Мемуары Барьериста

ГЛАВА 5. МИСТИКА И МАТЕРИАЛИЗМ

С раннего детского возраста и практически по сию пору изредка снятся мне разнообразные удивительные сны, в которых реальные черты бытия причудливо и как бы ирреально сливаются с чувствами, коих в реальности нет. Словесный пересказ этих снов представляется мне невозможным прежде всего потому, что язык в основном состоит из слов, изначально возникших именно для коммуникации в сфере обыденных фактов, язык сохраняет эту основную функцию по сей день и до сих пор еще не выработал надежного словесно-грамматического аппарата для передачи субъективных переживаний во сне. В очень похожем положении находятся математики и физики, исследующие объективные свойства материи вне довольно расплывчатых, но все же известных рамок окружающего нас макромира, пророки религий, бесспорно слышавшие Бога, но тщетно пытавшиеся передать услышанное в проповеди на бытовом языке пастухов, да и поэты хотя б. В самом деле, читая иные бессмертные строки, можем ли мы быть уверены в том, что они продуцируют в нас именно те самые чувства, под влиянием которых явился в душе поэта именно этот стих, или они продуцируют в читателе хотя бы и возвышенные, но все же чувства иные, не те…

Возможно, когда-нибудь я займусь сочинением фантазий на темы запомненных снов, но мера вероятности этого очень и очень мала. Сейчас важно отметить здесь только то, что, во-первых, темы реального и нереального удачно сбалансированы в тех снах с убедительностью хороших произведений художественной литературы, а, во-вторых, иные из них оптимистичны, приятны, вселяют уверенность в себе и, как бы это сказать, содержат в себе благодать, другие содержат в себе сценографию успешной, хотя и суетной борьбы в миру с враждебными силами как сверхъестественными, так и мирскими, третьи (редкие, к счастью) являют собою тяжелый, жуткий кошмар, и, наконец, в своей совокупности все эти «вещие» сны значили для меня ничуть не меньше, чем книги, иллюзии или фантазии наяву. Изучая по школьному ходу лет историю Древних и Средних веков и дополняя ее художественной литературой, на основании собственных сновидений я отчетливо знал, из каких источников и корней росла идеология язычества и суеверий в те простые, безнаучные времена. В детстве я не мог еще ясно сформулировать эту мысль, и она существовала во мне в расплывчатой форме полуощущений и полупредставлений, если логику к ним привлекать. Дефиниции были затруднены, да и не с кем было бы мне в том нелепо атеистическом мире на эту тему болтать.

Помимо вещих снов, огромное значение для меня имел жуткий страх темноты, также посещавший меня. Боялся я тьмы не часто, но случалось, вполне ощутимо чудилась мне какая-то неясная, неопределенная, жуткая негативность даже в собственной хате, в знакомом окне, за печью, за шкафом во тьме. Иногда этот страх имел притягивающую силу, я осторожно выбирался из дома и убегал во тьму, гулял в лесополосе, в оврагах и возвращался, усталый и освеженный, домой. Такие случаи бывали со мною в несколько более позднем возрасте спустя пару лет, а в описываемый период в Больше-Солдатском я просто любил погулять поздно вечером или же в ночь. Такие прогулки приятно щекотали мне нервы своей непередаваемой остротой, в которой кроме мистического, зимою был еще и вполне материалистический страх – в иные зимы волки утаскивали дворовых собак и хозяева забирали их на ночь в «сенцы» зимой. Однажды на нашем огороде и в заросшем «яру» за ним я обнаружил в снегу натуральные волчьи следы. (Они определенными признаками конструктивно отличаются даже от самых крупных собачьих, и это было самое то.) Конечно, в возрасте 10—12 лет зимою я далеко по ночам не гулял. Однако окраина села тогда не освещалась, в маленьких хатках рано гасили свет, и уйти в снегу по кромке Барсучьего лога хотя бы немного в сторону от домов в глухую темень степи ради мистических ощущений – мальчику тех лет такое переживание запоминается надолго, если не навсегда.

