Свод небес

Ожидания Марфы оправдались: пилот вертолета и проводник уже бодрствовали – они стояли у раскрытой кабины вертолета и о чем-то говорили вполголоса, при этом с упрямством глядя друг на друга.

– Доброе утро! – поздоровалась Марфа, приближаясь к ним. Разговор их тут же оборвался. Пилот и проводник обернулись к Марфе. – Есть какие-нибудь новости?

Проводник и пилот переглянулись между собой – на лицах обоих Марфа видела смятение.

– Что-то случилось со связью, – сказал пилот. – Я не могу ни с кем связаться…

– Вчера мы должны были вернуться к вечеру, – заметила проводник. – В любом случае за нами должна вылететь поисковая группа.

– Мы немного отклонились от курса, – вставил пилот, – но, думаю, это не помешает им в скором времени обнаружить нас. Место здесь открытое, и в пансионате о нем знают. Наверняка в ближайшее время все уладится.

Пилот улыбнулся Марфе, и та ответила и ему, и проводнику улыбкой. Утвердительно кивнув на заверения проводника и пилота, Марфа направилась обратно к туристической базе.

Марфа не была склонна к излишней эмоциональности, однако что-то в лицах и самих словах пилота и проводника заставило ее испытать чувство обманутости. Когда она прошла на территорию базы и окинула ее взглядом, в ней зародилось ощущение стесненности, связанности, словно кто-то намеренно доставил их в это место, заключив их в изолированную от внешнего мира область. Но ощущение это исчезло так же неожиданно, как и появилось, – бросив взгляд на домик, где заночевали мужчины, в Марфе дрогнул прилив радости: она подумала о Мелюхине, об их будущем, и чувство безвыходности тут же исчезло.

Все пробудились ото сна ближе к семи часам утра, и каждый задался вопросом, изменилось ли их положение. Но связь по-прежнему отсутствовала, и Марьяной, хваткой, темпераментной, был поставлен вопрос о завтраке. В вертолете находился довольно большой контейнер со съестными припасами, часть которых накануне взяли для ужина: здесь были бутылки с водой, сухари, миниатюрные овощные и мясные консервы и небольшие плоские баночки с вареньем. Так был организован скромный завтрак.

– Эта база не функционирует? – спросил Лев, тот самый молодой человек, который помог проводнику открыть дверь в дом.

При этом вопросе взоры всех обратились на проводника, которая в ответ только отрицательно покачала головой.

– Почему? – удивленно протянул Максим, скептично настроенный молодой мужчина. – Такую базу отгрохать и допустить такое запустение… – Максим разочарованно поморщился: – Ее явно кто-то не поделил.

Проводник ничего не ответила. Она внимательно разглядывала жестянку с тушенкой, которую неспешно ела.

Обсуждение судьбы заброшенной туристической базы на этом прекратилось. Ни проводник, ни пилот эту тему разговора не поддержали, а все члены группы были на Алтае впервые и мало что знали о турбазах и санаториях этого края. На какое-то время разговор прервался, однако скоро новая тема заняла умы его участников: турбаза, на которой они оказались, находилась намного севернее пансионата «Яшма», к тому же значительно выше, так что здесь было несравнимо холоднее и ветреней. Ожидание спасателей растянулось на всю ночь и могло длиться еще неопределенное время, за которое, не имея возможности должным образом согреться, легко можно было заработать простуду. Мелюхин предложил проверить вытяжку в печах и попробовать их растопить. Его предложение все поддержали.

Сразу после завтрака Мелюхин, Лев, Максим и пилот вертолета занялись печами двух открытых накануне вечером домиков. Проводник ушла к вертолету, чтобы в случае появления связи назвать диспетчеру координаты аварийной посадки. Марфа же и Таня во главе с Марьяной отправились исследовать другие строения базы, рассчитывая найти в них то, чем можно было бы укрыться для согрева.

Марьяна предложила начать с бревенчатого двухэтажного строения. Марфа шла за Марьяной, замечая, что Таня едва поспевает за ними. Марфа вообще считала, что от Тани едва ли будет какая-то польза, – ходила она медленно, стоять без трости не могла.

Вход в здание был заколочен, и Марьяна предложила разбить стекло и проникнуть внутрь через окно.

