По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга первая

От внезапной мысли Концов остро почувствовал, как моментально увеличилось потоотделение, и тревожно резануло живот.

«…Если только этот негодяй не решится «убрать» меня! А ведь ему это сделать – те же «два пальца»… Скажет, что согласен, но ему надо заручиться ещё и согласием «подельника… Или же попросит обождать, пока доставят деньги… И когда я, как последний дурак, соглашусь – меня и «передадут архангелам»: «за милую душу» и без проблем!»

Краем глаза Павел Андреич заметил в зеркале, как побледнело его лицо: побледнеешь, тут! Подрагивая конечностью, он провел рукавом кителя по влажному лбу.

«Нет, так не пойдёт! Раскрывать себя нельзя ещё и потому, что это – конец разведчика Концова! А что конец гражданина Концова, что конец разведчика Концова – один хрен! Тот, который редьки не слаще! Пошлю-ка я лучше Кобылевскому анонимное письмо: дескать, мне всё известно, а в обмен на молчание я прошу сумму… ну, размер её я определю позднее! Потом назначу время и место передачи денег – и дело в шляпе!»

Концов задумался: дело почему-то не желало лезть в шляпу.

«Упрощаю! „В шляпе“! Какой, там, хрен, „в шляпе“, когда надо продумать, где и как произвести обмен – да ещё остаться неузнанным! „В шляпе“… В жопе! Тут ещё – думать и думать!»

Павел Андреич энергично помассировал виски.

«Итак, я напишу письмо с ультиматумом: если к такому-то сроку не передашь… – ну, и дальше, всё, что положено! Кобылевский, естественно, принимает это предложение, и вокруг места встречи расставляет своих ищеек. Он – не такой дурак, чтобы не попытаться взять меня „на живца“! Я же, в свою очередь…»

Концов поскрёб лоб: и что он – «в свою очередь?»

«Так, значит, он расставляет своих людей в радиусе, допустим, тридцати-сорока метров от места закладки портфеля с деньгами… Но, зная подлый характер Чуркина, я сам за деньгами не сунусь! Чуркина… Почему – Чуркина? А почему бы и нет?! В таком деле без него Кобылевскому не обойтись! И Чуркина совсем не обязательно посвящать в детали! Ему достаточно будет сказать, например, то какой-то негодяй шантажирует командующего разглашением сведений интимного характера. Оснований не верить этому доводу – никаких. Потому что полно оснований верить!»

«Определив» полковника к делу – и к себе – Концов «успокоился». За Чуркина можно было уже не волноваться: он в стороне не останется. «Приговорив» очередную негодную мысль, Павел Андреич мог спокойно переходить к следующей беспокойной мысли.

«Так… А, если… если назначить место встречи, допустим, на вокзале? Подгадать к прибытию поезда, в толпе выхватить портфель из рук курьера – и опять нырнуть в толпу?.. Да, а вдруг поезд опоздает, и курьер не станет меня дожидаться? Или же не будет никакой толпы? Или она быстро рассосётся, а я не успею схватить портфель? Или успею схватить, и даже нырну в толпу – а меня поймают? Где гарантия, что не поймают? Нет такой гарантии: я ведь – не чемпион по бегу!»

Проявляя несвойственную себе рассудительность, Павел Андреич совсем расстроился. По этой причине он извлёк из тумбы стола «заначенный» там «мерзавчик», и взбодрился сотней граммов. Мыслительный процесс сразу пошёл живее.

«Значит, и этот вариант отпадает! Надо придумать что-нибудь пооригинальнее… А что, если назначить место закладки портфеля где-нибудь в кустах, на какой-нибудь пыльной улочке на окраине города? И вместо себя запустить… ну, например, беспризорника – за буханку хлеба? Он нырнёт в кусты, схватит портфель – и дёру! Попробуй, поймай беспризорника!»

Концов вздохнул.

