Япония по контракту

Философски полагает, что общение с внешним миром дороже комфорта? Или экономит топливо? Мысль об экономии вызывала у неё ненависть, а воспоминание о горячих русских батареях нежность. И всё-таки керосинка заставила её задуматься: может, русский обычай гонять кипяток по трубам, чтобы разогревать до июльской жары пустые квартиры, не так уж хорош? А экономный обогрев японской печкой – путь к богатству страны? Но ей не хотелось этим путём идти. Не хотелось сидеть в провонявшей керосином квартире, наполненной каким-то клочкастым воздухом – местами горячим, местами ледяным. Собираясь выйти на улицу, она надела на себя все тёплые вещи, какие нашлись в доме. Поглядывая с ненавистью на чемодан, полный нарядных тоненьких костюмчиков, она с тоской вспоминала старый толстый свитер, презрительно брошенный в Москве. Она не подозревала, что главной японской проблемой будет согреться! Она вообще представляла себе Японию как-то не так. Она ехала в процветающую страну, а встретила допотопные газовые колонки, ванну без сливной трубы, стиральную машину, выпускающую грязную воду на балкон… И холодный дом, насквозь пронизанный сквозняками.

На улице не было ни души. Возле дома вороны расклёвывали пакет с мусором, брошенный на тротуаре. Соседский мальчик с болезнью Дауна частенько выносил его не вовремя. И забывал убрать в бачок под крышку. Она переступила через яичную скорлупу, поскользнулась на кожуре банана. Вспугнутые птицы с оглушительным карканьем расселись на голых ветвях. Почему в этом городе так много ворон? И совсем нет воробьёв? Часы на школьной башне вызванивали колокольчиками что-то щемящее. Звуки падали в унылую тишину, медленно опускались на ряды замёрзших маленьких домиков и тоскливо летели в сторону океана – умирать. Грустная это страна – Япония! И звуки здесь такие печальные: утренний колокол, вечерний звон часов… И этот вот тоненький писк. Откуда он?

Крошечный фургончик с жёлтым фонариком, пыхтя трубой и жалобно попискивая, медленно полз по улице. Приблизившись к ней, фургончик замер, открыл заднюю дверь, обдав запахом жареного мяса. Парень в засаленном фартуке поклонился, указывая на жаровню. На железных прутьях шкворчали маленькие куриные шашлычки – пять крошечных кусочков на палочке. Умакнув волосяную кисть в соевый соус, парень смазал шашлычки, заговорил, повторяя слово "терияки", наверное, так назвалось блюдо. Фургончик уполз, привлекая писком новых клиентов, а она проглотила на ходу два шашлычка – что там есть-то! – и, окончательно окоченев на продутом ветром проспекте, побрела, мечтая найти место, где будет по-настоящему тепло.

У перекрёстка светился стеклянный кубик магазина. На высокой мачте над ним горели неоновые цифры 7/11 и 24. Название магазинчика по-английски звучало неплохо, в рифму – Сэвэн-илэвэн, хоть и непонятно. Смысл числа 24 был предельно ясен – магазин работал круглые сутки. Керосином тут не воняло, зал обогревали дорогие электрические кондиционеры. И всё-таки неприятный, странный запах был. Он шёл от булькавшей на плите коричневой жидкости, в которой плавали какие-то белесые ноздреватые кубики, плотные белые конусы, связки полупрозрачной лапши… Продавец разогревал в микроволновой печи коробки с готовой едой и продавал их парням в мотоциклетных шлемах – именно они заполняли магазин. Присовокупив к горячей еде банку холодной кока-колы и журнал с красивыми машинами и полураздетыми девушками, парни уходили к своим мотоциклам. Магазин торговал тем, что может вдруг понадобиться на бегу: чипсами, носками, бутербродами, зубными щётками… Рядом с бритвами и хлебом стоял шампунь. Который, кстати, был ей нужен. Она выбрала маленький красный тюбик на пробу.

