявленный партнёр не «кончил».

Несмотря на всю теперешнюю неприязнь к «коварной изменщице», Макар не мог не отдать должное мастерству бывшей «ненаглядной». Однако, даже в минуту соития, он не забывал стрелять глазами по сторонам. И небезуспешно: на многократно перекрашенном комоде он с воодушевлением заприметил вожделенный ларец.

Освободившись от Одарки, Макар схватил ларец, и, на ходу застёгивая брюки, нырнул в огород. По-пластунски добравшись до «удобств во дворе», он ужом скользнул внутрь помещения. Только отсюда можно было незаметно перебраться в соседний огород: задняя стенка туалета стояла впритык к соседскому плетню. Двух ударов ногой и одного нажатия плечом хватило для того, чтобы выбить пару держащихся «на честном слове» трухлявых досок.

Но, когда Макар стал протискиваться в образовавшуюся щель, пояс с золотыми монетами, и без того ослабленный во время «работы» с Оксаной, зацепился за торчащий из доски гвоздь. Скользнув по ногам Кусачего, он упал на самое дно выгребной ямы, глубиной никак не меньше трёх метров.

От расстройства Макар едва не последовал за ним, но вовремя одумался: эта дорога была явно дорогой в один конец.

«Чёрт с ним, с золотом!»

Поколебавшись несколько мгновений, Макар «отвёл душу» – и, пусть и не без досады, махнул рукой.

«Главное – камни целы!»

И он решительно перекинул натренированное тело через соседский плетень. Ночь и быстрые ноги помогли ему без приключений покинуть опасное место. Через пару километров от Одаркиного дома Макар остановился, чтобы, наконец, отдышаться. А ещё больше ему не терпелось немедленно убедиться в наличии сокровищ.

Первым же подвернувшимся под руку булыжником он «открыл» ларец. Золота там, конечно, не было.

– Ну, всё, как положено… – пробормотал Макар, и стал наносить хаотичные удары по стенкам «хранителя сокровищ». Разломилась на части первая стенка, открывая заветные пустоты. Пустоты были на месте – не было только камней в них.

Не помня себя от ужаса и ярости, Макар начал молотить камнем по второй стенке, потом – по третьей! По крышке! По днищу!..

…Лишь обломки давно выпотрошенного другими ларца составляли всё его теперешнее достояние. У него больше не было ни золота, покоящегося на дне уборной, ни камней, покоящихся в сейфе Председателя ВУЧека.

– Всё…

Глядя безумными глазами на результаты погрома, Макар, как подкошенный, упал в траву…

… – Ну, что, упустили «гостя»?

Председатель – теперь уже не ВУЧека, а Центрального управления Чека при Совнаркоме Украины – искоса поглядывал на понурившего голову Сазанова. Заместитель удручённо развёл одной рукой: вторая в этот момент прикрывала здоровенную шишку на лбу.

– И это – все Ваши трофеи? – усмехнулся Председатель по адресу шишки.

– Никак нет, товарищ Председатель! – мгновенно подобрался Сазанов. – Разрешите?

Нагнувшись, он развязал узел лежащей у его ног котомки, и извлёк из неё тугой полотняный пояс, широкий и не меньше метра в длину.

Председатель брезгливо зажал нос пальцами.

– Ну, и амбре!

– Доставали, извиняюсь, с самого дна выгребной ямы, – виновато улыбнулся Сазанов. – Вероятно, зацепился за гвоздь, когда Кусачий вылезал в щель.

Преодолевая отвращение, Председатель через носовой платок приподнял пояс за один конец.

– Ого! «Навскид» тут весу, никак не меньше пяти килограммов!

– Пять с половиной! – счёл возможным просиять Сазанов. – Пять – золото, остальное – пояс. Монеты – разного достоинства, в основном царской чеканки. Но есть и иностранные – даже старинные.