Ради полноты этой картины нужно заметить, что я и сам научился вызывать в себе некий мистический страх найденными мною приемами, которые я рискну, не будучи в этой области специалистом, «приемами самовнушения» назвать. Страх получался несильным, однако по типу именно тот, и я никогда не доводил этот искусственно вызванный страх до слишком серьезной черты.

Когда же стихийные, самоявляющиеся страхи по-настоящему «доставали» меня, я искал спасения в вульгарной атеистической литературе, которой в то время было в библиотеках полно, а поскольку я и без того запоем читал научную фантастику, приключения и путешествия, не отказывая себе в удовольствии почитать на десерт серьезную научно-популярную литературу типа «занимательной астрономии» и т. п. (об этом сказано выше) то сотрудницы нашей библиотеки находили естественным и мой спорадический интерес к литературе подобного сорта. Почитав что-нибудь насчет того, что «сверхъестественного» нет просто потому, что «естественное» из атомов состоит, я спокойно укладывался спать, а ночью из-за печи… и тогда я судорожно вспоминал спасительную аргументацию «материализма», но она рассыпалась в прах, притом именно логически она рассыпалась, потому как всякий раз в ней обнаруживался какой-нибудь скрытый опровергающий изъян. Действительно, например, из того, что атомы существуют, вовсе не следует невозможность специфических неатомарных структур, и эта невозможность следует примерно из тех же самых причин, по которым из существования положительных чисел вовсе не следует невозможность существования хотя бы одного отрицательного числа. Допустим, само привидение в своей конкретной кажущейся форме только «привиделось» нам, но причина-то не видимой формы, но самого привидения надвигается сейчас на меня… И получается так, что весь наш «брошюрочный» научно-популярный «атеизм» способен опровергнуть только конкретные представления людей о природе и действии потусторонних сил, в системе которых несведущие в естествознании люди прошлых веков представляли себе эти силы, но нет никакого опровержения по существу. Опровергается только старинная, архаичная, невежественная форма представлений о «сверхъестественных» факторах или силах, но не содержание таковых.

Предположим, к примеру, что некая ведьма в деревне лазает кошкой в чужой коровник и вытягивает из коров молоко. Ясно, что подобное представление о ведьмах может иметь только такой человек, активные, довлеющие знания которого об огромном, разноликом мире вокруг ограничены маленькой, отсталой от внешнего мира деревней, в которой люди знать не знают и ведать не ведают сложность реального мира, все эти «атомы», «электроны», «фотосинтезы», «кванты», «америки», «австралии», «океаны», «орбиты», «материки»…, а если и слышали что-то краем уха об этом, то не вдумывались в это глубоко. Существуй на самом деле ведьмы, благодаря своим «сверхъестественным» способностям они наверняка получили бы доступ к таким возможностям организации своего быта, при которых не нужно бы было им воровать молоко у крестьянских коров. Придумали бы они что-нибудь поинтереснее вдалеке от грязноватых хлевов. Так что классические ведьмы действительно не существуют, а если и существуют, то не «ведьмы» они, что-то другое совсем, и на это «другое» опровержения нет. А вот «ОНО» уже рядом, вот здесь и тянется, тянется ближе и ближе ко мне, хочет меня достать… Я не умел тогда ясно выражать подобные мысли, но я отчетливо помню, что, замирая от ужаса, я именно в логике нелепой, поверхностной псевдоатеистической литературы свою опору терял. Но ведь эти идеи внушаются нам всей силой школы, прессы, агитации и пропаганды; партия, пионерия, комсомол – все на таких идеях стоит… Вот это и был очень сильный удар по моему доверию всей системе «взрослых людей», я просто не мог понять, как на подобных слабых идеях держится «взрослый» мир.

Стоит сказать, при каких обстоятельствах эти страхи исчезли сами собой. Стал я постарше, поопытнее, посильнее. Задумался я о «пришельцах», о возможности существования иных «высших форм отражения материи в ней самой» помимо нашей человеческой формы. Само собой стали приходить мысли, а не есть ли всё это, так сказать, всего лишь неумелые, неуклюжие попытки установить «контакт» именно с «той» стороны. Невероятно, но вдруг?! Пошел я сам этим страхам навстречу, но они, подобно миражу, стали растворяться, стали исчезать и остались со временем лишь ностальгическим воспоминанием детства и подростковых лет. А вот удар, нанесенный ими официальной горе-идеологии нашей несчастной страны, остался со мной навсегда.

