Мидас

Выйдя на задний двор салуна, он поднял голову к луне и звездам. Слыша, как разгорается песчаная буря, он вспомнил о той важной ночи, которая навсегда изменила его жизнь и стала точкой невозврата. Он докурил сигарету и щелчком отправил бычок в песок.

Музыкант зашёл к Кени на кухню, тот что-то вдохновленно насвистывал, бегая вокруг плиты и кучи разделочных досок.

– Старик, – произнёс Мидас

– О! Мальчик мой! Хочешь перекусить перед выступлением?

– Нет спасибо, не голоден.

– Случилось что-то? – заметив грустный взгляд Мидаса, заволновался Кени.

– Нет, но… Я попрощаться пришёл с тобой, по-человечески, не хотелось уходить молча.

Кени молчал примерно полминуты, за которые раскрылась вся глубина мудрости бармена, за которую всегда любил его Мидас.

– Ты мечтал о славе, да, малыш? Но совладать с ней не смог, я прав? – совершенно изменившись в лице, спросил Кени

– Да, – сказал Мидас, горько опустив взгляд.

– Я видел это, давно видел, малыш, словно все что у тебя есть сейчас, выматывает, убивает тебя, – погрозил пальцем в сторону Старик

– Ты видел и не сказал раньше? – немного удивился Мидас.

– Нужно, чтобы ты сам дошёл до момента, когда твои вопросы сойдутся с ответами, когда твоя душа поймёт свой дальнейший путь, – бармен совершенно изменился, теперь перед Мидасом стоял не старик, а словно подтянутый боевой офицер, хотя, может, это лишь показалось музыканту. От старика шла сила, та самая внутренняя сила, что была и в самом Мидасе, сила, которую так тяжело обуздать, а старик смог. Он умел ей пользоваться, он умел подчинять её себе, а не быть в её власти. Мудрость поколений, сила, что может свергать небеса, и взгляд полный боли, в котором Мидас узнавал себя.

– Но если я не вижу своего пути? Если получив все желаемое, я устал от этого? – подняв глаза, спросил Мидас

– Если бы ты получил то, что хотел по-настоящему, то ты был бы счастлив малыш, а не сидел на наркотиках и не напивался каждый вечер перед выступлением, пытаясь заглушить в себе то, что заглушить невозможно. С этой болью можно либо смириться и жить дальше, либо сразиться с ней в последнем поединке, – ответил старик, невольно разведя руками.

Мидас посмотрел прямо в глаза Старика Кени. Он не смог больше сказать ни слова, а просто подошёл к старому другу и обнял его, как родного отца.

Старик, обняв музыканта, которого воспринимал частичкой себя, похлопал его по спине, затем сказал: "Только ты делаешь выбор малыш, только тебе решать, какая звезда зажжется, а какая угаснет".

Музыкант хлопнул старика по плечу и вышел из кухни на задний двор. По его щекам текли слезы.

Он пошёл к помещению за сценой, взял свою гитару и вышел на сцену последний раз.

Мидас вышел на сцену и оглядел толпу, что ждала его. Он считал их братьями по боли, ведь они рыдали каждый о своем, когда он исполнял свои песни. Но сегодня он играл для них последний раз. И он испытывал огромное облегчение, что больше не выйдет на эту сцену никогда.

Он искал глазами её, Маргарет. И как только их взгляды соприкоснулись, его руки сами потянулись к струнам. Музыка сама лилась, слоги складывалось в слова, ноты были нечто большим, чем просто набор звуков. Играя, он видел, как в её изумрудных глазах все ярче и ярче разгорается пламя.

Мидас смотрел ей в глаза, он прощался с ней, и все что он хотел сказать, он пел ей. Эта песня была для неё, ни для кого другого…

Он стоял у задней двери, докуривая сигарету. Гром аплодисментов до сих пор слышался внутри салуна. Но все, что происходило там, его уже не касалось.

Он наслаждался прохладным ветерком и предрассветным заревом.

Докурив, он сделал свои первые шаги, в сторону пустыни, где по ночам путники исчезали на её песчаных просторах.

Он уже прошёл несколько десятков шагов, как услышал, как позади него дверь бара громко хлопнула.

Музыкант обернулся и увидел, как к нему бежит Маргарет.