– Можно попробовать зайти через черный ход, – кротко произнесла Таня. – Может быть, его не стали заколачивать…

И в самом деле: обойдя здание кругом, девушки нашли дверь, ведущую в подвальное помещение. Дверь оказалась запертой, однако деревянные наличники отсырели и заметно подгнили, и стоило Марьяне как следует дернуть за ручку, как дверь податливо распахнулась.

Осветив фонариком бетонную лестницу, девушки стали спускаться в подвал.

Марьяна направила свет фонарика на блеснувшие в дневном свете металлические стеллажи, на которых, должно быть, хранились когда-то бакалейные товары. Теперь же стеллажи были абсолютно пусты. Девушки направились по узкому коридору в следующее помещение.

Здесь раньше была кухня – посреди помещения темнел разделочный стол, а по периметру в стенах сохранились отверстия для подключения оборудования.

Из кухни девушки поднялись по невысокой лестнице наверх и, толкнув деревянную дверь, вышли в маленький необставленный зал, залитый серым дневным светом.

Едва ли в здании возможно было найти что-нибудь стоящее – здесь было пусто. Девушки обошли каждое помещение и, кроме пыли на дощатом полу, свитков полиэтилена и отдельных частей от вынесенной отсюда мебели, ничего не нашли. Только оказавшись в главном холле, где когда-то, по всей видимости, регистрировали гостей, девушки нашли рассыпанные рекламные листовки.

Подняв одну такую листовку, Марфа прочитала на ней: «Турбаза "Аполлинария" – одна из самых популярных баз отдыха на Алтае! Вас ждут качественное обслуживание и насыщенная экскурсионная программа…» На листовке была изображена счастливая улыбающаяся семья, запечатленная на фоне этих самых деревянных домишек базы, что теперь утопала в зелени завладевшей ею тайги.

– Идем отсюда, – раздался гулкий голос Марьяны. Она, так же как и Марфа, подняла с пола листовку и, просмотрев ее, равнодушно бросила обратно.

Последовав примеру Марьяны, Марфа вышла из холла. Таня двинулась за ними, проследив взглядом за тем, как брошенная Марфой листовка спикировала на пол.

К девяти часам утра ветер снова усилился. Над головой трещали ломаемые порывами ветки, угнетенно скрипели терзаемые бурей стволы сосен. Пепельное небо, нахохлившись, сердито сдвигало густые брови облаков.

К этому времени были вскрыты и обысканы еще четыре домика. В них были обнаружены двухместная кровать с матрацем, два стула, раскладное кресло, столик, точно такой же, как и в первом домике, деревянный гребень для волос, авторучка и забытая кем-то газета от 16 июня 2009 года.

Скоро ветер стал приносить с собой не только мелкую пыль и фрагменты веток, но и дождевые капли, которые становились все чаще и крупней, штрихами полосуя пыльные стекла. Внезапно из низкого плотного покрова неба хлынули потоки дождя, объявшего мутной дымкой территорию базы. В этот момент Марфа и Марьяна были в том домике, где девушки провели ночь, – они двигали диван и кресло так, чтобы дождь из проломленной крыши не заливал их. Печь этого домика была совершенно негодной для отопления, и было решено на время ожидания спасателей поселить девушек в соседнем домишке, где и печь, и крыша обеспечивали относительно комфортные условия. Для этого нужно было перенести в него диван и кресло, но разыгравшаяся буря не позволила сделать это, и теперь Марфа и Марьяна прикладывали немалые усилия, чтобы не лишить себя единственного места для отдыха. Тани с ними не было: вернувшись из административного корпуса, она не стала вместе со всеми обыскивать дома, а решила обойти территорию турбазы. И Марфа, и Марьяна увидели в этом решении Тани стремление остаться наедине с собой.

У Марфы мелькнула мысль о том, что Таню не следовало бы оставлять одну, и она решила, что настал подходящий момент для разговора с Мелюхиным.

Она оставила Марьяну и, войдя в соседний домик, где работали мужчины, подозвала к себе Мелюхина, который сразу же вышел к ней.

– Таня не способна на это, – заключил он, когда Марфа рассказала ему о своих наблюдениях. – Это абсурд.

– И все-таки, когда мы приземлились здесь, она не слишком обрадовалась этому, – заявила Марфа.

– Ее обморок связан с испугом, – заверил Марфу Мелюхин. – Поверь, я знаю Таню. Она любит жизнь. И она давно приняла свой недуг и смирилась с ним.