«А вдруг поймают – и этот дурак обрисует меня? Или ещё хуже – не поймают, и он удерёт с моими деньгами! А я – уже дураком за него – останусь с его буханкой? А, что – вполне: тот, ещё, народец!».

Находясь в глубокой задумчивости, Концов случайно упал взглядом на остаток бодрящей влаги в «мерзавчике» – и судьба её была решена.

«Нет, всё это – херня!»

Павел Андреич вздрогнул. Ему показалось, что он начал думать вслух. Поэтому он «по-шпионски» искосил глазом «окрестности». Однако, кроме регулярно появляющегося и исчезающего Микки, никого в приёмной не было. Похоже, если что и было выдано им вслух, то лишь такое, после чего всех посетителей классически «сдуло ветром». Скорее всего – что-нибудь «не из книжек».

Успокоенный «отсутствием наличия», Павел Андреич продолжил экскурсию по мыслям.

«Значит, момент передачи денег исключается… Даже, если именно в это время и именно в эти кусты забредёт какой-нибудь засранец, и его по ошибке примут за меня, это не увеличивает моих шансов на получения денег! Я могу просто не успеть нырнуть следом за ними в кусты и схватить портфель! Да и потом: а вдруг в портфеле не будет денег? Даже – обыкновенной „куклы“?»

Павел Андреич оперативно похолодел. Потом, как и положено, его бросило в жар – и он «закалился». То есть, решительно отказался и от этой мысли.

«А ведь так и будет! Значит, и от „наличных“, и от шантажа придётся отказаться… Но как же, в таком случае, снискать хлеб насущный? Дела-а-а…»

Подперев кулаком подбородок, Концов пригорюнился. Глаза его бессистемно пошли гулять по приёмной. И вдруг…

«Чёрт возьми!»

С демонстрацией «Эврики» капитан особо не мудрствовал: шлёпнул себя ладонью по голове.

«Как же я забыл об этом: посредничество! Мне надо продать эту идею денежному человеку – и получить свой законный процент за посредничество!»

Он начал торопливо перебирать в памяти всех своих денежных знакомых. Их число было невелико: среди знакомых Концова преобладали люди в диапазоне от просто безденежных до откровенных мотов. Но капитан упорно продолжал тасовать их имена до тех пор, пока, наконец, не добрался до нужного.

«Вот: Платон Иваныч, Наташин папа-муж! Самое – то! Лучшей кандидатуры и не найти!»

Ничуть не заботясь о том, что его в любую минуту может вызвать симулирующий трудоголика Вадим Зиновьич, и даже не считаясь с тем, что и день сегодня – не связной, Павел Андреич стремительным шагом вышел на крыльцо штаба – и решительно направился к знакомому дому…

Глава третья

…Целый месяц Лесь Богданыч Федулов вынужден был проваляться на больничной койке «благодаря» неожиданному коварству Исаак Рувимыча Биберзона. Времени для размышлений у Лесь Богданыча было более чем достаточно – и это позволило ему прийти к твёрдому решению отыскать «Иуду», примерно его наказать и вернуть «кровное».

Покинув больничные стены, Лесь Богданыч не стал возвращаться в разгромленную квартиру. Да и возвращаться было некуда: пока он отсутствовал, функционеры домового комитета, руководствуясь принципом «свято место пусто не бывает», в каждой комнате бывшего федуловского жилища расселили по рабоче-крестьянской семье.

Лесь Богданыч не стал оспаривать действий местных властей ни в судебном порядке, ни на уровне бытовой ругани. Тем более что в планы его не входило задерживаться в Киеве. Вспомнив всех своих дебиторов, он, по недавнему примеру «товарищей из Чеки», начал их планомерный обход.