Ледяной погреб квартиры мгновенно высосал из тела тепло, добытое ходьбой. Подождав, пока пар от горячей воды хоть немного согреет ванную, она открыла тюбик, намылила голову. Пена стекала странно розовыми хлопьями. Через минуту её страшные опасения подтвердились – под струёй фена шевелились морковного цвета волосы. Она бросилась в магазин в поисках краски для волос, которая смогла бы скрыть ужасающие следы красного тюбика. А потом долго мучилась над инструкцией, написанной, естественно, по-японски и страдала у зеркала, отразившего очередную жуткую неудачу. В самый разгар экспериментов с волосами на обогревателе замигала красная лампочка, тёплая струя воздуха стала стремительно остывать – кончился керосин. К счастью, заботливый Хидэо вместе с печкой привёз полную канистру. Она приволокла её с балкона, достала из обогревателя бачок, попыталась залить керосин в узкое горло… Вытирая вонючую лужу на полу, вспомнила, что кроме канистры Хидэо привёз какую-то трубку, теперь валявшуюся на балконе. Она опустила трубку в канистру и заработала сифоном, как насосом – керосин потёк в бачок жидкой струйкой. Изучая переливалку, она разглядела полустёртые надписи на ручке: "открыто" и "закрыто". Конечно же, ручка стояла в положении "закрыто"! В этой стране жила тысяча незнакомых мелочей. И сегодня все они были против неё!

Забившись в футонг, как в нору, она слушала, как в щелях тоскливо воет ветер. За тонкой стенкой мычал соседский мальчик с болезнью Дауна. На экране телевизора мужчины в тёмно-серых кимоно пели что-то заунывное. Их каменные лица были неподвижны, и только жилы на шеях болезненно вздувались, с трудом выпуская судорожные, прерывающиеся звуки. Солист – высохший старик, хрипел, словно его душили. Женщина в синем кимоно пряталась за камень и через секунду являлась с лисьей мордой, прежде скрытой платком. В этой странной стране всё было странным – образы, песни, шампунь…

Утром опять заехал Хидэо. Заметив её морковные волосы, он всплеснул руками и захохотал, а, насмеявшись вдоволь, посоветовал позвонить Намико. Намико приехала быстро, сразу поняла серьёзность случившегося и не засмеялась, а предложила пойти в магазин. В результате долгих переговоров с продавщицей, Намико предложили ей купить цветной лак, который поможет скрыть морковного цвета волосы. Намико выбрала самый светлый тон, который нашёлся в магазине, но её голова всё равно стала по-японски чёрной. На прощание Намико внимательно исследовала красный тюбик и покачала головой в сомнении.

– Это простой оттеночный шампунь! Выкрасить голову так радикально он не мог!

– Японскую не мог, а русскую запросто, – сказала Наташа.

Эта Наташа появилась очень вовремя. Попалась в тот момент, когда отчаяние уже готово было охватить несчастную красно-чёрную голову. В зеркальной витрине магазина вместе с жуткими волосами отразилась похожая на француженку тоненькая нарядная блондинка. Рассыпав мелочь, француженка охнула: "Господи!" И оказалась Наташей из Киева, своей, родной. Три из своих тридцати лет Наташа прожила с мужем-аспирантом и дочерью в Японии и успела узнать тут многое.

– Эта беда известна многим здешним светловолосым дамам, – утешила Наташа, – японские краски рассчитаны на чёрные и жёсткие японские волосы.

Наташа посоветовала чёрный лак выбросить и купить светлую краску. И научила – если в инструкции написано: держать двадцать минут, для наших мягких и светлых волос хватит двух. Наташина наука помогла, волосы были возвращены к более или менее исходному состоянию.

– Ах, как хорошо Вам помогла моя жена, – удовлетворённо сказал Хидэо, подъехав к её дому вечером.

Она не стала его разубеждать. И Намико, сидевшая вместе с мужем в машине, тоже промолчала.

– Я хотела бы приступить к работе уже завтра, – сурово заявила она Хидэо, обиженная его утренним смехом.

– Вы устроились так быстро? – удивились супруги Кобаяси.

И попросили позволения осмотреть её дом.

– Посмотри, как она стелит постель! Как вешает платья!

Для японцев этот вечер был полон открытий – они впервые видели, как живут русские. И всему изумлялись искренне, как дети.

– Вы приглашаете нас вместе поужинать? Вы сами готовите? Вы, профессор… Этот суп называется щи?

Щей здесь не знали. Зато знали пирожки. Только называли их странно, делая ударение на второй слог. Гости ели охотно, издавая традиционное японское мычание, означавшее восторг. Они были благодарные едоки, только съесть могли немного. После второго пирожка Хидэо откинулся на спинку стула.

– Я обжора! Больше не могу!