– Если бы я была такой, как она, – сказала Марфа, – и ты бы оставил меня, я бы не смогла смириться с этим…

Мелюхин не ответил на эти слова Марфы, а, на миг опустив свой задумчивый взгляд, он вновь поднял его на Марфу, притянул ее к себе и обнял так, будто хотел успокоить. Марфа обвила его пояс руками и прижалась к его груди.

Несмотря на убежденность Мелюхина, Марфа все же решила тайком проследить за Таней. Пройдя за дома и углубившись в парк, Марфа увидела Таню на одной из дорожек. Та не заметила ее – она медленно шла по поросшей травой и усыпанной сухими сосновыми иголками тротуарной плитке, отрешенно глядя вперед и, казалось, совершенно не замечая того, что происходит вокруг. С минуту Марфа наблюдала за фигурой Тани, которая мелькала между соснами. Убедившись в бесхитростности намерений Тани, Марфа вернулась к Марьяне.

Начался дождь. Поспешно отодвинув от просветов в крыше диван и кресло, Марфа и Марьяна встали у раскрытой двери домика и смотрели теперь, как серые ленты дождя хлещут стволы деревьев и дорожки, стены домишек и крыши. Все вокруг шипело ровным гулом, поглощая все другие звуки.

Внезапно из соседнего домика выбежал человек, в котором Марфа узнала Мелюхина. Бегом он пересек пространство, которое отделяло его от дома, у входа в который стояли девушки. Марфа и Марьяна посторонились, пропуская его внутрь.

– Вит сказал, что в такую погоду спасательный вертолет не полетит за нами, – сообщил Мелюхин известие, полученное им от пилота. – Плохая видимость и слишком сильный ветер…

– И что нам теперь делать? – напряженно спросила у него Марьяна.

– Когда ветер немного стихнет, спасатели смогут долететь до нас, – ответил Мелюхин.

– А если такая погода будет всю неделю?

– Нет, – отрицательно покачал головой Мелюхин. – Вит сказал, что такая погода не длится долго. Сегодня-завтра все успокоится.

– Интересно, они знали прогноз погоды, когда намечали на вчерашний день подобный тур? – произнесла Марфа, озадаченно приподнимая брови.

– Вчера погода была нормальной для полета, – заметил Мелюхин.

– Но мы все-таки оказались здесь, – ответила Марфа.

Дождь продолжался все утро. Только к полудню он немного затих, а потом и вовсе прекратился, будто кто-то вдруг перекрыл кран. Однако взамен дождя склоны гор обволокло безветрием и туманом, похожим на замершие в пространстве дождевые капли.

Почти все это время Марфа, как и остальные члены группы, провела в домике, где Лев и Мелюхин растопили печь, применив для этого найденные девушками в административном корпусе фрагменты деревянной мебели и обнаруженную газету. Пока Мелюхин растапливал печь, Марфа сидела рядом с ним, подавая ему газетные листы. Она бегло просматривала заголовки статей: об отряде кораблей Тихоокеанского флота, который отправился в Аденский залив на борьбу с пиратами, о массовых беспорядках в Иране, о чемпионате Европы по футболу, о саммите ШОС и встрече лидеров БРИК… Скоро эти заголовки заглатывали огненные гусеницы, превращая события прошлого в пепел, что исчезал в оранжевых языках пламени.

Таня сидела на принесенном в домишко стуле и смотрела, как огонь в печи то разгорался сильнее, то угасал, набегая на отсыревшие бруски. Дождь застал ее в парке, так что, пока она дошла на своих искалеченных ногах до домиков, она успела изрядно промокнуть. Мелюхин облачил жену в свою толстовку, а ноги ее он поставил к самой печи, чтобы тепло как можно быстрее ее согрело. Таня спокойно принимала заботу мужа, не отвергая ее, но и не выказывая благодарности. Наблюдение за тем, как Мелюхин с заметным беспокойством крутится вокруг жены, уязвило Марфу, и она постаралась как можно реже смотреть в их сторону, однако взгляд ее сам собой тянулся к ним.

