Ночная смена. Лагерь живых

– Конечно. Он же грамотный человек. А на патронах и коробках все написано.

– И?

– Получается так, что сказал спасибо: патроны-то из наших запасов пошли. И если вас интересует мое мнение, так и слава богу. Ну-ка, лекаря: а если б девчонка, например, картечью огребла вместо бекасинника?

– Если б там была картечь, то у нас было бы куда меньше работы. Может, конкретно у меня работа и была бы – меня с утра уже напрягли в морге разбираться: более двадцати подозрительных трупов нашли, надо будет смотреть. К слову, и Дмитрия тоже напрягают, – рассудительно отвечает братец.

– Те самые сведения счетов с живыми?

– Они самые. Вообще мне так намекнули, что на часть команды тут имеют серьезные виды. Меня-то вроде как и выручали специально как судмеда, но и опера у вас забрать хотят, и брательник тоже запонадобился, да и насчет остальных тоже внятно говорилось: не фиг вашей группе прозябать в Крепости, тут вы больше наворочаете. А теперь вы еще и приданым обзавелись, так что вы завидные невесты.

– Приданое – БТР имеешь в виду?

– Его самого. Зачетный сундучок. А морфиня, которая там сидела, – и впрямь сущая жесть? Тут ее размеры произвели серьезное впечатление. Стокилограммовый морф группу как кегли разметал, а там не дети малые были, у вашей же габариты еще серьезнее?

– Помалкивать будете?

– Обижаете. Я хорошо помню, кто меня сегодня из Петергофа вывез.

– Вообще-то, братец, вывезли тебя ребята из МЧС, а вся работа пошла с подачи командования базы, – напоминаю я ему очевидные вещи.

– Отчепись – понимаешь же, что я имел в виду, – отмахивается родственничек.

– Будет он помалкивать, Николаич.

– Получается так, что боевые качества морфини мы оценить не успели – она оттуда вылезти не смогла. Лючок мал, а она отожралась. Челюсти у нее, и правда, посильнее, чем у гиены – ваш брат утверждал, что она спокойно дробила бедренные кости.

– Впечатляет. Видел я на вскрытии медвежьи покусы – так там бедро съедено было, а кость мишкам не по зубам оказалась.

– Это где вы такое видели, интересно? – заинтересовывается Николаич.

– Да тут, в Ленобласти, был инцидент.

– Что-то вы путаете – не было такого, я точно знаю, за последние лет тридцать! Да чтобы еще не один медведь был! Сколько медведей напало?

– Двое.

– Чушь!

– Отнюдь не чушь. Даже в зарубежной прессе про этот случай писали: «В Зеленогорске, фешенебельном пригороде Ленинграда, медведи сожрали женщину!»

– Ну-ка, ну-ка?

– Да все очень просто. Какому-то из НИИ запонадобились для экспериментов крупные млекопитающие. Добыли двух медвежат. Эксперименты закончились, медвежата подросли, а у медведей характер с возрастом сильно портится. Списать – так они на балансе Минздрава. Зоопарку бурые и даром не нужны. Цирк руками и ногами открещивается – медведи старые для трюков, уже не обучишь. Долго ли, коротко – пожалел мишек главврач детского санатория в Зеленогорске. Не совсем, надо полагать, бескорыстно: он с Комитета по здравоохранению эту проблему снял, а ему, наверное, что-нито для санатория выделили, и все довольны.

Но медведей-то кормить надо. Жрут-то они изрядно. А фондов под медведей не выделено, потому кормили их так ли – сяк ли. Жили бурые впроголодь. А когда переехала ухаживавшая за ними техничка, так и совсем дела пошли плохо, а главврачу еще и других проблем хватало – время веселое было.

Вот никто новую уборщицу и не предупредил, чтоб она у клетки-то не шарилась.

Она еще, наоборот, конфеткой зверей захотела угостить. Миши с голодухи ее лапами к прутьям клетки подтянули и объели, докуда морды хватило. Косолапых, конечно, после этого в расход, главврача по шапке, а тут еще и шведы с англами про этот случай провещали: дескать, не зря мы рассказываем своим читателям, что в России медведи по улицам с балалайками ходят и людей жрут – вот, извольте видеть, что в культурной столице происходит; можете представить, что в других городах деется…

От себя замечу, что более тощих медведей никто из бывших там не видел, и во всей пищеварительной системе у мишек только и было, что злополучная конфетка да куски несчастной уборщицы.