Она бросилась к нему на шею вся в слезах:

– Я знаю эту песню! Я знаю, что ты хотел сказать, я понимаю это! Но почему играл её сегодня? Мой отец играл её нам с сестрой, перед тем как уйти на войну! Он тоже прощался именно так… Теперь и ты прощаешься!

Мидас лишь крепко обнимал любимую женщину, а потом шёпотом сказал:

– Пойдём со мной.

Акт 3

Сделка

Эта пустыня смерти существовала многие годы. Она была единственным напоминанием о том, что сотворили люди когда-то. Война сгубила все прелестное. Уничтожила всю первозданную красоту, что хранили лесные массивы, ленты рек, зеркала морей и океанов. Теперь природа мстила.

Раскаленный песок съедал почти все, что попадало в его сыпучие объятия. Солнце выжигало все, что пыталось выжить на жёлтых, обжигающих просторах.

Ночью жара сменялась ветром, что поднимал пыль и песок и уничтожал всякого, кто осмеливался выйти за пределы безопасного убежища.

Лишь горстки мелких зверьков да мерзкие Пустынные Гиены, которые больше были зверями, чем людьми, могли спокойно властвовать по всей территории, некогда прекрасной земли.

Путники сбивались в племена, строили небольшие общины, бары, лачуги, чтобы хоть как то продлить и украсить свое существование.

Были и те, кто решил сыграть со смертью. Такие выходили в путь ночью, пытаясь обмануть или переиграть судьбу, но все пропадали бесследно.

Перешептывались, что сам дьявол повстречал их на пути и забрал с собой в преисподнюю. А кто-то верил, что ночных странников поджидают Гиены, а эта участь еще хуже лап сатаны.

Был среди них один музыкант. Человек, превращавший воздух в золото, лишь дотрагиваясь своих струн. Многие помнили его и эту музыку.

Думали, что он сгинул в пустыне и дьявол прибрал его, либо пески утопили его кости.

Но никто из этих простаков и не догадывался, что он нашёл свой рай.

На окраине пустыни, туда, куда ещё не ступала нога кочевников, перед непроходимыми горами, в ущелье спрятался дом. Его окружали отвесные скалы и яркая, словно россыпь изумрудов, зелень. В центре ущелья зеркалом раскинулось озеро.

Это был оазис, который сохранил жизнь среди горячих песков.

Именно здесь в прохладных тенях зелени нашёл свое пристанище Мидас. Музыкант, чья музыка лилась долгое время над пустыней. Человек, при жизни успевший стать легендой, теперь искал покой и уют вдали от всех, вместе со своей красавицей женой, с огненными волосами, и маленькой черноволосой дочкой Мишель.

Музыка по-прежнему лилась, гитара все также издавала волшебные переливы, но теперь уже не для толпы в салуне, а для двух самых родных, для музыканта людей. И сама музыка стала светлее, вся та боль, что наполняла её раньше, ушла, словно и не было её никогда.

И ничего не нарушало эту идиллию вот уже несколько лет. И не свистели пули в этих краях, и не рвались бомбы, а был слышен лишь звонкий смех маленькой Мишель, шелест листвы, и отголоски гитарных струн. И казалось, что так будет всегда.

Но это было лишь прелюдией к финальному действию, что ждало музыканта.

Ведь та боль из будущего уже поджидала у порога.

Когда ночь застилала горизонт чёрным бархатом, а вдали виднелись всполохи безумия, в райском уголке царил лишь тёплый ветер и умиротворение.

Так продолжалось слишком долго, когда-то все это должно было подойти к своему логическому концу.

Сегодня, когда малышка Мишель уже спала на втором этаже уютного, маленького дома, Маргарет и Мидас сидели на крыльце.

Мидас как всегда по вечерам держал в руках гитару и слегка касался пальцами струн. Тёплая мелодия лилась над землей, затихая лишь на границе с безжалостной пустыней, будто не хотела покидать этого места.

Маргарет смотрела на звезды, её пряди медно-рыжих волос развивались в ночной мгле, словно языки пламени.

– Мир сможет стать прежним? – задумчиво спросила она.

– Без пустынь и вновь живым? – Вопросом на вопрос ответил Мидас

– Да.

– Он и не умирал.

– Но он не тот, что был раньше.

