Ключ от всех дверей

Выручил его опять же Степан. Мастер на все руки, он наделал за зиму разной утвари: ручных меленок, зажигалок, полезного в хозяйстве инвентаря, а по весне свез всё это добро на ярмарку. Вернулся с барышом, да ещё и накупил всем подарков. Ивашке достался самый ценный из них: две стопки перевязанных бечёвкою книг. Завидев их, парень едва в пляс не пустился. Не веря такому счастью, принялся перебирать свои сокровища трясущимися руками. Оказались там и стихи, и приключения, и даже про любовь что-то – Степан признался потом, что сгрёб, не глядя, половину книжной лавки к вящей радости продавца. Но больше всего по душе ему пришелся удивительный атлас с картами, жизнеописаниями мореходов, цветными картинками, изображающими дальние страны – целый мир в одной книге! Такого дива даже чародей в башне ему не давал!

Ивашка, как зачарованный, вечерами просиживал над атласом, читал и читал запоем – пока глаза не начинали слезиться от свечного чада. Матушка подходила, заглядывала через плечо, ласково ерошила ладонью отросшие Ивашкины вихры. Отец хоть и ворчал, что даром свечи жгут, однако же огня не гасил. Порой даже просил почитать и ему вслух – любопытствовал.

Зоюшка, сиротинка, которую они с Мизгирём из концлагеря с собой забрали, тоже тулилась рядом, разглядывала чудные рисунки. Оказалось, что животных она знает – даже заморских: и слона, и жирафа, и бегемота. А вот буквы складывает с трудом, да и в счёте слаба. Ивашка взялся учить – сперва Зойку с близнятами-племяшами, потом прибавилась ещё и соседская ребятня, да столько, что в избе стало тесно. Ивашкина матушка не выдержала колготни, выпроводила всех на двор – благо погода стояла хорошая. Старательно морща лбы, шморгая то и дело носами, малые исчёркали углем весь забор и стены сарайки – учились писать. А когда уставали – Ивашка усаживал всех в круг подле себя, читал им нараспев:

– …И днём и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом!..

Малышня, затаив дыхание, слушала. Мурысь сидел чуть поодаль, блаженно щурил золотые глаза. А как же – про него ведь: «идёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит!»

Ивашка поёжился: ненароком вспомнились осоловевшие фрицы, убаюканные колдовскими напевами Баюна.

Строки «Руслана и Радмилы» зачаровывали, слушателей становилось всё больше. Подошла и остановилась подле них даже Мирра Соломоновна, одна из тех, кто прошёл концлагерь и Изнанку – спустилась из хутора за какой-то надобностью, да так и встала как вкопанная. Только бормотала себе под нос поражённо: «Радмила?! Но почему?», прижимала сухонькую ладонь к груди. Через силу гасила в себе кашель. Наконец не выдержала, мягко отняла у Ивашки пухлый том в кожаном переплёте, принялась быстро его перелистывать. Потом вдруг глянула на обложку и ахнула:

– Ушкин! Александр… Сергеевич?! – всунула книгу назад в руки оторопевшему Ивашке и кинулась прочь, только длинная юбка пыль взметнула.

«Чего это она?! – парень воззрился недоуменно женщине вслед, пожал плечами. Потом опять перевел взгляд на заглавие. – Ну, Ушкин… Хороший поэт… А Черномор-то – уж не родич ли нашего чародея?!»

Он вновь поёжился. А ребятня уже теребила его за рукав:

– Дальше, дальше читай!