Но возврат долга занимал его сейчас меньше всего. Ведь, даже в случае благородства всех должников, выручка не потянула бы и доли процента от утраченного. Куда больше Лесь Богданыч желал получить хоть какие-нибудь сведения о месте теперешнего пребывания Биберзонов. Он сразу же дал понять должникам, что тот из них, кто поделится с ним информацией об Изе и Софе, может рассчитывать на снисхождение к долгам вплоть до полного их списания. Тот же, кто попытается всучить ему «липу», вернёт всё до копейки с процентами. Каким образом? Очень просто: под угрозой «стука» в Чека.

Большинство должников оказались не в состоянии ни расплатиться с долгами, ни предоставить Федулову ничего стоящего. Весь урожай бывшего подпольного миллионера составил с полсотни николаевских «десяток» да полдюжины и не нуждающихся в проверке небылиц.

И только под конец обхода, в одном из домов Лесь Богданычу повезло. Некто Хаим Кацнельсон, позаимствовавший у него в своё время под большой процент солидную сумму «на развитие бизнеса», сообщил, что лично сам участвовал в захоронении Изи и Софы, безвременно павших от руки «незалежников». Со слов Кацнельсона, Изя, как человек болезненный и «маломощный», попросил его – за плату, конечно – помочь выбраться из города с двумя большими чемоданами. Объяснил он это тем, что решил поискать более спокойного места для проживания.

Он, Хаим, разумеется, не мог отказать в помощи единоверцу – тем более, когда речь идёт о солидном вознаграждении! Он даже предложил Изе «не светиться» с чемоданами, а использовать для их перемещения телегу – что и было сделано.

Всё шло хорошо до тех пор, пока за городом они с Изей и Софой не напоролись на одну из бесчисленных «незалежничьих» банд. Имущество Изи перешло в руки этих разбойников, а чета Биберзонов – в мир иной. Как удалось спастись ему, Хаиму? Оказалось – по чистой случайности. Перед тем, как на них налетели бандиты, он пошёл «до ветру», в густые кусты, откуда и наблюдал за всем этим кошмаром. Ему же пришлось в одиночку предавать земле тела единоверцев. И за что? За какой-то жалкий аванс в пару золотых десяток – ведь всю сумму Изя обещал уплатить только после того, как они проследуют зону боевых действий. Вот как не повезло бедному еврею – это уже не об Изе, а о нём, о Хаиме!

Федулов молча выслушал эту трагическую исповедь, бесконечное число раз прерываемую душераздирающими воплями. И когда Хаим, наконец, замолчал и оставил своё намерение дорвать последний волос на голове, Лесь Богданыч вежливо попросил того показать ему могилы «безвременно почивших в бозе» Изи и Софы. За соответствующее вознаграждение, конечно.

Глаза предприимчивого еврея радостно заблестели. Не могли не заблестеть: в противном случае, он не потянул бы даже на просто еврея. В качестве аванса Кацнельсон затребовал пять золотых «червонцев», каковые тут же и получил.

Вскоре телега «неразвившегося бизнесмена» уже скрипела колёсами в направлении городских окраин. Через три часа пути, на перекрестье степных дорог, Хаим сказал «Тпру!», что в переводе с извозчичье-лошадиного означало: «Здесь!»

И действительно, Кацнельсон бросил поводья на один из кустов, своим наличием частично подтверждающим его рассказ. На убедительно подрагивающих ногах он подошёл к двум скромным бугоркам, «украшенным» колышками с табличками, которые извещали прохожих о том, что здесь аж с августа девятнадцатого года покоятся Исаак и Софья Биберзон.

Кацнельсон рухнул на один из бугорков, по надписи на табличке принадлежащий незабвенному Изе, и, обливаясь слезами, ударился в воспоминания о последнем дне земного существования друга и единоверца. Так как воспоминания эти в точности до запятой дублировали уже слышанный Федуловым рассказ, а вопли Кацнельсона не давали Лесь Богданычу сосредоточиться, то он вежливо попросил голосящего Хаима заткнуться, и приступил к осмотру захоронения.