– Это что, действительно, правда? – все еще не вполне верит в правдивость истории Старшой.

– Абсолютная, – спокойно подтверждаю я слова братца.

– Ни за что бы не поверил!

– Э, у нас еще и не такое бывает. Братец, помнишь зебру?

– Которая девочке пальцы откусила?

– Ага.

– Помню, как же. Редкий был случай – микрохирурги в Педиатрическом как ни корячились, а пальчики не прижились. Кусаные раны – вообще плохие: размозженные и инфицированные.

– Что, девочка хотела зебру погладить?

– Нет, чем-то хотела угостить. А лошадка была не в духе. Так пальчики в варежке и привезли. Дикие зверюшки – они-таки дикие все же…

В дверь стучат. Оказывается, приехали наши омыватели БТР. Тоже как опер – злые. Только еще и зачуханные сильно, причем наряжены в какое-то грязнейшее морское шмотье очень сильно с чужого плеча.

Злые клоуны из военно-морской самодеятельности…

В помещение не входят – говорят, что связывались с Надеждой, и та пообещала устроить помыв личного состава – благо, уже поздно. К слову, ей тоже предложили остаться при больнице…

Ну, просто на куски кумпанию рвут…

Однако помыв – он и в Африке помыв. Меня удивляет, что братец, хоть и принявший уже сегодня душ, собирается вместе со всеми.

Он замечает мое недоумение.

– Приходится наверстывать план по помыву в конце месяца, – и широко ухмыляется.

Ну да, отоспаться-то он уже отоспался.

Хоть уже и глубокая ночь, но моемся не торопясь. Надежда ухитрилась еще по бутылке хорошего пива на нос раздобыть. Решаем так: две трети команды пиво примут сразу после помыва, треть – после того, как до кроватей доберемся. Что особенно трогает, бельишко какое-никакое нам тоже приготовили. Рабочее шмотье Вовке с Серегой выкинуть не дают, увязывают в отдельный узел – время такое, что еще и пригодиться может.

Сидим распаренные, дожидаемся последних – Сашу с Димой.

Вовка тем временем высасывает бойко свою бутылку, невзначай половинит долю зазевавшегося Сереги, а потом начинает рассказывать эпопею о промывании внутренности БТР. Жалко, среди нас нет Гомера – со слов Вовки получается настолько эпический подвиг, что куда там авгиевым конюшням!

Приданные салабоны, конечно, оказались ни на что не годны. Это и понятно: пахать на чужого дядю отправляют не самых лучших. Конечно, по уму там еще мыть и мыть, но, во всяком случае, уже можно в БТР ехать, не особо боясь перемазаться в жиже из крови и сала со всякими включениями еще более неаппетитного характера.

Машина не новая, но и не сильно потрепана. Боекомплект практически полный – и для КПВТ, и для ПКТ. В мешке для гильз – пара десятков пустяшек от крупнокалиберного было, да на полу в жиже попадались гильзы от ПК. Тряпки и огрызки обуви Вовка не смотрел – это Серега разбирался.

Серега, грустно оценивший понесенные потери в бутылке, заметил, что, по его мнению, в машине были четыре человека и водитель. Водитель успел удрать – вполне возможно, что и укушенным, а вот остальные – по рваным шмоткам Сережа решил, что там был рослый мужик (ботинок 44 размера), женщина средних лет (подметки от сапожек 38 размера) и две девушки или девочки (тряпки, насколько разобрал, молодежные и остатки кроссовок). С размерами кроссовок разобраться не вышло, но не детские, это точно. Крупных костей не попалось – так, мелкие осколки…

– Получается так, что с трех человек морфуша разожралась.

– Сидячий образ жизни. Нарушение обмена веществ. Да может, и была толстой.

– Сережа, а по тряпкам там с размерами разобраться нельзя было?

– Нет, Николаич, у меня не получилось. Не силен я в этом. Не барсучьи же следы или там заячьи… Это вон лучше любой женщине показать – они скажут. Мы тряпки отдельно сложили и велели не трогать.

Интересную беседу нарушает явившийся Семен Семеныч.

Задумчиво предлагает ехать спать.

И в два приема кумпания оказывается в «кубрике»… Николаич делит смены, и все, кроме часового, валимся как в омут…

Последнее, что слышу – тихое бурчание своего соседа Саши:

– Козла-то им зачем было стрелять…

Седьмой день Беды.

