…И в просвещении стать с веком наравне. Том I

Главное достоинство сформировавшейся в России в екатерининскую эпоху системы образования состояло в том, что ее ядро – народная школа являлась государственной, общеобразовательной и бессословной. Народная школа в России не носила ни утилитарного, ни конфессионального характера. Впоследствии эти принципы будут многократно оспариваться теми, кто стремился превратить общеобразовательную светскую народную школу в жалкий придаток школы профессиональной или сделать ее конфессиональной, ориентирующей учеников исключительно на ценности веры, а не научного знания. Но всякий раз передовая отечественная педагогическая мысль выходила победительницей в борьбе с обскурантами и религиозными фанатиками.

Образовательная реформа 1786 г. стала венцом просветительных деяний «российской Фелицы». Еще на заре ее царствования, в 1764 г. увидело свет «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества», явившееся своего рода педагогическим манифестом просвещенного российского абсолютизма. Признавая, что корень всему добру и злу в воспитании, «Генеральное учреждение» предлагало российскому обществу обратить внимание на необходимость формирования «новой породы людей», «новых отцов и матерей», которые могли бы с помощью новой, заимствованной в Европе, системы воспитания не только сами приобщаться к добродетели, но и вселять «прямые и основательные воспитания правила» в сердца своих детей.

В те годы стараниями Екатерины и ее ближайшего помощника на просветительской ниве талантливого педагога и общественного деятеля Ивана Ивановича Бецкого (1704—1795), увлеченных потоком прогрессивных педагогических идей, были открыты на основе новых педагогических принципов такие известные в стране учебные заведения, как Воспитательный дом в Москве (1764), училища для мальчиков при Академии художеств и Академии наук (1764, 1765), Воспитательное общество благородных девиц при Смольном монастыре (Смольный институт благородных девиц, 1764), Московское коммерческое училище (1772), преобразован Сухопутный шляхетский корпус (1766).

Особенно велико было стремление Екатерины осчастливить страну «лучшими человеколюбивыми учреждениями», облагодетельствовать обездоленных сирот, взять их под опеку государства, воспитать нужными и полезными для общества людьми. В этом отношении уникальным документом эпохи является написанный Бецким и утвержденный в 1763 г. императрицей «Генеральный план Московского воспитательного дома». В этот дом могли передаваться на воспитание и содержание дети-сироты и дети без попечения родителей из всех низших слоев российского общества, «где оных и принимать немедленно должно, не спрашивая при том у приносящего, кто он таков и чьего младенца принес; но только спросить, не знает ли он, крещен ли тот младенец и как ему имя».

Кормилицам и нянькам, входившим в штат воспитательного дома, предписывалось кормить детей до двухлетнего возраста, после чего переводить их в большие покои и воспитывать совместно с прочими детьми. До окончания шестого или седьмого года жизни воспитанники и воспитанницы могли жить вместе и привлекаться ко всякой легкой работе. С семи до одиннадцати лет как мальчики, так и девочки были обязаны «ходить по одному часу на каждый день в школу», учиться читать и приобщаться к первым основаниям веры. В эти же годы мальчики обучались вязанию чулок, колпаков, сетей и прочего, приобщались к садовой работе, девочки – упражнялись в пряже, в вязании, в ткании лент и тесем, в плетении кружев. От одиннадцати до четырнадцати лет «по силе своей и по состоянию» дети должны были заниматься чисткой и приготовлением пеньки, шерсти, льна. Взрослые девочки учились из сырья делать пряжу, а также ткать шелковые и другие ленты, полотна и прочее. Кроме того, мальчики обязывались все более привлекаться к огородной и дворовой работе, а девочки по очереди стряпать, печь хлебы, мыть, гладить, крахмалить, упражняться в других домашних работах. Все дети были обязаны при этом продолжать учебу и по часу в день учиться писать и считать, знакомиться с катехизисом.