На первый взгляд, всё было исполнено надлежащим образом. Но на второй Лесь Богданыч обнаружил некоторые странности и несоответствия. Так, фанерные дощечки с надписями – явно от ящиков для фруктов – были аккуратно очищены не только от бумажных наклеек и потенциальных заноз, но и не менее аккуратно обрезаны по краям. Явно – пилой. Неужели всё это делалось в степи, в условиях лимита времени и в минуты скорби? А зачистка поверхности? Хвалёная еврейская аккуратность?

Федулов внимательно пригляделся к надписям. На дощечках он без труда различил прямые линии, исполненные химическим карандашом: фанерка была разлинована на манер ученической тетради. Да и само начертание букв – аккуратно, с обводом – явно свидетельствовало о том, что текст – не полевого, а неспешного домашнего исполнения.

– Так с тех пор ты здесь ни разу и не был? – как можно участливее спросил Лесь Богданыч.

Кацнельсон моментально оторвался от бугорка, и выпучил на спутника чёрные, как агат, глаза.

– Да Бог с Вами, Лесь Богданыч! Я и сейчас-то ехать не хотел – разве что…

– За «червонцы», – «догадался» Федулов, по-прежнему внимательно разглядывая надпись. – Значит, ни разу не был?

Хаим недоумённо пожал плечами.

– Богом клянусь!

Он явно не понимал, к чему это клонит его кредитор.

Ювелир оторвался от надписи и перевёл взгляд на землю. Ковырнул её носком ботинка. Структура почвы даже на первый взгляд зримо отличалась от той, что окружала могилы. Лесь Богданыч сделал несколько шагов в сторону кустов. Теперь уже Кацнельсон сопровождал его напряжённым взглядом. Кажется, до него начал доходить смысл бессмысленных, на первый взгляд, вопросов кредитора и его телодвижений.

Федулов нырнул в кусты. Под одним из них он без труда обнаружил яму. Лесопатологическая экспертиза – носком ботинка – не оставляла уже сомнений в идентичности почвы из этой ямы и той, что формировала «травой заросший бугорок».

Лесь Богданыч нахмурился, сунул руку в карман, и вышел из кустов. Моментально вспотевший Кацнельсон напряжённо следил за каждым его движением.

– А где у тебя лопата? Я ведь просил тебя захватить с собой лопату – ну, чтобы поправить могилку?

В голосе ювелира звучала не совсем скорбь – а совсем даже наоборот: ирония. Кацнельсон вздрогнул.

– А я захватил – там, на телеге, под соломой…

– Надо бы поправить могилку!

Федулов укоризненно покачал головой.

– А то ты лежал на ней, а я – так вообще стоял! Нехорошо!

На дрожащих полусогнутых Хаим метнулся к телеге. Покопавшись на дне, он извлёк обёрнутую мешковиной крупповскую лопату, в своё время выменянную им на шмат сала у драпавших немцев. Вернувшись с лопатой, он вопросительно похлопал глазами.

– Начинай, начинай! – великодушно «разрешил» Лесь Богданыч.

Кацнельсон нерешительно начал охлопывать бугорок со всех сторон.

– Да ты подсыпь землицы-то: не видишь, что ли, как края осыпались?

Дрожа всем телом, Кацнельсон попытался зачерпнуть лопатой кусок целины. Но сделать это было не так-то просто: земля была «природного формата», к тому же, основательно уезжена и утоптана.

Федулов усмехнулся.

– Как же это ты умудрился выкопать здесь не одну могилу, а целых две? Да и земля эта совсем не похожа на ту, которая «работает» холмиком! Зато вот та, за кустом – как две капли воды! Как же это так получилось?

Лоб Кацнельсона мгновенно покрылся потом.

– И таблички с надписями – явно домашнего изготовления: что таблички, что надписи… Что, заранее приготовились к смертоубийству? На всякий, так сказать, случай?

Хаим дрожащей рукой попытался отставить в сторону лопату.