– Природа забрала свое обратно. Столько лет мы росли в её колыбели, уничтожая все вокруг, теперь она вернула нам всем по счетам.

– Мы приспособились к этому, к этим пескам и крови, а наша дочь, что будет с ней, когда она станет взрослой?

– Она справиться.

Маргарет продолжала смотреть на звезды, а Мидас продолжал наигрывать мелодию.

Звук. Лишь одно звучание заставило обоих слегка вздрогнуть. То был совершенно не привычный для этого оазиса отзвук приближающейся тьмы, словно хруст стекла.

Он приближался.

Мидас отложил гитару и настороженно попытался найти в темноте источник пугающего звука.

Первым что он увидел – несколько ярких всполохов пламени. Огни словно в панике бежали от огромной тени, не различимой в полуночной тьме.

И только когда звук стал невыносимо громким, а огни отчётливее, Мидас и Маргарет увидели огромных размеров лошадь, из глаз и из-под копыт которой изливались языки пламени. Песок под её копытами моментально плавился и ломался с ужасным скрежетом. Огромная смоляно-черная грива сливалась с ночным пейзажем.

На лошади сидел человек.

Во тьме было сложно различить его внешность, но из-под широкой шляпы на Маргарет и Мидаса взирали два ярко-жёлтых глаза, а всполохи пламени превращали его острые черты лица в нечто поистине сюрреалистичное.

И неожиданно Мидас узнал этого человека. Это был тот самый путник, которого он повстречал много лет назад в пустыне, когда смерть дала ему отсрочку. В памяти всплыли те самые скулы, усы и шляпа, которые казались чем-то нереальным в свете костра.

Мидаса охватил жуткий страх, который появился как молния во время грозы, стремительно и ярко.

И не успел музыкант сказать хоть слово, как человек на коне протянул руку в сторону творца и громогласно сказал: "Сделка свершилась!"

А затем была вспышка.

Когда пламя поглощает все вокруг – это очищение.

Огонь не оставляет никаких компромиссов. Перед ним нет ни богатых, ни бедных, ни чёрных, ни белых, ни хороших или плохих. В этом его сила. Он ничего не делит на два. Он забирает с собой все.

В каком-то извращенном смысле, огонь это некий санитар планеты. Именно он довершил однажды то, что затеяли люди, скрестив "мечи" ядерных ракет. А пламя лишь очистило всё ото всех.

И даже для великого музыканта огонь стал очищением. Он открыл ему дорогу, последнюю, жертвенную, но истинную.

Открыв глаза, Мидас подумал, что оказался в аду. Яркие вспышки огня вокруг мешали взгляду сфокусироваться. Голова гудела как после жуткого похмелья. На губах чувствовался вкус крови. Левая часть лица горела. Он дотронулся и понял, что почти вся она обожжена. Одежда разорвала в лохмотья.

А вокруг бушевал огонь

Он полностью проглотил некогда прекрасный, маленький домик, а также солидную площадь растительности вокруг. Песок нагрелся как масло на сковородке.

Придя в себя, музыкант в ужасе осознал, что в огне остались Маргарет и Мишель. Он бросился к горящим обломкам дома. По пути судорожно пытаясь взглядом найти своих любимых.

Он в панике разгребал обломки, но чем больше он искал их, тем яснее понимал, что в этом громадном пепелище их нет.

Единственное, что он нашёл – его гитара, которая оказалась нетронутой огнём и широкополую шляпу, именно ту, что была на этом адском всаднике.

Вся картина, что сейчас происходила, была похожа на неделю, когда мир в ядерном угаре доживал свои дни.

Мидас просто стоял и смотрел в огонь. И то тепло, которое обычно греет, теперь обжигало. Оно заставляло воспоминания из разрозненной мозаики, складываться в полноценную картину.

Сознание медленно, словно мазками масла по холсту, рисовало картину той самой ночи, когда он вышел, как он думал, в свой последний путь. Вышел в пустыню, молодой, злой и готовый встретить смерть от песков в ночной пустыне.

Вспомнил, как набрёл на костёр, на незнакомца, который назвался ему Джоном.

Вспомнил, как его согрел тот ночной костёр и разговор с человеком, которого он видел впервые в жизни.

Вспомнил, что было в собеседнике что-то пугающее, его взгляд и ухмылка.