По прошествии четырнадцати или пятнадцати лет юноши и девушки обязывались «приготовиться к совершительному окончанию разных мастерств». На это отводилось от четырех до пяти лет. При этом мастера, обучавшие детей, должны были жить при воспитательном доме, в специально построенных покоях «для того, чтоб отданные им в науку дети, будучи под присмотром начальников, тем лучше могли предохранены быть от повреждения добрых своих нравов, с которыми воспитаны были». Достигнув двадцатилетнего возраста, воспитанники и воспитанницы могли создавать семьи и еще несколько лет жить в воспитательном доме, «работая на себя за плату».

Все время пребывания в воспитательном доме воспитанники получали трехразовое питание, необходимые одежду и обувь, школьные принадлежности. Было налажено их медицинское обслуживание.

Особый пункт «Генерального плана» предусматривал для наиболее талантливых воспитанников «такого понятия и остроты, что государству больше пользы принести могут изучением наук и художеств, нежели каким-нибудь грубым ремеслом», возможность продолжить образование в Императорском московском университете или в Академии художеств.

Первый воспитательный дом, построенный на этих принципах, был открыт в 1764 г. в Москве близ Кремля на средства известного заводчика и мецената П. А. Демидова, пожертвовавшего 1 млн 200 тыс. рублей. В 1770 г. аналогичный воспитательный дом был устроен в Петербурге. Первоначально он действовал как филиал Московского, а затем стал самостоятельным учреждением. В эти же годы был издан указ об открытии воспитательных домов по всей России, согласно которому при поддержке Православной церкви воспитательные дома открывались в Нижнем Новгороде, Пензе, Ярославле, Перми, Новгороде, Вильне, Воронеже и некоторых других российских городах.

Для упрочения материального положения воспитательных домов им были даны исключительные для своего времени права и привилегии. Воспитательные дома получили статус самостоятельного ведомства. Они имели собственную юрисдикцию, были освобождены от пошлин при заключении контрактов, могли покупать и продавать деревни, дома, земли, «не входя в сношения ни с какими присутственными местами», заводить собственные фабрики, заводы, мастерские, не спрашивая ничьего разрешения устраивать лотереи и получать четвертую часть доходов от театров, общественных балов и «всякого рода игр на деньги». Источниками финансирования воспитательных домов определялись также «доброхотные подаяния» благотворителей, за что последние получали от правительства определенные льготы. В качестве специального источника доходов определялся налог с привозных карт. Воспитательным домам было разрешено также учреждать сохранную и ссудную кассы, доходы которых впоследствии составили огромные суммы и позволили со временем придать общественному призрению сирот в России масштабы, которых не знали многие европейские страны.

Особые привилегии давались воспитанникам. Надеясь воспитать из безродных и бесприютных детей недостовавший в государстве «третий чин» (среднее сословие) и «новую породу людей», отличавшихся высокой нравственностью, трудолюбием и законопослушанием, Екатерина II определяла, что все питомцы и питомицы воспитательных домов, их дети и потомки навсегда остаются вольными людьми. Всем воспитанникам, их детям и потомству давалось право приобретать для себя дома, лавки, магазины, устраивать фабрики и заводы, вступать в купечество, заниматься всякими промыслами и вполне распоряжаться своим имуществом.

Американский исследователь, профессор Индианского университета Д. Л. Рэнсел, автор монографии «Несчастные матери: брошенные дети в России» (1988), посвященной истории системы учреждений по воспитанию детей-сирот в дореволюционной России, первый всерьез заинтересовавшийся педагогическими опытами Екатерины II, справедливо отмечает, что созданные ею учреждения сыграли в жизни страны значительную роль. Они не только стали символами заботы власти о несчастных, но и способствовали решению ряда социальных проблем российского общества.

В педагогических опытах тех лет было, конечно же, много наивного и противоречивого, если не сказать противоестественного. Чего, например, стоили идея ограждения питомцев воспитательных учреждений от влияний внешней среды, язвительные нападки Екатерины II и Бецкого на семью, их неверие в то, что семья способна воспитывать добродетельных людей и достойных граждан?