Она вышла на улицу проводить гостей. Соседский малыш глянул на неё и перестал сосать палец, замер, уцепившись за мамину юбку. Такую странную белую тётю он видел в первый раз. И девочка-подросток уставилась на неё, забыв о приличиях, не в силах отвести изумлённый взгляд. Япония с любопытством смотрела на неё. Она смотрела на Японию…

Глава II

Университет

Вот причуда знатока!

На цветок без аромата

Опустился мотылёк.

Басё

Давайте познакомимся, бабушка!

Всё засыпал снег.

Одинокая старуха

В хижине лесной.

Басё

– Первый раз я сам отвезу Вас в университет, – предложил Хидэо. – Чтобы Вам не пришлось искать дорогу…

Ровно в восемь тридцать машина Хидэо подъехала к её дому. Вырвавшись из города, Тойота проскочила мост через горную расщелину, нырнула в лес и стала взбираться в гору. Университет, разрастаясь, свой новый, уже четвёртый по счёту городок построил в предгорьях – в центре ему не хватило места. Среди мартовских голых деревьев показались серые ряды унылых бетонных коробок – учебные корпуса. По шоссе неслись, не смешиваясь, два потока. Первый на мотоциклах, второй на автомобилях. Первый – в чёрных шлемах и толстых куртках, второй – в строгих костюмах и лёгких плащах. Первый, студенческий, ехал учиться, второй, преподавательский, ехал учить. Два потока и парковались отдельно – мотоциклы студентов и их немногочисленные машины останавливались под навесом в дальнем углу двора, преподаватели подъезжали к самому подъезду, занимая аккуратно расчерченные клеточки автостоянки. Пожилой сторож при появлении очередной профессорской машины вскакивал со стула и кланялся. Наивежливейшая улыбка вырывалась из-под марлевой повязки, укрывавшей его нос и рот. Преподавателей здесь уважали.

Дверцы машин открывались, выпуская сначала ноги в ослепительно начищенных новеньких ботинках. Потом показывался идеальный костюм с непременным синим отливом, ближе к горлу переходящий в белоснежную рубашку с тёмным галстуком и, наконец, голова, аккуратнейше постриженная и побритая. И непременно с озабоченным лицом. Далее являлся на свет дорогой портфель, туго набитый бумагами, а с ним нечто неожиданное – узелок, увязанный в пёстренький платочек.

– Это обед, – объяснил Хидэо, доставая из машины свой узелок. – Намико каждый день собирает мне коробочку. В столовую я не хожу, как и многие профессора. Нам некогда.

– Но зачем платочек?

– Такой платок мы, японцы, называем фу`росики, – строго поправил её Хидэо. – Узелок, увязанный в фуросики, это старинный японский обычай. Мы, японцы, чтим обычаи.

Строгие преподаватели в строгих костюмах гордо несли забавные узелки с торчащими весёленькими ушками, демонстрируя сразу две японские добродетели: верность японским традициям и японское трудолюбие, не оставляющее времени поесть в столовой. Наивежливейше кланяясь друг другу, преподаватели строгой цепочкой, излучающей достоинство, тянулись к дверям. Тут к ним присоединялся студенческий поток. Присоединялся, но не смешивался, резко выделяясь униформой. Футболка под выпущенной поверх джинсов клетчатой рубахой, кроссовки и длинные, постриженные в кружок волосы – студенты выглядели только так.

Стеклянная дверь открылась автоматически. Дешёвый вытертый линолеум, облупившаяся лестница, серые стены – государственные университеты во всём мире небогаты. Единственным украшением полутёмного коридора были большие окна, за которыми ярко синело море, и белели последним снегом горы. Немолодая уборщица, присев на корточки, оттирала едва заметные пятна на очень чистом полу. Её лицо скрывали опущенные поля панамки и марлевая маска. Маски – на уборщице, на стороже автостоянки – часть униформы университетского рабочего, призванная защищать от инфекций интеллектуальный персонал. Так подумала она. И улыбнулась – все новички, прибывшие в чужую страну, склонны возводить случайно замеченную деталь в ранг закономерности… По коридору шёл преподаватель, уже расставшийся со своим портфелем и узелком. И с ботинками. И даже с носками. На его босых ногах хлюпали пластмассовые шлёпанцы, не смущая хозяина несоответствием дорогому строгому костюму. В японском доме всегда ходят в шлёпанцах на босу ногу, а университет для служащего – дом родной.