Он заключил сделку. Сделку с дьяволом.

Он был готов к ней тогда, но теперь пришло время платить по счетам, и реальность оказалась страшнее.

Он стоял один, посреди огня и теней, словно пожиная плоды своей глупости.

То была величественная картина, раскаленный песок, ярко-оранжевое пламя до самых небес и разрушенные мечты рядом с маленьким человеком.

Его разум пылал сильнее, чем его свежие раны. Слеза медленно катилась по рассеченной щеке.

Мидас понимал, что вся та боль из будущего настигла его, и он остался с ней один на один.

Он знал, что это конец его пути.

Он понимал, что ему осталось лишь пройти по последней тропе, чтобы спасти то, что он любил.

Издалека виднелось зарево огня, где-то между двух отвесных скал, похожее на пробуждение вулкана, только без дыма и пепла.

Ночные ветры крутили песчаные вихри, с такой скоростью, что песок был похож на шрапнель, резал словно скальпель, мелко и болезненно.

Со стороны красновато-оранжевого свечения тяжело двигалась фигура.

Потрепанная, испепеленная накидка развевалась на фоне пустыни, вихрь медленно превращал её в лоскуты.

Свист ветра разрывала мелодия, самая яркая, но полная отчаяния музыка, которую только можно вообразить. То был гимн нелепым мечтам и надеждам, что плодятся в мозгах людей, словно паразиты. Необдуманные, дикие мечты, которые приводили молодых в гроб.

Порой, мы хотим быть богами, пусть и в своём мирке. Но став ими, теряем себя и весь смысл, к которому тянулись всю жизнь.

Также получилось и с ним, музыкантом, человеком с золотым сердцем.

Та мелодия, что он играл, была посланием всем, кто ещё о нем помнил: «Будьте осторожны с мечтами, ведь иногда они будут стать вашим ядом».

Перебирая струны и роняя слезы, он не замечал боли, что причиняли ему острые ветры, царапая и без того, израненное тело.

Музыка всегда помогала ему, она была его напарником. Но теперь она была его костылем, что не давала упасть после каждого шага.

Она помогала не закрыть глаза от усталости, от безысходности, от жалости к своей семье, которую он мог потерять, из-за своего собственного эгоизма.

Он просто шёл туда, куда вела его мелодия.

Он хотел найти свою жену и дочь, кого он полюбил и предал. Предал неосознанно.

Песок под ногами рассыпался, как пепел с сигареты.

Он поглощал его. Резал, забивался в каждый карман и складу одежды, словно хотел остановить этого настырного и упертого человека.

Мидас играл все ярче. Всё громче отзывался звук струн над бушующей пустыней, все больше амплитуда струн была похожа на агонию металла.

Слезы текли по его лицу, смешиваясь с кровью и сажей.

Он просто играл, доигрывал последние ноты своей жизни.

Он просто прощался со всем этим умирающим, пустынным миром.

Неожиданно, когда мелодия была в своем апофеозе, все струны, разом лопнули. Одна из струн рассекла его кисть. Хлынули тёплые, темно бардовые ручьи.

Мидас упал на колени, понимая, что дальше идти он не сможет.

И он уже готов было закрыть глаза и отдать себя ветрам и пескам, но понял, что ветра больше нет, и песок не кружит вокруг него.

Совсем рядом с ним раздался голос, все тот же, тяжёлый голос – чего ты ждёшь Мидас?

Измученный музыкант тяжело поднял взгляд и увидел все того же незнакомца, которого однажды видел у костра.

Весь его внешний вид, одежда, чёрные брюки, жилет остались прежними, но вот из глаз лилось ярко оранжевое пламя.

– Ради чего такой путь, эти мучения? Неужели ты мало страдал?

– Я лишь хочу вернуть мою семью, – пересохшими губами произнёс музыкант.

– Этого не будет. Ты заключил со мной сделку. Долг оплачен.

– Но это не то, чем я хотел оплатить его.

– Ты должен был отдать самое дорогое в своей жизни, и ты отдал.

– Я думал, речь шла о гитаре или славе, я ушел от славы, устал быть с ней.