В джунглях жарко и сыро. И душно. Роскошными игрушками порхают здоровенные бабочки и попугаи. Немного странно, что и бабочки, и попугаи практически одинаковы по размерам. Но смотрятся они на сочном зеленом фоне листьев, листочков и листов – и листищ – роскошными пятнами, очень гармоничными, что часто бывает в природе, когда плохо сочетающиеся на холсте или бумаге цвета легко уживаются в оперении попугая или раскраске насекомых… Солнце бьет в глаза и пятнает тенями зеленое буйство вокруг.

Не могу понять, куда делись кумпаньоны – вроде бы они должны быть рядом, но я никого и не слышу, и не вижу. Зачем-то я тащу в руках тостер с волочащейся за ним вилкой на шнуре. Белый шнур, белая вилка.

Тостер необходим. Это я точно знаю. Просто уверен. Совершенно железно.

Впереди мелькает человеческий силуэт.

Спешу, как могу, но ноги словно проскальзывают, и двигаюсь я медленно-медленно.

Силуэт приближается, и я четко вижу, что это женщина, причем молодая.

Олька!

Точно, ее спина. Правда, волосы почему-то длинные, а у Ольки всегда под мальчишку стрижка. О, это отлично, что встретились. Видно, ей как-то удалось добраться из Хибин.

Эй! – хочу ее окликнуть, но глотка пересохла, и получается тихо и сипло.

Она впрочем, услышала и поворачивается, неожиданно оказавшись совсем рядом.

Нет, это не Олька. То есть и Олька тоже, но больше та девчонка с крысом на плече.

Мертвая девчонка-Олька с мертвым взъерошенным крысом.

Пушистые волосы сбились в паклю жгутами, как у наших недоделанных уиггеров, лицо сохранило приятный изящный абрис, но щеки смякли, кожа полупрозрачная, как грязный воск, и на обнаженной груди отвратительная сетка зеленых трупных вен… Страдальческий оскал полуоткрытого рта с обсохшими зубами медленно меняется на мертвую улыбку, глаза широко открываются – узнала меня!

Деревянно протягивает в мою сторону тонкую руку с крошечной ранкой на указательном пальце, отчего мертвая и какая-то мятая грудь – обвисшая и с трупными пятнами – вздергивается совершенно нелепым рывком, и я прекрасно понимаю, что сейчас дохлый крыс со слипшейся шерстью, проскочив по ее руке, своим мертвецким скоком прыгнет мне в лицо.

– Наконец-то созрел для ночных поллюций? Можно поздравить? – радостно спрашивает меня братец.

– Не, – с трудом шевелю пересохшим языком, – это Оле Лукойе недоглядел. Всучил мне твой профессионально ориентированный сон!

– А что приснилось? – с интересом спрашивает с другой стороны Саша.

– Мертвая голая девушка с мертвой крысой на плече.

– Жалкий извращенец-подражатель. Считаешь, что если мне приснятся толпы обдриставшихся и взахлеб орущих младенцев, то это будет твой сон?

– Обязательно! – тут я уже немного прихожу в себя и вижу, что свет горит, наши ребята большей частью встали и собираются.

– Ладно, вставай. Тут рукомойник один, так что уже толпа собралась.

– А Николаич где?

– Пошел уточнять, что там нам светит. А Володька к БТР похилял.

– А насчет завтрака что?

– Ты глаза разлепи сначала…

Совет хороший. Разлепленные глаза показывают довольно идиллическую картину: наши уже проснулись все, я последний валяюсь, как ненужная вещь. Кряхтя и потягиваясь, встаю. Это монументальное событие остается незамеченным публикой. Озадаченный Дима с Ильясом рассматривают вчерашнюю малопулечную снайперку, братец копается в какой-то рыхлой исписанной и исчерканной тетради совершенно антисанитарного вида, Саша роется в вещмешке, а Серега то ли сочиняет стихи, то ли просто дремлет с открытыми глазами, прислонившись к стене и скрестив на груди руки, как и положено влюбленному романтическому герою. Непонятно, куда делся Семен Семеныч – ночевал он с нами; ну да, скорее всего – в больницу уже побег, к сыну.

Чтоб добраться до рукомойника, приходится вылезать на улицу и стучаться к соседям. Открывают не сразу, и общее впечатление, после того как под строгие окрики («Дверь закрывай, не май месяц!») проскакиваю внутрь, довольно диковатое. Народ тут сидит буквально, как лягушки в банке. Под строгими взглядами торопливо плещусь в холодной воде, вместо чистки зубов скорее обозначаю это действо и поскорее возвращаюсь в наши хоромы. Да у нас тут хоть балы закатывай – так просторно по сравнению с соседями.