Когда же Мелюхин вновь занялся растопкой печи, Марфа подсела к нему и, бросая на него короткие взгляды, время от времени улыбалась ему, ненароком поглядывая на Таню. Но та ни разу не взглянула на них, а даже сомкнула свои веки, будто погрузившись в забытье. Лицо ее теперь было удивительно спокойным, на щеках появился румянец от непривычно быстрого шага и жара растопленной печи, а уголки губ больше не вздрагивали ни в необъяснимом веселье, ни в непостижимом отчаянии. Лицо ее вновь было необычайно красивым, невинным, чистым, и Марфа вдруг подумала, что Мелюхин не сможет оставить ее. Несмотря на чувство уверенности в верности своего выбора, она все же не могла постичь того, как можно было оставить такой красоты женщину. Что бы ни говорил Мелюхин о ее нервозности и о своей жалости к ней, Таню нельзя было не любить, и мысль об этом угнетала Марфу.

В порыве ревности и сомнения, Марфа коснулась руки Мелюхина, обращая его внимание на себя, а когда он обратил к ней свой взгляд, многозначительно посмотрела на него, поднялась и направилась к выходу. Мелюхин, бросив в огонь последний обрывок газеты, закрыл топочную дверцу и последовал за ней.

Марфа прошла в домик с проломленной крышей, с которой на дощатый пол ручьем текла вода. Она знала, что сюда никто сейчас не пойдет. Дождавшись Мелюхина, она захлопнула входную дверь и тут же приникла к нему.

Мелюхин обнял Марфу, прижимая свои ладони к ее пояснице и лопаткам. Он поцеловал ее мокрыми от дождя губами во влажный лоб. Закрыв глаза, Марфа подалась к этим губам, уткнувшись носом в шершавый подбородок Мелюхина. Она прижималась к нему так, словно хотела быть с ним одним целым, неделимым, будто он мог вдруг иссякнуть, как этот дождь, превратиться в дымку, туман, ускользнуть от нее. А Мелюхин отвечал на ее объятия, покрывая ее лицо неторопливыми поцелуями.

Это проявление увлеченности, отхваченное у времени и присвоенное себе на краткий миг, казалось Марфе наполненным самыми яркими и значительными выражениями, на которые способна страсть. Она радовалась этим мгновеньям, чувствуя неизмеримый подъем и убежденность в справедливости итога ее душевных скитаний.

Марфа хотела сказать что-то, но не находила слов. Молчал и Мелюхин, продолжая то прижимать к груди Марфу, то поглаживать ее по голове, плечам и спине, иногда отстраняясь, чтобы поцеловать ее или коснуться своей щекой ее щеки. Так стояли они в безмолвии потерянных слов, уверяясь в справедливости суждения об их бесполезности там, где красноречивы ласковые прикосновения.

Когда Марфа и Мелюхин вышли из домика, дождь уже кончился. В домишке с растопленной печью был организован обед. Таня улыбнулась мужу, когда он, войдя вместе с Марфой в комнату, подошел к жене и, склонившись к ней, спросил ее о самочувствии. Теперь, отметив этот жест заботливости Мелюхина по отношению к жене, Марфа не испытала ревности: Мелюхин только был добросердечен с женой, а сам испытывал страстное влечение к другой.

Пока мужчины перетаскивали мебель из домика с проломленной крышей в соседний невредимый домишко с работоспособной печью, Марфа с Марьяной решили отправиться в единственный оставшийся домик, куда они не успели попасть из-за дождя. Вскрыв отсыревшую дверь, девушки вошли в темную комнату. Ставни на окнах были закрыты, и свет серыми полосами проникал внутрь, разрезая скрипучий пол на десяток узких пластин.

В комнате стояла кровать с высокой спинкой и разобранными плитами из прессованной древесной стружки на месте матраца, низкий комод и пуф, оставленный рядом с ним. Обведя взглядом комнату и окинув ее точечным светом фонарика, Марьяна только безучастно пожала плечами, отметив этим бесполезность обнаруженных в домике предметов.

Марфа попросила у Марьяны фонарик и, подойдя к комоду, открыла верхний ящик. Он оказался пуст.

– Можно мне посмотреть? – раздался заинтересованный голос со стороны входа.

Марфа и Марьяна одновременно обернулись к Тане, которая, опираясь на трость, неслышно ступая по пыльному полу, вошла в комнату. На ней все еще была толстовка ее мужа, которая, благодаря пышным формам Тани, не смотрелась на ней слишком широкой.

Марфа отступила на шаг от комода, тем самым показывая, что она не возражает. Подойдя к ней, Таня взяла из ее рук фонарик и благодарно ей улыбнулась. Марфа не ответила на эту улыбку, про себя отметив в глазах Тани беспокойное любопытство.