Джон, глаза которого горели ещё ярче, слегка улыбнулся

– Просто уйдя от чего-то нельзя отдать свой долг, это твой личный выбор и жертвы тут нет. Ты ведь сам выбрал этот путь. В тот самый день, когда я оставил тебе гитару, я дал тебе выбор. Ты ведь мог отказаться от неё, мог бы не брать мой инструмент, и сделки бы не было. Но ты выбрал более короткий и простой путь. Ты решил, что толпа подхалимов подарит тебе тот покой, что ты ищешь. Это был твой выбор…

Мидас смотрел прямо в эти оранжевые глаза, страха не было, лишь отчаяние – Я был молод, не знал дальнейшей судьбы и то, куда и к чему меня это приведёт, я лишь хотел ещё хоть раз дотронуться до струн.

Дьявол присел рядом с Мидасом и дотронулся указательным пальцем до его лба.

– Ты всегда знал, чего хотел. Только ты был слаб, чтобы признать это. Но надо отдать тебе должное, ты стал сильнее и не побоялся вновь обратиться ко мне.

– Я не хотел приходить к тебе. Я лишь хотел найти свою семью.

Дьявол рассмеялся.

– Нет, приятель, ты просто шёл в свою колыбель! Все вы созданы по образу и подобию обезумевшего старика с небес, и все вы как под копирку одинаковы, но я, даю вам свои дары. Вы – художники, поэты, музыканты, все те, кто творит – моё детище. Без меня вы лишь пустые оболочки, коих полно, даже в этом уничтоженном мире. Лишь благодаря мне, вы ярче всех простых обитателей этого мира, всех этих бесконечных копий. Но ты один из моих любимых детей, ты горел ярче всех, кого я создал, огонь твой был невообразимо прекрасен, но он почти потух.

Мидас, пытаясь встать на ноги, вновь упал на колени.

– Забери меня, раз я твоё детище, я вернусь к тебе, буду гореть и страдать, но прошу, отпусти мою семью.

Джон медленно поднялся и посмотрел на музыканта с презрением.

– Две жизни слишком высокая цена, чтобы аннулировать сделку, что ты заключил со мной.

Мидас не отрываясь смотрел на дьявола.

– Чего ты хочешь?

Дьявол щёлкнул пальцами и прямо за ним возник огонь, настолько яркий, что Мидас невольно прикрыл глаза рукой. От огня во все стороны полетели искры, словно рой ярких, мелких ос. В огне, будто за толстым красным стеклом стояли Маргарет и Мишель. Девушка прижимала ребёнка к себе. Её волосы развевались.

Дьявол указал рукой на огонь.

– Я дам тебе выбор. Ты можешь спасти одного из них, но второй, вместе с тобой, спустится со мной в ад. Это будет честная оплата.

Мидас с трудом поднялся на ноги, хромая, он медленно прошёл мимо чёрной фигуры и подошёл к огню.

Он смотрел на них, на свою истинную мечту, на семью, которую обрёл совсем недавно. Его сердце разрывалось на куски. Он понимал, что выхода нет, и один из них должен будет страдать вместе с ним, страдать из-за его собственной ошибки.

Он смотрел на Маргарет, её глаза все также блестели изумрудным светом, даже обжигающий огонь не мог погасить их, а Мишель испуганно смотрела на отца, крепко ухватившись за платье матери.

Мидас с трудом присел на колени рядом с дочкой.

– Не бойся малышка, папа с мамой любят тебя. Все будет хорошо, – с тяжёлым скрипом на душе произнёс музыкант.

Он поднялся на ноги и посмотрел прямиком в глаза жены, по его щекам текли слезы.

Маргарет, с лёгкой улыбкой на лице, кивнула.

Мидас повернулся к дьяволу, вспомнив всю свою жизнь, все мгновения, каждую мелодию, что он играл. Он вспомнил захудалый салун, что превратился в один из самых шикарных баров в здешних краях, вспомнил старика Кени, вспомнил тех самых гиен, что однажды напали на бар, вспомнил даже скрип старых, ржавых цепей, что держали вывеску "SALOON". Он разом вспомнил все и улыбнулся. Посмотрел на дьявола.

– Отпусти нашу дочь, – произнёс музыкант

Эпилог

Никто не слышал плач маленькой девочки, что резко осталась совсем одна посреди пустыни. Лишь стая стервятников, собравшиеся утром, летали над её головой, зная, что дни её сочтены.

Дьявол всегда забирает свое…