– Кстати, братец! Ты вчера грозился пересказать мне все, что я пропустил на семинаре.

– Легко. Садись, слушай! Что-то ты изумился?

– Да был уверен, что ты начнешь отбрехиваться, говоря «да ты и сам врач, и так все знаешь»…

– Э, какой с тебя врач! Короче, слушай мудрую мудрость наимудрейших и умудренных мудростью мудрых.

Братец вертит в руках свою замусоленную тетрадищу, по-моему, даже переворачивая ее вверх ногами, хотя кто ее поймет – где там у нее верх, а где низ.

– Ага, вот! Значится, задачи медицины катастроф.

1. Участие совместно с аварийно-спасательными группами МЧС и ГО в оказании первой медицинской помощи, организация эвакуации пострадавших из очага. Очаг массовых санитарных потерь – территория, на которой имеется не менее 10 тяжело пострадавших, нуждающихся в первой врачебной помощи по неотложным показаниям в срок до двух часов.

2. Организация доврачебной и первой врачебной помощи.

3. Оказание квалифицированной и специализированной помощи в лечении и реабилитации.

4. Организация эвакуации меж этими этапами.

5. Организация и проведение судмедэкспертизы и судмедосвидетельствования пораженных.

Как ты понимаешь, пятый пункт особенно согрел мне душу.

Но тут есть нюанс: этот проф добавил, что при крупном песце, который затрагивает целиком населенный пункт, реально помощь можно оказать только со стороны. Самостоятельно справиться пострадавшие не могут.

– Это почему же? – осведомляется заинтересовавшийся Саша.

– Ну, во-первых, статистически оказывается, что при БП адекватно оценивают ситуацию и толково действуют только полпроцента руководителей всех звеньев. Что характерно, это вневременной и интернациональный показатель, так что можно считать его оценкой человеческой сути в катастрофе. Остальные 99,5 % руководителей либо банально гибнут, получают травмы, теряют голову, впадают в психоз, либо отдают совершенно бессмысленные распоряжения, только усугубляющие ситуацию. И не факт, что в этих полпроцентах сохранивших способность к разумным действиям окажется мэр, а не директор прачечной, например.

Соответственно, рушится вся структура управления, вся координация и ужасная из-за прихода полярной лисы ситуация становится совсем ужасающей. Хаос подогревается так же и тем, что гакается вместе с другими структурами и служба правопорядка – тут же начинаются бандитизм и мародерство.

– Во-во, похоже, как в Петергофе! – вклинивается в разговор Серега.

– Ага. Причем опять же, совершенно все одинаково – что в итальянской Мессине, что в армянском Спитаке, что в американском Новом Орлеане.

Во-вторых, разрушаются сами организационные структуры – например, то же здравоохранение. Чисто физически.

Мне не терпится показать себя шибко умным, чтобы братец нос не шибко задрал:

– Коллеги работали в алжирском городе Эль-Аснаме – там было землетрясение; уцелели окраины, а центр многоэтажный сразу сложился. Как карточные домики. Наши жили за городом, ну и в целом не пострадали, хотя один мой знакомый чуть не прыгнул с балкона четвертого этажа, когда квартира тошно заколебалась – остановило только то, что балкон у него на глазах отломился и улетел вниз. Другой – достаточно тертый калач, дагестанец – выпрыгнул в окно (со второго этажа, правда) и в полете услышал – жена кричит: «А как же мы?». Тогда по лестнице вернулся и жену с детьми вытащил на руках. Но дом устоял. Наши потерь не понесли. А вот центральный госпиталь рухнул кучей: накрылись и оборудование, и медикаменты, и персонал местный обученный тоже. Ну, а те, кто из медиков в городе уцелел, кинулись домой – к семьям. И все: раненых толпы, а лечить – токо голыми руками… Опять же, улицы завалены. Ни пройти, ни проехать, руины нестабильны – то тут, то там что-нито валится… Так что понятно, что со стороны помощь необходима.

Серега фыркает:

– А нам полкан на ГО толковал, что после ядерного взрыва население должно выйти из убежищ и начать расчищать улицы.

– Мда, такие мудаки только у нас есть!