– Да нет, ты работай, работай! – неожиданно развеселился Федулов. – Как говорится, бери больше – кидай дальше! Давай, давай, раскидывай этот артефакт!

– Не п-п-понял…

У Кацнельсона от страха уже зуб не попадал на зуб.

– Ну, расчищай площадку – а там, глядишь, и обстановка прояснится!

С побелевшими от ужаса глазами – и вряд ли вследствие совершаемого им «святотатства» – дебитор оперативно исполнил «просьбу» кредитора. Под «могильным холмиком» оказался нетронутый девственный целик, густо поросший многолетней жёсткой травой.

– Что ж ты это, Хаим?

В голосе Федулова ирония смешивалась с укоризной.

– Поленился хотя бы дёрн снять! Думал, и так сойдёт?

Неожиданно Кацнельсон обхватил лопатку обеими руками на манер винтовки с примкнутым штыком – и с угрожающим видом – во всяком случае, ему хотелось думать, что это именно так – двинулся на ювелира. Правда, решимости у него хватило ненадолго – ровно до того момента, пока он не увидел в руке Лесь Богданыча блеснувший воронёной сталью револьвер.

– Ай, как нехорошо, Хаим Соломоныч! – мягко упрекнул Федулов враз обмякшего дебитора. – Так-то ты решил отплатить своему благодетелю? Нехорошо, брат – и недальновидно!

Кацнельсон отбросил лопату в сторону – и рухнул на колени.

– Нет, зачем же?

Голос ювелира был донельзя «приветлив» и даже «участлив».

Не понимая, Кацнельсон старательно пучил глаза. И запрос его не остался без ответа.

– Лопаточку-то подбери – и копай!

Хаим вздрогнул.

– Что к-копать?

Лесь Богданыч с деланным удивлением выгнул брови.

– То есть, «как что»? Могилку, конечно!

– Как-кую м-могилку? К-кому?

– Ну, коль скоро ты поленился для Биберзона – то себе!

– А…

Попытка впадающего в прострацию Хаима «уточнить детали» была пресечена наставленным на него дулом револьвера.

– Копай!

…Когда голова Канцельсона скрылась из поля зрения сидящего в траве ювелира, Лесь Богданыч поднялся и подошёл к краю ямы.

– Ну, вот это – другое дело! – одобрил он результат «самопогребения» Канцельсона. – Можем ведь, если захотим! В смысле, если хорошо попросить. Давай-ка сюда лопату!

Непривычный, как и большинство его соплеменников, к физическому труду, Кацнельсон измученным голосом отозвался из ямы:

– Зачем?

– То есть, «как зачем»?! Ты поработал – теперь я поработаю!

Первый же комок земли, шлёпнувшийся на голову Кацнельсона, исторг из души того истерический вопль:

– Что Вы делаете?

– Как что? Похороняю тебя!

Сгружая на мечущегося в яме Кацнельсона очередную порцию грунта, Лесь Богданыч был само добродушие.

– Но теперь уже, в отличие от той мульки, что ты пытался скормить мне – по-настоящему. А за реквизиты на фанерке можешь не беспокоиться – всё исполню надлежащим образом!

– Не надо! – возопил погребаемый. – Я всё скажу!

Лесь Богданыч невозмутимо продолжил работу, и приостановил её лишь тогда, когда убедился в том, что Кацнельсон ниже пояса уже не виден.

– Слушаю тебя, Хаим, «почти не замечаем»!

Федулов хохотнул неожиданно выскочившей рифме – примитивной, но оказавшейся к месту. Обливающийся потом и слезами обманщик не заставил себя уговаривать.

– В августе девятнадцатого – не помню, какого числа, помню только, что дело было рано утром – ко мне в дверь неожиданно постучали. Я сперва подумал, что Чека, и сильно испугался. Но потом, вспомнив, что в свой девятый – нет, десятый! – визит ко мне разжиться им удастся разве что старым ковриком у двери, успокоился, и пошёл открывать. Каково же было моё удивление, когда я увидел перед собой Изю Биберзона. И, главное – в каком виде! Глаза у него были – примерно, ну… как…

– Примерно, как у тебя сейчас, – вежливо подсказал ювелир.