Что же касается формальной религии, то был я от этого очень и очень далек. Церковь в селении была разрушена до полного исчезновения даже своих руин очень давно до меня. Была старая-старая, серая от ветхости хата, и вроде бы тоже соломою крыта та серая хата была. Ничем, кроме отсутствия хозяйства и ограды-плетня, не выделялась она в общем ряду таких же убогих хат, разве что отсутствием нищенского быта вокруг, что придавало ее бедным стенам какую-то гордость, достоинство и простоту. Но это могло мне казаться апостериори из дальних краев и лет.

Над входом в простые деревенские сени небрежно прибит был из двух посеревших от старости реек простой покосившийся крест. Как местный житель, я знал, что время от времени приезжает священник «батюшка» и «служит» что-то такое здесь, но за несколько лет жизни в этом селении факта приезда священника я не видал никогда, и никогда не был в этом униженном храме внутри.

Родители мои были атеистами разума, суеверная компонента религии была им по духу чужда, но они никогда не позволяли ни детям, ни себе никакого неуважения к чувствам и убеждениям людей, то есть признавали религиозность души человеческой законным выбором этой личной души. Впервые в церковь привел меня в городе Курске отец, я чувствовал себя в ней неловко, я был там чужой и мне неудобно было смотреть на людей, открыто выражающих свои тайные духовные чувства в присутствии нас – любопытствующих со стороны. Тем более что был я тогда вполне искренним пионером и церковь была мне табу. Короче, был я тогда в Божьем храме смущен. В те годы я не знал за религией, кроме суеверия, ничего, лишь много лет спустя стал находить несуеверное содержание под слоем суеверий, а когда в первый раз переступил я порог храма Божьего ради мира в душе – я и не помню уже. Но было это в другие годы и от селения Больше-Солдатское далеко.

ГЛАВА 6. В ШЕСТОМ КЛАССЕ СЕЛЬСКОЙ ШКОЛЫ

Возраст 6-го класса средней школы оказался переломным в некоторых важных отношениях для меня. В том году из-за тяжелой болезни матери я жил в районном селе Больше-Солдатском как бы полуодин – мама лечилась в клиниках и санаториях других областей и заново училась в то время ходить, отец с другой своею семьей жил километров за 70 от меня, тетки обреталися в трех разных городах, маленькую сестренку временно забрали до выздоровления матери в детдом… а присматривает за мною и кормит меня одна приятная простая семья: хозяин дома – мужчина трезвого поведения, работает кузнецом в МТС, хозяйка подрабатывает, возможно, в колхозе и на разных подспорьях через сельсовет, в семье толковые дети, есть и хозяйство приличной руки. (Я с искренней, многолетней благодарностью вспоминаю ту простую семью, и по другой линии мемуаров ей отдельная глава отведена.) Сами понимаете, для прощания с детством такие одиночные условия бы подошли.

Во-вторых, именно тогда накопленная энергия недоверия к миру взрослых людей стала заметно сказываться на мне. Факторов было множество, описал я не все – только то, что легко описать. Очень трудно, например, нередать ощущения при виде ровных рядов проржавевшей, негодной сельскохозяйственной техники, хорошо видимых из школьного окна. Если она была когда-то годной, почему под открытым небом стоит? Если изношена законно, почему не свезли на металл? Колхозник обязан заработать в колхозе установленный минимум трудодней, иначе приусадебный участок от него заберут. А люди в трудодни не верят, лишний раз на работу идти не хотят, на участок себе наработали – ладно, горбатиться зря не пойдем. Вот бригадиры да звеньевые и ходят утром по дворам и гонят словами людей буквально как на барщину в колхоз… Постоянно идет кампания по ликвидации безграмотности на селе. (Моя мама – учительница и активистка, я вижу этот процесс.) За год стольких-то бабок научили читать и писать, но мелкому служащему из сельсовета или района бабка сказывается неграмотной все равно – чтоб не заставили «лишнего» подписать. Стимул учиться в старших классах у деревенских ребят простой – колхозники паспортов не имеют или получают их с огромным организационным трудом и не могут поэтому надолго покинуть по собственной воле село. Окончившим же десятилетку паспорта выдаются как бы сами собой, и только тогда они становятся полноправными гражданами страны, в которой правит, как известно, «союз рабочих и крестьян». Поэтому и приходили в школу иные юноши и девушки ежедневно за семь километров из деревень, по черноземной осенне-весенней грязи, в которой по ступицы тонут колеса машин и телег, по снежным заносам зимой. По поводу всего этого и многого другого старшеклассники задавали порою горькие вопросы учителям – тем, кого любили, у кого не боялись спросить. Учителя отвечали, что и сами все видят, но ведь вы уже взрослые ребята и понимаете ведь, что на экзаменах придется вам отвечать не так, как видите вы нашу и вашу общую жизнь, но как положено видеть, как учим вас мы… А что еще могли ответить старшеклассникам в те годы любимые учителя?