Но больше всех прочих ему нравилось другое стихотворение из этой же книжки: «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко, печаль моя светла…»

Они отыскали тогда в атласе и Арагву, и неведомую Грузию вокруг неё… а потом зарядили дожди, разогнали всех по домам. После слякоти пришёл черёд страды – снова стало не до учения. Однако же Степан, украдкой наблюдавший за Ивашкиными занятиями, пообещал за год построить школу. И нет-нет, да и втолковывал при случае в упрямые крестьянские лбы, что грамота для деревенских детей – не пустое занятие, не трата времени. Знающего человека не так просто вокруг пальца обвести, да и в люди есть шанс выбиться. Мужики качали головами, задумчиво скребли косматые бороды. Больше отмалчивались. Но однако же на пригорке вдруг начал расти свежий сосновый сруб – и помощников у Танкиста с каждым днём становилось всё больше. «Знание – сила!» – размашисто вывел кто-то углём во всю стену будущей школы. Работа спорилась.

Но Ивашке уже которую ночь подряд снился океан.

Синий, бездонный, он катил крутые валы с шапками седой пены, вздымал под самые небеса белокрылые парусники и летучих рыб. Как на картинках в волшебном атласе! И все думы его были о дальних странствиях. Вот и теперь, в ночном, снова нахлынуло, сжало грудь неясным предчувствием.

Мизгирь рядом глубоко и как-то тревожно вздохнул, скороговоркой пробормотал:

– На курганах из солнца костры.

Там, в степях, где свобода всегда,

Долгожданная…

– М? – Ивашка встрепенулся, удивлённо поглядел на стрелка.

– Это старая, очень старая песня про места восточнее наших земель. Отец её пел мне, и дед. А дед узнал от своего прадеда… Когда-то было время – и у нас цвели бескрайние степи. Там тюльпаны были, и маки, а по осени – серебристый ковыль, точь-в-точь как море. Ветер гнал по нему волны. – В голосе стрелка сквозила затаенная боль. – Мы рожь сеяли, скот пасли. Дед сказывал, что мы, русы, потомки великого народа, которому подвластны были и земли, и недра, и даже выси небесные. Чуть ли не до самого солнца летать могли, реки поворачивали вспять. Мы ему, конечно, не особо-то верили. Мало ли что старый бает! Но всё же находили, бывало, древние механизмы – и дивились им: кто и для какой надобности такое выдумал. Русы то были или нет – а светлые, видно умы…

Он умолк, придвинулся ближе к костру. Сгорбился, пристально глядя в огонь – всполохи пламени ярко плясали, отражаясь в распахнутых серых глазах.

Ивашка нетерпеливо поёрзал:

– Отчего же ты раньше про то не сказывал? Интересно же!

– Да я и не помнил ничего толком. Будто муть какая в голове колыхалась. Это только сейчас проясняться начало, – Мизгирь снова вздохнул, подбросил в огонь сушняка. – Сказать тебе про чародея?

Ивашка с жаром кивнул, затаил дыхание. Мурысь тоже развернул чуткое ухо – навострил слушать.

– В наших краях есть дурное место. Дурное, как язва: смердит там всегда и трава не растет. Из кургана торчит труба, а в ней булькает чёрная кровь земли. Старики говорили, что в древние времена люди были жадные до нее, называли «чёрное золото». Из земляной крови ткали одежду, делали еду и питьё, лекарства, питали ей механизмы. Но она же их и сгубила: не поделили, началась война – и не осталось камня на камне.

– Та война, на которую мы попали? – прошептал Ивашка враз севшим голосом.

– Боюсь, что другая, много позже, – покачал головой Мизгирь. – Люди всегда воевали и будут воевать, такая уж их природа. Делить земли, золото, чёрную кровь – любые богатства. Что бы ни изобрели, ни открыли – это новый повод для стычек. Так думали мы и потому довольствовались малым. Оружие – лишь для охоты и защиты. Больше символ доблести, нежели настоящая сила. А потом пришёл он.

– Чародей?