– Не, мудак – это явление интернациональное. Вон, в «Терминаторе» повстанцы рассекают по разрушенному ядерным ударом городу на обычном пикапчике. Еще и из пулемета стреляют… В Хиросиме с Нагасаки было не поехать, хоть у них там домики из реечек и палочек с бумажками были, а уж современные города с многоэтажками такие бетонные завалы дают… Это ж не фигли-мигли с ВТЦ, когда «близнецы» вертикально с чего-то сложились, а прикинь, если б они набок легли?

– А убежища?

– Убежища – только для избранных. Для руководства, в первую очередь. На некоторых предприятиях – и то только для одной смены.

– То есть ложись и помирай?

– Ну почему же. Не задумывался, с чего это у нас в Питере всех садоводов гнали за сто километров от города, и наши садоводства у черта на куличках?

– Романов садоводов ненавидел.

– Щщазз… Предполагалось, что в случае ядерной угрозы успеют часть населения вывезти как раз туда, куда ядерный взрыв уже не достанет – в Мшинскую, Бабино, Пупышево. А там уже и домики есть… Для этого, опять же, и метро строилось так, чтоб конечные станции совпадали с железнодорожными. Да и само метро – это суперубежище. По нормативам, если ты в 800 метрах от метро – есть реальный шанс спастись.

– А если дальше?

– Есть такое слово «Анеповезловоттебе!»

– Но ведь зальет метро-то, да и жрать там нечего!

– Не зальет – там такая же система отсечных конструкций, как в подводной лодке. И склады со жратвой и медикаментами есть. Только слыхал такие слухи, что под флагом обновления запасов те консервы, что там раньше хранились – отличная вкусная тушенка, нежнейший сосисочный фарш и обалденные каши – уже ловкачами распроданы, и теперь на хранении лежит нынешняя соя в жиже… Но с голодухи и нынешние консервы жрать можно.

– Мы вообще-то с темы съехали! То, что тут у нас произошло, ни в какие ворота не лезет. Потому вся система ГО – без толку. В то же метро я хрен полезу!

– Не, не все уж прям аналогов не имеет. Вот я смотрю, что мы сейчас действуем по одной из секретных инструкций НАТО. Там прямо говорилось, что в случае ядерного удара уцелевшие медики должны использовать такой инструментарий, как автомат, дабы облегчить муки тем, кто обречен. И то, по предварительным расчетам, даже такую помощь не успели бы оказать – слишком много таких пострадавших окажется.

– А остальные?

– Остальные – если медик видит, что у человека есть шанс выжить, – будут выживать, как бог на душу положит. Человек – живучая скотина. Почти как крыса, ворона и таракан.

– Да ну, быть такого не может!

– Почему нет? Наша агентура работала в Англии и США неплохо, пока всякие Калугины не написали подробнейшие мемуары с указанием списков агентуры; другое дело, что особого навара с этой инструкции не получишь. Подозреваю, что в душе наши с этим согласны были. Тем более, что по другим, ставшим известными, секретным документам ядерный удар по нам намечался не по одному городу, а по нескольким десяткам сразу – тут уж хрен кто кому поможет… Так что есть параллели.

– Ладно, возвращаемся к теме. Нам еще показывали образцы имеющегося оборудования для оказания помощи вне лечебных учреждений. Вот это точно надо раздобыть.

Тут братец лезет к себе в мешок и начинает вытаскивать оттуда всякую пластиковую и резиновую фигню. Большую часть вижу впервые. Уверенно опознаю только воздуховоды и пакеты с плазмозаменителем.

– Уж не обокрал ли ты уважаемого профа, хитрый братец?

– Только б обидеть, тоже мне родственничек… Сам дал. Я и клянчил-то недолго. Сегодня обещали после вскрытий дать куда больше. Даже и для тебя запросил.

– Чувствительно тронут. Ну, давай. Хвастайся. Мужики, на минутку! Дима, давай тоже послушай – пригодится.

Кислый Дима вместе с ухмыляющимся Ильясом пристраиваются рядом.

– Че кислый, опер упал намоченный?

– Да снайперка эта… С изъяном оказалась. Надули нас коллеги.

– Не, нас не надуешь – не лягушки, – вступается Ильяс. Просто эта СВ-99 воды хлебнула, не чистили ее давно, ну и не новая, конечно. А прицельных приспособлений, кроме как через оптику целить, в ней не предусмотрено. Оптика же в воде побывала.

– Дык не велика беда. Андрей разберется?

– Конечно. Ну, а если не сможет – махнем на аналогичный в Артмузее. Тут о чем речь-то идет?