Читающий эти строки должен иметь в виду, что мы имеем здесь здесь не историческое исследование России, но чисто личные воспоминания человека, которому в том возрасте более приличествовало знать, кто и когда сочинил фантастический роман «Робур-завоеватель», чем точно помнить годы, когда при Хрущеве проходила ломка новокрепостного состояния советских колхозников-крестьян, когда милицейские власти стали выдавать общегражданские паспорта всем жителям страны, включая деревенских, когда вводили в колхозах прямую денежную оплату труда вместо сомнительных «трудодней», когда вводили пенсионное обеспечение по старости для крестьян… Эти конкретности были мне тогда не по возрасту и не по чину, я пишу здесь только об атмосфере, в которой жил и которая формировала меня. Атмосфера же эта создавалась разными факторами общественного бытия, например, официальное радио в форме так называемой «радиотрансляции» не умолкало с 6-ти до 24-х часов по Москве, и оно не то чтобы не могло открыто сказать, оно намекнуть не могло на то, что Коммунистическая партия Советского Союза делает чивой-то не таво. Хошь ни хошь, но эфир заполняй, и по изгибам потоков пустословия можно было почувствовать, какие камни в политической тьме огибают они. С одного раза это не получится никогда, но день за днем, день за днем, день за днем… в конце концов почувствуешь неприятственный запах того, о чем «они» не вправе говорить. С другой стороны, я был не только начитанным, нервным и где-то болезненным ребенком – я был довольно общительным дитем, свободно общался с самыми различными людьми, разного возраста и положения в жизни, и даже как бы я нескромно подозреваю теперь, что не только просто «смотрел» на жизнь, но как бы и «видел» ее… Прекрасно помню, как именно в те годы, о коих идет здесь речь, будучи летом в Курске у тети Вали в гостях, бродил я по городу, рассматривая людей, представляя себе их образ жизни, занятия, как бы выстраивая по ним какую-либо повесть или роман. (Для равновесия должен заметить, что у тети Вали в гостях я не только изучением характеров и типажей населения занимался, но также протранжирил с непривычки в местном тире все свои карманные рубли и еще, отправившись с местными хлопцами на речку Тускарь погулять, ухитрился на каком-то промышленном пустыре влезть ногами в разлитую смолу, отчего тете Вале пришлось отмывать керосином не только меня, но также мою одежду и обувь всю. Так что не только философом, но в какой-то мере ребенком в те годы я тоже был.)

Итак, мы видим, что не только неумолчное радио и разнообразные книги формировали мой общественный кругозор, но и общение с разнообразными людьми, что придает моему кругозору некоторую насыщенность и полноту. Здесь же, на этих страницах, я стремлюсь всего лишь передать атмосферу, в которой жил, и подбираю не только те обстоятельства, которые видел, но и те, о которых слыхал от людей. Поднимите подшивки газет «Правда», «Известия», «Труд», журналов «Коммунист», «Молодой Коммунист», «Блокнот Агитатора» и др. за те тоталитарные годы, вчитайтесь в них – и решайте, насколько точен здесь я, оценивая эпитетом «затхлая» общественно-политическую атмосферу в стране.

Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я со всей своей библиоманией, с прелестным видением природы в целом и в мелочах, с волшебными снами, с мистическим страхом и прогулками по ночам, с доброжелательным отношением ко мне самых разных людей – нашел бы отклик и нишу в идеологии нашей страны. Но этого я не нашел, а постепенно копившееся ощущение, что «взрослые», все очень милые порознь, в целом, как система, делают что-то не то и не так и делают это как-то очень нехорошо – еще не будучи высказанным и определенным, это смутное ощущение привело в середине 6-го класса к тому, что я как-то резко и сразу потерял интерес к официальной общественной деятельности в школе, а членство в «совете пионерской дружины», которым наивно гордился я поначалу, представилось мне в свете тусклом, ненужном, чужом. По-прежнему я чувствовал себя как рыба в воде во всяких там тусовочных делах, во всяких драм- фил- физ- и прочего качества кружках, выпуске стенгазеты всем обществом со смехом, возней и спором – но в официальные «собрания», «президиумы» и «советы» с тех пор меня было не затащить, и это уже на всю жизнь.

Пожалуй, мой нелюдимский стаж именно с этого времени и следует нам считать. Несколько ярких примеров по этой теме в контекст не вошли – как и не все детали конструктора входят порою в модель. Если я не сумел объяснить здесь истоки моего нелюдимства – мне очень жаль. Я старался как мог и сделал как получилось. Нам же нужно теперь дальше по теме идти.

Замечу здесь вскользь, что за время моего отсутствия (около 60-лет) заметно похорошело село. По снимкам из космоса видно, что стало побольше оно, вроде бы новое широкое шоссе связало его со страной. По фотографиям в Яндекс-фотках видно: есть уже новая церковь, много новых хороших домов. Восстановлены руины самого приметного в архитектурном отношении здания, в которых играл я когда-то в составе ребятни и рядом с которым выкапывал ножичком из земли блестящие пороховинки для «поджигных». На прежнем месте и сквер, в нем – братская могила солдат Великой Отечественной Войны. Сколько там было имен, на фасах постамента под памятником гипсовым, стандартным, простым… А ведь между тем массаракшем и моим приездом в село едва-то прошло десять лет – сущий пустяк с высоты теперешнего возраста моего. Так может быть, был я тогда со своим нелюдимством неправ, принял осложнения после тяжелейшей болезни страны за лейтмотив бытия? Сложная штука жизнь…

ГЛАВА 7. ЮНЫЙ ТЕХНИК

В классах 7,8,9 и 10-м учился я в трех разных школах двух разных городов. Все они были очень разные – и школы, и города, и все интересны по-своему на свой оригинальный манер. Однако наша тема узка, и по той же причине, по которой я не описываю в прошлой главе прекрасно поставленную и социально значимую художественную самодеятельность школы в Больше-Солдатском селе, я воздержусь от подробного описания этих населенных пунктов и школ, ограничусь их нумерацией 1-я, 2-я и 3-я школы (а школа в Больше-солдатском селе станет в этом ряду, так сказать, «нулевой». ) Иначе, во-первых, сочинение станет непомерно большим, а во-вторых, читателю будет трудно поверить в нелюдимость лирического героя, который столь активно участвует в драмкружках. Однако в этом и соль вопроса, что мое постепенное, шаг за шагом нараставшее отвращение ко всякому общественному делу в те годы коснулось только того, что попахивало отвратительным запахом лицемерия в нашей стране, но не все же было так плохо у нас! Была масса интереснейших, умных, честных людей и дел, и тогда я еще не уклонялся от них. Та же художественная самодеятельность в Больше-Солдатской средней школе развивалась в зданиях, мало пригодных для школ, а школьный двор выходил на руины, которые я в прошлой главе упомянул. Сколько в школе было ребят в старших классах, потерявших отцов на войне, сколько в младших классах, потерявших теток и дядьев! А сколько в семьях было раненых и калек! И вот на школьном-то вечере при переполненном зале (многие родители пришли) школьная самодеятельность ставит отрывки из Шиллера и Гете на немецком, естественно, языке, и ей рукоплещет зал. Каково?! Разве можно пройти мимо этого и участия в этом не принимать?