– Да. Я даже не знаю, человек ли он. Может, чёрт… или еще какая нечисть. Да ты и сам знаешь. Дело ведь не в том, что он жестокий или злой. Он глумится. Потешается над святым, над чужой болью и слабостью – это самое страшное. Его смех. Он пришёл – и чёрная кровь потекла из земли сильней, разлилась по округе. Мы оставили селение и погнали скот прочь, через степи. А он шагал следом, будто мы – его стадо. Шел – и хохотал. И когда вдали показалось море, он ударил огнем из рук – чёрная кровь вспыхнула. Дым поднялся до самых небес. Впереди вода, позади – огонь. Мы думали, море спасёт нас, но оно тоже загорелось, поднялось стеной.

– Как же ты уцелел?! – Ивашка машинально закутался в зипун до самых бровей: ему стало жутко и холодно. Даже зубы запостукивали.

– Дед меня спас. Дал серебряный орех из кургана – я не хотел брать, так он осерчал и швырнул, попал прямо в лоб мне. Скорлупа раскололась, окутала волшебной одёжей с ног до головы. Ни жара, ни боли я в ней не чувствовал. Только как осознал, что родные мои заживо в огне том горят, а я даже помочь им не могу – так и лишился чувств. И сколько пролежал там – бог весть. Потом скитался по пустыне, едва не умер от голода. Кочевники меня подобрали. Ватан-сор, народ солончаков. А я, выходит, из рода Кречета остался самый последний. И потому поклялся отомстить чародею за мою землю и всех, кто погиб. Затолкать ему в глотку обратно поганый его смех – пусть, гад, подавится! – Мизгирь в сердцах саданул кулаком по колену.

Милка вскинула точёную голову, звонко заржала. И тут откуда-то из темноты ей внезапно ответил другой, чужой конь. Лязгнуло железо, и в унисон ему раздалась лающая иноземная речь. И от этих звуков Ивашку до самых ступней прошибло холодным потом, пронизало смертным ужасом. В горле комом встал крик.

– Немцы! Снова немцы! Мизгирь!

– Беги! – закричал Мизгирь в ответ, взметнувшись с земли.

Но было поздно.

Затрещали кусты. Из них на Ивашку надвинулась длинная, по уши закованная в броню лошадиная морда. Всхрапнула. И, видно почуяв близость кобылы, здоровенный жеребец вскинулся вдруг на дыбы, завизжал, надсадно и зло – ухнул, ударяя пудовыми копытами в дёрн.

С диким мявом Мурысь прыснул в сторону, распушил щеткой хвост.

В свете костра полыхнул зеркальным блеском доспех всадника, увенчанного рогатым шлемом, со свистом вспорол воздух выдернутый из ножен меч. Конь рванулся вперёд, сшибая Ивашку грудью, – тот упал ничком, с тихим вскриком, прикрывая руками голову. Это было последним, что увидел Мизгирь, лихорадочно рванувший из-за пазухи револьвер.

А для Ивашки ночь взорвалась яркой болью. А потом навалилась тьма.

* * *

«Степь в траве хоронит минуты, друг мой, что ты слышал под утро?

Что за злую весть сообщил кому-то звон умершей струны?

Я узнал ответ на рассвете: ветер дует в сторону смерти.

Нам дорогу к ней протоптали черти – дети полной Луны!»

(Канцлер Ги)

Мизгирь через силу приподнял голову и застонал еле слышно – затылок ломило. Со лба соскользнула мокрая тряпица. Ее тут же заботливо кто-то поправил, вернул на место. Звякнул металл.

– Ивашка, ты? – он вгляделся в маячившее над ним в полумраке белёсое пятно – чье-то лицо.

– Неа, не Ивашка я. Федька. – Отозвался ломкий мальчишечий голос. – А окромя меня ещё Захарка тут, Аринка и Кир. Мы русичи, из-под Новгорода. Ярик вроде тоже русич, но он блажной. Мы его речи не особливо разумеем. Эйвар еще с нами, и Лууле, и Зельда, они вовсе уж бестолковые. Только ревут, почём зря, лопочут по-иноземному. Семеро нас тут.

– А Ивашка где же?! – стрелок заозирался вокруг, тут же машинально ухватился за пояс и с облегчением выдохнул: револьвер всё-таки был на месте.