В обществе, конечно же, нашлись рассудительные умы, сумевшие внести в педагогический процесс определенные коррективы, поднявшие свой голос в защиту семьи и семейного воспитания. Первым среди них был выдающийся русский просветитель Николай Иванович Новиков (1744—1818). Он считал противоестественным противопоставление общественного воспитания воспитанию семейному. Дети, утверждал Новиков, не должны отделяться от мира взрослых, от родителей. В статье «О воспитании и наставлении детей для распространения общеполезных знаний и всеобщего благополучия», опубликованной в «Прибавлениях к «Московским ведомостям» за 1783 г., он писал о необходимости приучения разума детей «к правильному мышлению», очищения их воли и направления ее к добру. В этом и других своих педагогических сочинениях Новиков смотрел на семью как на важнейшую ячейку общества, призванную сформировать в юной душе первые представления о смысле жизни, о человеческом достоинстве и предназначении.

Существенную роль в воспитании Новиков отводил роду жизни семьи – «внутреннему учреждению домостроительства», выбору воспитателей – «гофмейстеров и гофмейстерин». Но прежде всего – родители, они должны во всем быть образцом для детей. Если сын знает, что отец ежедневно занимается серьезным делом, а дочь видит мать, хлопочущую по хозяйству, то это будет для детей благим уроком. Дома должны быть во всем порядок и чистота. Порядок – душа всех дел, а чистота способствует здоровью, возвышает красоту тела и делает человека приятным в обществе. К порядку и чистоте нужно приучать и детей. Большое значение Новиков придавал умственному развитию и нравственному воспитанию юношества. «Разумное воспитание, – отмечал он, – состоит не только в образовании разума, но и сердца».

Новиков вслед за Руссо призывал родителей «любить детство, поощрять его игры и забавы». Он рекомендовал родителям «допускать детей с веселым духом» наслаждаться красотами природы, приятностями общественной жизни, удовольствиями умеренного движения и свободы, всеми невинными радостями беспечного возраста, замечая при этом: «Воспитание есть весьма запутанное, трудное дело… Оно есть особенная тонкая наука, предполагающая себе многие знания и в исполнении требующая много наблюдательности духа, внимания и просвещенного практического рассудка».

Активным защитником семейного воспитания являлся видный философ и математик, профессор Московского университета Дмитрий Сергеевич Аничков (1733—1788), сын мелкого чиновника, получивший первоначальное образование в семинарии при Троице-Сергиевой лавре. Говоря о причинах, порождающих всякого рода заблуждения, ученый отмечал, что они обусловлены не только отжившими традициями в науке, господством отвлеченных схоластических рассуждений, отрывом теории от реального мира, некритическим отношением ученых к себе, но и «худым воспитанием», полученным от родителей. «…Поистине весьма сожалительно, – писал Аничков, – когда видишь, что многие родители, если только должно называть их родителями, такие находятся в свете, что они о воспитании своих детей ни малейшего не имеют попечения, но подлые свои поступки и различные пороки или гнусными собственными своими примерами, или скверными словами в младые их сердца всевают». Ученый выступал как против излишнего потакания детям со стороны сердобольных родителей, следствием которого являются «высокомерие и неповиновение», так и против жестокого и сурового с ними обращения, «чрез то, отняв у них всю охоту к наукам, из умных делают их глупцами и из благородных гнусными подлецами».

Аничков был убежден, что умственное развитие ребенка тесно связано с чувственными восприятиями. «…В малолетстве, – писал он, – все почти наши рассуждения относятся к чувствам, и ничему мы больше не верим тогда, как токмо тому, что чувствами понимаем». Из этого следовало, что юноши должны рассуждать о реальных вещах, и метод их обучения должен быть основан на опыте и наглядности. Ученый указывал, что было бы весьма желательно, «когда бы родители старались наипрележно испытывать еще с малых лет кроющуюся в детях своих к тому или к другому склонность и в сходственность с оною сим или другим обучать наукам. Ибо первая жизни заря обыкновенно предвозвещает последующей сияние…».

В конце ХVIII – начале ХIХ в. в России фактически впервые утверждается культ детства. В различных слоях русского образованного общества на проблемы детства начинают смотреть как на наиважнейшие. На значительную высоту поднимается дворянское семейное воспитание. Как считал известный знаток пушкинской эпохи Ю. М. Лотман, это во многом было связано с широким проникновением в быт городского и усадебного дворянства книжной культуры.