Таня поочередно выдвигала ящики, освещала их фонариком и, не находя ничего, кроме пыли, с усилием задвигала обратно. Чтобы выдвинуть два нижних ящика, Тане требовалось изогнуться так, как изогнуться она никак не могла, и она опустилась на колени на самый пол, положив трость рядом с собой. Это желание обнаружить что-то в комоде удивило как Марфу, так и Марьяну, однако обе объяснили себе настойчивость Тани как стремление проявить участие в благоустройстве временного пристанища.

Оба нижних ящика также оказались пустыми, и Таня, сидевшая на коленях у комода, подняла голову и, посмотрев на Марфу с бесхитростным сожалением, как будто извиняясь произнесла:

– Пусто.

Глядя на Таню сверху вниз, Марфа находила ее лицо совсем еще детским. Марфа не спрашивала у Мелюхина, сколько лет его жене: когда Таня распускала свои пышные волосы и надевала облегающее алое платье, ей можно было дать около двадцати пяти лет. Когда же она облачалась в свободный спортивный костюм, в каком была сейчас, собирала волосы в небрежный пучок и не наносила на лицо косметики, ей нельзя было дать и двадцати. Так и теперь она казалась Марфе совсем еще девочкой, затерявшейся в сплетении отчаянной страсти двух людей.

Марфа помогла Тане подняться. Руки у Тани, вопреки всей объемности ее груди и бедер, были изящны и худы, в отличие от рук самой Марфы. Все эти наблюдения заставляли Марфу чувствовать себя слишком несовершенной, уже утратившей юность женщиной, стремящейся соревноваться в прелести с той, которая, даже будучи изуродованной своим недугом, оставалась в тысячу раз прекрасней, чем она. В Тане, несмотря на испытания, которым подвергла ее жизнь, все еще была жива юность, которой Марфа уже давно не чувствовала в себе. И даже такое долгожданное, всем сердцем желанное внимание Мелюхина не могло вернуть ей абсолютного ощущения молодости, которое рождает в душе надежду.

Отняв свою руку от руки Тани, Марфа нагнулась за ее тростью. Взгляд Марфы, случайно брошенный на одну из кроватных ножек, встретил возле нее две скрещенные на полу тени. Вручив Тане ее трость, Марфа сделала шаг к кровати и извлекла из-под нее две деревянные китайские палочки, какими обычно закалывают волосы. Каждую венчал фигурный наконечник в форме перевернутого конуса. Палочки были расписаны причудливым узором, который не повредили ни сырость, ни время. Обернувшись к свету, сочившемуся из раскрытой двери дома, Марфа без особого энтузиазма, но все же с интересом рассмотрела их.

– Наверное, ручная работа… – отметила Марьяна, подходя к Марфе и оценивающе глядя на палочки. – Я видела подобные в сувенирной лавке. Они довольно-таки дорогие.

– Но кто-то про них забыл, – проронила Марфа отчужденно.

– Может быть, туда еще что-нибудь закатилось? – предположила Марьяна, опускаясь на колени и заглядывая под кровать.

Сначала она только молча вглядывалась в просвет между кроватью и полом, потом выпрямилась и обратилась к Марфе:

– Дай мне, пожалуйста, фонарик.

Марфа подошла к Марьяне и протянула ей фонарик, опускаясь на пол рядом с ней.

Вернувшись в исходное положение, но теперь сжимая в левой руке фонарик, Марьяна наклонилась к самому полу и потянулась правой рукой к чему-то. Белый свет фонарика оттенял узкий бугорок на досках пола. Через несколько мгновений Марьяна выпрямилась и представила взорам Марфы и Тани несколько фотографий.

На одной из них были запечатлены молодой человек и девушка, застывшие в позиции аргентинского танго. Голова девушки была повернута к мужчине, загораживая половину его лица, так что невозможно было рассмотреть лиц обоих. Однако фигуры их, подтянутые, напряженные и в то же время свободные в этой неумолимой темпераментности танца, выражали истинное влечение и экстаз, поглотившие их.

С другого снимка девушкам улыбалась женщина лет тридцати пяти, темноглазая, с черными короткими пушистыми волосами, собранными на висках, и широкими скулами. Снимок был черно-белым, а на обороте изящным почерком с завитушками было написано: «Мама любит тебя».