– Да… Я спросил у него, что случилось. И он мне честно, как один еврей – другому, рассказал всё, как было.

– Ну, и как же «всё было»?

Лесь Бонданыч явно заинтересовался версией Изи Биберзона в переложении Хаима Кацнельсона. Словно удручённый горькой необходимостью говорить не менее горькую правду, Хаим Соломоныч развёл руками.

– Он рассказал мне, как из одного человеколюбия и желанию помочь ближнему принял от Вас на хранение некоторые Ваши… э…э…э… вещи…

– В двух больших кожаных чемоданах? – уточнил Федулов.

Канцельсон кивнул головой.

– Вот… А потом он узнал, что, несмотря на все его старания сбить чекистов с Вашего следа, они всё-таки нагрянули к Вам с обыском и свезли в большой дом на площади Богдана Хмельницкого. Как он узнал об этом, я выяснять не стал. Я спросил только, что он теперь собирается делать. И Изя мне ответил, что боится, как бы чекисты не нагрянули теперь к нему с обыском, и не нашли эти чемоданы, которые он клятвенно обещал вернуть хозяину – то есть, Вам… Вот… Тут-то он и попросил меня помочь ему бежать из города…

Хаим Соломоныч протяжно вздохнул и замолчал.

– А зачем бежать-то?

– ???

Брови и нижняя челюсть Кацнельсона дружно, как по команде, отработали удивление.

– Зачем бежать-то, – усмехнулся Федулов, – если можно было перепрятать вещи? Киев – город большой, и возможностей для этого там предостаточно. Зачем надо было рисковать не только вещами, но и своей шкурой, зная, что вокруг города рыщут банды «незалежников»?

С миной недоумения на лице Кацнельсон развёл руками: дескать, я тут причём – это всё Изя!

– Ну, а для чего и для кого этот спектакль с захоронением?

Кацнельсон встрепенулся.

– Как для кого? Для чекистов, конечно! Ну, чтобы они поверили в смерть Изи, и перестали его искать!

– А они его искали?

Кацнельсон увёл взгляд в сторону и пожал плечами. Сверкая… нет: посверкивая озорными глазами, Федулов навис над ямой.

– А вот соседка Биберзонов сказала мне, что, прощаясь с ней, Изя и Софа выглядели совсем не удручёнными бегством, а наоборот: сияли, как новые монеты! Она даже сделала вывод, что бедняги рехнулись на старости лет! Ведь они – те, кто прежде «за так» и мышеловки не давали, требуя компенсацию за износ пружины, вдруг оставили старухе всё имущество! С чего бы это, а?

Федулов с театральным изумлением покрутил головой.

– И потом, как мне удалось выяснить, чекисты заявились к Биберзону всего один раз. И то не с обыском, а с намерением сделать из него «стукача», на что Исаак Рувимыч, как настоящий еврей, с радостью согласился. И ещё мне удалось установить, что за все месяцы, прошедшие с того дня, чекисты ни разу не потревожили квартиры Биберзонов – ни с обыском, ни без обыска.

Так как Кацнельсон не ответил, напряжённо сопя в яме, Федулов вздохнул и взялся за лопату.

– Правды, стало быть, мы говорить не хотим… Ну, что ж…

И новая порция грунта упала на голову упрямого Кацнельсона.

Только с десятой «лопатой» Хаим Соломоныч надумал перейти от воплей «Ой!» и «Ай!» к более содержательному тексту.

– Ладно, Ваша взяла…

Словно поощряя собеседника к откровенности, Лесь Богданыч ещё пару раз щедро осыпал его сухой землёй.

– Слушается версия номер два!