Под лопатками же обнаружились грубо отёсанные доски; они больно впились в спину гвоздём. Доски ходили ходуном и надсадно скрипели. Цокали лошадиные копыта.

«Повозка!» – смекнул Мизгирь.

Повозка эта оказалась ещё и крытой – с решётками вокруг и с решётчатой же дверцей.

– Ивашка – это который с волосьями долгими? – тоненько спросили из угла.

– Он самый! – Мизгирь попытался сесть.

– К махистру его потащили, – угрюмо буркнул Федька, шмыгнув носом. – Ты, дядя, лежи трохи, не шебурши. Башку тебе шибко пробили.

Стрелок спокойно лежать не хотел, снова вскинулся:

– К какому еще махистру?!

– Дык известно какому – фон Готфриду, хозяину нашему.

Мизгирь похолодел. Федька же добавил, вновь сопнув простуженным носом:

– Твой Ивашка ведь тоже шлюссель, как мы. Потому и взяли его.

– Че-го?! – стрелок дёрнулся – на память сразу пришло другое, но очень уж похожее на это словечко, – но ребята его в несколько рук удержали, принялись втолковывать, как неразумному:

– Шлюссель – это же «ключ» по-ихнему. Махистр собирает нас в связку, а как соберет – так и власть получит над миром и временем. Двенадцать ключей ему надобно.

«Вот оно что!» – Мизгирь наконец поутих. А потом углядел на запястьях и щиколотках сидевших вокруг подростков тяжеленные на вид кандалы. А на замурзанной шее у каждого – ошейник с прикованным к нему кольцом. Через эти кольца тянулась длинная ржавая цепь – конец ее крепился к вбитой в низкий потолок скобе.

И впрямь связка! Но что за Готфрид такой? Неужто еще одно обличье чародея?!

– А куда нас везут? – стрелок тяжело перекатился вбок, попытался заглянуть под холщовый полог, накинутый поверх решётки. Снаружи серело хмурое утро.

Тревога за Ивашку становилась всё сильней.

Тощий мальчишка в пёстром изодранном балахоне тряхнул головой, отбрасывая с узкого лица грязные патлы, облизнул разбитые губы и близоруко сощурился на Мизгиря:

– Надо полагать, в очередное место силы, – он нервно усмехнулся краешком воспалённого рта. Подсохшая было короста лопнула, закровила. Парень снова мазнул по ней языком, поморщился. – Они вроде как рыцари-крестоносцы, только спецподразделение.

– Крестоносцы?! – на ум стрелку сразу пришли черно-красные повязки на рукавах – ненавистные свастики. Он выдохнул. – У фашистов тоже кресты были. Такие… с загнутыми концами. Они?

– Вы знаете про фашистов?! – мальчишка вскинул на него вспыхнувшие непонятным восторгом глаза, весь подался вперед так, что цепь натянулась и железо врезалось в его острый кадык. – Из какого вы года?

Мизгирь покачал головой:

– Мой мир, как и время в нём, давно сдвинулся с места. Я даже не знаю, в прошлом мы сейчас или в будущем от моего рождения.

– Ясно… – парень сразу же сник. – А как называется ваша родина?

– Сор-Олум, мертвый солончак. Я Мизгирь, сын Хорта из рода Кречета.

– Нет… не слышал я про такое место… Фонологически похоже на какую-то среднюю Азию. Ладно, неважно, – он покосился на стрелка. – Меня Ярик зовут. Ярослав Халиченко. Мы с мамой в Пскове жили… раньше. У нас машина была, квартира. Я в гимназию ходил… с физико-математическим уклоном. А потом мы решили поехать к бабушке в деревню на каникулы. И я… – он замялся. – Пошел в уборную через огород, открыл дверь – и попал вдруг сюда, – он отчаянно и коротко всхлипнул. – Мама, небось, волнуется, ищет меня. И бабушка… А я даже не могу дать знать, что живой. И что им опасность грозит.