Она разволновалась – не придётся ли и ей пойти по университету босиком? И тут же успокоилась. В коридоре показалась девушка в туфельках на каблуках. Женщинам, кажется, разрешались послабления.

Новые веяния не быстро доходят до островов – должно быть, им трудно перебираться по воде. Кризис науки в Японии, кажется, откладывался. Это на материке он бушевал, как зараза, поразив не только бывший Советский Союз, но и Америку с Европой. Японская же лаборатория встретила её спокойной устроенностью: компьютеры, дорогие приборы… У Хидэо была даже собственная библиотека – немалое собрание специальных книг и журналов.

– Это – Ваш кабинет! – Хидэо открыл ключом свежевыкрашенную серую дверь.

Новенький письменный стол из серого металла, новое серое кресло и серый металлический шкаф для одежды – о таком кабинете она мечтала всю жизнь. И ни разу в жизни его не имела. Заново отделанные стены… Она была первой гостьей новой лаборатории Кобаяси, значит, он приготовил кабинет специально для неё! Растроганная, она благодарила долго, горячо…

Хидэо прервал её – он очень спешил.

– Я должен представить Вас профессорам нашего факультета! Вас и ещё одного доктора.

Они вошли в большую комнату, сплошь заставленную столами с компьютерами.

– Это – студенческий зал, а это – доктор Чен из Китая. Он тоже недавно приехал.

Высокий, плечистый парень с широким спокойным лицом встал из-за стола, низко поклонился.

– Пойдёмте, пойдёмте! – торопил Хидэо, увлекая её и китайца в коридор. – Сначала я представлю вас сотрудникам моей лаборатории…

Хидэо, не стучась, открыл какую-то дверь. В прокуренной комнате сидел за компьютером высокий, лысый и очень тощий человек.

– Мой ассистент Шимада, – быстро сообщил Хидэо.

И тут же без церемоний потащил их дальше, объясняя на ходу, что в Японии каждому профессору положена лаборатория, каждой лаборатории – четыре сотрудника – три ассистента и техник. Хорошо всё устроено в Японии! Чётко.

Подбежав к какой-то двери, Хидэо напрягся, заранее улыбаясь, заранее кланяясь.

– Здесь кабинет знаменитого профессора Сато!

Хидэо очень волновался. Может, потому что недавно перешёл на инженерный факультет? На новом месте это был его первый учебный год. Он очень старался сделать всё, как надо. Осторожно постучавшись, он вошёл и тут же заговорил возбуждённо, торопливо, указывая рукой на неё и китайца. В его быстрой японской речи она различила слова "Россия" и "Москва" – Хидэо рассказывал её биографию. Он перешёл на английский, докладывая о её учёбе, работе… Потом прозвучали слова – муж, дочь и…

– Она уже бабушка, у неё есть внук, – улыбнулся Хидэо.

Она инстинктивно одёрнула юбку, неприлично короткую для бабушки. Хозяин кабинета – профессор в шлёпанцах на босу ногу, которого они встретили утром в коридоре, смотрел серьёзно и, кажется, разочарованно – ему привели старушку! Наскоро представив китайца, Хидэо стал цветисто расписывать достижения босого профессора – тот занимался микромеханизмами – миниатюрными устройствами, которые можно использовать в медицине, например, проглотить или пропустить по сосудам, или зашить куда-то внутрь тела. Ещё профессор Сато разрабатывал крошечные микрофоны и кинокамеры.

– Для шпионов? – пошутила она, и тут же осеклась, увидев непроницаемое лицо Сато.

Она спросила что-то по делу, но Сато оставил её вопрос без ответа, только вежливо улыбнулся, давая понять – деловые беседы вовсе не являются целью процедуры. Китаец держался позади и молчал, не забывая кланяться очень низко, а не так, как она, едва заметным кивком. На прощание Сато пригласил вновь прибывших заходить к нему на семинары. Хидэо нетерпеливо перебирал ногами. Ему предстояло повторить обряд представления в каждом из профессорских кабинетов факультета. Целый час ушёл на обмен любезностями, улыбками, поклонами… Вернувшись к себе в кабинет, она выгрузила из кармашка пиджака толстую пачку визиток, обретённых в процессе знакомств. Свои она, конечно, взять не догадалась. А вот доктор Чен прихватил так много карточек, что их хватило до самого конца коридора. Китаец лучше знал японские порядки.