Начиная с екатерининских времен, богатые книжные собрания в усадьбах перестают быть редкостью. Однако очень часто книги приобретаются дворянами исключительно из престижных соображений и остаются непрочитанными их хозяевами. Типичную ситуацию описывает Пушкин в повести «Дубровский»: в доме Троекурова была «огромная библиотека, составленная большей частию из сочинений французских писателей ХVIII века». Однако сам Кирила Петрович никогда не читал ничего, кроме «Совершенной поварихи». Иное отношение к книгам проявлялось у детей: красивые золоченые корешки, замысловатые книжные гравюры пробуждали детское любопытство, часто перераставшее в серьезное увлечение чтением. Усадебные библиотеки становились для детей и первыми вратами учености, и друзьями, и наставниками, и воспитателями чувств.

Любопытно, что книга, о которой упоминает в «Дубровском» Пушкин (ее точное и полное название «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины»), принадлежала перу плодовитого писателя и талантливого этнографа ХVIII в. М. Д. Чулкова. Рассказ в ней шел о судьбе молодой женщины, волей обстоятельств ставшей на скользкий путь сомнительных приключений. Этому же автору принадлежали и весьма любопытные «Наставления к малолетнему сыну моему, вступающему в службу», неоднократно публиковавшиеся в 80-е годы в «Экономических записках». Наставляя сына на «верную» и «прилежную» службу, Чулков дает ему отцовский совет, какие книги следует читать в первую очередь. «…А в дополнение несозрелого еще твоего понятия и утверждения молодого и мягкого твоего сердца в добродетели, определяю к тебе учителями, наставниками и путеводителями к премудрости людей, в познаниях и добродетелях высочайших; их высокие умы и твердые рассуждения просветят твой ум и приобучат сердце к добродетелям; читай их предания каждочасно. А именно:

Р у с с о Рассуждение о человеке.П о п п и я Опыт о человеке.С о к р а т а Нравоучение.Е п и к т и т а Енхиридион и апофтегмы.К е в и т а Картину света.Б и т о б е Поэму Иосифа.М а р м о н т е л я Велизария.

А главное твое научение и упражнение должно быть священное писание, законы гражданские и знание всего обширного отечества нашего и других государств» [6].

Нередко любовь к литературе начиналась весьма часто с чтения сентиментальных романов. Педагогика тех лет не видела в этом ничего дурного, поскольку постепенно интерес к «легкому чтиву» вытеснялся интересом к классике, серьезным историческим, философским и естественнонаучным сочинениям. «Чтение разумно написанных романов, – отмечал талантливый педагог и литератор С. А. Порошин, – опорочивать ни малейшей нет причины. Они учат добру, исправляют нравы. В них между звеньями цепи любопытнейших приключений положены бывают наставления к добродетели».

Любовь к книге как к источнику знания стала определяющей чертой для пушкинского и ближайших к нему поколений. Достаточно вспомнить П. Я. Чаадаева, который в свои четырнадцать лет был отменным библиофилом, известным всем букинистам Москвы, имел постоянные связи с парижским издательским домом Дидо, откуда выписывал новинки научной и художественной литературы.

Почти исключительно книгам был обязан своими энциклопедическими познаниями купеческий сын Николай Полевой (1796—1846), будущий талантливый писатель, публицист, критик и издатель «Московского телеграфа» – «лучшего из всех наших журналов», как писал о нем в 1825 году Пушкин. Детство и отрочество его прошли в далеком от столиц Иркутске. «Я почти не помню себя неграмотным», – признавался Полевой. Читать его выучила старшая сестра, ставшая впоследствии известной писательницей. В восемь лет Полевой уже читал вслух модные романы матери, а отцу – Библию и «Московские ведомости». В десять лет им было перечитано все, что стояло в книжном шкафу отца: «Всемирный путешественник», «Разговор о всеобщей истории» Боссюета, «О множестве миров» Фонтенеля, «Путешествие Ансона и Кука», «Деяния» и «Дополнения к деяниям Петра Великого» (многотомный труд родственника Полевого по матери И. Голикова), разрозненные тома сочинений Сумарокова, Ломоносова, Карамзина, Хераскова, «Театр» Коцебу и прочее. Столь же рано он начал писать стихи и прозу, «сам не зная, что такое стихи и проза». Выпускал домашнюю газету «Азиатские Ведомости» (на манер «Московских ведомостей») и журнал «Друг России» (по примеру «Московского Меркурия», от которого «был в восторге») [7].