– Какая опасность? Нашествие? – Мизгирь подобрался весь.

– Да. – Ярик придвинулся к нему ближе, звякнув цепью. – Когда этот магистр тайного ордена соберет всю связку своих ключей, то есть нас, он будет открывать порталы куда ему вздумается. И это будут не двери даже – ворота! И он поведет через них свои армии. Вы представляете, что тогда будет?!

Стрелок молча кивнул. Он представлял. Более чем.

– Знаете, что сейчас с вашим другом делают? – Ярик пронзительно глянул на него исподлобья. – Ставят на него… как это объяснить… Синхронизатор… ограничитель. Думаете, это просто ошейник? – он тронул широкую стальную полосу на горле. – Они туда что-то впаивают – и это одновременно подавляет нашу волю – и формирует энергетическую связь. Принцип, родственный работе трансформатора. Мы создаём общее магнитное поле.

– Опять пошел свою ересь талдычить, – проворчал Федька себе под нос. – Я ж говорю, блажной! Мало я ему навалял тогда! И в бога-Христа нашего не верует. Вон, вместо креста на шее какую-то погань таскает! Язычник!

– Да это просто значок! Эмблема рок-группы! – обиженно взвыл Ярик. – А ты дубина! Одни свои гусли и знаешь!

– Я тебе сейчас такую дубину покажу! – Федька кинулся было на него, брякая кандалами, но тут чья-то коленка врезалась ему в бедро, и он, взвыв, отлетел в сторону.

– Хватит лаяться, будто псы цепные! – гаркнул чернявый горбоносый парень, сердито сверкнув глазами. – Хотя… чего уж там… цепные и есть, – процедил он вполголоса, но Мизгирь, однако же, разобрал и устало усмехнулся.

– Ма олен хирмуль! – рыженькая, вся усыпанная веснушками девочка вдруг расплакалась, принялась размазывать слёзы по грязным щекам.

И тут повозка остановилась. Снаружи послышалась чужая гортанная речь, лязгнул засов. Все мигом смолкли – будто выключили их. Мизгирь тоже замер, прикинулся мёртвым: негоже выпрыгивать, не разведав толком обстановки и сил противника. А сам наблюдал сквозь смеженные ресницы.

Двое амбалов в белых, с чёрными крестами плащах поверх кольчуг, зашвырнули в повозку бесчувственного Ивашку, закованного в кандалы, ловко продели цепь и через его ошейник. Мальчишка всхлипнул, не приходя в себя, подтянул коленки к груди. Светлые волосы его сбились в колтун, слиплись от крови.

У стрелка внутри захолонуло: только ведь начал малец обживаться, оттаял чуть – и опять! На новые муки. Что за судьба у него такая?!

И ведь никто в деревне не знает, что с ними – равно как и о надвигающейся беде. Нет, не пощадят эти рыцари селян – всё разграбят, пожгут! А Танкист… Танкист там один!

Мизгирь едва не скрипнул зубами, в который раз кляня себя за беспечность.

И тут Ивашкины веки дрогнули. Он выдохнул, повёл вокруг себя мутным растерянным взглядом, будто ища кого.

– Здесь я! Не бойся! – стрелок обхватил его за плечи, прижал к себе, уткнулся лицом в макушку. Ивашка обнял его в ответ, с трудом унимая нервную дрожь. Мизгирь даже через рубаху ощутил тяжесть и холод его оков.

– Они били тебя? Мучали?

– Нет, и пальцем не тронули, – облизнув губы, прошептал Ивашка. – Обыскали только всего. Поесть предлагали даже, но я не стал.

– И правильно! – снова подал голос Федька.

– Мизгирь, послушай, а где ж наш Мурысь? – Ивашка вдруг всполошился.

– Да шут его знает! – недоуменно пожал плечами стрелок, еще раз для верности огляделся: не затесался ли кот среди узников.