Процесс представления оказался многоступенчатым – хождение по кабинетам было только первым актом.

– Я должен представить Вас на собрании факультета.

Хидэо назвал дату. А она тут же её забыла. И в день собрания пришла в джинсах и свитере. Китаец же явился одетым в парадный тёмно-синий костюм, такой же, как у японцев. И китаянки принарядились в синеватые, как у мужчин, словно форменные пиджачки. Только она одиноко сидела на собрании в своём белом свитере. Как белая ворона. Входящие в зал смотрели на неё удивлённо. Когда настал её черёд, она быстро отбарабанила всё, что велел Хидэо: где родилась, где училась, работала… Хидэо, кажется, остался недоволен. Не дождавшись чего-то, что должно было прозвучать, он поднялся сам и быстро заговорил. Она опознала уже знакомые японские слова: свой возраст, "муж", "дочь" и опять "бабушка". Теперь об этом факте был проинформирован весь факультет. Ей очень захотелось заставить добросовестного Хидэо замолчать.

– Что, обязательно нужно сообщать всем, что у меня есть внук? – спросила она его сердито после собрания.

– А почему это надо скрывать? – удивился Хидэо.

– Потому что у нас не принято говорить о возрасте женщины.

– У нас не так, – равнодушно возразил Хидэо. – Мы обязаны сообщать собранию полные данные о новом сотруднике. Абсолютно полные!

Собрание не исчерпало сценарий знакомства.

– Скоро первое апреля – начало учебного года, – сказал Хидэо. – В лабораторию пришли новые сотрудники, студенты. Мы всегда начинаем учебный год с вечеринки знакомства. – Хидэо написал объявление о вечеринке на шероховатой стеклянной доске в студенческом зале, выбрав самый яркий фломастер, красный. – Видите, я уже назначил день и отдал приказ.

Исполнять приказ предстояло младшему персоналу и студентам – у Хидэо их было двенадцать – одиннадцать парней и одна девушка – Митико. Но ребята называли её не по имени, а по фамилии – Фудзивара, добавляя церемонное "сан". И друг друга они называли так же церемонно. Именно Митико приняла на себя командование парадом. За длинным столом, отгороженным от компьютерной части студенческого зала шкафами с журналами и книгами, собрался штаб под её руководством. Штаб действовал так чётко, словно роли были распределены заранее. Впрочем, ребята были новичками только для сотрудников лаборатории, друг друга они знали хорошо, они проучились вместе два года. В лаборатории студенты попадали получив звание бакалавра и перейдя на третий курс.

Двенадцать человек быстро разбились на три звена: овощное, мясо-рыбное, питейное. В руки трёх главарей – обладателей самых просторных машин – легли списки: пиво – тридцать банок, кока-кола – двадцать, редька – три штуки, холодные закуски – пять больших коробок, пирожные – двадцать пять штук. Митико с удовольствием объясняла всё это подсевшей к студенческому столу русской сотруднице – девочке нравилось, что иностранка интересуется их жизнью. Пока будущие исполнители изучали списки продуктов, которые им предстояло купить, Митико с калькуляцией в руках отправилась к лабораторному технику Ямазаки. Тот долго сидел у своего компьютера, готовя итоговую калькуляцию шефу – профессору Кобаяси. За пирушку-знакомство платил он. Из лабораторного фонда или из своего кармана – трудно понять, Хидэо называл то и другое – "мои деньги".

Пятого апреля она надела нарядное платье и новые туфли – всё-таки первый пир в новой лаборатории! Без пяти четыре за ней зашёл Хидэо в сопровождении ассистентов, чтобы вместе отправиться в административный корпус факультета. Кроме администрации здесь располагалось много других полезных помещений: банкетный зал, мини-гостиница для университетских гостей, курсы японского языка… В вестибюле устроился маленький музей истории университета – пожелтевшие от времени учёные труды в застеклённых витринах, шкафы, где хранилась старинная одежда преподавателей и студентов… Вестибюль служил не только музеем, но и комнатой отдыха – уютные журнальные столики с хрустальными пепельницами, бархатные кресла с белыми кружевными салфетками на высоких спинках… А за окнами – ухоженный сад. Только желающих отдыхать не было. Все работали.