Ещё больше «потеряв в росте», Кацнельсон даже не пытался стряхнуть пыль с ушей.

– Изя мне сказал… Ну, в общем он сказал мне, что получил на хранение Ваши чемоданы… Ну, и догадался, что в них… Он также мне сказал, что Вы обещали ему за хранение жалкие десять монет – да и те наверняка «зажилите»… Поэтому он предложил мне помочь ему…

– Ну, это я уже слышал! – перебил его Федулов. – Ты лучше ответь мне на такой вопрос: кто-нибудь из вашего племени взялся бы за хранение чемоданов известного ювелира, не получив задатка и не выторговав приличной суммы под расчёт?

Кацнельсон даже в такой неподходящий момент ухмыльнулся. Явно – на тему «ищи дурака!»

– И ещё: когда это еврей не получал обещанных ему денег, тем более под такой залог?

Ответом Лесь Богданычу на очередной его вопрос было красноречивое сопение Хаим Соломоныча.

– Ну, вот!

Очередные килограммы грунта полетели на Кацнельсона.

– Хорошо, хорошо!

Погребаемый Хаим пока ещё смог отработать руками жест согласия.

– Версия номер три? – усмехнулся Федулов. – Надеюсь, последняя – ибо мне работы тут осталось минут на десять, не больше!

Осыпаясь твёрдой степной землёй, Кацнельсон в знак согласия молча кивнул головой.

– Изя сказал мне, что Ваша судьба и так решена – так зачем же добру пропадать! Он дал мне двадцать золотых «десяток» за помощь… Ну, чтобы я «имитировал» его смерть. Для этого я должен был на глазах у соседей на своей телеге проводить его за город, а потом вернуться один и на расспросы отвечать, что Изю в куски изрубили «незалежники» – прямо у меня на глазах!

Лесь Богданыч иронически хмыкнул.

– Ну, насчёт соседей ты не ври: не для соседей вы с Биберзоном старались!

– Ваша правда, – уронил голову Кацнельсон. – Изя сказал, что Вы всё равно не успокоитесь, и будете его искать. Надо, дескать, «запустить дурочку»… И поэтому мы с ним соорудили здесь… вот это…

– Чтобы предъявить их потом дураку Федулову, если тот вдруг выйдет на Хаима Кацнельсона?

Хаим Соломоныч ещё раз взбодрил голову. Лесь Богданыч с размаху воткнул штык лопаты в землю.

– Молодцы! Задумано неплохо – да исполнение «подкачало».

В одном случае – с домашними заготовками – явно перестарались, в другом – с «могилами» – явно недоработали. Думали, что Федулов и так сожрёт, не подавится?

Кацнельсон удручённо развёл руками: и на старуху бывает проруха.

– Значит, Вы были вдвоём? Как же ты не воспользовался такой возможностью?

Явно намекая на возможность переприватизации своего имущества – теперь уже Хаим Соломонычем – Федулов коротко хохотнул. Ответ незадачливый предприниматель выдал неожиданно злым голосом.

– Как же, воспользуешься тут, если эта ведьма Софа не выпускает из рук дробовика, и еле сдерживается от того, чтобы не пальнуть меня в превентивном порядке! Если бы мы были вдвоём!..

– Эх, люди-человеки!.. Ладно!

Лесь Богданыч взглянул на небо: солнце уже клонилось к закату. К «закату» клонилось и выяснение отношений с Кацнельсоном. Пора было «закругляться».

– Заболтались мы с тобой, однако – а мне ещё Изю надо навестить. Давай, быстренько выкладывай адрес – и я тебя, может быть, помилую!

Кацнельсон всхлипнул.

– Он сказал, что будет подаваться в Крым… Дескать, с такими деньгами в Совдепии всё равно не развернуться… Наверно, попытается осесть где-нибудь на Южном берегу… А если «красные» погонят «волонтёров» – то вместе с ними переберётся за границу.