На третьем снимке были, как показалось Марфе, все те же молодой человек и девушка, что и на первом: они были так же запечатлены вполоборота, молодой человек приподнимал темноволосую девушку за пояс, а та смеялась, откинув голову назад. Прямые волосы девушки были распущены, и только на самой ее макушке темнел неаккуратный маленький пучок, заколотый этими китайскими палочками.

Окинув взглядом фотографии, которые Марьяна рассматривала с особой внимательностью, Марфа не глядя оперлась ладонью на узкую боковую панель кровати, чтобы подняться, и тут же вопросительно уставилась на нее, нащупав кончиком указательного пальца уголок листка.

Марфа потянула за уголок – из тесного отверстия между двумя панелями показался небольшой прямоугольный лист для заметок, исписанный ровным, округлым почерком. Когда листок был извлечен из отверстия, возле самых ног Марфы послышался шуршащий шлепок: из просвета между панелями на пол упала стопка исписанных прямоугольных листков. Марьяна оторвала взгляд от фотографий и впилась им в эту стопку.

Подняв с пола листы, Марфа подставила под свет фонарика Марьяны первую запись.

«Я не выполняю данных себе обещаний. Прошлое мое бессмысленно, а в будущем я не вижу себя. Приехать в такую даль для того, чтобы забыться, а на деле же встретиться лицом к лицу с самою собой…»

– Кто-то забыл дома дневник и решил записывать перед сном мысли на стикер, – заключила Марьяна, про себя, как и Марфа, прочитав первые строки записки.

Таня стояла за спиной Марфы и без особого интереса заглядывала в листок через ее плечо.

Марфа, Марьяна и Таня вышли на улицу, чтобы получше рассмотреть фотографии и записки. Некоторое время ни одна из них не произносила ни слова.

– Куда девать теперь эти фотографии? – спросила Марьяна, нарушая затянувшееся молчание.

– Думаю, нужно отдать их проводнику, – сказала Таня. – Может быть, найдется их хозяйка. Я могу это сделать, – предложила она, с готовностью глядя на Марьяну.

Та передала фотографии Тане, которая бережно приняла их, еще раз взглянув на них ни о чем не говорящим взглядом.

Про записки же упомянуто не было, и они так и остались в кармане спортивной толстовки Марфы.

Она подумала об этой своей находке только спустя некоторое время. Утро, серое, угрюмое, перешло в такой же тусклый и хмурый день, который вылился в сумрачный вечер. Дождя больше не было, однако на улице все же оседали на куртку и лицо мелкие капли тумана, который одним густым облаком накрыл, казалось, весь мир. В домиках же, где были растоплены печи, было сухо и тепло. Во всех членах группы уже немного успокоилось неутомимое ожидание скорого возвращения в «Яшму», и все как будто приняли свое положение как нечто временное и стали только терпеливо дожидаться его разрешения.

Взобравшись с ногами в перенесенное в отапливаемый домик кресло и положив рядом с собой коробок спичек, Марфа извлекла из кармана записки. На первый взгляд их было около сотни. Записи были сделаны на достаточно плотной белой бумаге для заметок, без самоклеящейся ленты. Марфа не имела привычки читать чужие дневники и письма, однако эти записки пролежали здесь не меньше нескольких лет и никем не были найдены – значит, для их хозяйки они не имели особой ценности, заключила Марфа.

Смысл слов, прочитанных ею вместе с Марьяной и Таней на первом листке, разразился в ней приглушенным эхом. Запись эта была сделана женщиной, совершенно отчаявшейся в этой жизни. Писала она торопливо (об этом говорили размашистость ее почерка и неровность пляшущих строк), в порыве глубокого разочарования надавливая стержнем ручки на листы так, что поверхность их была рифленой. Однако, несмотря на заметную торопливость письма, буквы эти были округлы, четки, почти каллиграфически выведены.

Лист, на котором были запечатлены бессмысленность прошлого и неясность будущего, не являлся первым листом этого наспех составленного дневника: он был вырван из середины. Такое заключение сделала Марфа, прочитав в свете зажженной спички первую надпись на верхнем листе стопки: «Сегодня 14 июня – первый день моего пребывания на турбазе "Аполлинария", куда я приехала по совету врача, который посчитал мою нервную возбудимость признаком неврастении и рекомендовал мне провести три недели на Алтае, куда он так любит ездить. Едва ли это "лекарство" могло бы излечить мой недуг, но дальше оставаться в городе, который отнял у меня мою жизнь, я не могла…»