Книги были главным сокровищем для многих будущих декабристов. Сохранились письма, написанные Рылеевым-кадетом к отцу. Почти в каждом из них – упоминание о книгах. «Любезный батюшка, – пишет юноша в одном из своих писем, – пришлите мне на покупку вещей и бумаги, то сделайте милость, не забудьте мне прислать денег также и на книги, потому что я, любезный батюшка, весьма великий охотник до книг». В другом письме, написанном весной 1810 г., Рылеев сообщает, что у него набралось уже 15 книг и что ему очень хотелось бы приобрести по случаю у одного знакомого кадета «Полную математику» в 7 частях, состоящую и содержащую все математические науки и стоящую 25 рублей, и Жизнь Суворова, в книге недавно вышедшей, стоящую 10 асс. 25 коп.».

Аналогичными просьбами одолевал родителя 14-летний Константин Батюшков, ближайший предшественник Пушкина в поэзии и прямой продолжатель Карамзина в создании нового русского литературного языка. Будучи воспитанником одного из петербургских французских пансионов, он даже просил отца продать подаренный телескоп, чтобы на вырученные деньги купить книги: «они, по крайней мере, без употребления не останутся» [8].

Особо следует отметить увлечение книгой женщин, причем не только женщин выдающихся по их вкладу в культуру, но и женщин, не отличавшихся особыми талантами, простых женщин-матерей. «И хотя имена их остались неизвестными, – писал Ю. М. Лотман, – их роль в истории русской культуры, в духовной жизни последующих поколений огромна. Домашние библиотеки женщин конца ХVIII – начала ХIХ века сформировали облик людей 1812 года и декабристской эпохи, домашнее чтение матерей и детей 1820-х годов – взрастило деятелей русской культуры середины и второй половины ХIХ века».

В книговедении есть очень интересный и ценный исторический источник – владельческие записи на книгах, маргиналии, пометы. Они свидетельствуют не только о принадлежности того или иного издания, о смене хозяев, но и о тех настроениях, мыслях и чувствах, которые испытывали читатели при соприкосновении с чудом книги. Эти мысли и чувства, рожденные мудрой книгой, выплескивались здесь же на полях, шмуцтитуле или даже титульном листе. (В те времена такое обращение с книгой еще не считалось «дурным тоном», как позднее, когда наступила эра общественных библиотек и строгих библиотекарш.) В Вологодской областной библиотеке под инвентарным номером 2103 хранится книга французской писательницы С. Ф. Жанлис «Новое детское училище», изданная в Петербурге на русском языке в 1792 г. [9]. Эта книга принадлежала местной дворянке Софье Афанасьевне Брянчаниновой и была куплена ею в 1794 г. Прочитав педагогическое сочинение талантливой французской романистки, она сделала на книжном листе такое поэтическое признание:

Сей редкий воспитания примерПрочел кто не с большим вниманьем,Большой воистину тот лицемер,И никаким уж оправданьемСебя он не возможет защитить,Чтобы ему в глаза всяк не сказал:Что он лишь из тщеславья прочитал,А не затем, себя чтоб научить.

Этот маленький факт наглядно свидетельствует о том, что знакомство с европейской литературой, познания во французской словесности не были для русской читающей публики пустой формальностью, «повинностью светского приличия». Произведениями С. Ф. Жанлис в России увлекались не только женщины, но и вполне почтенные мужи. Их читал, например, полководец М. И. Кутузов, о чем упоминает в «Войне и мире» Л. Н. Толстой [10].