Но с другой стороны, в том же самом достославном селе Больше-Солдатском местный партийный бугор, не то председатель райисполкома, не то секретарь райкома (не припомню точно сейчас) подъезжает на своей казенной «волге» к партийно-государственному крыльцу и обнаруживает сырую погоду вокруг. Водитель машины выходит и лакейским манером подстилает газетку ради того, чтобы районный вельможа мог ступить на крыльцо, не опачкав штиблет. Народ это видит и жизнерадостно шутит: – по правде ходит хозяин-то наш, по «Правде»… В те же годы происходит заметное имущественное расслоение колхозов – некоторые из них вполне приличны, и колхозникам в них хорошо, другие неуклонно скатываются в нищету. Мой отец – специалист сельского хозяйства, работал на низовке в этом деле всю свою жизнь и заслужил на этом кучу трудовых правительственных наград. При редких наших встречах в ответ на мои вопросы он с горечью объясняет причины расслоения подробно, одна из важнейших причин – явно неправильный, неравно-стоимостной порядок приема обязательных госзакупок от «социалистических коллективных хозяйств», то бишь «колхозов», установленный партийно-государственным руководством страны, а радио как будто ничего не замечает и бу-бу-бу. Даже самый маленький ежик в Кочегурском лесу почуял бы, заподозрил бы какую-то связь между несовершенным порядком госзакупок в стране и важным, неприступным обликом партийного бугра. Копаться в этом мне не хотелось, и я с непосредственностью подростка просто отворачивался от этого ото всего. «Бороться» с этим тоже не хотелось – так как бороться с «этим» – значит копаться в нем. Так что душа сама поворачивалась к этому спиной и уходила в оставшийся, великолепный и часто воображаемый мир. Так что противоречия в этом нет – можно и «политику» не любить, и общительным быть в одно и то же время, сохраняя цельность характера и души.

Главное здание первой из означенных выше школ наполовину лежало в руинах после войны. Занятия велись в уцелевшем крыле, остальные части здания строители восстанавливали уже при мне. Вскоре после моего прибытия в школу педагоги устроили субботник – совместным «коммунистическим» трудом школьники старших классов должны были расчистить и выровнять там некий разбитый машинами проезд. Я успел подойти туда, когда работа уже кипела вовсю, сыскал свободную лопату и пристроился с краешку к ряду наших ребят, стараясь интенсивностью усилий скрасить неблагоприятное впечатление от опоздания в строй. К моему удивлению, я был встречен ухмылками и непонятными шутками ближайших ко мне ребят и ядовитыми окриками тех, кто подальше стоял. Оказалось, весь фронт работ был поделен педагогами на участки по классам, который класс раньше свою работу закончит – тот раньше домой и уйдет. Напрасно я апеллировал к волшебной прелести свободного труда при коммунизме – точка зрения распорядителей этого «мероприятия» оказалось иной. Я продолжил «свободный коммунистический труд» на участке своей «бригады», но радости от субботника не получил.

Далее все продолжалось примерно в таком же ключе. Самодеятельность в школе оказалась без иностранного языка, и первую же свою русскоязычную роль я блистательно провалил. Я должен был сыграть растерянного интеллигента в водовороте революционных дней. Я должен был рассеянно выйти на сцену, остановиться над героем-красногвардейцем, раненным в страшном бою за светлое будущее всего рабочего мира и бросить в пространство какую-то реплику, вроде того: «О времена! О нравы!» Затем должны были подбежать другие герои, и дело бы дальше пошло. На репетициях все шло как надо, но выйдя на сцену, я вдруг подумал, что образ заблудшего интеллигента как бы недостаточно достоверен в игре, ранее отрепетированной мной. Этот старорежимный интеллигент наверняка был верующим человеком. В такой момент экспромт рождается мгновенно, любой артист ответит: «Это да!». Долго не думая, я вышел в нужную точку, посмотрел на лежавшего «красногвардейца» (так и подмывает написать – который рожи там строил мне; но это неправда, он старательно скромно лежал) и… крестным знамением я себя осенил! Хохот в зале взорвался неимоверный. Это был гомерический массовый хохот, сыпался мел с потолка. Ну и что? Комики в нашем репертуаре были не нужны, и в дальнейшем меня ограничили (даже в «Борисе Годунове»! ) работой над реквизитом, чему я тоже очень был рад.