– О девайсах для оказания медпомощи. Вот, например – механический жгут кровеостанавливающий. (Братец показывает пластиковую коробочку из которой свисает матерчатая петелька). Расстегиваем застежку, надеваем на конечность, застегиваем и, крутя завод, затягиваем, пока кровь не остановится. Дозированность давления – отличная штука, а то от резинового жгута бывает травма нервов и сосудов, когда со всей дури затягивают. А вот тут в торце – часы на 60 минут. Завел – и потикали. Никаких бумажек с записями. Сразу видно, как давно поставили жгут.

(Братец с видом Деда Мороза тянет следующую штуковину).

– ИПП-1.

– Ну, братец, даешь – этой штуке сто лет в обед. Я даже помню, скандал был: на маневры выписали кучу ИПП-1, а прибыли ИПП-11. Тоже куча.

– Ээээ… А в чем разница-то?

– Да особой разницы нет, ваще-то. Только ИПП-1 – индивидуальный перевязочный пакет, а ИПП-11 – обратно же индивидуальный противохимический пакет. С жидкостью. Для обработки кожи – нейтрализует действие всех ОВ, которые должны в кожу всасываться, причем как раздражающих типа CS, так и обычных пестицидов от зарина, зомана и всяких разных других инсектицидов и препаратов кожно-нарывного действия.

– Что-то, Доктор ты пургу понес! Зарин и зоман – не инсектициды. Это нервно-паралитического действия ОВ! – солидно поправляет меня Серега.

– В 1939 году по заказу Министерства сельского хозяйства Рейха лаборатория профессора Шрадера, входившая в состав АГ «Фарбениндустри» создала инсектицид «Табун». Потом в рамках этого же заказа – «Зарин» и «Зоман». Причем реально – сугубо для травли насекомых.

– А потом?

– А потом амеры провели блестящую десантную операцию, в ходе которой захватили нетронутыми и лаборатории, и промышленные цеха, и склады с готовой продукцией, и сотрудников, и руководство, и документацию…

И после этого у США появились ОВ нервно-паралитического действия.

– Ладно, такое вы точно не видали! – продолжает братец.

Действительно, не видали – трубка с петелькой. Что-то подсказывает, что одним концом ее можно вставить в рот… непонятно зачем.

– Аутоаналгизер «Тренган». Вот внутри фитиль, как у фломастера, заполняется 10 миллилитрами трилена. Ремешок надевается на запястье раненому, раненый вставляет себе наконечник в пасть и дышит, пока не заснет. Как заснул – рука падает, «Тренган» изо рта выдергивается.

Устойчивая аналгезия до четырех часов. Эвакуируй на здоровье.

Теперь вот этот пакетик – НМ, накидка медицинская. Одна сторона матовая, другая серебристая. Серебряная сторона отражает тепло, так что зимой укутать пострадавшего серебром к нему, а летом – просто накрыть серебром наружу. Соответственно, зимой будет греть, летом охлаждать.

Теперь – воздуховоды. Эти уже устарели, потому как раненого раздышать, нависая над ним сверху – высокий силуэт получается, и вполне себе медика зацепят; а вот этот, с гофровставкой, позволяет дышать, лежа сбоку от раненого и не торча, как глупая мишень.

Ну, и напоследок – пакеты с кровезаменителем. Вот такие вот пластиковые мягкие контейнеры с кристаллоидным раствором. Есть литровые, есть на семьсот миллилитров. Регулируешь на 60 капель в минуту, втыкаешь – и эвакуируй.

– Э, погоди, а вешать куда? И вообще, вену искать запарно в бою-то – я пытаюсь остудить энтузиазм родственничка трезвым замечанием.

– Гы, тут все учтено. Иглу втыкаешь в переднюю поверхность бедра – можно сквозь одежду, а вешать никуда не надо – наоборот, подкладываешь под раненого, и он своей тушкой обеспечивает давление. Ловко?

– Ловко.

– Эни, грубо говоря, квесченз?

– Что посоветовать можете при ранении? Что делать? – это опять Саша.

– Для начала – убраться оттуда, где ранили, пока добавка не прилетела, – меланхолично замечает Ильяс.

– Или оттащить раненого в укрытие, – дополняет Сережа.

– А потом останавливаешь кровотечение. (Братец подсматривает в тетради). Потому что 38 % погибших раненых – от кровопотери. А 26 % – от асфиксии. Это уже знаешь, наверное: перевязка или жгут и перевязка.