Серьезное увлечение чтением, по свидетельству историка Ключевского, активно способствовало существенному изменению нравов российского дворянского общества второй половины ХVIII в. Культ умной начитанной женщины и образованного светского мужчины начинал постепенно вытеснять культ кокеток и щеголей-петиметров, сформировавшийся еще в елизаветинскую эпоху. Кокетками в те времена называли великосветских дам, воспитанных по-французски, пустых и трагикомичных в своей пустоте. Такая дама, писал Ключевский, «чувствовала себя везде дома, только не дома; весь ее житейский катехизис состоял в том, чтобы со вкусом одеться, грациозно выйти, приятно поклониться, изящно улыбнуться». Под стать кокеткам были и их великосветские кавалеры – петиметры. Поклонники всего иностранного, они насмешливо и с презрением относились ко всему отечественному, в том числе к родному языку, называя его не иначе как «скаредным». Производя на свет себе подобных, они фактически не уделяли внимания воспитанию детей, отдавая его на откуп полуграмотным гувернерам и гувернанткам.

Появление в русских семьях образованных и высококультурных женщин, значительно поколебавших как патриархальные, так и ультрамодные профран-цузские нравы, было связано также с развитием в стране женского образования. Его первенцем стал Смольный институт благородных девиц, учрежденный Екатериной II в 1764 г. в Петербурге. Это было первое в отечественной истории специальное учебное заведение для женской молодежи из дворянского сословия. В качестве ближайшего образца для Смольного института был взят известный во Франции и Европе католический институт благородных девиц в местечке Сен-Сир близ Версаля, учрежденный в 1686 г. Людовиком ХIV и маркизой Ментенон на основе идей Франсуа Фенелона. Однако в отличие от Сен-Сира, где преобладал монашеский дух и общеобразовательная подготовка воспитанниц была более чем скромной, Смольный институт с первых своих дней являлся чисто светским учебно-воспитательным заведением с широкой общеобразовательной программой. Главная задача Смольного института состояла в том, чтобы сделать воспитанниц добрыми хозяйками, верными супругами и попечительными матерями. В этих целях для них разрабатывались различного рода наставления, в том числе и о том, как вести себя в период беременности и кормления ребенка грудью.

В институт принимались девочки с 6 лет и учились здесь на протяжении двенадцати лет. Наряду с основами российской словесности, математики, физики, географии, истории, архитектуры, геральдики и других наук, иностранными языками воспитанницы института изучали педагогику, правила светского обхождения и учтивости. С 13 лет воспитанниц готовили к семейной и светской жизни. Они приглашались на придворные праздники, балы, концерты и спектакли, принимали участие в воспитании младших учениц. Первый выпуск «смолянок» состоялся в 1776 г. Всего же за период правления Екатерины II из Смольного института были выпущены 440 воспитанниц. Наряду с благородным (дворянским) отделением в институте с 1765 г. действовало мещанское отделение, где обучалось примерно такое же количество воспитанниц.

«Смолянки» умели не только читать и переводить книги, служить арбитрами литературного вкуса, но и учить своих детей, выращивать свой сад и ухаживать за ним. Они делали много добра крестьянам, лечили их, обучали крестьянских детей. За «смолянками» тянулись и те, кто получал образование в частных пансионах или дома. Они также стали проявлять интерес к чтению полезных книг, домоводству, педагогическим наукам, что не могло не повлиять положительно на семейный уклад тех лет. Во многом благодаря образованным женщинам удавалось рассеивать азиатский бытовой мрак и заменять его европейски утонченным личным и семейным бытом.

С особой теплотой вспоминал городскую семейную атмосферу конца ХVIII – начала ХIХ в. большой друг Пушкина поэт Петр Андреевич Вяземский. Для этой атмосферы было характерно «более домоседства в жизни родителей, менее суетности». Утро отцов уходило на службу, вечер посвящался семье. Родители нередко сами учили своих детей основам наук. Дочери помогали матерям в хозяйственных делах и заботах о младших детях. За обедом, который проходил, как правило, ближе к вечеру, и к чаю собиралась вся семья, велись общие разговоры.