– Ребята, вы нашего кота не видали? Он здоровущий, черный такой. Ночью с нами был.

Федька прыснул:

– Небось, махистровы лыцари его изловили да варят нам на обед. Они нас вечно всякой тухлятиной потчуют.

Ивашка хмыкнул:

– Да ладно тебе! Мурысь сам кого хочешь сварит! Это такой кот, что вам и не снилось.

– А Уну, Уну-дьяволицу ты видел? – зашептала быстроглазая девушка. Мизгирь сообразил, что это, наверное, и есть Аринка из-под Новгорода. Простоволосая, в одной лишь исподней рубахе, она зябко поёжилась и добавила вполголоса: – Уна – это такая стерва высокая в белом чепце.

Ивашка пожал плечами:

– Ну, видел. Она за спиной у магистра стояла, говорила ему всё на ухо. Только что – я не разобрал.

Мизгирь хмыкнул:

– Жена его, что ли?

– Ещё чего! – Федька приложил непотребно, цыкнул слюной через дырку между зубами. – У магистра жена – баронесса, урожденная фон Штильке. А Уна так… продажная девка при нём.

– Это откуда такие ценные сведения? – изумлённо покосился на него стрелок.

– Дык я медальон хотел у него стибрить. Открываю – а там портрет, и подпись на обороте. Ну, я и смекнул, что к чему. Правда, фон Готфрид меня потом изловил и выпорол за то знатно. Две недели сидеть толком не мог!

– Уна тоже ключ, а ходит свободная, а не как мы, в кандалах, – вздохнул чернявый.

– Ну, так с Уны же всё и началось, говорят. Через неё магистр силу свою получил, стал шлюссельмейстером. А потом еще и компас раздобыл, который на другие ключи ему указывает.

– Гад он, магистр этот! – тихо обронил Ивашка.

– Конечно, гад, каких свет не видывал! – согласно покивали ему. – Только ты всё равно от него теперь никуда не денешься. Не мытьем – так катаньем возьмет своё, и будешь ты в его связке работать.

– Да ни за что! – Ивашка тряхнул раскосмаченной гривой. – У меня уже есть ключник! А другого не надобно мне! – он порывисто стиснул ладонь стрелка, будто дал клятву верности. – Мы – тау-риш, братство! – горячо выпалил он.

Мизгирь крепко сжал его руку в ответ.

– Ну, тогда ты ещё наплачешься, – ехидно продудел Федька. – Махистр один день ласковый, а на другой – калёным железом жжёт. А захочет – так и вовсе все жилы по одной из тебя повытянет. Ещё о смерти будешь молить.

Ивашка ничего ему не ответил. Нахохлившись, притулился горячим плечом к боку стрелка. Потом встрепенулся вдруг, вскинул голову.

– Мизгирь… а ведь они и про тебя спрашивали! Фон барон-то этот по-нашему сносно чешет, только малость слова коверкает. И вот он все допытывал, ключник ты мой или кто. И держишь ли при себе огнестрел. А я ему ничего не сказал, дурачком прикинулся. Мол, память отшибло мне. А ещё знаешь… у магистра ведь тоже пистоль есть, я видел. Только не такой, как у тебя, а чёрный. И дуло у него широкое.

– Беретта с глушителем, – процедил Ярик. – Ну, хоть не бластер – уже и на том спасибо! – он потешно развел руками.

Ивашка прыснул. А Мизгирь тем временем лихорадочно прикидывал: «Выходит, магистр опаснее, чем я думал. Тоже стрелок, тоже ключник. И оружие у него понадёжней моего будет. Если заряжено, конечно».

– А что с остальными? Сколько их?

– Это передовой отряд, не больше двадцати человек. Но как только мы откроем портал – подтянется весь их орден. Вооружение – арбалеты, секиры, мечи. Пистолет только у Готфрида, – раздумчиво пояснил Ярик.

– Это хорошо, – кивнул Мизгирь.