На пороге небольшого банкетного зальчика их встретила стайка жёлтых клеёнчатых шлёпанцев банно-больничного образца. Первой жертвой японской действительности пали её модные туфли, оставшиеся валяться в прихожей. В зал она вошла в казённых тапках, сделавших абсолютно нелепым её нарядное платье. Впрочем, платье тоже было ни к чему – зал дышал ледяным холодом. Толстый свитер и тёплые брюки Митико оказались куда более уместными. Хидэо усадил её на низкую скамейку возле низкого стола и заботливо придвинул поближе крошечную электрическую печь. Это было единственное сооружение, призванное обогреть помещение.

– В университетском городке есть центральное отопление, – Хидэо словно извинялся. – Но первого марта его отключили – весна.

На дворе было градусов десять – двенадцать, а в бетонном зальчике, кажется, ещё меньше.

Рассаживались по ранжиру. В центре, рядом с ней поместился профессор Кобаяси в обрамлении двух ассистентов. Студенты сами собой чётко сгруппировались по годам – аспиранты, рядом с ними дипломники, а дальше молодёжь с третьего курса. Парни под предводительством Митико расставляли на столе коробки с бутербродами и пивные банки, раскладывали пакеты с орешками, картофельными чипсами… Она ринулась было помогать, но Хидэо остановил её – не профессорское это дело! Пришлось покорно вернуться за стол. Хидэо взял слово. И долго его не отдавал. Он говорил об истории создания своей лаборатории и о её светлом будущем, о чрезвычайной важности своей деятельности… Наконец он объявил свой рассказ законченным и после короткого перерыва на выпивку и еду велел представляться остальным – так положено на пирушке знакомств. Шимада быстренько сообщил три вещи: где родился-учился, над чем работал и какое у него хобби. Поскольку роль хобби Шимады исполняла его работа, речь получилась предельно краткой. Четвёртым пунктом он обронил, что у него есть сын. О жене речи не было. Видимо, факт наличия сына сам собой подразумевал её существование.

Другие сотрудники доложились ещё короче, словно соблюдая правило – чем ниже должность, тем меньше времени тебе положено. Студенты укладывались в пару фраз – учёба, хобби… Личной жизни в виде жены не обнаружилось ни у кого – студент в Японии не женится. Её присутствие вынуждало публику говорить по-английски, и бедные ребята морщили лбы, мучительно припоминая иностранные слова. Только Хидэо ликовал – его лаборатория приобретала международный лоск! За десять минут пятнадцать человек управились со своими жизнеописаниями, уступая ей черёд. Глядя на красивый стол и проголодавшихся студентов, она наскоро сообщила, что положено, кончив дочерью. Хидэо смотрел на неё, словно ожидая чего-то ещё. Не дождавшись, вступил сам:

– У неё есть внук!

В зале повисла такая тишина, словно сообщили о её кончине. Потом снова заговорил Хидэо. Он признался, что женил сына и вскоре, вероятно, тоже обзаведётся внуком.

– Но даже когда это случится, когда я стану стариком, обращайтесь ко мне запросто, как к другу, – печально попросил он студентов.

Она почувствовала, как у неё сгорбилась спина, её производили в старухи! И помочь тут не могли даже её хобби, о которых она только что рассказала: байдарка и горные лыжи. Наверное, это выглядело очень забавно – бабка с вёслами скачет по порогам.

Вечером, ожидая автобус, она обратила внимание на элегантного мужчину средних лет. Поймав его заинтересованный взгляд, почувствовала себя отомщённой за "бабушку". Она вовсе не чувствовала себя старушкой в свои пятьдесят лет! Мужчина подошёл, заговорил. Его английский был безупречен, как и темы, которые он обсуждал: радушный хозяин рассказывал гостье про свой город. И объяснял, почему ездит на автобусе: собирается на пенсию, привыкает обходиться без машины, обременительной в старости.

– Вы совсем не похожи на пенсионера! – воскликнула она, и мужчина удовлетворённо улыбнулся.

Он вышел на её остановке, пошёл рядом. У соседнего дома пожал на прощанье руку, представился и оказался… профессором Кумэдой с её инженерного факультета! Она назвалась тоже. Кумэда почему-то огорчился.

На следующее утро Хидэо принёс в её кабинет маленький электрический обогреватель. Она, тронутая заботой, призналась, что вчера познакомилась на улице с одним из профессоров их факультета, милейшим человеком. Реакция Хидэо была неожиданной – он покрылся красными пятнами.