– Да что ж тут хорошего?! – не выдержал Федька. – Как ты собираешься с ними сладить?!

– Это уж моя забота, – стрелок сухо усмехнулся. – Вы только без паники, ребята.

Те молча переглянулись. Но в глазах затеплилась надежда.

Ждать им пришлось долго.

Снаружи трещал валежник. Рыцари переговаривались неспешно. Звякала посуда. Потом потянуло запахом дыма и вкусного мясного варева. Мизгирь сглотнул набежавшую слюну – с прошлого дня у них и крошки во рту не было.

«Вжирх! Вжирх!» – видно, точили меч.

Лязгнули доспехи, заскрипели мелкие камешки – кто-то шёл сюда, тяжёлый и грузный.

Мизгирь плавно снял револьвер с предохранителя. Взвёл курок. И, когда снова отворили засов и полог наконец откинулся, под него просунулось чье-то костистое, будто вырубленное топором лицо с белёсыми глазами. Мизгирь распрямился стальной пружиной, кинулся вперёд. И опоздал буквально на долю секунды: в кольчужной перчатке возник воронёный ствол, коротко гахнул – и плечо стрелка ожгла горячая боль. Стиснув зубы, он пальнул в ответ слепо, не целясь. От грохота заложило уши. Пуля цвиркнула, отскакивая от металла.

– Не пробил! Кольчуга заговорённая! – ахнули сзади. Перепуганные мальцы вжались в дальний угол повозки.

С глухим отчаяньем Мизгирь осознал, что упустил свой единственный шанс: вот она надвигается, его белоглазая смерть, и он уже ничего не успеет сделать. Ни для Ивашки, ни для этих семерых, вырванных по чужой воле из привычной им жизни.

Второй патрон дал осечку.

Мизгирь припал к доскам, как зверь. «Ну уж нет! Я тебя, падлу, уделаю!» – он перекатился и коротко взвыл, ударяя белоглазого обеими ногами в пах. Тот глухо охнул, согнулся пополам.

И тут лесную тишину распорол сухой треск автоматных очередей и истошный кошачий мяв.

* * *

Рыцари тайного ордена полегли от оружия своих же потомков.

Уцелел лишь магистр, да и то потому, что Мизгирь, чёрный и страшный, вдруг встал во весь рост и рявкнул:

– Не стрелять! Этот гад нам живым нужен! – его полоснула вдруг мысль: «Кто же ребят из связки по домам отправит, как не этот?! Раз уж он схитил их – ему и возвращать!»

Он обвел пронзительным взглядом своих спасителей.

Танкист, все хуторские и даже староста Фрол были здесь! Шмайссер в его ручишах смотрелся сущей игрушкой. А кому не хватило оружия огнестрельного, похватали вилы, топоры, дреколье. А у Степановых ног вился, задрав трубой хвост, верный Мурысь.

Узников наконец расковали. Они стояли испуганной кучкой, жались друг к другу, робко косились на опасные штуковины, уничтожившие за минуту целый отряд. Один только Ярик не выказывал страха. Он подмигнул Ивашке как близкому другу – и тот понимающе улыбнулся ему в ответ. Будто солнышко просияло.

Аринка вдруг заозиралась:

– А Уна где же?

Принялись искать, но той и след простыл.

– Утекла, гадина! – Федька отчаянно сморкнулся в траву. – Жаль, не поквитался я с ней.

Гуртом они отправились на хутор.

Барона фон Готфрида скрутили и, надавав ему тумаков, перекинули как куль поперек седла, повезли следом. Сгрузив, заперли в амбаре Танкиста. Магистр поначалу сыпал громогласными проклятьями, но наконец затих и он.

А спасённых ребят тем временем повели в баню, там отмыли до скрипа, до красноты, потом принялись кормить. Те поначалу накинулись на еду – наголодались, намаялись. Но вскоре уже и есть не могли: сидели распаренные, осоловевшие, вяло переговаривались.